Обычно она и Родес так легко ладили, а сегодня…
О, Боже мой, подумала она. Ривендж оставил на ней свой запах. Вот в чем дело.
Она обернулась... но что она могла сказать, на самом деле?
Надеясь, что Родес будет единственным, кто это заметил, она вошла в раздевалку, повесила пальто и двинулась дальше, по пути приветственно махая рукой коллегам и пациентам, что встречались ей. Когда она добралась до офиса Хэйверса, дверь была открыта, врач сидел за своим столом, а Катя в кресле спиной к коридору.
Элена тихо постучала по двери.
– Привет.
Хэйверс поднял на нее глаза, а Катя посмотрела через плечо. Они оба были явно враждебно настроены.
– Проходи, – сказал доктор сердито. – И закрой дверь.
Сердце Элены забилось очень часто, но она выполнила его просьбу. Рядом с Катей стояло пустое кресло, и она села, потому что ее колени внезапно подогнулись.
Элена уже бывала в этом кабинете раньше, обычно для того, чтобы напомнить врачу, чтобы тот поел, потому что как только он начинал изучать карточки пациентов, то терял счет времени. Но на этот раз все было по-другому.
Повисло долгое молчание, во время которого бледные глаза Хэйверса старались не встречаться с ее, он просто теребил дужки своих черепаховых очков.
Первой заговорила Катя, и голос у нее был жесткий:
– Вчера вечером, перед тем как я ушла, один из охранников, который мониторит все камеры, довел до моего сведения, что ты заходила в аптечное отделение. Одна. Он сказал, что видел, как ты взяла какие-то таблетки и ушла. Я посмотрела запись и проверила соответствующие полки – это был пенициллин.
– Почему ты просто не привела его сюда? – спросил Хэйверс. – Я бы немедленно осмотрел Ривенджа.
Последовал момент, почти как в каком-то сериале, когда камеры показывают крупным планом лицо героини: Элена чувствовала себя так, будто все мгновенно отдалилось от нее, офис отошел куда-то очень далеко, а на нее как будто направили софиты и стали рассматривать в микроскоп.
Вопросы мелькали у нее в голове. Она что, на самом деле думала, что ей сойдет с рук ее поступок? Она ведь знала о камерах... но, все же, не вспомнила о них, когда шла через аптечную проходную вчера вечером.
В результате этого все изменится. Ее жизнь, эта постоянная борьба, теперь станет невыносимой.
Судьба? Нет... скорее глупость.
Как, черт возьми, она могла совершить подобное?
– Я уволюсь, – сказала она резко. – Прямо сегодня. Мне не следовало этого делать... Я беспокоилась о нем, переживая из-за того, что случилось со Стефаном, и приняла неверное решение. Я глубоко сожалею.
Ни Хэйверс, ни Катя, не сказали ни слова, но этого и не требовалось. Все дело в доверии, а она обманула их. И нарушила правила больничной техники безопасности.
– Я освобожу свой шкафчик. И немедленно уйду.
Глава 33.
Ривендж нечасто виделся с матерью.
Он размышлял об этом, подъезжая к убежищу, в которое перевез ее почти год назад. После того, как семейный дом в Колдвелле подвергся риску нападения лессеров, он вывез всех в этот Тюдоровский особняк к югу от города.
Это был единственный положительный момент от похищения сестры… ну это, и еще тот факт, что Бэлла нашла себе достойного мужчину, Брата, который спас ее. Увозя мать и ее любимую служанку-доджена из города, Рив спас их от ужаса, который постиг тем летом всю аристократию со стороны Общества Лессенинг.
Рив припарковал Бентли перед особняком, и, прежде чем он вышел из автомобиля, дверь дома распахнулась, и на свету, поеживаясь от холода, появилась доджен его матери.
Подошва ботинок скользила, поэтому Рив шел по снегу очень осторожно.
– Она в порядке?
Доджен смотрела на него снизу вверх, ее глаза блестели от слез.
– Время уже подходит.
Рив отказывался принимать происходящее. Он зашел внутрь, закрыл за собой дверь.
– Это невозможно.
– Мне очень жаль, господин. – Доджен достала белый носовой платок из кармана своей серой формы. – Очень жаль...
– Она еще не так стара.
– Ее долгую жизнь не исчислить годами.
Доджен хорошо знала, что происходило в доме в то время, когда с ними жил отец Бэллы. Ей часто приходилось убирать осколки разбитой посуды. Перевязывать и ухаживать.
– Воистину, я не могу вынести того, что она уходит, – сказала горничная. – Я пропаду без моей хозяйки.
Рив положил онемевшую руку ей на плечо и осторожно сжал.
– Ты не можешь знать наверняка. Она не была у Хэйверса. Давай я пойду и побуду с ней, хорошо?
Когда доджен кивнула, Рив медленно поднялся по лестнице на второй этаж, минуя семейные портреты в масле, которые перевез из старого дома.
Поднявшись, он повернул налево и постучал в дверь.
– Мамэн?
– Войди, сын мой, – послышался из-за двери ответ на Древнем языке, и он вошел в будуар матери.
Знакомый аромат Chanel №5 действовал на него успокаивающе.
– Где ты? – спросил он через множество рядов развешанных платьев.
– Я здесь, сын мой возлюбленный.
Пробираясь сквозь ряды блузок, юбок и бальных платьев, Рив глубоко вдыхал. Парфюм его матери был на всей одежде, что была развешена по цвету и типу, и бутылочка с ним стояла на богато украшенном туалетном столике, среди средств для макияжа, лосьонов и пудры.
Он нашел ее возле огромного трехстворчатого зеркала. Она гладила.
Что было более чем странно, и заставило его присмотреться к ней внимательнее.
Его мать выглядела благородно даже в своем розовом халате: ее белые волосы украшали идеально пропорциональную головку, осанка была изысканной, она сидела на высоком табурете, на пальце сверкал массивный бриллиант грушевидной формы. Возле гладильной доски, позади которой она восседала, стояла плетеная корзина, на самой доске с одной стороны стоял пульверизатор, а с другой – стопка сложенных носовых платков. Когда он взглянул на нее, она как раз гладила один из них. Она сложила вдвое бледно-желтый квадрат, утюг шипел паром в ее руках, пока она водила им из стороны в сторону.
– Мамэн, что ты делаешь?
Окей, с одной стороны, было понятно, что его мать была здесь хозяйкой. Но он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь видел ее выполняющей работу по дому, стирающей белье или что-нибудь в этом роде. Для этого есть доджены.
Мэдалина подняла на него взгляд, ее затуманенные голубые глаза были усталыми, а улыбка выдавала скорее усилие, чем искреннюю радость.
– Они принадлежали моему отцу. Мы нашли их, когда разбирали коробки, которые перевезли из чердака старого дома.
«Старый дом» – это тот, в Колдвелле, в котором они прожили почти столетие.
– Ты могла бы поручить это занятие горничной. – Он подошел и поцеловал ее в мягкие щеки. – Она бы с радостью тебе помогла.
– Она сказала то же самое. – Погладив его рукой по лицу, она вернулась к своему занятию, снова складывая льняные квадратики, сбрызгивая их крахмальным раствором из пульверизатора. – Но этим я должна заняться сама.
– Могу ли я присесть? – спросил он, кивая на стул рядом с зеркалом.
– О, конечно, где мои манеры. – Она поставила утюг и начала вставать с табурета. – И мы должны предложить тебе что-нибудь.
Он поднял руку.
– Не надо, мамэн, я недавно поел.
Она поклонилась ему и поудобнее устроилась на стуле.
– Я благодарна тебе за твой визит, так как знаю, насколько ты занят.
– Я твой сын. Как ты могла подумать, что я не приду?
Свежевыглаженный платок отправился в стопку к своим аккуратно сложенным собратьям, и она достала из корзинки еще один, последний.
Утюг снова зашипел, когда женщина провела его горячей поверхностью по белому квадратику. Пока она размеренно двигалась, Рив смотрел в зеркало. Ее лопатки выпирали под шелком халата, а косточки позвоночника проступали на задней части шеи.
Он снова взгляну на ее лицо и увидел, как одинокая слеза скатилась по щеке и упала на платок.
О... Святая Дева-Летописеца, подумал он. Я не готов.
Рив положил трость на пол, подошел к матери и опустился перед ней на колени. Повернув к себе стул, он взял утюг из ее руки и отложил его в сторону, готовый прямо сейчас отвезти ее к Хэйверсу и заплатить ему любые деньги за любые лекарства.
– Мамэн, что беспокоит тебя? Он взял один из накрахмаленных платков ее отца и вытер ей щеки. – Расскажи своему сыну, что так тяготит твое сердце?
Слезы продолжали капать из ее глаз, и он стирал их платком одну за другой. Она была прекрасна, несмотря на возраст и слезы. Павшая Избранная, чья жизнь выдалась очень тяжелой, она по сей день оставалась прекрасной и полной грации.
Когда она, наконец, заговорила, ее голос был тонким:
– Я умираю. – Мэдалина покачала головой, прежде чем он смог ответить. – Нет, давай будем честны друг с другом. Мой конец настал.
Это мы еще посмотрим, подумал он.
– Мой отец, – она коснулась платка, которым Рив вытирал ей слезы – Мой отец... это странно, что я думаю о нем днем и ночью, но так и есть. Давным-давно он был Праймэйлом и любил своих детей. Его величайшей радостью была его кровь, и хотя нас было много, он уделял внимание всем нам. Эти платки? Они были скроены из его одежд. Воистину, я очень любила шить, и он знал это, поэтому отдал часть своих одеяний.
Она протянула вперед свою худую руку и потрогала стопку отглаженных платков.
– Когда я покинула Другую Сторону, он заставил меня взять часть из них с собой. Я была влюблена в Брата, и, конечно же, моя жизнь была бы полной, только если бы я осталась с ним. Конечно, потом...
Да, именно «потом» и настали времена, когда ей причинили много боли: ее изнасиловал симпат, она забеременела Ривенджем и была вынуждена родить чудовище-полукровку, которого каким-то образом все-таки поднесла к своей груди и полюбила так, как любой сын мог только мечтать. И все это время, король симпатов держал ее у себя против ее воли, в то время как Брат, которого она любила, искал ее лишь для того, чтобы умереть, пытаясь ее вернуть.
Но и эти трагедии были не последними в ее жизни.
– После того как меня... вернули, отец позвал меня к своему смертному одру, – продолжила она. – Из всех Избранных, их всех его жен и детей, он хотел видеть меня. Но я не пошла. Я бы не выдержала... Я была уже не той его дочерью, которую он знал. – Ее глаза встретились с глазами Рива, в них таилась глубокая мольба. – Я не хотела, чтобы он знал, что случилось со мной. Что меня осквернили.
Боже, ему было знакомо это чувство, но мамэн не нужно было знать об этом бремени. Она не знала, с каким дерьмом ему приходилось иметь дело. И никогда не узнает, потому что было совершенно ясно, что главная причина, по которой Рив продавал себя, заключалась в том, что он хотел избавить ее от мучений, которые она испытает, если ее сына депортируют.
– Когда я отказалась пойти на его зов, ко мне пришла Директрикс и сказала, что он страдает. Что он не отправится в Забвение, пока я не приду к нему. Что он будет оставаться на этой болезненной грани между жизнью и смертью целую вечность, пока я не приду и не дам ему облегчение. На следующий вечер, с тяжелым сердцем я отправилась к нему.
В этот момент взгляд его матери стал жестким.
– Когда я прибыла в храм Праймэйла, он хотел обнять меня, но я не смогла... позволить ему сделать это. Я была совсем чужой, хоть и с любимым лицом, не более. Я пыталась разговаривать с ним вежливо и на отвлеченные темы. Именно тогда он сказал нечто такое, чего я не могу понять в полной мере и по сей день. Он сказал: «Тяжелая душа не может спокойно отойти, хоть тело уже теряет свои силы». Его держало то, что тяготило меня. Ему казалось, что как отец он потерпел неудачу. Что, удержи он меня на Другой Стороне, моя судьба сложилась бы иначе, намного лучше того, что произошло после моего ухода.
У Рива свело горло от внезапного, ужасного подозрения, которое неожиданно закралось в его голову.
Голос матери был слабым, но решительным.
– Я подошла к его ложу, он потянулся к моей руке, и я держала его ладонь в своих собственных. Я сказал ему, что люблю своего новорожденного сына, что собираюсь обручиться с мужчиной из благородной Глимеры, и что еще не все потеряно. Мой отец искал правду в лице и словах, сказанных мною, и когда он остался доволен увиденным, он закрыл глаза... и отошел в Забвение. Я знала, что если бы я не пришла... – Она сделала глубокий вдох. – Воистину, я не могу оставить эту землю просто так.
Рив покачал головой.
– У всех все замечательно, мамэн. Бэлла и ее ребенок хорошо себя чувствуют и они в безопасности. Я…
– Перестань. – Протянув руку, мать взяла его за подбородок, как тогда, когда он был совсем молод и плохо себя вел. – Я знаю, что ты сделал. Я знаю, ты убил моего хеллрена, Ремпуна.
Рив взвешивал, имело ли смысл лгать, но судя по выражению лица своей матери, правда вышла на поверхность, и ничего из того, что он мог сказать, не могло переубедить Мэдалину.
– Как, – спросил он, – как ты узнала об этом?
– Кто еще мог? Кто? – Она отпустила его подбородок и погладила по щеке, и он потянулся за этим теплым прикосновением. – Не забывай, я видела твое лицо каждый раз, когда мой хеллрен выходил из себя. Сын мой, мой сильный, властный сын. Посмотри на себя.
Ее искренняя, любящая гордость – вот, чего он никогда не понимал, учитывая обстоятельства своего зачатия.
– Я также знаю, – прошептала она, – что ты убил своего родного отца. Двадцать пять лет назад.
А вот это действительно было интересно.
– Ты не должна была узнать. Кто рассказал тебе об этом?
Она отняла руку от его лица, и указала на туалетный столик, на хрустальную чашу, которая, как он всегда предполагал, была предназначена для маникюра.
– Старые привычки Избранной Летописецы так просто не исчезают. Я увидела это в водах. Сразу после того, как все произошло.
– И ты ничего не сказала, – удивленно произнес он.
– И больше не могу держать это в себе. Вот зачем я призвала тебя.
Ужасное чувство нахлынуло вновь, Рив оказался в ловушке между тем, о чем собиралась попросить его мать и своим твердым убеждением, что его сестре вряд ли станет легче, узнай она все грязные и злые тайны их семьи. Бэллу эта гадость никогда не касалась, и сейчас не было никаких оснований для признаний, особенно учитывая, что их мать находилась при смерти.
Нет, Мэдалина не умирает, напомнил он себе.
– Мамэн…
– Твоя сестра ни в коем случае не должна об этом знать.
Рив напрягся, молясь о том, что расслышал ее правильно.
– Прости?
– Поклянись мне, что сделаешь все, что в твоих силах, чтобы она никогда не узнала. – Когда мать наклонилась вперед и схватила его за руки, он мог поклясться, что ее пальцы вошли глубоко его под кожу, так напряглись кости на ее руках и запястьях. – Я не хочу, чтобы она несла это бремя. Тебя вынудили обстоятельства, и я бы избавила тебя от этого, но не смогла. И если она не узнает, то следующее поколение не настигнут страдания. И Налла не будет нести сей крест. Это знание умрет вместе с тобой и мной. Поклянись мне.
Рив смотрел в глаза матери и понимал, что никогда еще не любил ее так сильно, как в этот момент.
Он кивнул.
– Посмотри на мое лицо, и будь уверена – я клянусь, что так оно и будет. Бэлла и ее потомки никогда ни о чем не узнают. Прошлое умрет с тобой и мной.
Плечи матери расслабились под халатом, и ее дрожащий вздох сказал о том облегчении, что она испытала.
– О таком сыне как ты, другие матери могут только мечтать.
– Разве это может быть правдой? – мягко сказал он.
– А разве нет?
Мэдалина собралась с силами и взяла платок из его рук.
– Мне нужно догладить еще один платок, а затем, возможно, ты поможешь мне дойти до постели?
– Конечно. И я хочу позвонить Хэйверсу.
– Нет.
– Мамэн.
– Я хочу отойти в мир иной без какого-либо медицинского вмешательства. Так или иначе, оно меня все равно не спасет.
– Откуда ты знаешь…
Она подняла свою прекрасную руку с тяжелым бриллиантовым перстнем на пальце.
– Я умру завтра до наступления темноты. Я видела это в чаше.
У Рива перехватило дыхание, легкие отказались работать. Я не готов к этому. Я еще не готов. Я еще не готов...
Мэдалина тщательно выгладила последний платок, медленно и аккуратно пройдясь утюгом по каждому уголку. Закончив, она положила идеальный квадратик к другим, убедившись, что стопка сложена ровно.
– Закончила, – сказала она.
Рив поднялся, опираясь на трость, предложил ей руку, и они вместе направились в ее спальню, оба нетвердо стоя на ногах.
– Ты голодна? – спросил он, когда откинул одеяла и помог ей лечь.
– Нет. Я и так хорошо себя чувствую.
Они вместе поправили руками простыни, одеяло и покрывало так, чтобы теперь оно аккуратно лежало прямо поверх ее груди. Выпрямившись, Рив уже точно знал, что она больше никогда не встанет с этой постели, и сама мысль об этом была невыносима.
– Нужно, чтобы Бэлла приехала, – сказал он хрипло. – Ей тоже нужно попрощаться.
Мать кивнула и закрыла глаза.
– Она должна прийти сейчас, и, пожалуйста, пусть она возьмет с собой ребенка.
***
В Колдвелле, в особняке Братства, Тор выписывал круги по своей спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
О, Боже мой, подумала она. Ривендж оставил на ней свой запах. Вот в чем дело.
Она обернулась... но что она могла сказать, на самом деле?
Надеясь, что Родес будет единственным, кто это заметил, она вошла в раздевалку, повесила пальто и двинулась дальше, по пути приветственно махая рукой коллегам и пациентам, что встречались ей. Когда она добралась до офиса Хэйверса, дверь была открыта, врач сидел за своим столом, а Катя в кресле спиной к коридору.
Элена тихо постучала по двери.
– Привет.
Хэйверс поднял на нее глаза, а Катя посмотрела через плечо. Они оба были явно враждебно настроены.
– Проходи, – сказал доктор сердито. – И закрой дверь.
Сердце Элены забилось очень часто, но она выполнила его просьбу. Рядом с Катей стояло пустое кресло, и она села, потому что ее колени внезапно подогнулись.
Элена уже бывала в этом кабинете раньше, обычно для того, чтобы напомнить врачу, чтобы тот поел, потому что как только он начинал изучать карточки пациентов, то терял счет времени. Но на этот раз все было по-другому.
Повисло долгое молчание, во время которого бледные глаза Хэйверса старались не встречаться с ее, он просто теребил дужки своих черепаховых очков.
Первой заговорила Катя, и голос у нее был жесткий:
– Вчера вечером, перед тем как я ушла, один из охранников, который мониторит все камеры, довел до моего сведения, что ты заходила в аптечное отделение. Одна. Он сказал, что видел, как ты взяла какие-то таблетки и ушла. Я посмотрела запись и проверила соответствующие полки – это был пенициллин.
– Почему ты просто не привела его сюда? – спросил Хэйверс. – Я бы немедленно осмотрел Ривенджа.
Последовал момент, почти как в каком-то сериале, когда камеры показывают крупным планом лицо героини: Элена чувствовала себя так, будто все мгновенно отдалилось от нее, офис отошел куда-то очень далеко, а на нее как будто направили софиты и стали рассматривать в микроскоп.
Вопросы мелькали у нее в голове. Она что, на самом деле думала, что ей сойдет с рук ее поступок? Она ведь знала о камерах... но, все же, не вспомнила о них, когда шла через аптечную проходную вчера вечером.
В результате этого все изменится. Ее жизнь, эта постоянная борьба, теперь станет невыносимой.
Судьба? Нет... скорее глупость.
Как, черт возьми, она могла совершить подобное?
– Я уволюсь, – сказала она резко. – Прямо сегодня. Мне не следовало этого делать... Я беспокоилась о нем, переживая из-за того, что случилось со Стефаном, и приняла неверное решение. Я глубоко сожалею.
Ни Хэйверс, ни Катя, не сказали ни слова, но этого и не требовалось. Все дело в доверии, а она обманула их. И нарушила правила больничной техники безопасности.
– Я освобожу свой шкафчик. И немедленно уйду.
Глава 33.
Ривендж нечасто виделся с матерью.
Он размышлял об этом, подъезжая к убежищу, в которое перевез ее почти год назад. После того, как семейный дом в Колдвелле подвергся риску нападения лессеров, он вывез всех в этот Тюдоровский особняк к югу от города.
Это был единственный положительный момент от похищения сестры… ну это, и еще тот факт, что Бэлла нашла себе достойного мужчину, Брата, который спас ее. Увозя мать и ее любимую служанку-доджена из города, Рив спас их от ужаса, который постиг тем летом всю аристократию со стороны Общества Лессенинг.
Рив припарковал Бентли перед особняком, и, прежде чем он вышел из автомобиля, дверь дома распахнулась, и на свету, поеживаясь от холода, появилась доджен его матери.
Подошва ботинок скользила, поэтому Рив шел по снегу очень осторожно.
– Она в порядке?
Доджен смотрела на него снизу вверх, ее глаза блестели от слез.
– Время уже подходит.
Рив отказывался принимать происходящее. Он зашел внутрь, закрыл за собой дверь.
– Это невозможно.
– Мне очень жаль, господин. – Доджен достала белый носовой платок из кармана своей серой формы. – Очень жаль...
– Она еще не так стара.
– Ее долгую жизнь не исчислить годами.
Доджен хорошо знала, что происходило в доме в то время, когда с ними жил отец Бэллы. Ей часто приходилось убирать осколки разбитой посуды. Перевязывать и ухаживать.
– Воистину, я не могу вынести того, что она уходит, – сказала горничная. – Я пропаду без моей хозяйки.
Рив положил онемевшую руку ей на плечо и осторожно сжал.
– Ты не можешь знать наверняка. Она не была у Хэйверса. Давай я пойду и побуду с ней, хорошо?
Когда доджен кивнула, Рив медленно поднялся по лестнице на второй этаж, минуя семейные портреты в масле, которые перевез из старого дома.
Поднявшись, он повернул налево и постучал в дверь.
– Мамэн?
– Войди, сын мой, – послышался из-за двери ответ на Древнем языке, и он вошел в будуар матери.
Знакомый аромат Chanel №5 действовал на него успокаивающе.
– Где ты? – спросил он через множество рядов развешанных платьев.
– Я здесь, сын мой возлюбленный.
Пробираясь сквозь ряды блузок, юбок и бальных платьев, Рив глубоко вдыхал. Парфюм его матери был на всей одежде, что была развешена по цвету и типу, и бутылочка с ним стояла на богато украшенном туалетном столике, среди средств для макияжа, лосьонов и пудры.
Он нашел ее возле огромного трехстворчатого зеркала. Она гладила.
Что было более чем странно, и заставило его присмотреться к ней внимательнее.
Его мать выглядела благородно даже в своем розовом халате: ее белые волосы украшали идеально пропорциональную головку, осанка была изысканной, она сидела на высоком табурете, на пальце сверкал массивный бриллиант грушевидной формы. Возле гладильной доски, позади которой она восседала, стояла плетеная корзина, на самой доске с одной стороны стоял пульверизатор, а с другой – стопка сложенных носовых платков. Когда он взглянул на нее, она как раз гладила один из них. Она сложила вдвое бледно-желтый квадрат, утюг шипел паром в ее руках, пока она водила им из стороны в сторону.
– Мамэн, что ты делаешь?
Окей, с одной стороны, было понятно, что его мать была здесь хозяйкой. Но он не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь видел ее выполняющей работу по дому, стирающей белье или что-нибудь в этом роде. Для этого есть доджены.
Мэдалина подняла на него взгляд, ее затуманенные голубые глаза были усталыми, а улыбка выдавала скорее усилие, чем искреннюю радость.
– Они принадлежали моему отцу. Мы нашли их, когда разбирали коробки, которые перевезли из чердака старого дома.
«Старый дом» – это тот, в Колдвелле, в котором они прожили почти столетие.
– Ты могла бы поручить это занятие горничной. – Он подошел и поцеловал ее в мягкие щеки. – Она бы с радостью тебе помогла.
– Она сказала то же самое. – Погладив его рукой по лицу, она вернулась к своему занятию, снова складывая льняные квадратики, сбрызгивая их крахмальным раствором из пульверизатора. – Но этим я должна заняться сама.
– Могу ли я присесть? – спросил он, кивая на стул рядом с зеркалом.
– О, конечно, где мои манеры. – Она поставила утюг и начала вставать с табурета. – И мы должны предложить тебе что-нибудь.
Он поднял руку.
– Не надо, мамэн, я недавно поел.
Она поклонилась ему и поудобнее устроилась на стуле.
– Я благодарна тебе за твой визит, так как знаю, насколько ты занят.
– Я твой сын. Как ты могла подумать, что я не приду?
Свежевыглаженный платок отправился в стопку к своим аккуратно сложенным собратьям, и она достала из корзинки еще один, последний.
Утюг снова зашипел, когда женщина провела его горячей поверхностью по белому квадратику. Пока она размеренно двигалась, Рив смотрел в зеркало. Ее лопатки выпирали под шелком халата, а косточки позвоночника проступали на задней части шеи.
Он снова взгляну на ее лицо и увидел, как одинокая слеза скатилась по щеке и упала на платок.
О... Святая Дева-Летописеца, подумал он. Я не готов.
Рив положил трость на пол, подошел к матери и опустился перед ней на колени. Повернув к себе стул, он взял утюг из ее руки и отложил его в сторону, готовый прямо сейчас отвезти ее к Хэйверсу и заплатить ему любые деньги за любые лекарства.
– Мамэн, что беспокоит тебя? Он взял один из накрахмаленных платков ее отца и вытер ей щеки. – Расскажи своему сыну, что так тяготит твое сердце?
Слезы продолжали капать из ее глаз, и он стирал их платком одну за другой. Она была прекрасна, несмотря на возраст и слезы. Павшая Избранная, чья жизнь выдалась очень тяжелой, она по сей день оставалась прекрасной и полной грации.
Когда она, наконец, заговорила, ее голос был тонким:
– Я умираю. – Мэдалина покачала головой, прежде чем он смог ответить. – Нет, давай будем честны друг с другом. Мой конец настал.
Это мы еще посмотрим, подумал он.
– Мой отец, – она коснулась платка, которым Рив вытирал ей слезы – Мой отец... это странно, что я думаю о нем днем и ночью, но так и есть. Давным-давно он был Праймэйлом и любил своих детей. Его величайшей радостью была его кровь, и хотя нас было много, он уделял внимание всем нам. Эти платки? Они были скроены из его одежд. Воистину, я очень любила шить, и он знал это, поэтому отдал часть своих одеяний.
Она протянула вперед свою худую руку и потрогала стопку отглаженных платков.
– Когда я покинула Другую Сторону, он заставил меня взять часть из них с собой. Я была влюблена в Брата, и, конечно же, моя жизнь была бы полной, только если бы я осталась с ним. Конечно, потом...
Да, именно «потом» и настали времена, когда ей причинили много боли: ее изнасиловал симпат, она забеременела Ривенджем и была вынуждена родить чудовище-полукровку, которого каким-то образом все-таки поднесла к своей груди и полюбила так, как любой сын мог только мечтать. И все это время, король симпатов держал ее у себя против ее воли, в то время как Брат, которого она любила, искал ее лишь для того, чтобы умереть, пытаясь ее вернуть.
Но и эти трагедии были не последними в ее жизни.
– После того как меня... вернули, отец позвал меня к своему смертному одру, – продолжила она. – Из всех Избранных, их всех его жен и детей, он хотел видеть меня. Но я не пошла. Я бы не выдержала... Я была уже не той его дочерью, которую он знал. – Ее глаза встретились с глазами Рива, в них таилась глубокая мольба. – Я не хотела, чтобы он знал, что случилось со мной. Что меня осквернили.
Боже, ему было знакомо это чувство, но мамэн не нужно было знать об этом бремени. Она не знала, с каким дерьмом ему приходилось иметь дело. И никогда не узнает, потому что было совершенно ясно, что главная причина, по которой Рив продавал себя, заключалась в том, что он хотел избавить ее от мучений, которые она испытает, если ее сына депортируют.
– Когда я отказалась пойти на его зов, ко мне пришла Директрикс и сказала, что он страдает. Что он не отправится в Забвение, пока я не приду к нему. Что он будет оставаться на этой болезненной грани между жизнью и смертью целую вечность, пока я не приду и не дам ему облегчение. На следующий вечер, с тяжелым сердцем я отправилась к нему.
В этот момент взгляд его матери стал жестким.
– Когда я прибыла в храм Праймэйла, он хотел обнять меня, но я не смогла... позволить ему сделать это. Я была совсем чужой, хоть и с любимым лицом, не более. Я пыталась разговаривать с ним вежливо и на отвлеченные темы. Именно тогда он сказал нечто такое, чего я не могу понять в полной мере и по сей день. Он сказал: «Тяжелая душа не может спокойно отойти, хоть тело уже теряет свои силы». Его держало то, что тяготило меня. Ему казалось, что как отец он потерпел неудачу. Что, удержи он меня на Другой Стороне, моя судьба сложилась бы иначе, намного лучше того, что произошло после моего ухода.
У Рива свело горло от внезапного, ужасного подозрения, которое неожиданно закралось в его голову.
Голос матери был слабым, но решительным.
– Я подошла к его ложу, он потянулся к моей руке, и я держала его ладонь в своих собственных. Я сказал ему, что люблю своего новорожденного сына, что собираюсь обручиться с мужчиной из благородной Глимеры, и что еще не все потеряно. Мой отец искал правду в лице и словах, сказанных мною, и когда он остался доволен увиденным, он закрыл глаза... и отошел в Забвение. Я знала, что если бы я не пришла... – Она сделала глубокий вдох. – Воистину, я не могу оставить эту землю просто так.
Рив покачал головой.
– У всех все замечательно, мамэн. Бэлла и ее ребенок хорошо себя чувствуют и они в безопасности. Я…
– Перестань. – Протянув руку, мать взяла его за подбородок, как тогда, когда он был совсем молод и плохо себя вел. – Я знаю, что ты сделал. Я знаю, ты убил моего хеллрена, Ремпуна.
Рив взвешивал, имело ли смысл лгать, но судя по выражению лица своей матери, правда вышла на поверхность, и ничего из того, что он мог сказать, не могло переубедить Мэдалину.
– Как, – спросил он, – как ты узнала об этом?
– Кто еще мог? Кто? – Она отпустила его подбородок и погладила по щеке, и он потянулся за этим теплым прикосновением. – Не забывай, я видела твое лицо каждый раз, когда мой хеллрен выходил из себя. Сын мой, мой сильный, властный сын. Посмотри на себя.
Ее искренняя, любящая гордость – вот, чего он никогда не понимал, учитывая обстоятельства своего зачатия.
– Я также знаю, – прошептала она, – что ты убил своего родного отца. Двадцать пять лет назад.
А вот это действительно было интересно.
– Ты не должна была узнать. Кто рассказал тебе об этом?
Она отняла руку от его лица, и указала на туалетный столик, на хрустальную чашу, которая, как он всегда предполагал, была предназначена для маникюра.
– Старые привычки Избранной Летописецы так просто не исчезают. Я увидела это в водах. Сразу после того, как все произошло.
– И ты ничего не сказала, – удивленно произнес он.
– И больше не могу держать это в себе. Вот зачем я призвала тебя.
Ужасное чувство нахлынуло вновь, Рив оказался в ловушке между тем, о чем собиралась попросить его мать и своим твердым убеждением, что его сестре вряд ли станет легче, узнай она все грязные и злые тайны их семьи. Бэллу эта гадость никогда не касалась, и сейчас не было никаких оснований для признаний, особенно учитывая, что их мать находилась при смерти.
Нет, Мэдалина не умирает, напомнил он себе.
– Мамэн…
– Твоя сестра ни в коем случае не должна об этом знать.
Рив напрягся, молясь о том, что расслышал ее правильно.
– Прости?
– Поклянись мне, что сделаешь все, что в твоих силах, чтобы она никогда не узнала. – Когда мать наклонилась вперед и схватила его за руки, он мог поклясться, что ее пальцы вошли глубоко его под кожу, так напряглись кости на ее руках и запястьях. – Я не хочу, чтобы она несла это бремя. Тебя вынудили обстоятельства, и я бы избавила тебя от этого, но не смогла. И если она не узнает, то следующее поколение не настигнут страдания. И Налла не будет нести сей крест. Это знание умрет вместе с тобой и мной. Поклянись мне.
Рив смотрел в глаза матери и понимал, что никогда еще не любил ее так сильно, как в этот момент.
Он кивнул.
– Посмотри на мое лицо, и будь уверена – я клянусь, что так оно и будет. Бэлла и ее потомки никогда ни о чем не узнают. Прошлое умрет с тобой и мной.
Плечи матери расслабились под халатом, и ее дрожащий вздох сказал о том облегчении, что она испытала.
– О таком сыне как ты, другие матери могут только мечтать.
– Разве это может быть правдой? – мягко сказал он.
– А разве нет?
Мэдалина собралась с силами и взяла платок из его рук.
– Мне нужно догладить еще один платок, а затем, возможно, ты поможешь мне дойти до постели?
– Конечно. И я хочу позвонить Хэйверсу.
– Нет.
– Мамэн.
– Я хочу отойти в мир иной без какого-либо медицинского вмешательства. Так или иначе, оно меня все равно не спасет.
– Откуда ты знаешь…
Она подняла свою прекрасную руку с тяжелым бриллиантовым перстнем на пальце.
– Я умру завтра до наступления темноты. Я видела это в чаше.
У Рива перехватило дыхание, легкие отказались работать. Я не готов к этому. Я еще не готов. Я еще не готов...
Мэдалина тщательно выгладила последний платок, медленно и аккуратно пройдясь утюгом по каждому уголку. Закончив, она положила идеальный квадратик к другим, убедившись, что стопка сложена ровно.
– Закончила, – сказала она.
Рив поднялся, опираясь на трость, предложил ей руку, и они вместе направились в ее спальню, оба нетвердо стоя на ногах.
– Ты голодна? – спросил он, когда откинул одеяла и помог ей лечь.
– Нет. Я и так хорошо себя чувствую.
Они вместе поправили руками простыни, одеяло и покрывало так, чтобы теперь оно аккуратно лежало прямо поверх ее груди. Выпрямившись, Рив уже точно знал, что она больше никогда не встанет с этой постели, и сама мысль об этом была невыносима.
– Нужно, чтобы Бэлла приехала, – сказал он хрипло. – Ей тоже нужно попрощаться.
Мать кивнула и закрыла глаза.
– Она должна прийти сейчас, и, пожалуйста, пусть она возьмет с собой ребенка.
***
В Колдвелле, в особняке Братства, Тор выписывал круги по своей спальне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70