и край богатый, и налогов с них не берут. Звали его Толиман Кайтос из Натха.— А я знал одного из Кайтосов, — вдруг вспомнил Менкар. — Батен из Шеата вам не родич?— Троюродный брат, — удивился Толиман. — Но он умер в прошлом году.— Напротив, — возразил Менкар. — Я полагаю, он и сейчас жив. Он в Таласе.— Он свалился с Края Земли, нам написали…— Его сбросили с Края Земли, — нагло поправил Менкар. — Только, на его счастье, вниз лететь недалеко было, задержался на выступе, а там его рыбоеды подобрали. Я знаю это верно, — сказал он, упрочивая свою и без того отвратительную репутацию, — я у рыбоедов в тот день жемчуг покупал, они мне и рассказали.Толиман неожиданно ухмыльнулся:— Ну, парень, ну, даешь! Открыто в контрабанде признаешься и в ус не дуешь. А не боишься, что мы тебя вздернем на ближайшем дереве как лгуна, дезертира и вдобавок еще и контрабандиста?— Чего мне бояться? Только у Императорской стражи и проблем теперь, что с контрабандой бороться, — ухмыльнулся в ответ Менкар. — А нам, краевикам, без контрабанды нельзя, если хочешь, чтобы тебя в Империи за дворянина сочли. У нас ведь нельзя продавать хлеб да скот на сторону, все сдаем Краевой Комиссии.Как ни странно, именно это обезоруживающее признание расположило к нему Толимана Кайтоса. Во всяком случае, тот велел раздобыть для юнкера новую одежду и дать ему какого-нибудь коня. А несколькими днями позже с полудюжиной солдат отправил его дальше на юго-запад, к князю Сабику. ЧАСТЬ ДЕВЯТАЯАОЙДА И АБРАКСАС БЕЛОЕ СОЛНЦЕ ЖУТКОЙ ПУСТЫНИ Аойда терпеть не могла, когда ее называли королевой и государыней; Абраксас же, кажется, находил особое удовольствие в том, чтобы ее злить, и постоянно требовал от окружающих королевских почестей для своей жены.Правда, чем дальше они уходили на Юг, тем меньше людей встречалось на их пути; предупрежденные заранее, они на несколько дней бросали свои дома и спешно уходили на Восток и на Запад, освобождая дорогу колдуну. Абраксаса это ничуть не смущало; он, казалось, даже не замечал этого. Только однажды Аойда услышала от него досадливо брошенное: «И ладно, мороки меньше!»Они тогда вошли в большой город, почти совершенно обезлюдевший, и только калеки, беспомощные, древние старики и безумные — все те, кто не смог уйти и кого не смогли забрать с собой, приветствовали вступившее в город войско, и зрелище было жалкое, отвратительное, если не сказать больше — страшноватое: словно разверзлись могилы и из них вылезли на белый свет мертвецы — в струпьях, истлевших одеждах, с отвалившимися конечностями и страшно смердящими ранами, еле ползущие или кривляющиеся, корчащиеся… И все они выползли из своих убежищ, действительно мало чем отличавшихся от могил, и спешили приветствовать своего государя и повелителя, воем и стонами вознести ему хвалы, прикоснуться к нему… Аойде было очень не по себе, когда они проезжали по словно вымершему городу и только эти жалкие подобия людей встречали кавалькаду. Аойда поразилась, сколько может быть ненужных и никчемных бродяг, калек и нищих в одном городе! Не свозили же их, в самом деле, сюда специально для встречи Абраксаса… Сам Абраксас проезжал сквозь этот жуткий строй с непроницаемым лицом, но Аойда уже достаточно знала своего будущего мужа и видела, что и ему не по себе. Именно в тот день он и произнес эту фразу, отведя душу казнью нескольких десятков мародеров, оставшихся в пустом городе на свой страх и риск и за это поплатившихся головами…Дороги здесь были куда лучше, чем на Севере, и карету Абраксас подыскал себе более удобную; теперь они ехали быстрее, и Ар-и-Диф, Жуткая Пустыня — непонятная цель их непонятного путешествия — становился все ближе. Аойду это вовсе не радовало…То и дело рядом возникал Пройт, нашептывал ей, если Абраксаса не было рядом: «Надо уходить, пока не поздно. Нас никто не поймает, я клянусь тебе в этом…» Она покачивала головой: слушать Пройта было нельзя.Он появился в день свадьбы, сразу после церемонии, когда она осталась одна в своей комнате, а Абраксас удалился по собственным делам. В этом было еще одно унижение: она все-таки не кто-нибудь, а княжеская дочь, как же смел муж оставить ее одну в день свадьбы?Шорох в дверях заставил ее обернуться. На пороге стбял один из этих, серебристых, безмолвных.— Что тебе? — надменно спросила Аойда. Кажется, муж ее относился к ней как к рабыне; разве иначе можно объяснить то, что он позволял своим серебристым истуканам входить в ее комнаты без предупреждения.Серебристый поднял руку и сбросил с головы глухой капюшон. Аойда охнула — ни разу она не видела, чтобы серебристый открывал лицо. Да и не могло быть у него никакого лица под проклятым капюшоном! Но она ошиблась. Под этим капюшоном лицо было. Более того, это лицо ей было знакомо — это был Пройт.— Ох, это ты! — Аойда даже обрадовалась, ведь Пройт сейчас был единственным нормальным здесь человеком, единственным, кого не коснулось повальное безумие, которое ее окружало. С ним хотя бы можно было поговорить, он сможет ее понять. Ведь он любит ее, раз пошел за ней, рискуя жизнью, презрев опасность…Пройт скинул с себя серебристый плащ, нервно скомкал и сунул себе под мышку.— Моя княжна! — Он сделал шаг вперед, и тогда Аойда отступила.Что-то было не так. Она всматривалась в знакомое, но странно переменившееся лицо, и понимала, что перед ней был не тот Пройт. В глазах этого Пройта светилось безумие.Пройт остановился.— Моя княжна! — повторил он. — Не бойтесь. Я спасу вас, я выведу из замка. Не беспокойтесь, я сумею, никто не заметит. Идемте со мной!Пройт говорил возбужденно, горячечно. Глаза его сверкали нездоровым блеском.Серебристым.Возможно, это был просто отсвет от зажатого под мышкой плаща, но Аойда отступила еще на шаг и подумала с ужасом: «О Боги! Что с ним случилось? Что с ним сделали!»— Княжна? — тревожно проговорил Пройт.— Я не могу, — сказала Аойда, стараясь казаться внешне спокойной. — Я останусь здесь.Пройт порывисто придвинулся к ней.— Но почему?Он не понимал. А объяснять ему было бесполезно, это Аойда уже поняла.— Тогда я вытащу тебя отсюда против твоей воли, княжна!Дальше отступать было некуда. Она попыталась скользнуть в сторону, но Пройт сильными руками схватил ее за плечи и, не сдержавшись, встряхнул как тряпичную куклу. В глазах его горел дикий огонь, отливающий живым металлом.— Потом ты сама скажешь мне спасибо! — страстно и горячо шептал он. — Ты не знаешь — он потешится и бросит тебя, как бросал других. Мы уйдем, и знаешь что с тобой станет? То же, что и с другими его любовницами, то же, что со всеми его прихлебателями, то же, что сделали с его родственниками…— Что?— Тебя убьют, как убивали всех их! — жарко шептал Пройт в лицо, стискивая ее предплечья. — Ты ничего не знаешь! Здесь полно таких, как я, кто не одурманен, кто ходит за ним сознательно, чтобы безнаказанно грабить и убивать. Подонки!.. — почти выкрикнул он. — Они тайно остаются в городах, а потом доносят, чтобы завоевать его доверие, чтобы специально обозлить его. Глупец, он верит им! А они ненавидят его и предают за его спиной. Да еще издеваются… Это они донесли ему, что всех его дур-кузин на следующий же день после его ухода растерзала обезумевшая толпа его бывших подданных, которые только вчера его славословили, дом его дяди сожгли вместе со всеми, кто там был, а самого дядюшку повесили на базарной площади рядом с его наместником под всеобщее улюлюканье. — Его губы кривила гримаса презрительной ухмылки, когда он произносил эти «его», но тут же они шептали с новой страстью: — То же может случиться и с тобой! Но я этого не допущу! Нет! Ты… Ты не будешь принадлежать ему! Ты моя! Ты будешь моей! Только моей!.. — Пройт порывисто прижал Аойду к себе и стал вдруг жадно, грубо, животно целовать ее лицо, шею, плечи.— Как ты смеешь, Пройт! — гневно воскликнула Аойда, пытаясь остудить его пыл. Ей было страшно. Страшно и противно. Даже противнее, чем тогда, за столом…Она стала бешено вырываться. Но Пройт схватил ее, крепко сжал одной рукой — не вырваться! — а другой сдернул с кровати покрывало и начал силой заворачивать в него отчаянно отбивающуюся Аойду. Она не кричала; она не могла заставить себя закричать, хотя и очень хотелось, — но ведь тогда прибегут настоящие серебристые, придет Абраксас… Что тогда сделают с Пройтом?..И тут вдруг Пройт оттолкнул ее, подхватил серебристый плащ, оброненный в пылу борьбы, и проворно нырнул в соседнюю каморку, где когда-то спала нянька, а теперь складывали разное барахло.Аойда торопливо выпуталась из покрывала и услышала то, что раньше нее услышал Пройт: по коридору неспешно приближался хозяйской походкой человек; Аойда слышала его шаги, клацанье какого-то железа, даже шорох одежды. Это мог быть только Абраксас.Он вошел в комнату как хозяин, без стука, увидел царящий вокруг разгром; право же, оказалось, что достаточно разворошить кровать и сбросить на пол несколько предметов — и видимость беспорядка, долго и тщательно создаваемого, готова. А среди этого хаоса стояла, тяжело дыша, растрепанная, раскрасневшаяся Аойда, стыдливо прикрывая рукой лопнувшую во время возни шнуровку на груди.— Ого! Кажется, я не вовремя? Вы, оказывается, тут вполне приятно проводите время в ожидании брачной ночи, — с веселым изумлением заметил Абраксас. Он притворно покачал головой. — А еще рассказывают о целомудренности мунитайских девиц… — Он обвел взглядом комнату, задержался на щели под кроватью и уставился на нянькину каморку. — А где же ваш возлюбленный? Я, знаете, не ревнив… дорогая, — сладко проговорил он и начал приближаться с явной целью обнять ее.И тут у Аойды не выдержали нервы. Она схватила со столика кувшин и бросила его о стену — следом в стену полетели ваза и умывальный тазик. Все это было сделано из тонкого фарфора и прекрасно разлетелось вдребезги; куски побольше Аойда с наслаждением дотоптала каблуком — и, подхватив юбки, в бешенстве выскочила из комнаты.Абраксас рассмеялся ей вслед, потом вежливо раскланялся с нянькиной каморкой и вышел, ничуть не интересуясь тем, кто там может находиться.Вечер и начало ночи Аойда просидела на крепостной стене, в укромном местечке, где укрывалась еще ребенком. Плакала, конечно, тихонько жаловалась Небесам на злую свою судьбу; потом успокоилась и сидела просто так, собиралась с духом.Как не хотелось возвращаться! Но это было необходимо.Ее никто не искал; кажется, никто просто не заметил ее отсутствия. Она спустилась во двор, велела первому же встреченному серебристому истукану отвести ее к родителям. Можно было и не приказывать; семья жила теперь в покоях княгини, в том числе и Линкей — их содержали всех вместе.В передней комнате вольготно расположился еще один серебристый — сидел себе, развалясь в кресле, бросал кинжалы в толстую дубовую панель, где были нарисованы фамильные гербы Мунитов. Аойду покоробило от того, с какой бесцеремонной наглостью ведут себя приближенные Абраксаса в ее доме.— Как вы себя ведете! — воскликнула она с холодной ненавистью. — Кто позволил вам портить мебель?Серебристый вскочил и вытянулся как столб.— Извольте вести себя прилично, — сказала Аойда.Серебристый чуть склонился перед ней. Может быть, в душе он и посмеивался над так называемой королевой — интересно, есть ли у серебристых душа? — однако возражать не стал и, пока Аойда его видела, приличий не нарушал. Кстати, именно после этого случая серебристые начали замечать ее и кланяться при встрече: похоже, и на них подействовала строгость ее тона.Отец пребывал в полудреме; он лежал на кушетке, прикрытый зимним плащом; Линкей сидел на полу у его изголовья и читал вслух что-то из древней истории. Княгиня вышивала на пяльцах и следила за тем, как читает Линкей, изредка поправляя его. Увидев дочь, она отложила пяльцы в сторону и спросила с тревогой:— Что случилось, доченька?Аойда вспомнила, как выглядит; она, правда, попыталась привести себя в порядок, пока отсиживалась на стене, но много ли сделаешь без теплой воды, зеркала и гребешка?— Помогите мне, матушка, — попросила она. — Я выгляжу, как чучело.Княгиня тут же увела ее в свою спальню, помогла раздеться, дала умыться и полотенце. Вода оказалась холодной. В суете мишурного блеска прибытия колдуна дворня забыла о своих обязанностях; Аойда и без того продрогла, теперь же ей стало и вовсе зябко. Она торопливо обтерлась полотенцем и шмыгнула на кровать, под одеяло, пока мать посылала кого-то из прислуги за другим платьем для княжны. Слава Небу, мать не совсем разучилась приказывать; возможно, она не смогла бы сделать что-то для себя, но для дочери, ставшей женой государя, княгиня должна была сделать все, что в ее силах! Из покоев княжны тут же доставили несколько платьев, княгиня выбрала сама наиболее подходящее моменту, помогла дочери одеться, сама заплела ей косу и уложила в узел на затылке. При этом она негромко что-то говорила о том, как порой несдержанно ведут себя мужчины; Аойда не слушала, заставляла себя не слушать — и без того на душе у нее было противно.— Вот теперь ты похожа на девицу княжеского рода, — сказала наконец мать.Аойда посмотрела в зеркало — было совсем не похоже, что недавно она долго плакала.— Благословите меня, матушка, — попросила она.Отцовского благословения она не хотела; на отца было страшно смотреть — на такого жалкого, безвольного. И уходя, она даже не взглянула в его сторону…Серебристый в передней, увидев ее, вскочил и легко поклонился. Аойда строго глянула на него и прошла на половину отца, которую теперь занимал самозванец-колдун. У дверей ее встретил другой серебристый — этот на страже не сидел, а стоял, — преградил ей путь, вгляделся в лицо черными щелями капюшона, с поклоном отступил в сторону и пропустил в комнаты.Войдя, Аойда поняла, почему женщинам неприлично без зова входить на мужскую половину. Она сразу же услышала в спальне женский смех, украдкой заглянула в полуоткрытую дверь — ее бросило в жар — и поспешно отошла, стараясь не прислушиваться. Хотелось сбежать. Но в голову пришло, что ее снова найдет Пройт, опять начнутся жаркие уговоры — он не понимает, что Аойда просто не может ему уступить: ведь если она сбежит, Абраксас отыграется на ее родных. И потом — как она может бежать? Княжеские дочери не убегают от мужей, пусть даже эти мужья нелюбимые. Это несообразно чести. Это недопустимо.Аойда отошла в глубину комнаты, присела на подоконник и пригорюнилась. Снова захотелось плакать. Чтобы отвлечься, Аойда стала вспоминать старинные стихи и даже тихонько шептать их, обращаясь к далекой луне. Звуки певучего товьярского языка немного успокоили; она как будто забыла, где находится.В кабинете часы пробили полночь; Аойда продолжала читать про себя.Вскоре Абраксас дернул за шнурок колокольчика. Туда прошел серебристый и вывел из спальни девушку; та торопливо застегивала платье и то и дело оглядывалась.Аойда молча посматривала из своего темного угла. Ей очень хотелось, чтобы о ней никто не вспомнил. Кажется, так оно и было; в спальне погас свет, осталась только одинокая свечечка ночника. Прошло еще немного времени; часы ударили час. В покоях было тихо, Аойда слышала только сонное дыхание колдуна; теперь она перебралась в мягкое кресло в кабинете — от сидения на подоконнике затекла спина.И тут до нее донесся стон. Или нет, это был не стон? Какой-то другой звук? Кто-то задыхался в кошмарном сне, не мог из него вырваться… Кто-то?Неужели могущественного, бездушного Абраксаса-колдуна смеют мучить ночные кошмары?!«Всех его дур-кузин на следующий же день после его ухода растерзала обезумевшая толпа, дом дяди сожгли вместе со всеми, кто там был, а самого его повесили на базарной площади под всеобщее улюлюканье», — всплыло в голове. Аойда встала и подошла к двери в спальню.Абраксас спал беспокойно, ворочался, сонно мотал головой, пытаясь избавиться от кошмара. Вот он как сомнамбула приподнялся на локте, еще не проснувшись, потянулся к столику и нечаянно сбил с него кубок с водой; что-то разбилось, и кубок с грохотом покатился по полу.Абраксас пробормотал проклятие, сбрасывая с себя остатки сна. Аойда бесшумно отступила от двери, но ее движение было замечено.— Кто там? — раздраженно спросил колдун хриплым голосом, Аойда вышла на свет.— Кто ты? — спросил Абраксас. Он, кажется, и в самом деле не узнал ее.— Ваша жена, — сказала она негромко.— Не помню, — проговорил он. — Когда мы поженились?— Сегодня, — ответила Аойда, — то есть, конечно, уже вчера. Абраксас приподнялся в постели, рассматривая ее с неподдельным интересом; одновременно он морщил лоб, пытаясь припомнить. И вспомнил.— Да, — сказал он наконец. — Вы — моя жена, княжна Аойда Мунита.Абраксас еще раз протянул руку и попробовал дотянуться до кубка, но тот лежал на полу среди обломков разбитой тарелки, на которой, судя по всему, до того стоял.Аойда без слов подняла кубок, наполнила его из большого кувшина и поднесла его Абраксасу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58