– Вышлите за мной машину, пожалуйста. У меня есть ценная информация. Я знаю, кто заказал убийство Кроносова... Я нахожусь недалеко от станции метро Аэропорт. Жду вас там через полчаса.
Когда через пятнадцать минут в трех кварталах от назначенного Лещинским места, рядом с ним остановилась «девятка» и выскочившие из нее двое коротко стриженных молодых крепышей затолкали Лещинского в машину, он подумал, что не знает, кто они – фээсбэшники, люди Крестного или какая-то еще сила, о которой он просто еще не знает. Он сидел, зажатый на заднем сидении телами тех ребят, что втащили его в машину, и прощался с жизнью.
У него немного отлегло на сердце, когда в человеке, сидевшем за рулем, он узнал того самого офицера, которому только что звонил, а сидевший с ним рядом полноватый мужчина с обвислыми щеками, явно постарше и по возрасту, и по званию, повернулся и, не представляясь, спросил:
– Ну, Лещинский, так что Вы там знаете о Кроносове?...
– За мной охотится человек, организовавший его убийство, – заторопился Лещинский. – Как его зовут, я не знаю. И никто не знает. Его все зовут Крестный. Это он послал человека, который убил Кроносова.
– Ты знаешь, как найти этого человека? – сидевший впереди справа перешел на «ты» в обращении к Лещинскому, и тому это не очень понравилось. Он засомневался – правильно ли он поступил.
– Я знаю, что он скоро найдет меня, – буркнул расстроенный своими мыслями Лещинский.
– А ты этого очень не хотел бы, – рассмеялся фээсбэшник. – Так, Лещинский? Теперь слушай внимательно. Сейчас поедем к тебе домой. Ведь тебя там ждут?
– Зачем? – быстро и нервно спросил Лещинский. – Я не поеду.
Полноватый заулыбался во весь рот.
– Ты здесь сойдешь? Да, Лещинский? Ты нас с трамваем не перепутал? У нас нет остановки «По требованию».
– Да я-то вам зачем? Меня убьют, – заторопился Лещинский, стараясь тем не менее, чтобы слова его звучали убедительно. – Мне домой нельзя. Я дам вам ключи. Там очень крепкая дверь. Без ключей войти просто невозможно...
Здесь полноватый иронически взглянул на него, и Лещинский сбился.
– ...Наверное, невозможно. Я, например, на смогу без ключей войти в квартиру.
Сообразив, что несет уже совершенную чушь, Лещинский хотел замолчать, но не смог, и лишь вернулся к своей главной мысли:
– Я не хочу домой. Он меня убьет. Он...
– Лещинский, – перебил его знакомый офицер, что сидел за рулем, – заткнись. Ты уже так навонял со страха, что дышать нечем.
Лещинский заметил, что они только что миновали стадион «Динамо» и уже приближались к Белорусскому вокзалу.
Лещинский решил сделать еще одну попытку избавиться от посещения собственной квартиры.
– Ко мне нельзя. Там засада. Меня предупредили. По телефону.
– Кто предупредил? – быстро спросил Лещинского тот, что старше.
– Крестный...
Лещинский почувствовал, что запутался.
Он посмотрел на часы.
– Через пятнадцать минут, – решился он наконец, – мне приказали быть дома и ждать человека от Крестного. Но он придет только затем, чтобы меня убить. Нам не нужно туда ехать.
Увидев в окно машины памятник Маяковскому и колонны Концертного зала имени Чайковского, Лещинский понял, что его усилия изменить маршрут, совершенно безрезультатны.
Тем временем водитель счел нужным ответить на последнюю фразу Лещинского.
– Кому это нам, Лещинский? Мы тебя в свою компанию не приглашали. Сам напросился. И вообще... – он замолчал, резко выворачивая руль вправо и сворачивая с Тверской в какой-то переулок.
– И вообще, Лещинский, – резко и раздраженно закончил за него старший, – не учи отца ебаться.
За те несколько минут, что еще оставались до назначенного Крестным времени, они успели вырулить на Тверской бульвар и к дому Лещинского подъехали вовремя, имея в запасе две-три минуты.
– Вы со мной наверх, – сказал старший молодым оперативникам.
– Выходи, – приказал он Лещинскому.
Тот нехотя вылез, стараясь тянуть время, сам не зная, зачем.
– Вперед. И побыстрее, – в словах полного фээсбэшника Лещинский уловил нотки, которые заставили его ускорить шаг и не испытывать судьбу.
Открыв дверь квартиры, Лещинский едва смог себя заставить переступить порог. Чувствительный толчок в спину помог ему преодолеть нерешительность. Он все ждал, что раздадутся выстрелы, из-за углов начнут выпрыгивать темные фигуры в масках, и думал только о том, как бы вовремя упасть и закатиться куда-нибудь в уголок, забиться под кровать, чтобы его не было видно и слышно. Он понимал, что все это глупо, что если его хотят убить, то непременно убьют, но не мог преодолеть детской надежды спрятаться от опасности.
Старший неожиданно рассмеялся.
– Да не трясись ты, как яйца у кобеля при случке. – уверенно громко и даже весело сказал он. – Мы здесь первые.
Он быстро расставил своих парней по удобным позициям, так, чтобы они могли одновременно держать под прицелом дверь и быстро спрятаться, если того потребует ситуация.
Внезапно он насторожился, хотя никакого постороннего звука ни в квартире, ни на улице Лещинский не слышал.
– Лампу настольную включи, – уже тихо, сдержанным, но очень твердым голосом приказал он Лещинскому. – Пусть видят, что ты дома.
Лещинский семенящими шажками пробежал в свой кабинет, включил лампу и тяжело опустился на венский стул с высокой спинкой в стиле ампир, стоящий за писменным столом.
Еще раз оглядев широкий коридор, ведущий от входных дверей к кабинету, старший остался доволен расположением своих людей.
– Пропустите его в кабинет, – сказал он двум своим помощникам. – Если он вас, конечно, не обнаружит. Но не обивать. Мне нужно с ним поговорить.
И он многозначительно улыбнулся.
Глава X.
Иван всегда появлялся сам, когда очень нужен был Крестному. На это у него тоже было чутье – он просто возникал на горизонте, как тогда у гостиницы «Украина» и дальше события уже не могли развиваться без его участия. Поскольку Иван начинал в них участвовать. А вывести его из игры было не так-то просто.
После того, как Лещинский сообщил Крестному свои предположения о том, что покушение на Ивана было устроено кем-то из силовиков, связанных с бывшим премьером Белоглазовым, Крестный дважды сам ездил в Одинцово, в надежде отыскать Ивана. Он не хотел посвящать в подробности этого дела никого больше из своих подопечных. Оно касалось только самого Ивана. И его, Крестного. Да и кто лучше самого Ивана мог бы разобраться в причинах и следствиях своей жизни.
Отсутствие Ивана на тайной квартире в Одинцово сильно беспокоило Крестного. Если Иван решит устроить самостоятельную разборку, неизвестно еще, что из этого выйдет. Иван не настолько самолюбив, чтобы объявлять войну силовой структуре государства, но сумеет ли он правильно оценить расстановку сил, если самостоятельно выяснит, кто хочет его убрать. Больше всего Крестный не хотел, чтобы Иван применил свой традиционный метод выяснения непонятных для него отношений – выставил бы себя самого в качестве приманки, сам же играя и роль охотника. Охотник он, конечно, классный, но и те, кто охотится на него, тоже стрелки неплохие.
Поэтому Крестный нервничал, надеясь, что в самый нужный момент Иван объявится сам, как это не раз уже бывало.
А когда запсиховал Лещинский и начал метаться по городу, теребя Крестного звонками с требованием встречи с ним, тот сразу понял, что Лещинского надо увозить из Москвы, – от страха человек часто совершает поступки необдуманные. Страх опьяняет человека и лишает его способности четко осмысливать ситуацию. Страх разрушает вестибулярный аппарат самой логики, и она становится хромой, спотыкается при каждом умозаключении, и выносит ее в результате к таким выводам, которые ничего общего с реальностью не имеют.
Иван позвонил Крестному минут за пятнадцать до последнего звонка Лещинского. Крестный назначил ему встречу в одной из принадлежащих ему самому забегаловок на Арбате – маленьком баре-ресторанчике, работавшем круглосуточно. Главным достоинством этой забегаловки были два уединенных кабинетика, о которых мало кто знал, кроме самых проверенных постоянных посетителей. Там можно было спокойно «ширнуться», трахнуть свою подружку или своего дружка, если кому приспичило, можно было и серьезно поговорить, не опасаясь быть услышанным посторонними ушами. Это было одно из немногих в Москве мест, где у стен ушей нет.
Ивана проводил внутрь какой-то мрачный верзила с пустым взглядом из-пол мохнатых бровей. Едва увидя его, Иван вспомнил великана по прозвищу «Гризли» из своего взвода в Чечне – непонятной национальности, заросшего до такой степени, что глаза только видно было, вечно мрачного и молчаливого. Про него рассказывали, что он голыми руками может отрывать головы чеченцам: садится им на плечи, фиксирует ногами туловище, вытягивет голову жертвы вверх, растягивая шейные позвонки, затем делает четыре оборота в одну сторону и резко дергает вверх. И головы, будто бы, отрывались. Сам Иван, правда, этого не видел и до конца не верил этим рассказам...
Крестный уже приканчивал цыпленка-гриль, когда Иван вошел в тесную комнатушку. Он кивнул Крестному, проводил глазами унесшего грязную тарелку верзилу и спросил:
– Кто это?
– Что? – не понял Крестный. – Ах, это... Не волнуйся, он абсолютно надежен. Он глухонемой. Когда-то давно он настучал на одного из наших. Ребята хотели его шлепнуть, кстати здесь же, в этой комнате. Но я посоветовал оставить его здесь работать. Ему только отрезали язык и проткнули барабанные перепонки. Ничего. Лет пять уже служит нормально...
– Что ты узнал? – спросил Иван, не уточняя, что он имеет ввиду.
Крестный его прекрасно понял.
– Кое-что узнал. Ваня, вот те крест, вот гадом буду – я тут ни при чем. Лещинский кое-что разнюхал. Говорит, это люди Белоглазова. Кто именно, еще не знаю...
– Вот что, Крестный. Я ведь и сам узнаю.
– Не надо, Ваня. Не горячись. Лещинский еще понюхает. У него нос на это чуткий. Только он сейчас запаниковал сильно. Его пока спрятать надо, чтобы на напорол со страху. Отвезешь его в «отстойник», пусть недельку-другую посидит там, успокоится. Тебе и самому бы отдохнуть, но есть у меня к тебе одна просьба. Дельце так, небольшое, но кроме тебя, доверить некому. Отвезешь его и приезжай, подробности расскажу.
В это время зазвонил телефон.
Крестный взял трубку, поморщился и сказал совершенно другим тоном, как будто не он сейчас добродушно-заботливо разговаривал с Иваном:
– Лещ, поедешь домой. Там тебя будет ждать мой человек...
Разыскав у Никитских ворот дом Лещинского, Иван не торопился подходить близко. Он видел, как на пятом этаже загорелся слабый свет в окне – толи телевизор, толи настольная лампа.
Чутье, о котором говорил Крестный, не подвело Ивана, как не подводило ни разу после Чечни.
Ну, не хотелось ему входить в подъезд, не шли ноги и все. Тем более, у подъезда стояли две машины – «форд» и «жигули-девятка». Не любил Иван машин у подъезда. Мало ли кто скрывается за темными стеклами в этих торчащих у подъездов машинах.
Нет ничего хуже, чем подниматься по лестнице с чувством неизвестной опасности за спиной.
Иван достал пачку «Winston», закурил.
Нет, не верит он этому Лещинскому, которого в глаза не видел. Просто у него было свое представление о чиновниках, жирующих на государственной власти. Крысы они все, готовы друг другу горло перегрызть из-за денег. А когда чувствуют опасность, рвут в клочья всех, кто оказывается рядом, такой уж у них инстинкт самосохранения.
Закон крысиного подвала – чем больших ты утопишь в вонючей жиже под ногами, тем выше твоя голова над ее поверхностью.
Только зря они боятся смерти, подумал Иван.
Эти люди мертвы от рождения.
Забирать их жизни легко, но скучно, словно на тренировке отрабатываешь одно движение, повторяя его тысячи раз, доводя до автоматизма и не чувствуя уже за ним его содержания. Иван знал, что профессионалу без этого не обойтись, автоматизм реакций – вещь необходимая в его профессии, но знал также и то, что автоматизм убивает чувство реальности происходящего. Если нажимаешь на курок автоматически, то лишаешь смерть ее содержания, ее энергии.
Смерть имеет главный смысл не для того, кто умирает, ему уже все равно, а для того, кто убивает. Если убиваешь, ничего не чувствуя – ты сам уже мертв, твоя смерть уже ходит где-то неподалеку.
Такое убийство бессмысленно, оно ничего не изменяет в тебе, не дает тебе энергии для того, чтобы продолжать жить и продолжать убивать.
Иван докурил до фильтра, затушил пальцами огонек чуть тлеющего окурка.
Он уже принял решение. В подъезд он не пойдет. Пусть идиоты в машинах дожидаются кого-нибудь другого. Такого же идиота, как они.
Так. В доме три подъезда. Из двух оставшихся у одного тоже стоит машина.
Но если они – правда, Иван не знал, кто – они, но готов был поклясться, что они его ждут, – хотели бы перекрыть все входы в дом, машины стояли бы у каждого подъезда. Значит, там они его не ждут.
Но в какой из подъездов идти? Иван не доверял умозрительной логике, он доверял только логике событий. Если не можешь выбрать один из двух одинаковых вариантов, нужно дождаться, когда вмешается случайность.
Иван взглянул на часы.
Без пяти минут двенадцать. В такое позднее время он может и не дождаться никакой случайности. На этот счет у него было еще одно правило: если случайный фактор медлит, нужно его организовать.
Иван вернулся на Тверской бульвар.
Нужный объект попался ему минут через пять.
У одной из бульварных скамеечек, едва схоронясь от случайных взглядов патрулирующих канареек жиденькими зарослями каких-то кустов с уже распустившимися листьями, лежал тот, кто ему был нужен. Обычный московский пьяница, не сумевший дойти до дома. Может быть это был и загулявший «гость столицы», Ивана это нисколько не интересовало. Главное, чтобы он не успел еще проспаться на свежем воздухе и не начал соображать.
С трудом подняв непослушное тело московского алкоголика, Иван попробовал поставить его на ноги. Самостоятельно тот мог простоять не более двух-трех секунд. Затем ноги его подгибались и он устремлялся к облюбованному им месту за лавочкой на Тверском бульваре.
«То, что нужно», – решил Иван.
Он обхватил мужчину, оказавшегося толи «лицом кавказской национальности», как выражаются менты в своих сводках, толи грузинским евреем. Парень лет двадцати пяти был весьма не брит, видно не первый день уже «гулял», перегаром от него несло так, что Иван даже произнес мысленно: «Однако!».
Около дома Лещинского Иван в обнимку с пьяницей появились еще через пять минут и, постоянно падая и поднимаясь, направились прямиком через клумбу к среднему подъезду, у которого машин вообще не было.
У дверей подъезда Иван затеял возню с пьяницей, роняя его и поднимая снова, чтобы иметь время подобрать шифр на кодовом замке. Удалось ему это далеко не сразу, но пьяный «кавказец» ему хорошо подыграл. Он, наконец, пришел немного в себя и заявил:
– Ты че возишься, брат? Пошли, я выпить хочу. У Вальки есть. Открывай. Че, никак? Вот, блин, я всегда тоже по полчаса вожусь. Щас. Не ссы. Щас вспомним.
Он задрал голову и заорал:
– Ей, Валька! Какой у нас код, я забыл.
Ивану, к счастью, удалось справиться с замком, иначе пьяница разбудил бы весь дом. Пришлось бы делать вид, что они перепутали дома и начинать все сначала.
– О! – радостно воскликнул он, когда Иван распахнул дверь. – Молоток! Дай пять.
Ивану пришлось с ним поцеловаться, и, обнявшись, они кое-как вписались в дверь.
Далеко тащить его Иван не стал. Слегка стукнув ему ребром ладони по шее, чуть ближе к левому уху, Иван усадил его в темном углу под лестницей, уверенный, что до утра его никто не обнаружит, а сам он тоже вряд ли очнется.
Иван был доволен его работой.
Вещи и люди в его руках именно работали, а не просто подчинялись его воле.
Взять хотя бы оружие.
Конечно, в экстремальных ситуациях Иван пользовался любым, которое попадалось под руку. Лишь бы оно могло стрелять.
Другое дело – когда Иван выбирал себе оружие. Он знал – у каждого пистолета свой характер. Дело не в системе: с иного нагана положишь больше целей, чем с первого попавшегося самого современного полуавтомата.
Главное – почувствовать пистолет.
Не пристрелять, это само собой, а именно – почувствовать. Осечки не происходят сами собой, как и кирпичи сами собой не падают. В руках Ивана никогда ни один пистолет, который он выбирал сам, не дал осечки.
Просто Иван знал, выстрелит пистолет, когда он нажмет курок, или нет. И поэтому не стрелял, когда знал, что последует отказ.
Свои пистолеты Иван любил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Когда через пятнадцать минут в трех кварталах от назначенного Лещинским места, рядом с ним остановилась «девятка» и выскочившие из нее двое коротко стриженных молодых крепышей затолкали Лещинского в машину, он подумал, что не знает, кто они – фээсбэшники, люди Крестного или какая-то еще сила, о которой он просто еще не знает. Он сидел, зажатый на заднем сидении телами тех ребят, что втащили его в машину, и прощался с жизнью.
У него немного отлегло на сердце, когда в человеке, сидевшем за рулем, он узнал того самого офицера, которому только что звонил, а сидевший с ним рядом полноватый мужчина с обвислыми щеками, явно постарше и по возрасту, и по званию, повернулся и, не представляясь, спросил:
– Ну, Лещинский, так что Вы там знаете о Кроносове?...
– За мной охотится человек, организовавший его убийство, – заторопился Лещинский. – Как его зовут, я не знаю. И никто не знает. Его все зовут Крестный. Это он послал человека, который убил Кроносова.
– Ты знаешь, как найти этого человека? – сидевший впереди справа перешел на «ты» в обращении к Лещинскому, и тому это не очень понравилось. Он засомневался – правильно ли он поступил.
– Я знаю, что он скоро найдет меня, – буркнул расстроенный своими мыслями Лещинский.
– А ты этого очень не хотел бы, – рассмеялся фээсбэшник. – Так, Лещинский? Теперь слушай внимательно. Сейчас поедем к тебе домой. Ведь тебя там ждут?
– Зачем? – быстро и нервно спросил Лещинский. – Я не поеду.
Полноватый заулыбался во весь рот.
– Ты здесь сойдешь? Да, Лещинский? Ты нас с трамваем не перепутал? У нас нет остановки «По требованию».
– Да я-то вам зачем? Меня убьют, – заторопился Лещинский, стараясь тем не менее, чтобы слова его звучали убедительно. – Мне домой нельзя. Я дам вам ключи. Там очень крепкая дверь. Без ключей войти просто невозможно...
Здесь полноватый иронически взглянул на него, и Лещинский сбился.
– ...Наверное, невозможно. Я, например, на смогу без ключей войти в квартиру.
Сообразив, что несет уже совершенную чушь, Лещинский хотел замолчать, но не смог, и лишь вернулся к своей главной мысли:
– Я не хочу домой. Он меня убьет. Он...
– Лещинский, – перебил его знакомый офицер, что сидел за рулем, – заткнись. Ты уже так навонял со страха, что дышать нечем.
Лещинский заметил, что они только что миновали стадион «Динамо» и уже приближались к Белорусскому вокзалу.
Лещинский решил сделать еще одну попытку избавиться от посещения собственной квартиры.
– Ко мне нельзя. Там засада. Меня предупредили. По телефону.
– Кто предупредил? – быстро спросил Лещинского тот, что старше.
– Крестный...
Лещинский почувствовал, что запутался.
Он посмотрел на часы.
– Через пятнадцать минут, – решился он наконец, – мне приказали быть дома и ждать человека от Крестного. Но он придет только затем, чтобы меня убить. Нам не нужно туда ехать.
Увидев в окно машины памятник Маяковскому и колонны Концертного зала имени Чайковского, Лещинский понял, что его усилия изменить маршрут, совершенно безрезультатны.
Тем временем водитель счел нужным ответить на последнюю фразу Лещинского.
– Кому это нам, Лещинский? Мы тебя в свою компанию не приглашали. Сам напросился. И вообще... – он замолчал, резко выворачивая руль вправо и сворачивая с Тверской в какой-то переулок.
– И вообще, Лещинский, – резко и раздраженно закончил за него старший, – не учи отца ебаться.
За те несколько минут, что еще оставались до назначенного Крестным времени, они успели вырулить на Тверской бульвар и к дому Лещинского подъехали вовремя, имея в запасе две-три минуты.
– Вы со мной наверх, – сказал старший молодым оперативникам.
– Выходи, – приказал он Лещинскому.
Тот нехотя вылез, стараясь тянуть время, сам не зная, зачем.
– Вперед. И побыстрее, – в словах полного фээсбэшника Лещинский уловил нотки, которые заставили его ускорить шаг и не испытывать судьбу.
Открыв дверь квартиры, Лещинский едва смог себя заставить переступить порог. Чувствительный толчок в спину помог ему преодолеть нерешительность. Он все ждал, что раздадутся выстрелы, из-за углов начнут выпрыгивать темные фигуры в масках, и думал только о том, как бы вовремя упасть и закатиться куда-нибудь в уголок, забиться под кровать, чтобы его не было видно и слышно. Он понимал, что все это глупо, что если его хотят убить, то непременно убьют, но не мог преодолеть детской надежды спрятаться от опасности.
Старший неожиданно рассмеялся.
– Да не трясись ты, как яйца у кобеля при случке. – уверенно громко и даже весело сказал он. – Мы здесь первые.
Он быстро расставил своих парней по удобным позициям, так, чтобы они могли одновременно держать под прицелом дверь и быстро спрятаться, если того потребует ситуация.
Внезапно он насторожился, хотя никакого постороннего звука ни в квартире, ни на улице Лещинский не слышал.
– Лампу настольную включи, – уже тихо, сдержанным, но очень твердым голосом приказал он Лещинскому. – Пусть видят, что ты дома.
Лещинский семенящими шажками пробежал в свой кабинет, включил лампу и тяжело опустился на венский стул с высокой спинкой в стиле ампир, стоящий за писменным столом.
Еще раз оглядев широкий коридор, ведущий от входных дверей к кабинету, старший остался доволен расположением своих людей.
– Пропустите его в кабинет, – сказал он двум своим помощникам. – Если он вас, конечно, не обнаружит. Но не обивать. Мне нужно с ним поговорить.
И он многозначительно улыбнулся.
Глава X.
Иван всегда появлялся сам, когда очень нужен был Крестному. На это у него тоже было чутье – он просто возникал на горизонте, как тогда у гостиницы «Украина» и дальше события уже не могли развиваться без его участия. Поскольку Иван начинал в них участвовать. А вывести его из игры было не так-то просто.
После того, как Лещинский сообщил Крестному свои предположения о том, что покушение на Ивана было устроено кем-то из силовиков, связанных с бывшим премьером Белоглазовым, Крестный дважды сам ездил в Одинцово, в надежде отыскать Ивана. Он не хотел посвящать в подробности этого дела никого больше из своих подопечных. Оно касалось только самого Ивана. И его, Крестного. Да и кто лучше самого Ивана мог бы разобраться в причинах и следствиях своей жизни.
Отсутствие Ивана на тайной квартире в Одинцово сильно беспокоило Крестного. Если Иван решит устроить самостоятельную разборку, неизвестно еще, что из этого выйдет. Иван не настолько самолюбив, чтобы объявлять войну силовой структуре государства, но сумеет ли он правильно оценить расстановку сил, если самостоятельно выяснит, кто хочет его убрать. Больше всего Крестный не хотел, чтобы Иван применил свой традиционный метод выяснения непонятных для него отношений – выставил бы себя самого в качестве приманки, сам же играя и роль охотника. Охотник он, конечно, классный, но и те, кто охотится на него, тоже стрелки неплохие.
Поэтому Крестный нервничал, надеясь, что в самый нужный момент Иван объявится сам, как это не раз уже бывало.
А когда запсиховал Лещинский и начал метаться по городу, теребя Крестного звонками с требованием встречи с ним, тот сразу понял, что Лещинского надо увозить из Москвы, – от страха человек часто совершает поступки необдуманные. Страх опьяняет человека и лишает его способности четко осмысливать ситуацию. Страх разрушает вестибулярный аппарат самой логики, и она становится хромой, спотыкается при каждом умозаключении, и выносит ее в результате к таким выводам, которые ничего общего с реальностью не имеют.
Иван позвонил Крестному минут за пятнадцать до последнего звонка Лещинского. Крестный назначил ему встречу в одной из принадлежащих ему самому забегаловок на Арбате – маленьком баре-ресторанчике, работавшем круглосуточно. Главным достоинством этой забегаловки были два уединенных кабинетика, о которых мало кто знал, кроме самых проверенных постоянных посетителей. Там можно было спокойно «ширнуться», трахнуть свою подружку или своего дружка, если кому приспичило, можно было и серьезно поговорить, не опасаясь быть услышанным посторонними ушами. Это было одно из немногих в Москве мест, где у стен ушей нет.
Ивана проводил внутрь какой-то мрачный верзила с пустым взглядом из-пол мохнатых бровей. Едва увидя его, Иван вспомнил великана по прозвищу «Гризли» из своего взвода в Чечне – непонятной национальности, заросшего до такой степени, что глаза только видно было, вечно мрачного и молчаливого. Про него рассказывали, что он голыми руками может отрывать головы чеченцам: садится им на плечи, фиксирует ногами туловище, вытягивет голову жертвы вверх, растягивая шейные позвонки, затем делает четыре оборота в одну сторону и резко дергает вверх. И головы, будто бы, отрывались. Сам Иван, правда, этого не видел и до конца не верил этим рассказам...
Крестный уже приканчивал цыпленка-гриль, когда Иван вошел в тесную комнатушку. Он кивнул Крестному, проводил глазами унесшего грязную тарелку верзилу и спросил:
– Кто это?
– Что? – не понял Крестный. – Ах, это... Не волнуйся, он абсолютно надежен. Он глухонемой. Когда-то давно он настучал на одного из наших. Ребята хотели его шлепнуть, кстати здесь же, в этой комнате. Но я посоветовал оставить его здесь работать. Ему только отрезали язык и проткнули барабанные перепонки. Ничего. Лет пять уже служит нормально...
– Что ты узнал? – спросил Иван, не уточняя, что он имеет ввиду.
Крестный его прекрасно понял.
– Кое-что узнал. Ваня, вот те крест, вот гадом буду – я тут ни при чем. Лещинский кое-что разнюхал. Говорит, это люди Белоглазова. Кто именно, еще не знаю...
– Вот что, Крестный. Я ведь и сам узнаю.
– Не надо, Ваня. Не горячись. Лещинский еще понюхает. У него нос на это чуткий. Только он сейчас запаниковал сильно. Его пока спрятать надо, чтобы на напорол со страху. Отвезешь его в «отстойник», пусть недельку-другую посидит там, успокоится. Тебе и самому бы отдохнуть, но есть у меня к тебе одна просьба. Дельце так, небольшое, но кроме тебя, доверить некому. Отвезешь его и приезжай, подробности расскажу.
В это время зазвонил телефон.
Крестный взял трубку, поморщился и сказал совершенно другим тоном, как будто не он сейчас добродушно-заботливо разговаривал с Иваном:
– Лещ, поедешь домой. Там тебя будет ждать мой человек...
Разыскав у Никитских ворот дом Лещинского, Иван не торопился подходить близко. Он видел, как на пятом этаже загорелся слабый свет в окне – толи телевизор, толи настольная лампа.
Чутье, о котором говорил Крестный, не подвело Ивана, как не подводило ни разу после Чечни.
Ну, не хотелось ему входить в подъезд, не шли ноги и все. Тем более, у подъезда стояли две машины – «форд» и «жигули-девятка». Не любил Иван машин у подъезда. Мало ли кто скрывается за темными стеклами в этих торчащих у подъездов машинах.
Нет ничего хуже, чем подниматься по лестнице с чувством неизвестной опасности за спиной.
Иван достал пачку «Winston», закурил.
Нет, не верит он этому Лещинскому, которого в глаза не видел. Просто у него было свое представление о чиновниках, жирующих на государственной власти. Крысы они все, готовы друг другу горло перегрызть из-за денег. А когда чувствуют опасность, рвут в клочья всех, кто оказывается рядом, такой уж у них инстинкт самосохранения.
Закон крысиного подвала – чем больших ты утопишь в вонючей жиже под ногами, тем выше твоя голова над ее поверхностью.
Только зря они боятся смерти, подумал Иван.
Эти люди мертвы от рождения.
Забирать их жизни легко, но скучно, словно на тренировке отрабатываешь одно движение, повторяя его тысячи раз, доводя до автоматизма и не чувствуя уже за ним его содержания. Иван знал, что профессионалу без этого не обойтись, автоматизм реакций – вещь необходимая в его профессии, но знал также и то, что автоматизм убивает чувство реальности происходящего. Если нажимаешь на курок автоматически, то лишаешь смерть ее содержания, ее энергии.
Смерть имеет главный смысл не для того, кто умирает, ему уже все равно, а для того, кто убивает. Если убиваешь, ничего не чувствуя – ты сам уже мертв, твоя смерть уже ходит где-то неподалеку.
Такое убийство бессмысленно, оно ничего не изменяет в тебе, не дает тебе энергии для того, чтобы продолжать жить и продолжать убивать.
Иван докурил до фильтра, затушил пальцами огонек чуть тлеющего окурка.
Он уже принял решение. В подъезд он не пойдет. Пусть идиоты в машинах дожидаются кого-нибудь другого. Такого же идиота, как они.
Так. В доме три подъезда. Из двух оставшихся у одного тоже стоит машина.
Но если они – правда, Иван не знал, кто – они, но готов был поклясться, что они его ждут, – хотели бы перекрыть все входы в дом, машины стояли бы у каждого подъезда. Значит, там они его не ждут.
Но в какой из подъездов идти? Иван не доверял умозрительной логике, он доверял только логике событий. Если не можешь выбрать один из двух одинаковых вариантов, нужно дождаться, когда вмешается случайность.
Иван взглянул на часы.
Без пяти минут двенадцать. В такое позднее время он может и не дождаться никакой случайности. На этот счет у него было еще одно правило: если случайный фактор медлит, нужно его организовать.
Иван вернулся на Тверской бульвар.
Нужный объект попался ему минут через пять.
У одной из бульварных скамеечек, едва схоронясь от случайных взглядов патрулирующих канареек жиденькими зарослями каких-то кустов с уже распустившимися листьями, лежал тот, кто ему был нужен. Обычный московский пьяница, не сумевший дойти до дома. Может быть это был и загулявший «гость столицы», Ивана это нисколько не интересовало. Главное, чтобы он не успел еще проспаться на свежем воздухе и не начал соображать.
С трудом подняв непослушное тело московского алкоголика, Иван попробовал поставить его на ноги. Самостоятельно тот мог простоять не более двух-трех секунд. Затем ноги его подгибались и он устремлялся к облюбованному им месту за лавочкой на Тверском бульваре.
«То, что нужно», – решил Иван.
Он обхватил мужчину, оказавшегося толи «лицом кавказской национальности», как выражаются менты в своих сводках, толи грузинским евреем. Парень лет двадцати пяти был весьма не брит, видно не первый день уже «гулял», перегаром от него несло так, что Иван даже произнес мысленно: «Однако!».
Около дома Лещинского Иван в обнимку с пьяницей появились еще через пять минут и, постоянно падая и поднимаясь, направились прямиком через клумбу к среднему подъезду, у которого машин вообще не было.
У дверей подъезда Иван затеял возню с пьяницей, роняя его и поднимая снова, чтобы иметь время подобрать шифр на кодовом замке. Удалось ему это далеко не сразу, но пьяный «кавказец» ему хорошо подыграл. Он, наконец, пришел немного в себя и заявил:
– Ты че возишься, брат? Пошли, я выпить хочу. У Вальки есть. Открывай. Че, никак? Вот, блин, я всегда тоже по полчаса вожусь. Щас. Не ссы. Щас вспомним.
Он задрал голову и заорал:
– Ей, Валька! Какой у нас код, я забыл.
Ивану, к счастью, удалось справиться с замком, иначе пьяница разбудил бы весь дом. Пришлось бы делать вид, что они перепутали дома и начинать все сначала.
– О! – радостно воскликнул он, когда Иван распахнул дверь. – Молоток! Дай пять.
Ивану пришлось с ним поцеловаться, и, обнявшись, они кое-как вписались в дверь.
Далеко тащить его Иван не стал. Слегка стукнув ему ребром ладони по шее, чуть ближе к левому уху, Иван усадил его в темном углу под лестницей, уверенный, что до утра его никто не обнаружит, а сам он тоже вряд ли очнется.
Иван был доволен его работой.
Вещи и люди в его руках именно работали, а не просто подчинялись его воле.
Взять хотя бы оружие.
Конечно, в экстремальных ситуациях Иван пользовался любым, которое попадалось под руку. Лишь бы оно могло стрелять.
Другое дело – когда Иван выбирал себе оружие. Он знал – у каждого пистолета свой характер. Дело не в системе: с иного нагана положишь больше целей, чем с первого попавшегося самого современного полуавтомата.
Главное – почувствовать пистолет.
Не пристрелять, это само собой, а именно – почувствовать. Осечки не происходят сами собой, как и кирпичи сами собой не падают. В руках Ивана никогда ни один пистолет, который он выбирал сам, не дал осечки.
Просто Иван знал, выстрелит пистолет, когда он нажмет курок, или нет. И поэтому не стрелял, когда знал, что последует отказ.
Свои пистолеты Иван любил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20