Как тяжело ты прильнул ко мне! Какая уверенность, какая сила в твоей мускулистой тяжести! О, какое огромное наслаждение! Я не в силах сдержаться! Теснее! Крепче! Еще крепче!
Какая радость! Какое счастье! Эта радость бушует во мне! Я дышу ею! Отнялись ноги… Они не весят ничего… Только твоя тяжесть на моей груди… Ты мой щит, сильнее, Питер! Сильнее, любимый! Пусть тебе будет сладко со мной. Так же, как и мне теперь. Мы принадлежим друг к другу.
Необузданная энергия и страсть, все время сжигавшая их, безумное желание наконец-то вырвались наружу. Питер торопливо и жадно, словно боясь, что кто-то может отнять у него его любимую, целовал ее, а она извивалась в его объятиях. В порыве безумного блаженства она вскрикивала, и слезы катились по ее щекам.
– Любимый, – горячо шептала она, – мой любимый, самый любимый, самый желанный… О, как я люблю тебя! О, мой Питер!
Да, любовь, страсть была сильнее Джастины, и она, несмотря на увещевания разума, ничего не могла с собой поделать.
Теперь она была твердо уверена только в одном: они должны быть вместе, они должны принадлежать друг другу. Никто не заменит ей Питера, никакой другой мужчина… Даже Лион…
И Питер, словно прочитав мысли своей любимой, произнес, тяжело дыша:
– Да, любимая, теперь, волею судьбы, которая соединила нас, мы должны быть вместе…
Она тяжело вздохнула.
– Не вздыхай так… Разве тебе плохо? Слезы катились по щекам Джастины, однако она словно и не замечала их.
В груди Джастины вновь неожиданно начал расти какой-то пузырек холодного раздражения – отвращения к самой себе. Она всеми силами пыталась подавить его, но ничего не могла поделать…
Машина на огромной скорости неслась по широкому шоссе – в это время дорога была на удивление пустынна. Свет фар вспарывал чернильную темноту. Рев мотора далеко и гулко разносился по окрестностям, отражаясь от холмов и перекатываясь через унылые, темные поля.
За рулем сидела Джастина. Она с трудом различала дорожную разметку и знаки из-за слез, которые, застилая ей глаза, искажали все, что она видела. Время от времени Джастина украдкой вытирала слезы, однако они набегали вновь. Она все время смотрела прямо перед собой, ни разу не обернувшись в сторону сидевшего рядом Питера.
Питер же то и дело бросал короткие, но пристальные взгляды на Джастину. Теперь он чувствовал себя раздавленным, оглушенным, прибитым, даже униженным – наверное, такое чувство может испытывать человек, сорвавшийся с крутого горного пика и лежащий на дне глубокого ущелья. Видимо, точно такие же чувства испытывала и Джастина. Слезы душили Джастину, комок застрял в горле. Она задыхалась, ей не хватало воздуха.
Неожиданно перед ней во всей своей беспощадности встал вопрос: «А что же теперь?» Джастина не хотела об этом думать, она вообще не хотела думать ни о чем, но вопрос этот постоянно сверлил ее мозг.
Да, теперь она знала, и знала наверняка: это была их последняя встреча с Питером.
Больше они не увидятся. Никогда. Боже, какое же это страшное слово! Но что делать? Так надо…
Они не могли жить друг без друга, но в то же самое время не могли оставаться вместе – чтобы ни говорила ему Джастина в минуты безумной близости, чтобы ни отвечал ей Питер, они прекрасно понимали, что продолжать такую жизнь невозможно.
Парадокс, гордиев узел – наверное, не одни они бывали в такой ситуации, когда разум и чувства, рассудок и страсть противоречили друг другу, и при всем желании нельзя было найти никакого компромиссного решения.
Да, прав, наверное, был Роджер – человек живет ради наслаждений, удовольствий. Но ведь есть вещи, которые выше всего этого! И прежде всего – долг. Теперь, вспоминая Лиона, представляя его, Джастина испытывала жгучее чувство невыносимого стыда. Он верит ей, он любит ее, она же обманула его любовь, обманула его надежды.
Она приедет домой, поднимется наверх, и вновь будет врать, что репетиция затянулась дольше, чем она предполагала по не зависящим от нее обстоятельствам… А-а-а, все пустое.
Питер, бросив пристальный взгляд на Джастину, понял, о чем она думает. И в то же самое время он поймал себя на мысли, что он, Питер Бэкстер, не думает ни о чем. В голове была стерильная пустота – ни мыслей, ни даже эмоций – вся опустошенность, вся раздавленность вмиг куда-то исчезли сами собой.
Наверное, так было нужно. Да, действительно гордиев узел, причудливо запутанный самой жизнью. Но, если его нельзя развязать, то наверное, можно просто разрубить. Так думала и Джастина.
Да, его можно только разрубить. Если мы с Питером не можем друг без друга, то почему же мы должны быть порознь?
Руки ее судорожно сжимали руль. Впереди показался поворот – Джастина, не сбавляя скорости, с трудом вписалась в него.
Наконец Бэкстер нарушил молчание:
– Ты слишком взвинчена, дай я сяду за руль…
Она только недовольно поморщилась.
– Ничего, как-нибудь доберемся…
– Джастина…
В этот момент Питеру почему-то захотелось сказать ей что-нибудь нежное, захотелось прошептать сокровенные слова любви, попросить прощения за то, что он своим появлением причинил ей столько невыносимых страданий. Но не успел…
Вдали показалась встречная машина – огромный грузовик. Ни Джастина, ни Питер так ничего и не поняли: резкий удар, пронзительный визг тормозов, алая кровь, растекающаяся по лобовому стеклу – это было последнее, что помнила Джастина…
Джастина прежде никогда не летала во сне – даже тогда, когда была совсем маленькой девочкой. Но теперь впервые в жизни испытывая это сладостное чувство, она находилась в блаженном состоянии.
Тело ее внезапно стало легким, легче тополиного пуха, и управлялось малейшим мысленным приказом. Джастина неслась над землей, то взмывая вверх, к облакам, то опускаясь к самой земле.
О, это опьяняющее блаженство!
Мгновение, другое – и весь город оказался где-то внизу, под ногами, очень странный с высоты: плоский и неожиданно маленький. Удивительным было то, что Джастина не летела, а парила в воздухе неподвижно, а внизу навстречу ей бежали улицы, площади, сады и окрестности; они проскальзывали далеко внизу, под ней, и торопливо убегали назад, назад. Ветер бил прямо в глаза. Совсем рядом с ней со свистом проносились птицы – Джастина не могла рассмотреть, какие именно. Чуть заметное мысленное усилие – и она устремлялась вниз; дальние окрестности начинали расти горой под ее ногами.
Все управление телом было так просто, ловко и точно, что его можно было сравнить разве что с удовольствием плавать в спокойной прохладной воде.
Но вот уж и город остался далеко позади. Внизу быстро замелькали пестрые, полосатые заплаты огородов, правильные четырехугольники садов, узкие ленты дорог, по которым на удивление медленно двигались игрушечные автомобили, синие ленточки рек с микроскопическими лодками.
Теперь направо возвышались величественные гряды мохнатых сизых гор, поросших густым лесом, а налево лежала в извилистых очертаниях берегов плоская голубоватая бухта, а в ней – крошечные белые и темные точки – парусные суда и пароходики.
А еще дальше, до самого горизонта, синело и поднималось спокойной стеной море, упираясь в легкое, ясное небо.
– Туда, к горам! – воскликнула Джастина.
Она, движимая своим мысленным приказом, повернула так резко, что сердце у нее словно на минуту погрузилось в ледяную воду – когда Джастина случайно повернула голову и заглянула вниз, в открывшуюся сбоку страшную глубину.
Но чувство это вскоре прошло, и вновь она купалась в воздушных волнах, вновь отдавала себя неизъяснимому наслаждению…
Теперь горы шли навстречу ей, вырастая с каждой секундой, и ей было одновременно интересно и страшно видеть, как они на глазах меняли свои очертания. Среди их темной густой массы стали видны отдельные дикие скалы, обрывы, глубокие расщелины, холмы, круглые зеленые полянки, тончайшие серебряные нити водопадов. Спустя некоторое время можно стало даже различить верхушки деревьев.
– Выше! Выше! Еще выше! – приказывала сама себе Джастина, отдаваясь упоению быстрого полета, такого захватывающего и фантастичного.
Но какой-то миг ее обдало холодным и густым туманом, когда она пронзала насквозь малое облако, зацепившееся за гребень горы, и она быстрым победным рывком взмыла выше всей горной гряды, возвышавшейся над пустынным бескрайним плоскогорьем, которое зеленой покатой равниной простиралось перед ней, однако это неприятное чувство, вызванное туманом, быстро прошло, уступив место другому. Солнце, скрытое раньше громадами надвигавшихся гор, радостно бросало в лицо Джастине свои золотые, смеющиеся, ласковые стрелы.
Она поднималась над величественной горной цепью до тех пор, пока та не осела далеко внизу, не расплющилась и не обратилась в плоскость, как и весь круг горизонта, похожий теперь на географическую карту. Тогда она повернула в обратную сторону, к морю, к той самой бухте, которую только что видела. Море в своей неописуемой и торжественной красоте уходило в беспредельную, необъятную даль.
Но вскоре никого и ничего не стало, – не стало на всем белом свете; было только: вверху светло-голубое небо, прозрачное, холодное, внизу – черно-синий океан, а посредине, как раз между ними – она, Джастина, опьяненная буйным веселым ветром и своим полетом.
Даже и ее самой не было, не было тела, а была только одна лишь душа, охваченная молчаливым и блаженным восторгом, потому что ни на одном языке никогда не найдется слов, чтобы его передать…
Неожиданно где-то совсем близко, над самым ухом, послышался неприятный стеклянный звук – с таким звуком, как правило, ставится на стеклянный столик стакан или бутыль. И чей-то голос, чужой, незнакомый:
– Слава Богу, она очнулась!
Джастина с трудом разлепила глаза и увидела над собой незнакомую женщину в белом.
– Что такое? – прошептала она непослушным языком. – Что случилось?
И тут же Джастина ощутила во всем своем теле страшную боль – такую пронзительную, что сразу же застонала, не в силах сдержаться.
– Миссис Хартгейм! О, как хорошо, что вы пришли в себя! Такая ужасная катастрофа… Мы уже и не думали, что вы останетесь в живых…
Джастина увидела над собой склоненное лицо Лиона.
– Лион… – прошептала она, с трудом шевеля губами. – Лион…
По морщинистым щекам Хартгейма текли слезы, но он и не думал их вытирать. Осторожно погладив Джастину по голове, он тихо-тихо, словно боясь разбудить ее, произнес:
– Не волнуйся… Все хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…
И Джастина вновь погрузилась в глубокое, бездонное забытье… Но иногда сквозь него она чувствовала прикосновение ладони Лиона, такое приятное, прохладное, и ей казалось, что до слуха ее долетают слова:
– Не волнуйся… Все будет хорошо… Я рядом с тобой, я люблю тебя…
Джастина долго болела – в госпитале она провела около шести месяцев.
Все это время Лион вместе с детьми провел у ее постели, предугадывая малейшее желание больной, чтобы тут же броситься его выполнять. Из случайного разговора Джастина узнала, что Питер Бэкстер погиб – смерть наступила мгновенно и была безболезненной…
Это известие, как ни странно, никак не тронуло, никак не взволновало ее – будто бы Питер был совершенно чужим и незнакомым ей человеком. Да, теперь, после всего произошедшего Джастина словно заново родилась на свет, и когда она вспоминала Питера и все, что с ним было связано, ей казалось, что все произошло не с ней, а с каким-то другим человеком, будто она всю эту историю где-нибудь прочитала, услышала или увидела в кино…
Иногда она впадала в полнейшее безразличие ко всему, иногда горько плакала от внезапных приступов острого стыда перед Лионом – ей хотелось кричать, биться в истерике, и Джастина с трудом сдерживала себя.
Лион, казалось, все понимал – не стоит и говорить, что он догадался, откуда могла возвращаться Джастина заполночь в обществе Питера Бэкстера, но никак – ни единым словом не напомнил ей этого…
После госпиталя Джастина училась ходить – оставив инвалидную коляску, она взяла в руки костыли и палочку. У нее появилось множество привычек и наклонностей, каких Лион прежде никогда не замечал за ней; так, она стала панически бояться оставаться в комнате одна, стала бояться одиночества, начала много и жадно курить – хотя врачи и запретили ей это делать.
Лион, конечно же, заметил эту странную перемену в поведении жены, но ничего не говорил ей, полагая, что она сама когда-нибудь заведет об этом разговор.
Месяцев через восемь, когда Джастина окончательно пришла в себя, они, сидя в слабо освещенной гостиной, беседовали о каких-то текущих делах. Беседа шла вяло, по инерции – слово цеплялось за слово, фраза за фразу, и ни один из них не находил в себе силы начать разговор о главном…
Неожиданно Джастина, оборвавшись на полуслове, сказала Лиону:
– Знаешь, мне опять приснился он… Точнее даже не приснился, а пригрезился – я ведь не спала…
Лион нахмурился.
– Ты говоришь о…
Она тут же перебила его:
– Нет, нет, не о том, о ком ты подумал… к прошлому нет возврата. Я ведь и так наказана…
Конечно все, что случилось со мной – это наказание и теперь я знаю, точнее даже не знаю, а ощущаю это… Я о другом…
Лион, подавшись корпусом вперед, спросил:
– О чем же?
– О нем…
– О человеке, который тебе пригрезился?
Она закивала в ответ:
– Да, да…
– Но кто же это?
Немного помолчав, чтобы собраться с мыслями, Джастина произнесла в ответ:
– Не знаю… – Понимаешь, вроде бы и знаю я его, и как будто не знаю. Он и друг, и враг. Если вокруг никого нет, он возникает и становится рядом. Я сяду – он напротив. Сегодня, когда я прогуливалась возле нашего дома, он был на шаг впереди. Мне показалось, что он хочет взять меня за руку, улыбнуться. Я поняла, что мне необходимо тотчас же нырнуть в толпу, заговорить с кем-нибудь. Остановить прохожего или спросить дорогу, хотя я и так все тут знаю… Просто не оставаться одной.
Лион, который понял эту пространную фразу по-своему, посчитав, что разговор все же идет о покойном Питере Бэкстере, совершенно некстати, как показалось Джастине спросил:
– Чтобы не видеть этого человека?
Джастина, прикурив, удивленно посмотрела на него.
– Это не человек… То есть, – поправилась она, – человек… В общем, даже и не знаю, как выразиться… Я понимаю, что говорю немного путано, сумбурно, но пока я не могу сформулировать своих мыслей… – она отвела взгляд. – Теперь, после того, как я начала самостоятельно ходить, поняла одно: я больше не могу оставаться в одиночестве; мне противопоказаны безлюдные улицы и дороги, пустые парковые скамейки. Я должна во что бы то ни стало пойти, скажем, на вокзал, в кино, на площадь, в кафе. Я должна видеть людей. Наверное, это просто бегство от прошлого, – вздохнула Джастина, впервые заговорив «о прошлом», намекая, видимо, на ту историю с Питером, – невозможно все время вспоминать, думать о своем.
– Зачем что-то вспоминать, – принялся успокаивать ее Лион, – зачем расстраивать себя по пустякам?
– Вот и я так думаю – ведь нет никакого резона возвращаться к тому, что было когда-то! Нет никакого смысла расстраиваться – тем более, что банальная фраза о том, что прошлого не вернуть по-своему, очень верна… Прошлое есть, оно в нашей памяти, но ведь в то же самое время, если разобраться, его и нет… Хотя, – задумчиво произнесла она, – то, что я получила – это наказание за грех. И никуда от этого не деться. Да, я понимаю, что заново все переживать – глупо. Но мысленно я часто возвращаюсь к тем событиям, чтобы еще раз понять, что я была грешна, и потому – наказана.
Следующий вопрос Лиона был совершенно логичен:
– Тогда – для чего же переживать?
Джастина опять тяжело вздохнула:
– Не знаю… Когда я лежала в госпитале, у меня было много времени, чтобы еще раз, как говориться, прочитать свою жизнь. Неожиданно перед глазами всплывали события десятилетней, двадцатилетней давности – до мельчайших подробностей. Ошиблась ли я когда-то, сделала что-то не так, оказалась в тупике – все это так некстати, а может быть, – она понизила голос, – может быть, и кстати вспоминалось.
– Ошибок и противоречий много у каждого, – заметил Лион. – И все мы грешны. Не бывает безгрешных людей… Разве что младенцы безгрешны, и то – до поры, до времени… Не надо об этом…
Она немного помолчала, а затем произнесла тихо и доверительно:
– Я теперь живу этим… У меня ничего больше не осталось, кроме угрызений совести.
Лион, которому не хотелось, чтоб Джастина, возвращаясь мысленно к тем событиям, вновь расстраивалась, с деланным легкомыслием махнул рукой.
– Ну и что? У кого их не бывает – угрызений совести?
Однако Джастина будто бы и не расслышала его реплики.
– Да, у меня было время задуматься о своем прошлом. Там было много печального – больше печального, чем радостного. И я прошла через все это. Я стала другой, совершенно другой Джастиной Хартгейм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35