Это хороший признак. А ведь она так долго лежала со стеклянными глазами, безразличная ко всему и ко всем!
Теперь он молил Бога, чтобы этот кошмар больше никогда не повторился. Никогда. Пусть все останется в прошлом. А оно не вернется.
Джастина вышла из ванной комнаты. Сняв с себя отвратительную, столь надоевшую ей за последнее время больничную одежду, пропахшую лекарствами и еще каким-то тем неуловимым казенным запахом, который в последнее время внушал ей острое отвращение, она вновь стала красивой, пусть и не очень молодой, но жизнерадостной и уверенной в себе женщиной.
Неожиданно слезы навернулись на глаза, комок застрял в горле. Слезы быстро-быстро текли по щекам, однако Джастина и не думала вытирать их – наверное, потому, что это были слезы радости.
Лион встревожено спросил:
– Что с тобой?
Она бросилась ему на шею:
– Увези меня отсюда, – прошептала Джастина, – увези…
Лион, посмотрев на свою жену с некоторым недоумением, спросил:
– Куда же?
– Куда хочешь… Мне все равно куда ехать, мне все равно где быть – только бы все время ощущать рядом с собой тебя, мой любимый… Увези меня – я не буду спрашивать, куда именно… Лион, очень прошу тебя, увези, увези… Я так хочу вновь почувствовать себя молодой, так хочу…
Неожиданно Джастина осеклась: она хотела добавить «и любимой», но в самый последний момент почему-то не решилась…
Вид Джастины красноречивей всяких слов говорил о ее теперешнем состоянии, и потому Лион, вздохнув, тактично посчитал за лучшее больше не задавать ей вопросов…
Джастина, войдя в свою комнату, растерянно осмотрелась по сторонам.
У нее было такое чувство, будто бы она не была тут уже несколько лет, и теперь, присматриваясь к давно знакомым мелочам – настольной лампе, узоре на портьерах, трещинке в потолке – она с нежностью думала о своем доме и его хозяине…
Лион, подошел к жене, нежно коснулся ее щеки, провел рукой по волосам.
– Знаешь что, – сказал он после непродолжительной паузы, на протяжении которой он внимательно вглядывался в глаза Джастины, – я очень, очень давно не говорил тебе одной вещи.
– Какой?
– Я не говорил тебе того, без чего наша жизнь, можно сказать, лишена всякого смысла.
Улыбнувшись, Джастина промолвила:
– Слушаю тебя…
Сердце сладостно, томительно сжалось – она знала, что именно скажет ей теперь Лион.
Он немного помолчал, будто бы собираясь с мыслями, а затем произнес:
– Ты… Ты очень дорога мне, Джастина… Очень дорога. Я люблю тебя.
По щекам Джастины быстро-быстро покатились слезы, однако она не чувствовала их.
– Правда?
Лион вновь нежно провел рукой по щеке жены и уверенно сказал:
– Конечно!
– Повторяй, повторяй же, мой милый, я хочу слышать это снова и снова! Прошу тебя – повтори то, что ты сказал!
И она просительно посмотрела ему в глаза. Лион, вздохнув, вновь произнес:
– Я люблю тебя… Понимаешь, Джастина? Я люблю, люблю тебя!
Она опустила взгляд.
– И я тебя тоже… Лион продолжал:
– Ты очень, очень дорога мне… Наверное, дороже всего на свете… И я хочу, чтобы мы все время были вместе, и чтобы мы были счастливы с тобой… Да, Джастина, я не хочу больше ничего, кроме этого…
Она опустила глаза.
– Лион…
Голос ее звучал так, будто бы она хотела сказать нечто очень важное, но, в то же время, очень боялась признаться в этом.
– Что?
– Лион… Я…
– Что с тобой?
Она с трудом подавила в себе рыдания.
– Я… Я так виновата перед тобой.
– Дорогая, о чем ты? Неожиданно Джастина замолчала. Действительно – что она могла ему еще сказать?
Они обнялись и долго, очень долго стояли так, размышляя каждый о своем, но, наверное, об одном и том же.
Наконец Лион отпустил ее и первым прервал тягостное молчание.
– Дорогая…
– Что, мой милый?
– Дорогая, я хочу, чтобы мы были вместе всегда… Очень хочу… Мы будем вместе и… И будем счастливы – не так ли?
Хотя Лион, скорее всего, не очень-то верил своим словам.
У любого здравомыслящего человека надежды на счастье после всего, что произошло с ними, выглядели бы смешно, наивно – почти нелепо.
Но жизнь шла своим чередом, и жить без надежды на лучшее, без надежды на то, что все, произошедшее рано или поздно забудется, что раны, которые они нанесли друг другу, перестанут кровоточить и наконец затянутся, что они не будут посыпать друг другу солью эти раны – жить без этого просто не имело смысла.
Конечно, и у Джастины были основания думать, что лучшее в ее жизни – семейное счастье, театральная карьера – все это давно уже минуло, давно прошло, и что теперь ей не остается ничего другого, как смириться с грустной действительностью, продолжая влачить жалкое существование, жить по одной раз и навсегда определенной схеме: завтрак, колледж Святой Магдалены с ее студийцами, репетиции пьес, спектакли, которые по большому счету никому не нужны, обеды, прогулки в парке, отдых с книжкой на скамейке, обсуждение прочитанного с полузнакомыми соседками – такими же одинокими, как и она…
Да, теперь, когда жизнь была прожита, ей, наверное, только и оставалось, что эти выдуманные истории – любовные романы…
В последнее время она действительно пристрастилась к их чтению…
Это были классические любовные истории, в которых неизменно фигурировали богатые, красивые, счастливые и во всех отношениях преуспевающие люди, – во всяком случае, они обязательно становились таковыми к концу повествования, что было так не похоже на настоящую жизнь и отлично объясняло, почему некрасивые, бедные, одинокие и неудачливые люди зачастую платили за подобные книги свои последние деньги.
Так считали и Джастина, и Лион. Они относились к подобного рода литературе с нескрываемым пренебрежением…
В романах «с продолжением» бедные девушки, усердно изучавшие стенографию, машинопись и делопроизводство, поступали на работу в офис и действительно выходили замуж за хозяина или, на худой конец, за его сына, а не за владельца москательной лавки напротив их дома. Другие девушки, такие же бедные, но красивые и непременно с благородным сердцем, жившие в дешевых меблированных комнатах, венчались с сыновьями пэров, владельцами транснациональных корпораций или, на худой конец, с мужчинами «с бриллиантовым сердцем», которые после свадьбы неизменно находили на своем участке залежи нефти. Красивые юноши из благородных, но обедневших семей останавливали взбесившихся лошадей и таким образом знакомились с богатыми наследницами преуспевающих отцов или дядьев или с принцессами крови, путешествующими инкогнито и, разумеется, на последней странице женились на них; на самый крайний случай такие молодые люди спасали жизнь какого-нибудь фантастически богатого магната при землетрясении, нападении сбежавших из тюрьмы уголовников, маньяков, или при каком-нибудь ужасном кораблекрушении и таким образом попадали к ним в дом…
Такие романы внушали мысли, что именно надо сделать, чтобы преуспеть в жизни, но большинство читателей или, скорее, читательниц, к несчастью, уже не были столь молоды и красивы, и потому навсегда упустили свой единственный шанс в жизни.
Оставалось лишь следить за тем, как это получается у других и переживать за выдуманных героев, как за самых близких людей – и Джастине в том числе…
Да, когда у человека не складывается собственная жизнь, когда она, даже не закончившись, незримо подходит к той самой черте, за которой начинается безразличие ко всему, кроме себя, своего здоровья, своих мелочных интересов и старческого эгоизма, что ему остается?
Разве что по ночам в минуты слабости, уткнувшись лицом в подушку, вспоминать былое и плакать по утраченной молодости, несбывшейся любви, по тому счастью, которое было так близко, но не свершилось…
Джастина, отстранив руки Лиона, неторопливо прошла по комнате, остановилась подле окна и, одернув штору, посмотрела на соседний дом.
Окна были наглухо задернуты шторами. Она вздохнула.
Да, прав был Лион, когда говорил, что жизнь любого слабого человека рано или поздно начинает складываться из непонятной, малообъяснимой с первого взгляда цепочки случайностей – которые он определял как «если бы»…
Лион коснулся ее плеча.
– Они уехали…
Джастина, не оборачиваясь, уточнила:
– Кто?
Она прекрасно знала, кого именно имел в виду ее муж, когда говорил «о них», однако сделала вид, что не поняла – видимо, потому что не хотела о них говорить.
Однако Лион то ли не понял ее, то ли сделал вид, что не понял.
– Ты ведь смотришь на дом Бэкстеров? Джастина едва заметно кивнула.
– Не надо притворяться, дорогая, и делать вид, будто ты не понимаешь, кого я имею в виду…
Она одернула штору и с напряженной улыбкой посмотрела на мужа.
– Хорошо, больше не буду.
– Ведь я знаю тебя много лет… Тебе это не идет, Джастина…
– Хорошо…
– Пойдем лучше ужинать. Дети заждались… Джастина стала неторопливо спускаться вниз, на ходу перебрасываясь с Лионом какими-то малозначительными фразами, однако думала все равно о своем.
Да, теперь все кончено. Наверное – навсегда. Впрочем – почему наверное? Кончено окончательно и бесповоротно.
Ведь она, Джастина, давным-давно дала себе слово, что этого больше никогда, не повторится, что даже мысленно она постарается не возвращаться к той истории, которая послужила причиной раскола в ее семье – да не только в ее…
Но все, все, хватит об этом.
Сезон гольфа закончен. Так и хочется сказать: «завершен навсегда». Навсегда ли? Хочется надеяться.
Полно, Джастина – а действительно ли тебе этого так хочется? Не обманываешь ли ты себя? Нет, нет, все кончено.
Это значит, что Питера она больше никогда не увидит, разве случайно где-нибудь, на художественном аукционе. Они не спеша пройдутся рядом, поговорят о пустяках и ни словом, ни жестом не выдадут того, что их когда-то связывало…
Джастина живо представила себе, как именно это будет выглядеть и почему-то улыбнулась. Наверное, потому что подумала: теперь ей наверняка должно стать легче. Впрочем, не ей одной…
Но вместо долгожданного покоя, облегчения, на которое она так рассчитывала, ее душу окутала черная, смертельная тоска. Появилось ощущение, будто бы в один миг она потеряла очень важное, сокровенное, что-то необыкновенно дорогое.
Кого же – Лиона? Да, наверное, хотя она всеми силами пыталась убедить себя, что Лион по-прежнему любит ее, что все у них хорошо, и что дальше они будут жить, будто бы ничего не случилось, все в порядке.
А может быть…
Может быть, все-таки, не его? А Питера Бэкстера?
Джастина всячески гнала от себя эти мысли, она не хотела больше думать о Питере, не хотела о нем вспоминать… Однако мысленно все время возвращалась к этому человеку, который одарил ее такой радостью, но одновременно, принес в ее жизнь столько горя…
От воспоминаний Джастина совсем поникла – как нежный цветок, который давно уже не поливали.
Не стоит и говорить, как рады были дети ее выздоровлению.
Вопросы сыпались один за другим:
– Как ты себя чувствуешь?
– Ничего не болит?
– А какие лекарства ты принимала?
Последние несчастья так сплотили и сблизили Джастину с приемными детьми, что те совершенно естественно перешли с ней и с Лионом на «ты» – разумеется, Джастина была только рада этому.
Она улыбнулась.
– Спасибо, все хорошо…
И тут совершенно неожиданно для всех Уолтер сказал:
– Сегодня утром к нам приходил какой-то клерк из банка…
Джастина, удивленно посмотрев на приемного сына, переспросила:
– Клерк? Тот кивнул.
– Да, клерк из банка.
– Из какого банка?
– Я точно не помню…
– К кому же именно этот клерк приходил? Наверное, к нам опять насчет пенсионного фонда?
Ни слова не говоря, Уолтер протянул приемной матери красивый конверт.
– Это он передал нам с Молли. Удивленно подняв брови, Джастина вскрыла конверт – оттуда выпал заполненный бланк, в котором руководство банка «имело честь сообщить мистеру Уолтеру Хартгейму и мисс Эмели Хартгейм», что некий джентльмен Джеймс Рассел открыл на имя каждого счет по достижению двадцати одного года, то есть совершеннолетия на сумму…
Когда Джастина увидела, на какую сумму открыт счет, глаза у нее поползли на лоб.
– Как? Ведь это целое состояние!
Уолтер дернул плечом.
– Мы и сами знаем…
Сложив банковский бланк.
– Гм-м-м… Интересно – кто же этот благодетель, Джеймс Рассел?
– Клерк ничего об этом не говорил, – ответил Уолтер, – он только сказал, что руководство банка поручило ему сообщить об этом нам с Молли… Он не знает, что это за человек.
Она откинулась на спинку кресла, соображая, кто же это мог быть.
Затем еще раз взяла конверт, вынула бланк и несколько раз, шевеля губами, перечитала письмо – надеясь, что в нем закралась ошибка.
Нет, ошибки не было никакой, все правильно: «мистер Уолтер Хартгейм» и «мисс Эмели Хартгейм».
Удивленно посмотрев на сына, Джастина задумчиво спросила:
– Кто же это?
– Мы знаем не больше твоего, – ответил Уолтер, – нам самим интересно…
И тут до Джастины дошло: наверное, это был их отец – Патрик О'Хара… Да, да, конечно же он! Больше некому.
Она вздохнула и, мысленно представив себя на месте их отца, не могла не восхититься его редкостным благородством. Что за человек!
Да, он понимал, что своим внезапным появлением обязательно нарушит мир и гармонию в их доме, нарушит семейное счастье Джастины с Лионом, и, конечно же, детей – ведь для них появление Патрика будет равносильно появлению живого трупа. Человек, которого все мысленно давно уже похоронили, является в дом и говорит, что он – тот самый Патрик О'Хара…
Трудно представить, в какое смятение это бы повергло детей! Джастину прошиб холодный пот – она на минуту представила, что ей придется расстаться с Уолтером и Молли. Да, это был бы для нее удар – много сильнее, чем все, которые ее пришлось испытывать за последние месяцы.
Но Патрик… Наверное, придет время, и они, конечно же, узнают об этом человеке всю правду… Джастина подозревала, что в его истории наверняка есть какая-то тайна, которую она еще не знает, но – дай Бог! – узнает когда-нибудь. Да, наверное, так оно и будет. А пока…
Изобразив на своем лице недоумение, Джастина протянула конверт мальчику и сказала:
– Вот и хорошо. А теперь – спрячь это куда-нибудь подальше.
Непонятно почему, но после ужина настроение Джастины резко поднялось. Так часто бывает с людьми, которые, чувствуя свою вину, свою греховность, сталкиваясь с безграничным благородством людей малознакомых, сразу же просветляются духом.
Лион, поглядев на жену, заметил резкую перемену в ее настроении и довольно улыбнулся. Да, теперь действительно всем неприятностям пришел конец.
Наверное, мысленно Джастина была уже не здесь, в Оксфорде, а где-то далеко-далеко; ведь Лион обещал, что увезет ее из этого города, где ей пришлось испытать так много радостей и горестей…
Куда? Может быть, в Австралию, столь милую ее сердцу?
Лиону тоже хочется уехать, ему все равно, куда – только бы поскорее…
Они поедут, нет, они поплывут на белоснежном океанском лайнере, и за бортом будут кружить чайки, морской бриз будет приятно ласкать ее лицо, шею, волосы, а рядом будет стоять Лион – как всегда, подтянутый, предупредительный, с нежной, понимающей улыбкой…
Скорее бы, скорее бы!
Неожиданно приятные размышления Джастины прервал Лион:
– Знаешь, мне неожиданно вспомнился разговор с аббатом О'Коннером… Мир его праху.
Заметив, что при упоминании об аббате на чело Джастины тень, Лион поспешно добавил:
– Не надо хмуриться. Да, я помню, что ты недолюбливала этого человека, но вспомни старую истину – «о мертвых либо хорошее, либо ничего». Тем более, что соображения, которыми когда-то поделился со мной аббат, заслуживают внимания и удивительным образом перекликаются с мыслями покойного кардинала де Брикассара, которые я почерпнул в дневниковых записях… – сказал Лион, призвав имя этого дорогого для Джастины человека словно бы в оправдание тому, что он вновь напомнил жене об О'Коннере.
– Ну, говори…
– Аббат сказал: «Лион, ты, наверное, хорошо знаешь старую, как мир, истину… Мужчины управляют миром, женщины управляют мужчинами…»
Джастина улыбнулась.
– Никак не ожидала от тебя таких банальностей, Лион…
Тот возразил:
– Если это и банальности, то, во всяком случае, не мои. Тем более, что и банальные слова могут быть неглупыми… – он подлил себе чая и, сделав небольшой глоток, продолжил: – Аббат тогда сказал: «Что есть мужчина? Биологически, это – существо с совершенно иным набором хромосом, чем у женщин. И в великом деле продолжения рода человеческого – только, так сказать, обслуживающий персонал…» Джастина удивилась.
– Он так и сказал?
Кивнув, Лион поспешил убедить Джастину в правдивости слов О'Коннера.
– Конечно… Неужели я сам это придумал? Я не настолько проницателен, как де Брискассар или О'Коннер…
В голосе мужа Джастина уловила легкую, едва различимую иронию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35