Иван вытолкнул висящего на окне человека и вылез из «нивы».
Раздумывать было не о чем.
Не взглянув на того, кто подкрадывался е нему, Иван перешагнул его труп и пошел к УАЗику. Вышвырнув из-за руля труп парня лет семнадцати с обезображенным выстрелом лицом, Иван полез в бензобак.
Он был заполнен только наполовину.
Хорошо, но мало.
Путь Ивану предстоял долгий и надо было запастись горючим.
Вернувшись к «ниве», Иван выгреб деньги из бардачка, бросил их на сидение УАЗа и, не сомневаясь в необходимости того, что он делает, направил машину прямо в станицу.
Иван хотел найти автозаправочную станцию, но потом сообразил, что в станице ее может и не оказаться. Черт его знает, каких размеров это селеньице, и насколько цивилизованно...
Да и что ж ему – спрашивать у каждого встречного, где у них тут автозаправка?
Иван решил действовать иначе.
«В конце концов, я же знаю, что это мертвый народ, – подумал он. – И те кого я не убью сегодня, рано или поздно найдут свою смерть, потому что ищут ее. И раз я пришел сюда, значит и она ищет их.»
Он остановил УАЗик у ворот крайнего дома на единственной улице станицы, рядом со стоящим у забора «москвичем» и с «макаровым» в руке вошел во двор.
Первой он застрелил собаку.
Он знал, что здесь он не встретит серьезного сопротивления. Это было скучное занятие – убивать податливых смерти людей, но Ивану необходимо было тщательно зачистить территорию, чтобы полностью обезопасить свое недолгое на ней пребывание.
Выскочившему на выстрел из дверей дома мужику он прострелил лоб и тот упал беззвучно. Мужик оказался русским, чем немало удивил Ивана.
Внутри дома завизжала женщина.
Иван вошел и прекратил ее визг еще одним выстрелом. Женщина была чистокровной чеченкой, в этом не было никаких сомнений.
Не было у Ивана сомнений и в том, правильно ли он поступает. Неправильным, с его точки зрения, могло быть только одно – его дальнейшая задержка в Чечне.
Остальное все было абсолютно не важно и абсолютно оправданно.
В соседней комнате он нашел старуху, которая сидела на каком-то сундуке, на котором, видно, только что лежала, и крестила Ивана православным крестом, злобно шипя беззубым ртом:
– Шатана... Шатана...
Улыбнувшись, Иван покачал головой и застрелил глупую старуху.
Больше в доме, кроме какого-то мелкого ребенка примерно году от роду, он не нашел никого. Ребенка Иван оставил жить, потому что не обратил на него никакого внимания.
Для того, чтобы умереть, нужно сначала понять, что ты живешь.
Бензин оказался в сарае, в огромной, не меньше, чем на тонну, емкости. Иван разыскал в том же сарае с десяток канистр разной емкости, все их заполнил бензином и погрузил в УАЗик.
Потом, сообразив, что впереди – пески, нашел в доме две молочные фляги и наполнил их водой. Фляги он тоже поставил в машину.
Он забрал у убитых людей кое-какую, безразличную ему еду, приготовленную ими для себя. Им она все равно уже была не нужна.
Кажется, все.
Он был готов в путь.
Теперь Иван уже окончательно покидал Чечню.
Сожалений по этому поводу у него не было никаких.
Иван на основательно загруженной бензином и водой машине выехал из станицы, так и оставшейся для него навсегда безымянной.
Он углубился в пески Ногайской степи.
Через пять часов тряски по барханному бездорожью он выехал из Чечни и оказался в Дагестане, так и не встретив ни одной живой души.
Впереди были Кумские болота, калмыцкие Черные земли, ему приходилось переправляться через русла высохших степных речонок с почти отвесными берегами, объезжать зыбучие пески и соленые озерки.
На шоссе Астрахань – Элиста он выбрался где-то в районе Улан Эрге, где эта дорога пересекает Черноземельский канал. Он просто истосковался по асфальту после многодневного перехода по тряским пескам и степным кочкам. Когда УАЗик перешел на плавный и стремительный ход по асфальту шоссе, Иван чуть не заснул за рулем, убаюканный отсутствием необходимости быть постоянно настороже.
Впереди была Элиста, где он бросил машину и купил себе документы и приличную одежду. Впереди был многодневный сон в поезде, который повез Ивана сначала практически обратно параллельно тому пути, который он проделал на машине: сначала в Ставрополь, затем в Кропоткин, в Тихорецк, в Ростов, и только потом – на Москву.
Но это уже не имело для него особого значения, поскольку происходило не в Чечне.

Глава VI.

Лещинский лежал в ласкающе-горячей ароматной воде и страх, пропитавший его в Сосновом бору и заполнивший поры его тела, постепенно вымывался ароматизированной хвоей водой и покидал его. Лещинский вновь был логической машиной анализа.
Тело его почти висело в воде, опираясь на бортик ванны только верхней частью плеч и затылком. Руки и ноги были не вытянуты, а полусогнуты, так, что мышцы абсолютно не напрягались и были полностью расслаблены.
Тело не напоминало Лещинскому о себе ничем, его слово бы не было.
Он превратился в лишенный тела, автономный мозг, вся возможная мыслительная энергия которого была направлена на решение единственной задачи.
Той, которую задал ему Крестный.
Итак, исходные условия.
Внешнее вмешательство в деятельность слаженного и успешно работающего криминально-чиновничьего тандема Крестный-Лещинский.
Привыкший к объективному анализу Лещинский привык называть вещи своими именами. От этого они обретали плоть и кровь, переставая быть абстракциями газетных статей или вульгарными схемами кухонных разговоров.
Что мы имеем еще?
Рассуждая, Лещинский любил говорить о себе во множественном числе. Это было не столько гипертрофированное самомнение – типа «Мы, император всея Руси...», – хотя и от этого что-то было, сколько стремление избавиться от личностных интерпретаций и оценок, что повышало, на его взгляд, степень объективности анализа.
А еще мы имеем очень интересное обстоятельство.
Абсолютную невозможность утечки информации.
В себе Лещинский был уверен. О его контактах с Крестным знали только трое: он, Лещинский, сам Крестный и еще Господь Бог.
И в Крестном он был тоже уверен. Он человек умный. И даже очень умный. Стал бы он так нервничать и так наезжать на Лещинского, если бы чувствовал за собой вину. Явно, не стал бы.
Может быть, кто-то следит за Лещинским, и несмотря на все конспиративные предосторожности, принимаемые им перед встречей с Крестным, сумел сесть ему на хвост, зафиксировать его встречу с Крестным, а затем через уже через Крестного – выйти на того человека, который работал с Кроносовым, на ликвидатора?
Да нет, ерунда получается. Ведь такой расклад возможен только в том случае, если допустить, что Крестный по младенчески наивен в вопросах конспирации. А он в своем деле далеко не ребенок.
Наконец, еще одна возможность.
Наивен тот, на которого, как говорил Крестный, кто-то неизвестный охотился.
Тоже ерунда, поскольку полностью противоречит характеристике, данной ему Крестным.
Как он сказал?
«Тот, кто работал с Кроносовым, – припомнил Лещинский, – мне любого золота дороже.» И еще что-то – о том, что убить его очень сложно, сложнее, чем любого другого. То есть о его квалификации.
Значит – не было утечки информации.
А вот сама информация у кого-то была.
Это первый вывод.
Небольшой, зато объективный, усмехнулся Лещинский.
Далее.
Информация о чем?
Прежде всего – о готовящемся третьем покушении на Кроносова.
Ну, тут не надо быть гением, достаточно и кухонного ума, чтобы сообразить – раз две попытки оказались неудачными, значит, должна быть третья.
Важнее другое. Кто-то знал не только о предстоящем терракте, но и о том, где и когда он состоится, о месте и времени его проведения.
С местом-то, пожалуй, проблем нет, место традиционное – дом родной. А вот как быть со временем?
Если Лещинский правильно понял слова Крестного, а ему казалось, что это именно так, человек, проводивший ликвидацию, работал один.
А это означает, что кроме него о времени проведения операции не знал вообще никто.
Даже Крестный.
Это уже хорошо. Просто отлично.
Поскольку означает возможность сделать второй вывод, уже поценнее первого.
Никто не располагал информацией о времени убийства банкира.
Первое следствие из этого вывода, именно первое, то есть самое важное, так как оно касается его, Лещинского, жизни, – он тоже не знал тактического рисунка ликвидации. И, естественно, не мог никому о нем сообщить.
Второе следствие – стороннее наблюдение велось не столько за ситуацией с Кроносовым, сколько за самим проводящем ее исполнителем. Только так можно было выйти на время ликвидации.
Не могли же случайно совпасть смерть Кроносова и попытка устранить человека, который его убил.
В случайности Лещинский не то чтобы не верил, он им скорее не доверял.
У него всегда возникало смутное подозрение, что его обманули, что всегда существует, на самом-то деле, тайная причина, полностью объясняющая произошедшее, придающая ему прозрачную закономерность целесообразности здравого смысла. Просто он еще не видит этой причины.
Даже когда ему однажды, еще в студенческие годы довелось выиграть трешник в спорт-лото, он все никак не мог поверить в случайность этого события. Ему нужно было найти рациональное объяснение своему выигрышу.
Он успокоился тогда только выстроив в своем воображении четкую схему изъятия выигрышного фонда устроителями лотереи – через планирование и распределение крупных выигрышей и строго дозированную, просчитанную случайность выигрышей мелких, необходимых для сохранения начальных условий игровой ситуации.
Так и сейчас, стоило ему подумать о возможности случайного совпадения, как в нем поднималось какое-то раздражение.
Он был детерминистом от природы, ищущим причину всегда и везде. И находящем ее.
А то, что он нашел, заключалось в простеньком, в принципе, выводе: кого-то очень интересует не столько смерть Кроносова, сколько то ли личность, то ли деятельность того человека, о котором Крестный говорил столь взволнованно и ценил столь высоко.
Интересует настолько, что стала кому-то мешать.
Лещинский чувствовал, что уцепился за что-то, что может указать дорогу к ясному пониманию ситуации, но лишь уцепился. Обрывок, за который он сейчас ухватился, словно не был привязан к основной нити, смотанной в клубок, а лишь сплетен, спутан с нею отдельными волокнами. Дернешь чуть сильнее, чем можно и нужно, так и останешься с логическим обрывком анализа, то есть фактически – ни с чем.
Лещинский осторожно, сдерживая себя, потянул на нащупанный им обрывочек.
Раз совпавшие события существенно не связаны друг с другом, но все же оказались выстроенными в хронологический ряд, значит кто-то их выстроил.
Отсюда имеем еще одно следствие из вывода о том, что никто не знал о времени, на которое исполнитель запланировал ликвидацию банкира – события были кем-то формально, искусственно привязаны друг к другу, чтобы создать впечатление их взаимозависимости в глазах наблюдателей, зрителей. А зрителей всего два – он и Крестный.
Кому нужно было их связывать? И зачем?
Первый вопрос пока отложим, подумал Лещинский. Не все сразу.
У каждого логически организованного события должна быть цель, иначе оно превращается в спонтанный, хаотический факт, а в хаос социальной жизни Лещинский не верил.
У того, кто пытался связать смерть банкира и смерть его убийцы в единый узел, могла быть только одна цель – выйти на контакт с заказчиками устранения Кроносова. С Крестным, с ним, Лещинским.
Оригинальный способ – привлечь внимание заказчика, убрав исполнителя.
Вода в ванной вдруг показалась Лещинскому слишком прохладной, хотя температура ее автоматически поддерживалась на том уровне, который он сам установил на программном пульте управления.
Никакой это, на хер, не оригинальный способ. Это красноречивый способ. И не привлечь внимание, а предупредить. Крестного предупредить, что его деятельность кому-то не нравится. А главное, предупредить его, Лещинского. О том же самом.
Лещинский вдруг понял, что он пока еще жив только потому, что кто-то сильный, не менее сильный, чем сам Крестный, просто еще не вычислил, кто стоит за убийством Кроносова и рядом других, не менее красноречивых фактов российской жизни последних месяцев.
Он выскочил из ванной, почувствовав вдруг отвращение к той позе лягушки, в которой он только что расслабленно висел в воде. Лещинскому нужна была полная объективность выводов, к которым он придет, поскольку от них зависела теперь его жизнь, в этом он нисколько не сомневался. Остатки самомнения выветрились из него, словно хмель.
Лещинский зябко поежился.
Он прошел в свою сорокаметровую гостиную, открыл бар, плеснул в «тумблерс» хорошую порцию «Барбароссы», залпом опрокинул в себя.
Водка колом воткнулась в желудок, перехватив дыхание и вызвав неприятные спазмы. Лещинский подавил подкатившее к горлу ощущение дурноты и плюхнулся в кресло. Сознание от водки нисколько не замутилась, а через минуту теплая волна поднялась из желудка и разлилась по всему телу. Он, наконец-то, согрелся.
Сидеть и ждать, как дальше будут разворачиваться события, конечно, нельзя.
Надо что-то делать, но что?
Звонить Крестному и бежать к нему, просить помощи?
А что Лещинский ему скажет?
Что он испугался? Что хочет жить?
Что боится кого-то, сам не зная, кого?
Как бы Крестный его сам не пристрелил...
Ведь узнать-то он еще ничего не узнал.
«Мыслитель, мать твою...» – подумал о себе Лещинский. Ему было стыдно перед самим собой.
До него только еще дошло то, что до Крестного, видно, дошло мгновенно, как только он узнал о покушении на своего человека.
И Крестный сам к нему обратился, фактически, за помощью. Просил выяснить, не что произошло, это для него ясно, а кто за этим стоит.
Толи от водки, толи от страха, но кое-что в голове Лещинского прояснилось.
«Хватит юлить, – сказал он себе. – Не предупреждение это. Это война.»
И он глубоко задумался над тем, кому нужна была бы эта война с подпольной структурой правительства.
Кому выгодно было бы уничтожить механизм реального, а не только декларированного в Конституции влияния государственной власти на события в стране? Кому было бы на руку, чтобы правительство не имело возможности справиться ни с одной сложной ситуацией?
Чтобы события вели за собой его действия, а не наоборот?
Над ответом не стоило ломать голову.
Только оппозиции. Тем, кто мечтал перестроить существующую структуру под себя, под свою выгоду, свои интересы, расставить своих, проверенных людей на ключевых местах в Правительстве.
Лещинский вздохнул. Задача казалась ему почти решенной.
Оппозиция была пестра и разнообразна, но реальной возможностью создать дееспособные силовые структуры обладали лишь две фигуры.
Прежде всего – бывший премьер-министр, недавно вынужденный уйти в отставку, потеряв формальную власть над государственным аппаратом, но сохранивший свое политическое лицо и, что важнее, свою связь с государственными силовыми структурами.
Вот уж с кем бы не хотел Лещинский иметь дело, так это с официальными силовиками.
И не потому, что у них было много легальных, законных возможностей не выходя, ну, или не очень выходя из конституционных рамок, расправиться практически с любым человеком в России. У них было слишком много возможностей нелегальных, вообще никак не соотносимых с Конституцией права граждан, записанные в которой, они призваны были охранять от всевозможных посягательств.
Реальную опасность представляли различные полулегальные и совсем нелегальные, строго засекреченные отряды специального назначения, о функциях которых можно было строить много самых различных предположений, но наверняка знать, в чем состоит их задача, могли лишь единицы из силовой верхушки.
Кроме бывшего премьера был еще генерал-афганец, давно и безуспешно рвущийся к власти. Он проиграл пару выборов за президентское кресло, но имел при этом огромную поддержку во всей России.
Лещинского мало интересовали настроения электората, но он знал, что сторонники генерала имеют разветвленную по всей стране структуру, имеющую не только политическую, но и силовую ориентацию. Кое-где, в некоторых крупных городах, генеральские «бойцы» захватили неформальную власть и диктовали теперь свою волю местному криминалитету.
В Москве они пока чувствовали себя неуверенно, но в любой момент могли перейти к активным действиям.
Эти, на взгляд Лещинского, были менее опасны. Пропагандистский аппарат генерала был вынужден организовывать своих сторонников с помощью политических лозунгов и отягченность идеальными целями, содержащимися в этих лозунгах, снижала уровень боевой подготовки силовых структур генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20