клиентура у этого отделения банка была далеко не самая шикарная, так что приходилось быть осторожным. Однажды, наблюдая из-за плеча своей наставницы за тем, как она работает, я заметил, что у нее из-под блузки выбилась бретелька, и подумал, не призывный ли это знак. Тут я ничем не мог ей помочь: у меня были дела поважнее флирта. Как-никак, Симс положил мне начальное недельное жалование в триста пятьдесят долларов – на пятьдесят долларов выше действующих расценок. Усвоив все то, чему была способна научить бледнолицая девица, я поставил себе твердую цель – стать лучшим кассиром в Нашвилле. Следующий этап учебы прошел за окошком, где я сидел и заполнял долговые обязательства под шесть процентов на трехмесячный срок и возился с банковскими чеками. И что за беда, что работа была нуднейшей – ведь я продвигался в жизни!
В один прекрасный день меня перевели в кредитный отдел – это было уже в центре города, – где я с головой ушел в изучение финансовых отчетов. На заседаниях кредитного комитета я сидел и слушал, что говорят умные люди; со временем я освоил всю центральную систему документации. Иногда меня посылали заменить кого-либо из отлучившихся сотрудников – мне было разрешено выдавать кредиты на суммы до двух с половиной тысяч долларов. В другой прекрасный день Симс сообщил, что переводит меня в новое отделение банка в Грин-Хиллз и назначает помощником управляющего. Несколько недель я занимался тем, что входил в контакт с каждым, кто вел в этом районе хоть какое-нибудь дело, и хотя привлечение клиентуры никогда не было моей сильной стороной, мне каким-то путем удалось заполучить чуть ли не всех местных предпринимателей. Симс прямо-таки сиял, просматривая счета новых клиентов.
В течение восемнадцати месяцев я следил за работой кассиров, открывал счета и выдавал кредиты. Во время рождественского ужина Симс, подняв бокал, произнес: "За твое здоровье, Хэмилтон. Слышал, слышал о твоих достижениях. Похоже, отделение в Грин-Хиллз у нас сейчас идет на первом месте".
Вскоре меня опять перевели в центральное отделение банка и посадили заниматься торговыми кредитами. Предельная разрешенная сумма неуклонно росла: пятьдесят, сто – и, конечно, в еще один прекрасный день, третий по счету, – двести пятьдесят тысяч! Дела шли более чем блестяще. Все это время я старался выделиться и на общественном поприще. Каждый четверг я проводил двухчасовые занятия в кружке при Организации юных бизнесменов. Компания, с которой мы были связаны, изготовляла лампы из старых кофейных мельниц, и однажды наш годовой отчет был отмечен призом в окружном конкурсе. На следующий же год одна наша девочка, которая настолько увлеклась работой кружка, что едва не вылетела из школы, отправилась на конгресс Организации, проходивший в Индианском университете, и вернулась со званием лучшего коммерсанта года. В аэропорту ее встречало телевидение, и я тоже был тут как тут. Помимо этого, я преподавал в Американском институте банковского дела. Студенты говорили, что мой курс "Основы банковских операций" хорош, "Деньги, кредиты и банковское дело" – еще лучше, а "Анализ финансовых отчетов" – лучше всех. В течение нескольких сезонов студенческая бейсбольная команда, которую я опекал, завоевывала звание чемпиона, а двое ребят из нее даже перешли в профессиональный спорт. Словом, я вовсю старался оправдать доверие Симса.
Но самым прекрасным днем был тот, когда Симс вызвал меня и сказал: "Хэмилтон, ты работаешь у нас уже пять лет и работаешь отлично. Не думай – я не забыл, с какой целью мы тебя взяли. После войны в Корее торговля во всем мире находится на подъеме, и в Нашвилле есть с десяток компаний, ведущих дела в Европе и в Японии. Им не нравится, как их обслуживают нью-йоркские банки – там на них смотрят свысока. Надо, чтобы ты повидался с этими клиентами, а потом отправился в Европу и в Японию и сделал для них что сможешь. В общем, получай свой международный отдел".
Я был на вершине блаженства. Посетив компании, занимавшиеся импортом и экспортом, я убедился, что Симс прав: они хотели иметь банкира у себя под боком, а не где-то там в Нью-Йорке. Чем бы они ни торговали – обувью ли, сталью или машинками для стрижки газонов – я всем обещал помочь. "Ферст нэшнл бэнк" и "Чейз Манхэттен" снабдили меня рекомендательными письмами для поездки в Европу. И вот, взяв с собой наши финансовые и годовые отчеты, а также списки шифров и подписей, я отправился в Лондон на встречу с представителями "Барклиз бэнк". Я думал, что мне придется их обхаживать, но вышло все наоборот: они обхаживали меня – показали Сити, устроили ужин в отеле «Кларидж». Вслед за этим я поехал в Брюссель, в банк "Сосьете женераль" – и получил такой же прием. В "Дойче банк" во Франкфурте пришли в восторг от американца, который умеет говорить по-немецки. В выдавшийся свободный денек я съездил в лагерь «Кэссиди» – там все переменилось. Разведка куда-то исчезла, куда – никто не знал. Теперь это была база пехоты, вокруг понастроили жилых домов, и повсюду резвились американские детишки. После Франкфурта я посетил "Креди сюисс" и "Креди льоне", и снова все лезли из кожи, чтобы меня ублажить. В каждый банк я депонировал пятьдесят тысяч долларов из "Камберленд Велли" и от каждого получил чековые книжки.
Послушать Симса, так можно было подумать, что я прямо какой-то Марко Поло. На торжественном обеде, устроенном в мою честь, он заявил, что для банка это знаменательнейший день. В следующий свой визит в Европу я посетил партнеров нашвиллских фирм и объяснил им, что отныне все платежи будут осуществляться прямым путем, а не через "Чейз Манхэттен". Кроме того, я наведался в те банки, где побывал ранее, добавив к своему списку еще и "Кредито итальяно". Как-то Симс спросил меня: "А про Японию ты не забыл?", и через месяц я уже вел переговоры с Токийским банком и с "Фуджи бэнк". Потом начались поездки в Монреаль и в Торонто, в Рио-де-Жанейро и в Буэнос-Айрес. Через какое-то время мы стали предоставлять кредиты иностранным фирмам. Сперва кредиты были в долларах – для таких компаний, как «Шелл» и "Бритиш петролеум" – или в виде субсидий – для прочих, а впоследствии – в иностранной валюте; помню, первая моя сделка касалась займа фирме «Фольксваген», подготовленного "Дойче банк".
В семьдесят втором я получил повышение – стал исполнительным вице-президентом банка – и ничуть не сомневался в том, что когда Симс возглавит совет директоров, президентом сделают меня. Как-никак, слава о нашем международном отделе гремела по всем юго-восточным штатам; меня беспрерывно приглашали где-нибудь выступить; каждый год я регулярно совершал деловые поездки: два раза в Европу, два – в Канаду и по одному разу – в Южную Америку и в Восточную Азию. Казалось, все мои мечты сбылись. В первые несколько лет, когда я получил в свое распоряжение собственный отдел, я чувствовал себя как ребенок в конфетной лавке: дела шли в гору и все благодаря моему руководству. Потом наступил период, когда работа мне по-прежнему нравилась, но уже ощущалась усталость от ее однообразия. Заурядный клиент – всюду заурядный клиент, будь то в Грин-Хиллз или в Тимбукту. Но мне так часто сопутствовала удача, что плакаться было стыдно; я не мог поделиться даже с Уэйдом Уоллесом, который к тому времени занял пост исполнительного вице-президента по банковским операциям внутри страны.
Впрочем, однажды я все-таки спросил Уэйда, не наскучила ли ему работа в банке, на что он ответил: "У меня слишком много дел, чтобы об этом думать. А у тебя разве нет?"
Критический момент наступил в конце семьдесят третьего – как раз вскоре после того, как я открыл для себя спасительное влияние оперы и бега. Я летел домой из Токио; полет, казалось, длился целую вечность. Перечитав все, что было в самолете на английском, я от нечего делать стал перелистывать проспект «Асахи» и «Мицубиси», пытаясь разгадать японские иероглифы; потом мне пришло в голову сравнить шотландское виски с японским – поначалу шотландское показалось значительно лучшим, но уже после нескольких рюмок эта уверенность исчезла. Я сидел и смотрел на голубую дымку Тихого океана, и тут в моем мозгу возник вопрос, который я раньше никогда себе не задавал. Насколько мне нравится моя работа? Насколько мне нравится та жизнь, которой я живу? Насколько вообще ею стоит жить?
Перебирая в памяти последние недели и месяцы, я тщетно пытался вспомнить хоть что-то из сделанного на работе, что доставило бы мне пусть минутное, но удовлетворение. Да и так ли уж я увлечен профессией банкира? Пожалуй, нет – в основном она оставляла меня совершенно равнодушным. Да, я знал свое дело и делал его достаточно хорошо, но точно так же я знал, как мыть посуду или стричь газон перед домом – и это тоже получалось у меня неплохо. Разве может человек прийти в возбуждение от того, что производит некие манипуляции с деньгами? Вот делать деньги – совсем другое, но этим я, увы, не занимался. Конечно, я получал свои шестьдесят тысяч в год – недурная сумма, – но все, с кем я учился в школе, даже самые отчаянные тупицы, зарабатывали больше. Банковское дело привлекало меня исключительно тем, что давало возможность путешествовать, но сейчас даже эта его прелесть начинала постепенно сходить на нет. Меня утомляли эти бесконечные перелеты, утомляло одиночество больших городов, утомляли официанты и бармены, которые знать меня не знали. В пользу путешествий можно было сказать одно: ездить было все-таки лучше, чем торчать в банке. И как только удавалось продираться сквозь эту каждодневную тягомотину – я ума не мог приложить. Да, на службе я постоянно был чем-то занят – не меньше Уэйда, – но скучная работа не становилась интересной лишь потому, что ее много. И вот, когда до Сан-Франциско оставалось лететь только около часа, я понял, что совершил еще одно открытие: мне осточертела моя работа. От футбола я ушел в оперную музыку, от тенниса – в занятия бегом, но от работы уйти было некуда. Бросить службу я не мог: никакой приличной замены ей я не видел; не мог я и покончить с собой: было бы бессовестно оставить семью в тяжелом положении. Оставалось одно: продолжать жить, как жил. Изменится ли что-нибудь в лучшую сторону, когда я стану президентом банка? Этого я не знал, но решил, что настанет день, когда я все узнаю.
День этот настал гораздо быстрее, чем я ожидал. Через неделю после моего возвращения с Симсом случился сердечный приступ на теннисном корте, и по дороге в больницу он умер. Банк погрузился в траур: все до единого сотрудника навестили дом покойного, и по тому, как они искали моего общества, стало понятно, что я не просто зять Симса, но главный его преемник. Когда гроб опускали в могилу, я почувствовал, как у меня на глазах выступают слезы: ведь плохо ли, хорошо ли, но Симс изменил мою жизнь – во всяком случае, сделал для этого гораздо больше, чем мой родной отец, – и своей карьерой я обязан именно ему. На следующий же день после похорон я вышел на работу, полагая, что если служащие банка увидят, как их будущий президент умеет справляться со своим горем, это когда-нибудь поможет всем в нелегкий час. Еще через день, ровно в девять утра, собрался совет директоров, чтобы назначить нового президента банка. Я решил не показываться из своего кабинета – позировать было бы сейчас неуместно, – полагая, что к десяти часам все кончится. Однако наступило одиннадцать, а заседание еще продолжалось; я просто не мог понять, что они там столько обсуждают. Наконец в час дня решение было обнародовано. Меня о нем известить послали Сэнфорда Адамса, который, надо было полагать, недурно преуспел в торговле недвижимостью – так он весь лоснился от жира.
– Хэмилтон, – сказал Сэнфорд, сунув мне руку, – поверь, мне страшно жаль, но это – полный провал. Мнения даже не разделились. Я говорю это не для того, чтобы лишний раз тебя огорчить, а чтобы ты не думал, будто дело уже было на мази, а ты его прошляпил. Ты ничего не мог изменить. Ты ведь у нас мотался по белу свету, а Уэйд сидел здесь. Он знает всю эту кухню. Кого же другого нам было выбрать, как не его? Совет приносит тебе благодарность за все, что ты сделал для банка, и выражает надежду, что ты и дальше будешь с нами работать.
Немного погодя позвонил Уэйд и попросил разрешения зайти.
– Слушай, – сказал он, прикрыв за собой дверь, – давай-ка выпьем. Где твой главный напиток? – Я достал бутылку "Олд граус" и разлил виски по стаканам. – Сэнфорд говорит, что ты жутко расстроился. Все это очень неприятно. Жаль, что не мог сказать тебе заранее. Понимаешь, старина, шансы твои были нулевые. Международный отдел – это ведь что-то побочное, Симс создал его специально для тебя. Дело свое ты делал отлично, да дело-то само было не бог весть какое важное.
– Да, наверно, ты прав.
– Хэмилтон, я всегда питал к тебе большую симпатию. Я помогал тебе еще в Монтеррее и буду помогать и дальше. Международный отдел останется за тобой – на сколь угодно долгий срок. Бюджет тебе не будет урезан. Словом, можешь на нас рассчитывать. Можем ли мы рассчитывать на то, что ты будешь продолжать работать в банке?
– У меня нет особенного выбора.
– Возможно, ты когда-нибудь начнешь относиться к окружающим вещам как все люди. Помнишь наши загулы в Калифорнии? Ведь весело же тогда было, а я точно видел, что тебя это мало увлекает. Или взять теннис с футболом – тоже, казалось бы, увлекало, но не для тебя – ты сам мне об этом сказал. А работа в банке – разве она тебя когда-нибудь увлекала? Нет, ты просто делал что положено, без души, чтобы иметь возможность слетать в Лондон или в Токио. Скажи, хоть что-то тебя увлекало в жизни?
– Многое – так, по крайней мере, я считал. Вечером я сидел дома и пил; Сара Луиза плакала, а девочки попрятались в своих комнатах. Потом я попробовал было пробежаться, но уже через минуту не выдержал – так меня шатало. Это был первый случай, когда бег мне не помог. И на следующий вечер, хотя я и был трезвым, десятимильная пробежка не залечила рану, нанесенную моему самолюбию. В течение месяца я искал спасения в выпивке и в беге, но все это не приносило облегчения. И тут я сделал шаг к своему следующему открытию, и открытие это касалось секса.
Мне казалось, будто меня на целых двадцать пять лет посадили на скамейку запасных, и перенести это было страшно тяжело. Невыносимо было все: и день за днем ходить на работу; и стараться держать высоко голову, делая вид, что ничего не случилось; и общаться со служащими, которые еще недавно буквально смотрели мне в рот, а теперь увидели во мне совсем другого человека. Но самым невыносимым была необходимость смириться с крушением иллюзий. Когда совет директоров решал, кого назначить президентом банка, я уже расписал наперед всю свою рабочую неделю. Я не забыл выделить время для интервью репортерам, наметил, в каком порядке буду обходить отделы и отвечать на поздравления. Я уже давно рассчитал, какие сделаю в банке перестановки, кого повышу в должности, а кого понижу. Я надеялся, что после десяти лет изнурительного труда смогу уделять больше времени самому себе на то, чтобы читать книги, встречаться с друзьями, путешествовать в те места, куда меня еще не заносили дела. Но бывали и особые, яркие минуты, когда я думал о том, как стану проводить эти свободные часы с женщинами – с женщинами, которые, как только я сделаюсь президентом банка, начнут искать моего общества. Теперь всем этим мечтам не суждено было сбыться.
Но через месяц после того, как директором назначили Уэйда, мне вдруг пришла мысль, что, может, так даже и лучше. Ведь если на работе мои тылы обеспечены, то время на книги и на друзей можно выкроить прямо сейчас. И всех этих женщин тоже не надо ждать целых десять лет – начинай хоть завтра. Разумеется, нужно будет соблюдать известную осторожность, чтобы в банк не просочились всякие сплетни – там этого не любят.
В первое время после нашей с Сарой Луизой свадьбы я не позволял себе гулять на стороне. В своем представлении я был как бы мужем королевы – не английской, правда, а местной – и считал, что стоит мне совершить неблаговидный поступок, как меня вышвырнут вон. Поначалу такое положение меня не тревожило – просто некогда было из-за дел; первые сомнения появились позже, когда я работал в отделении в Грин-Хиллз. Беда была в том, что меня тянуло заниматься сексом почти каждый день, а Сару Луизу один-два раза в неделю. Если я был в настроении, а Сара Луиза нет, она уступала с таким мученическим видом – хоть икону с нее пиши. Если же в настроении была она, начинались разговоры о том, что я обращаю на нее мало внимания.
– Хэмилтон, – спрашивала она тогда, – у тебя что, совсем нет на меня времени? Неужели я должна тебя умолять? Ты этого хочешь?
И неважно, кого она играла сегодня в постели – знойную ли женщину или страдалицу, просящую небеса об избавлении, – в любом случае этот спектакль вызывал у меня отвращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
В один прекрасный день меня перевели в кредитный отдел – это было уже в центре города, – где я с головой ушел в изучение финансовых отчетов. На заседаниях кредитного комитета я сидел и слушал, что говорят умные люди; со временем я освоил всю центральную систему документации. Иногда меня посылали заменить кого-либо из отлучившихся сотрудников – мне было разрешено выдавать кредиты на суммы до двух с половиной тысяч долларов. В другой прекрасный день Симс сообщил, что переводит меня в новое отделение банка в Грин-Хиллз и назначает помощником управляющего. Несколько недель я занимался тем, что входил в контакт с каждым, кто вел в этом районе хоть какое-нибудь дело, и хотя привлечение клиентуры никогда не было моей сильной стороной, мне каким-то путем удалось заполучить чуть ли не всех местных предпринимателей. Симс прямо-таки сиял, просматривая счета новых клиентов.
В течение восемнадцати месяцев я следил за работой кассиров, открывал счета и выдавал кредиты. Во время рождественского ужина Симс, подняв бокал, произнес: "За твое здоровье, Хэмилтон. Слышал, слышал о твоих достижениях. Похоже, отделение в Грин-Хиллз у нас сейчас идет на первом месте".
Вскоре меня опять перевели в центральное отделение банка и посадили заниматься торговыми кредитами. Предельная разрешенная сумма неуклонно росла: пятьдесят, сто – и, конечно, в еще один прекрасный день, третий по счету, – двести пятьдесят тысяч! Дела шли более чем блестяще. Все это время я старался выделиться и на общественном поприще. Каждый четверг я проводил двухчасовые занятия в кружке при Организации юных бизнесменов. Компания, с которой мы были связаны, изготовляла лампы из старых кофейных мельниц, и однажды наш годовой отчет был отмечен призом в окружном конкурсе. На следующий же год одна наша девочка, которая настолько увлеклась работой кружка, что едва не вылетела из школы, отправилась на конгресс Организации, проходивший в Индианском университете, и вернулась со званием лучшего коммерсанта года. В аэропорту ее встречало телевидение, и я тоже был тут как тут. Помимо этого, я преподавал в Американском институте банковского дела. Студенты говорили, что мой курс "Основы банковских операций" хорош, "Деньги, кредиты и банковское дело" – еще лучше, а "Анализ финансовых отчетов" – лучше всех. В течение нескольких сезонов студенческая бейсбольная команда, которую я опекал, завоевывала звание чемпиона, а двое ребят из нее даже перешли в профессиональный спорт. Словом, я вовсю старался оправдать доверие Симса.
Но самым прекрасным днем был тот, когда Симс вызвал меня и сказал: "Хэмилтон, ты работаешь у нас уже пять лет и работаешь отлично. Не думай – я не забыл, с какой целью мы тебя взяли. После войны в Корее торговля во всем мире находится на подъеме, и в Нашвилле есть с десяток компаний, ведущих дела в Европе и в Японии. Им не нравится, как их обслуживают нью-йоркские банки – там на них смотрят свысока. Надо, чтобы ты повидался с этими клиентами, а потом отправился в Европу и в Японию и сделал для них что сможешь. В общем, получай свой международный отдел".
Я был на вершине блаженства. Посетив компании, занимавшиеся импортом и экспортом, я убедился, что Симс прав: они хотели иметь банкира у себя под боком, а не где-то там в Нью-Йорке. Чем бы они ни торговали – обувью ли, сталью или машинками для стрижки газонов – я всем обещал помочь. "Ферст нэшнл бэнк" и "Чейз Манхэттен" снабдили меня рекомендательными письмами для поездки в Европу. И вот, взяв с собой наши финансовые и годовые отчеты, а также списки шифров и подписей, я отправился в Лондон на встречу с представителями "Барклиз бэнк". Я думал, что мне придется их обхаживать, но вышло все наоборот: они обхаживали меня – показали Сити, устроили ужин в отеле «Кларидж». Вслед за этим я поехал в Брюссель, в банк "Сосьете женераль" – и получил такой же прием. В "Дойче банк" во Франкфурте пришли в восторг от американца, который умеет говорить по-немецки. В выдавшийся свободный денек я съездил в лагерь «Кэссиди» – там все переменилось. Разведка куда-то исчезла, куда – никто не знал. Теперь это была база пехоты, вокруг понастроили жилых домов, и повсюду резвились американские детишки. После Франкфурта я посетил "Креди сюисс" и "Креди льоне", и снова все лезли из кожи, чтобы меня ублажить. В каждый банк я депонировал пятьдесят тысяч долларов из "Камберленд Велли" и от каждого получил чековые книжки.
Послушать Симса, так можно было подумать, что я прямо какой-то Марко Поло. На торжественном обеде, устроенном в мою честь, он заявил, что для банка это знаменательнейший день. В следующий свой визит в Европу я посетил партнеров нашвиллских фирм и объяснил им, что отныне все платежи будут осуществляться прямым путем, а не через "Чейз Манхэттен". Кроме того, я наведался в те банки, где побывал ранее, добавив к своему списку еще и "Кредито итальяно". Как-то Симс спросил меня: "А про Японию ты не забыл?", и через месяц я уже вел переговоры с Токийским банком и с "Фуджи бэнк". Потом начались поездки в Монреаль и в Торонто, в Рио-де-Жанейро и в Буэнос-Айрес. Через какое-то время мы стали предоставлять кредиты иностранным фирмам. Сперва кредиты были в долларах – для таких компаний, как «Шелл» и "Бритиш петролеум" – или в виде субсидий – для прочих, а впоследствии – в иностранной валюте; помню, первая моя сделка касалась займа фирме «Фольксваген», подготовленного "Дойче банк".
В семьдесят втором я получил повышение – стал исполнительным вице-президентом банка – и ничуть не сомневался в том, что когда Симс возглавит совет директоров, президентом сделают меня. Как-никак, слава о нашем международном отделе гремела по всем юго-восточным штатам; меня беспрерывно приглашали где-нибудь выступить; каждый год я регулярно совершал деловые поездки: два раза в Европу, два – в Канаду и по одному разу – в Южную Америку и в Восточную Азию. Казалось, все мои мечты сбылись. В первые несколько лет, когда я получил в свое распоряжение собственный отдел, я чувствовал себя как ребенок в конфетной лавке: дела шли в гору и все благодаря моему руководству. Потом наступил период, когда работа мне по-прежнему нравилась, но уже ощущалась усталость от ее однообразия. Заурядный клиент – всюду заурядный клиент, будь то в Грин-Хиллз или в Тимбукту. Но мне так часто сопутствовала удача, что плакаться было стыдно; я не мог поделиться даже с Уэйдом Уоллесом, который к тому времени занял пост исполнительного вице-президента по банковским операциям внутри страны.
Впрочем, однажды я все-таки спросил Уэйда, не наскучила ли ему работа в банке, на что он ответил: "У меня слишком много дел, чтобы об этом думать. А у тебя разве нет?"
Критический момент наступил в конце семьдесят третьего – как раз вскоре после того, как я открыл для себя спасительное влияние оперы и бега. Я летел домой из Токио; полет, казалось, длился целую вечность. Перечитав все, что было в самолете на английском, я от нечего делать стал перелистывать проспект «Асахи» и «Мицубиси», пытаясь разгадать японские иероглифы; потом мне пришло в голову сравнить шотландское виски с японским – поначалу шотландское показалось значительно лучшим, но уже после нескольких рюмок эта уверенность исчезла. Я сидел и смотрел на голубую дымку Тихого океана, и тут в моем мозгу возник вопрос, который я раньше никогда себе не задавал. Насколько мне нравится моя работа? Насколько мне нравится та жизнь, которой я живу? Насколько вообще ею стоит жить?
Перебирая в памяти последние недели и месяцы, я тщетно пытался вспомнить хоть что-то из сделанного на работе, что доставило бы мне пусть минутное, но удовлетворение. Да и так ли уж я увлечен профессией банкира? Пожалуй, нет – в основном она оставляла меня совершенно равнодушным. Да, я знал свое дело и делал его достаточно хорошо, но точно так же я знал, как мыть посуду или стричь газон перед домом – и это тоже получалось у меня неплохо. Разве может человек прийти в возбуждение от того, что производит некие манипуляции с деньгами? Вот делать деньги – совсем другое, но этим я, увы, не занимался. Конечно, я получал свои шестьдесят тысяч в год – недурная сумма, – но все, с кем я учился в школе, даже самые отчаянные тупицы, зарабатывали больше. Банковское дело привлекало меня исключительно тем, что давало возможность путешествовать, но сейчас даже эта его прелесть начинала постепенно сходить на нет. Меня утомляли эти бесконечные перелеты, утомляло одиночество больших городов, утомляли официанты и бармены, которые знать меня не знали. В пользу путешествий можно было сказать одно: ездить было все-таки лучше, чем торчать в банке. И как только удавалось продираться сквозь эту каждодневную тягомотину – я ума не мог приложить. Да, на службе я постоянно был чем-то занят – не меньше Уэйда, – но скучная работа не становилась интересной лишь потому, что ее много. И вот, когда до Сан-Франциско оставалось лететь только около часа, я понял, что совершил еще одно открытие: мне осточертела моя работа. От футбола я ушел в оперную музыку, от тенниса – в занятия бегом, но от работы уйти было некуда. Бросить службу я не мог: никакой приличной замены ей я не видел; не мог я и покончить с собой: было бы бессовестно оставить семью в тяжелом положении. Оставалось одно: продолжать жить, как жил. Изменится ли что-нибудь в лучшую сторону, когда я стану президентом банка? Этого я не знал, но решил, что настанет день, когда я все узнаю.
День этот настал гораздо быстрее, чем я ожидал. Через неделю после моего возвращения с Симсом случился сердечный приступ на теннисном корте, и по дороге в больницу он умер. Банк погрузился в траур: все до единого сотрудника навестили дом покойного, и по тому, как они искали моего общества, стало понятно, что я не просто зять Симса, но главный его преемник. Когда гроб опускали в могилу, я почувствовал, как у меня на глазах выступают слезы: ведь плохо ли, хорошо ли, но Симс изменил мою жизнь – во всяком случае, сделал для этого гораздо больше, чем мой родной отец, – и своей карьерой я обязан именно ему. На следующий же день после похорон я вышел на работу, полагая, что если служащие банка увидят, как их будущий президент умеет справляться со своим горем, это когда-нибудь поможет всем в нелегкий час. Еще через день, ровно в девять утра, собрался совет директоров, чтобы назначить нового президента банка. Я решил не показываться из своего кабинета – позировать было бы сейчас неуместно, – полагая, что к десяти часам все кончится. Однако наступило одиннадцать, а заседание еще продолжалось; я просто не мог понять, что они там столько обсуждают. Наконец в час дня решение было обнародовано. Меня о нем известить послали Сэнфорда Адамса, который, надо было полагать, недурно преуспел в торговле недвижимостью – так он весь лоснился от жира.
– Хэмилтон, – сказал Сэнфорд, сунув мне руку, – поверь, мне страшно жаль, но это – полный провал. Мнения даже не разделились. Я говорю это не для того, чтобы лишний раз тебя огорчить, а чтобы ты не думал, будто дело уже было на мази, а ты его прошляпил. Ты ничего не мог изменить. Ты ведь у нас мотался по белу свету, а Уэйд сидел здесь. Он знает всю эту кухню. Кого же другого нам было выбрать, как не его? Совет приносит тебе благодарность за все, что ты сделал для банка, и выражает надежду, что ты и дальше будешь с нами работать.
Немного погодя позвонил Уэйд и попросил разрешения зайти.
– Слушай, – сказал он, прикрыв за собой дверь, – давай-ка выпьем. Где твой главный напиток? – Я достал бутылку "Олд граус" и разлил виски по стаканам. – Сэнфорд говорит, что ты жутко расстроился. Все это очень неприятно. Жаль, что не мог сказать тебе заранее. Понимаешь, старина, шансы твои были нулевые. Международный отдел – это ведь что-то побочное, Симс создал его специально для тебя. Дело свое ты делал отлично, да дело-то само было не бог весть какое важное.
– Да, наверно, ты прав.
– Хэмилтон, я всегда питал к тебе большую симпатию. Я помогал тебе еще в Монтеррее и буду помогать и дальше. Международный отдел останется за тобой – на сколь угодно долгий срок. Бюджет тебе не будет урезан. Словом, можешь на нас рассчитывать. Можем ли мы рассчитывать на то, что ты будешь продолжать работать в банке?
– У меня нет особенного выбора.
– Возможно, ты когда-нибудь начнешь относиться к окружающим вещам как все люди. Помнишь наши загулы в Калифорнии? Ведь весело же тогда было, а я точно видел, что тебя это мало увлекает. Или взять теннис с футболом – тоже, казалось бы, увлекало, но не для тебя – ты сам мне об этом сказал. А работа в банке – разве она тебя когда-нибудь увлекала? Нет, ты просто делал что положено, без души, чтобы иметь возможность слетать в Лондон или в Токио. Скажи, хоть что-то тебя увлекало в жизни?
– Многое – так, по крайней мере, я считал. Вечером я сидел дома и пил; Сара Луиза плакала, а девочки попрятались в своих комнатах. Потом я попробовал было пробежаться, но уже через минуту не выдержал – так меня шатало. Это был первый случай, когда бег мне не помог. И на следующий вечер, хотя я и был трезвым, десятимильная пробежка не залечила рану, нанесенную моему самолюбию. В течение месяца я искал спасения в выпивке и в беге, но все это не приносило облегчения. И тут я сделал шаг к своему следующему открытию, и открытие это касалось секса.
Мне казалось, будто меня на целых двадцать пять лет посадили на скамейку запасных, и перенести это было страшно тяжело. Невыносимо было все: и день за днем ходить на работу; и стараться держать высоко голову, делая вид, что ничего не случилось; и общаться со служащими, которые еще недавно буквально смотрели мне в рот, а теперь увидели во мне совсем другого человека. Но самым невыносимым была необходимость смириться с крушением иллюзий. Когда совет директоров решал, кого назначить президентом банка, я уже расписал наперед всю свою рабочую неделю. Я не забыл выделить время для интервью репортерам, наметил, в каком порядке буду обходить отделы и отвечать на поздравления. Я уже давно рассчитал, какие сделаю в банке перестановки, кого повышу в должности, а кого понижу. Я надеялся, что после десяти лет изнурительного труда смогу уделять больше времени самому себе на то, чтобы читать книги, встречаться с друзьями, путешествовать в те места, куда меня еще не заносили дела. Но бывали и особые, яркие минуты, когда я думал о том, как стану проводить эти свободные часы с женщинами – с женщинами, которые, как только я сделаюсь президентом банка, начнут искать моего общества. Теперь всем этим мечтам не суждено было сбыться.
Но через месяц после того, как директором назначили Уэйда, мне вдруг пришла мысль, что, может, так даже и лучше. Ведь если на работе мои тылы обеспечены, то время на книги и на друзей можно выкроить прямо сейчас. И всех этих женщин тоже не надо ждать целых десять лет – начинай хоть завтра. Разумеется, нужно будет соблюдать известную осторожность, чтобы в банк не просочились всякие сплетни – там этого не любят.
В первое время после нашей с Сарой Луизой свадьбы я не позволял себе гулять на стороне. В своем представлении я был как бы мужем королевы – не английской, правда, а местной – и считал, что стоит мне совершить неблаговидный поступок, как меня вышвырнут вон. Поначалу такое положение меня не тревожило – просто некогда было из-за дел; первые сомнения появились позже, когда я работал в отделении в Грин-Хиллз. Беда была в том, что меня тянуло заниматься сексом почти каждый день, а Сару Луизу один-два раза в неделю. Если я был в настроении, а Сара Луиза нет, она уступала с таким мученическим видом – хоть икону с нее пиши. Если же в настроении была она, начинались разговоры о том, что я обращаю на нее мало внимания.
– Хэмилтон, – спрашивала она тогда, – у тебя что, совсем нет на меня времени? Неужели я должна тебя умолять? Ты этого хочешь?
И неважно, кого она играла сегодня в постели – знойную ли женщину или страдалицу, просящую небеса об избавлении, – в любом случае этот спектакль вызывал у меня отвращение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51