Уступка, которую делали окружники, предлагая предать забвению «Окружное послание», сейчас же вызвала со стороны противников ядовитый вопрос: почему вы это предлагаете? Что вы в нем нашли несправедливого? - спрашивали раздорники. Худого в нем ничего не нахо­дим, отвечали окружники, но оно препятствует церков­ному миру и единению. На это раздорники резонно отве­чали, что если в нем нет ничего противного постановлени­ям святых отцов, то для чего же его уничтожать, а если есть в нем какая-либо погрешность, то надо не только уничтожить его, но и принести чистосердечное покаяние, что и было бы весьма полезно и для всей церкви, и для всех православных христиан. И начиналась бесконечная полемика, после которой обе стороны уходили с сознани­ем, что пропасть не только не уменьшилась, но еще более расширилась. Окружники могли отказаться только от признания официального значения послания, но не от его доктрины; раздорники находили, что если уничтожается послание, то этим ниспровергается и все содержащееся в нем учение.
Между тем с падением крепостного права обстоятель­ства для старообрядчества складывались необыкновенно благоприятно. Ранее крестьянство не всегда осмелива­лось уходить в раскол, так как за православным священ­ником стоял барин. Но уже одна эта связь, помимо вымогательств сельского духовенства, отталкивала кре­стьянство от синодского православия. Реформа 1861 г. ра­зорвала формальную связь между крестьянином и поме­щиком и развязала крестьянству руки. Долго искусствен­но сдерживаемый поток покатился с неудержимой силой, приводя в ужас наблюдателей раскола. По официальной статистике, в середине 60-х годов в Симбирской губер­нии обратилось в раскол разом более 25 000 человек; в 1867 г. перешла в раскол половина жителей города Петровска Саратовской губернии - всего около 5000 чело­век, в том же году перешли в раскол 3000 человек из жи­телей села Богородского Горбатовского уезда Нижего­родской губернии. Целыми тысячами переходили в рас­кол крестьяне Тверской губернии (1865 г.). В 70-х годах поголовно перешло в раскол село Кряжим Вольского уез­да Саратовской губернии (1600 человек); жители дере­вень Губинская и Язвиши Покровского уезда Владимир­ской губернии также приняли попов от белокриницкой иерархии. В 1879 г. пожелали перейти в раскол 8000 че­ловек из Пермской и Оренбургской губерний не только православных, но и язычников и магометан. В Суздаль­ском уезде Владимирской губернии, в Верейском уезде Московской губернии, в Нижегородском уезде начиная с 60-х годов раскол растет настолько быстро, что все насе­ление к концу 70-х годов делится почти поровну между православием и расколом. Такие же известия сообщались в 60-х и 70-х годах из Костромской губернии, где отдель­ные села, до 1861 г. бывшие поголовно православными, после 1861 г. поголовно переходили в раскол.
Эти массовые переходы объясняются не только тем, что, в сущности, добрая половина отпавших уже ранее тайно придерживалась раскола. Раскол был вообще наи­более близкой и понятной для великорусского крестьян­ства религиозной организацией. Крестьянин, переходя в раскол, не должен был ничем поступаться, ни в чем не должен был изменять своих религиозных убеждений. Он находил в поповщинской церкви те же посты, те же праз­дники, тот же богослужебный чин, только более благо­лепный, тех же святых, те же молитвы. Но он вместе с тем как будто выигрывал необыкновенно много. Вместо того чтобы зависеть от священника, священники зависели от него; он знал, что священник над ним не начальник, а должен служить своему делу, в противном случае должен уходить. Крестьянин избавляется в лице православного священника от одного из многих агентов правительствен­ной власти, тяготевших над его судьбою и достоянием. Из данника своего прихода он становился участником в решении его дел. Эта «демократическая» формальная внешность искусным образом вуалировала социальную сущность поповщинской организации, в которой поп в ко­нечном счете все же зависел от старообрядческих верхов и был их идеологическим агентом.
Существование разделения из-за «Окружного посла­ния» отравляло, однако, верхушке поповщины радость этих побед. Окружники не хотели половинчатого успеха и сделали еще две попытки к воссоединению раздорников. Первая из этих попыток заключалась в создании проме­жуточного буфера между той и другой половиной. Обра­зовалась группа полуокружников-полураздорников, со­ставившаяся из наиболее умеренных элементов раздор­ников. Эту группу Московский духовный совет стал под­держивать всеми силами, надеясь, что она приобретет влияние в раздорнической партии и поможет выработать приемлемые для обеих сторон условия для примирения. Однако надежды на этот буфер оказались напрасными, и соглашение не было достигнуто. Тогда в 1884 г. Мос­ковский духовный совет попытался еще раз засвидетельствовать открыто перед всем старообрядчеством, что он вовсе не стоит безусловно за «Окружное послание». По­становлением от 1 декабря 1884 г. Московский духовный совет объявил «Окружное послание» лишенным какой бы то ни было силы и значения. Однако раздорники посмот­рели на это постановление теми же глазами, как и рань­ше. Они хотели осуждения послания, одного признания его недействительным для них было мало. Оставалось возло­жить надежду на то, что время изменит настроение раздорников. Эта надежда имела основание, ибо старооб­рядческие низы не могли долго оставаться при нелепой теории двух сынов Марии - Христа Исуса и антихриста Иисуса. Рано или поздно эта теория должна была исчез­нуть, а вместе с ней исчез бы основной пункт разногла­сия, осталось бы договориться только о второстепенных обрядовых вопросах и о слиянии организаций. Но как ту­го и медленно пробивал себе дорогу рациональный взгляд на дело среди раздорников, видно из того, что массовое присоединение раздорнических организаций к окружни-ческим началось только в 900-х годах. В 90-х годах еще царствовало разделение, так что в одной и той же епар­хии бывало по два архиерея, из окружников и раздорни­ков (в 1891 г. было 13 окружнических и 6 раздорнических архиереев).
Ко времени революции 1905 г. старообрядческая цер­ковь окончательно залечивает рану раздора. В 1906 г. раздорнических общин осталось уже очень немного, и в этом году был созван примирительный собор. На нем, чтобы окончательно покончить с раздором, окружники согласились объявить «Окружное послание» не имеющим силы. Уступка эта немногого стоила, так как спор для верхов давно утратил свою остроту, в особенности после манифеста 1905 г. о веротерпимости. Но с начала 900-х годов в рабочей среде Гуслицкого района средневековая идеология быстро стала терять свой авторитет, заменяясь идеологией классовой борьбы. Поэтому для гуслицких капиталистов уже не было смысла стоять за раздор, и раздорнические общины быстро тают.
ПОМОРЦЫ И ФЕДОСЕЕВЦЫ
В то время как старообрядческая поповщинская цер­ковь неуклонно шла по ясной и неизменной линии своего развития, беспоповщинские организации, как и в XVIII в., продолжали переживать значительные колебания, прохо­дя через смены оживления и упадка, и не могли так же прочно укрепиться, как поповщина, отчасти вследствие репрессий правительства, отчасти в силу раздиравших их внутренних противоречий и слабости той почвы, на кото­рой они находились. Поповщинская церковь организова­ла массы, раскинув свои общины по всей России и связав их сначала единством культа, а затем единством и куль­та и иерархии. Беспоповщинские организации были авто­номными общинами, мало связанными одна с другой; в каждой из них слагались свои обычаи и своя идеология. И то и другое, правда, восходило к единому первоначаль­ному источнику, но в дальнейшем развитии становилось различным в различных общинах не только с точки зре­ния деталей, но и по существу. Раздробленность оказала беспоповцам плохую услугу также и в борьбе с прави­тельством: правительственные репрессии поражали их с губительной силой, им трудно уже было оправиться от ударов 30-х и 40-х годов.
Самая старинная и наиболее крупная из беспоповщинских организаций - выговская община, организовав­шая филиальные отделения в Петербурге, Москве и не­которых других городах, в коммерческом отношении с конца XVIII в. отходит на второе место сравнительно с поморскими общинами Москвы, Петербурга и Ярославля; Она, однако, осталась резервуаром «наставников», и, чем слабее становилось ее экономическое влияние, тем пра­вовернее становились ее скитники, вернувшиеся в XIX в. к отрицанию молитвы за царя. Она была разгромлена вко­нец в 30-х и 40-х годах XIX в. По отношению к ней пра­вительство применило те же меры, как и по отношению к поповщинской церкви на Иргизе: сначала парализовало культ, потом экспроприировало ее имущество. В сентяб­ре 1836 г. на Выг приехал губернатор Дашков, и нача­лись «мероприятия». Была произведена проверка паспор­тов, вследствие чего большая часть скитников разбежа­лась; затем Дашков «принудил», по выражению выговского летописца, «имянно молить за царя». По-видимому, скитники на это пошли не особенно охотно и тянули дело до марта 1837 г., когда пришлось согласиться. Но было уже поздно. В апреле на Выг и на Лексу был назначен специальный пристав Веденеев, явившийся туда с воин­ской командой; запретили звон, потом увезли все колоко­ла и одну за другою запечатали все часовни. В 1838 г. культ на Выге был уже фактически прекращен, а над скитами был поставлен особый полицейский пристав; иконы, церковная утварь и часть библиотеки были расхищены синодским духовенством. В 1848 г. была проведена пер­вая мера по экспроприации: у скитов были отняты все па­шенные дворы и подсеки и нарезаны православным го­сударственным крестьянам, переселенным из Псковской губернии. После этого выгорецкие скиты быстро запу­стели, и через 30 лет, когда по приказу министра внут­ренних дел все строения были сломаны, а скитники вы­селены «на родину», в скитах оказалось всего около 300 человек.
Однако этот разгром вероисповедного поморского центра не убил поморских общин, находившихся внутри империи. От разгрома уцелел поморский монастырь в Да­нилове Ярославской губернии, который стал взамен Выга рассадником наставников; с другой стороны, как мы уже видели, местные общины стали уже самостоятельными коммерческими центрами, разгром выговских предприя­тий не мог существенным образом поколебать их позиции. Более того, временное оживление поморского и федосеевского согласий относится именно к 40-м годам, т. е. к то­му времени, когда культ на Выге был уже прекращен. Об этом говорят уже цифры числа молелен в Москве: беспоповщинских молелен (того и другого согласия) в 1800 г. было 32, за 25 лет (в 1825 г.) их прибавилось только 22 (увеличение на 70%) и было 57, а в 1847 г., т. е. через 22 года, их стало 176 (прибавилось 119), т. е. число их увеличилось на 200%. Очевидно, что тут действовали факторы, совершенно независимые от судьбы вероиспо­ведных центров, которые в конечном счете играли слу­жебную роль - поставлять буржуазной верхушке «специ­алистов» религиозного дела. Последних могло быть боль­ше или меньше, они могли стоить дешевле или дороже, но достать их можно было всегда, и - это самое главное - вовсе не они творили историю беспоповщинских органи­заций.
Переходя теперь к этой истории, мы должны прежде всего отметить изменение соотношений между поморца­ми и федосеевцами в первой и во второй четверти XIX в. Начавшееся в 1809-1812 гг. разложение федосеевских общин в Москве и Петербурге, как мы видели, в Москве пошло на пользу ионинской поморской часовне. Оно про­должалось, хотя более медленным темпом, и в течение следующего десятилетия, так что с 1812 по 1826 г. число прихожан монинской часовни удвоилось, а число монинских молелен с 4 выросло до 27 (федосеевских было 30). Но в 1847 г. на первом месте оказываются опять федосе­евцы: из 176 московских молелен 120 принадлежат федо­сеевцам и только 56 поморцам, успевшим к тому же рас­колоться на два лагеря - старого поморского согласия (17 молелен) и нового поморского согласия (39 молелен). Это последнее отделилось от старого (ионинского) сог­ласия в начале 30-х годов, причем пункты раскола за­ключались в том, что один из наставников, зять первого настоятеля ионинской часовни Скачкова - Андреян Сер­геев, стал вводить новое пение взамен старого гнусавого и нечленораздельного поморского напева и завел фор­мальную брачную книгу. Ниже мы увидим, какой смысл имели эти нововведения, не имевшие никакого догматиче­ского значения. Отставание поморского согласия от вне­запно расширившегося федосеевского нельзя объяснять закрытием монинской часовни в 1826 г., так как эта реп­рессия привела только к перемещению главной помор­ской часовни из дома Монина в дом купца Гусарова; тут действовали другие факторы, чисто социально-экономиче­ского порядка. Первенство федосеевцев в 40-х годах ха­рактеризуется не только числом молелен в Москве, а также и сферой влияния. Под влиянием Преображенского кладбища находились в 40-х годах федосеевские общины в 26 губерниях - по Волге от Ярославля до Астрахани, на восток от Казани до Тюмени, по Оке (Коломна и Серпу­хов), в Тульской и Калужской губерниях, по Западной Двине от Витебска до Риги, в Харькове, Черкасске, Екатеринославле, Херсоне, Елисаветграде, Житомире. Та­кими всероссийскими связями поморцы похвалиться не могли: кроме Москвы их влияние простиралось на Оре­хово-Зуевский район Владимирской губернии и Данилов­ский уезд Ярославской; в других местах их общины были очень слабы.
Ключ к разгадке этого возрождения беспоповщины в 40-х годах нам дает анализ ее социального состава в эту эпоху. До нас дошли любопытнейшие агентурные сведе­ния о составе прихожан московских молелен и об их хо­зяевах. Хозяева всех крупнейших молелен - почти исклю­чительно фабриканты. Преображенским кладбищем пра­вил Ефим Федорович Гучков (родоначальник известных Гучковых начала XX в., дед А. И. Гучкова); его отец Ф. А. Гучков имел в Москве ткацкую фабрику, при кото­рой была крупнейшая в Москве молельня; федосеевские молельни держали фабриканты Прохоров (на Трехгорке), Никифоров, Любушкины и другие. Та же картина в поморских согласиях: там мы встречаем имена фабри­кантов Морозова, Зенкова, Гусарова, Макарова и дру­гих. В числе прихожан на первом месте стоят в молельнях фабрикантов их рабочие и «соседи», в молельнях куп­цов - их приказчики и «соседи». Эти «соседи» у федосе­евцев чаще всего женского пола - целые дома вокруг молелен принадлежали их хозяевам (у Гучкова было 32 дома) и были заселены «девками»; постоянно упоминают­ся также и прижитые этими девками «блудно» ребята, воспитываемые, конечно, в духе беспоповщинского старо­обрядчества. Богадельный дом, находившийся на Преоб­раженском кладбище, на 75% был населен не старухами и стариками, а теми же девками, моментально разбегав­шимися по домам соседнего Черкизова, как только под­купленный квартальный доносил, что едет начальство.
Перед нами совершенно ясная картина. Беспоповщинский торговый капитал пошел в конце 30-х годов в про­мышленность и использовал религиозную организацию в целях набора наиболее дешевой и наиболее тесно при­вязанной к фабрике рабочей силы. Тут впереди и оказа­лись федосеевцы с их «радикальной» идеологией, отри­цавшей и молитву за царя (ее после Ковылина благопо­лучно упразднили), и брак. Эти два «кита» помогли им действовать гораздо успешнее поморцев и оставить дале­ко за собою элементарные приемы рогожцев. Те, как мы видели, выкупали от помещиков своих рабочих; это дела­ли и федосеевцы, укрывая беглых и снабжая их паспор­тами умерших мещан, покупавшимися в Мещанской упра­ве, или уплачивая за них выкуп помещикам и получая почти даровую рабочую силу, так как выкупная сумма всегда оказывалась с процентами такой высокой, что ра­бочий до самой смерти не мог ее отработать; особенным виртуозом в этой области был Гучков. Другим средством было предоставление бедным мещанам и в особенности мещанкам бесплатных квартир при условии принятия федосеевской веры; тут-то и выясняется происхождение «де­вок». Квартиры и «кельи» в Преображенском доме были, конечно, в действительности не даровыми - они оплачи­вались каторжным трудом «бесплатных» квартиранток, превращавшихся в ленточниц и набойщиц своего хозяи­на. Мало того, эти «девки» при федосеевском отрицании брака превращались в поставщиц будущих «белых ра­бов» для своих хозяев. Как известно, в 40-х годах фабри­канты охотно брали детей из воспитательного дома, обычно в возрасте 12 лет, обязываясь обучить их ремеслу, со­держать их на свой счет и по обучении платить до 1 руб. в месяц; по достижении совершеннолетия эти ученики по­лучали от фабриканта 100 руб. и пару платья и могли либо остаться, либо уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59