Но тебе я не желаю такой участи. Ты — мой сын, и должен получить от жизни счастье и удачу. Я не хочу, чтобы какая-нибудь хитрая красотка обвела тебя вокруг пальца. Ты — завидный жених. Ты молод, красив, очень знатного рода и обладаешь таким богатством, которому может позавидовать кто угодно. Ты завидная добыча для любой честолюбивой девицы на выданье. И чтобы ты мог избежать ловушки, я сделала для тебя талисман. — Она открыла яшмовый ларчик и протянула его сыну: — Если ты возьмешь этот камень в одну руку, а второй коснешься девушки, которая уверяет тебя в своей любви, и если камень останется таким же бесцветным, как горный хрусталь, то ее слова лживы.— Матушка! — Молодой человек привстал со скамьи и со смешанным чувством посмотрел на кристалл. После чего опустился перед матерью на колени и, склонившись, проговорил: — Матушка… Я уже женат…— Что?!!— Матушка, я месяц как женился, — упавшим голосом повторил юноша. — Отец дал свое благословение. А к вам я приехал вместе с моей Айлидис, чтобы представить ее вам.Морайя, оцепенев, слушала, как он рассказывал о том, как встретил эту девушку, как они полюбили друг друга, как поняли, что созданы друг для друга. Как князь-отец и родители невесты одобрили и благословили их брак. И отец, и сам молодой князь писали княгине, но она не отвечала. Пришлось обойтись без ее благословения, но вот сейчас он приехал, чтобы исполнить свой сыновний долг, и привез познакомить юную жену с матерью. Он уверен, что матушка также полюбит свою прелестную невестку, которой он много рассказывал о матери и которая заочно уже любит и уважает свою свекровь…Молодой принц был счастлив — это было сразу видно, и Морайя не показала ни жестом, ни словом, как эта новость поразила ее в самое сердце. Женился! И на ком? На какой-то девице из нищего Пограничья! Ясно, у них в лесах тайных трав много и травознаек хватает — опоили мальчика, да и князя-отца — с чего бы иначе он так легко дал разрешение на столь неподходящий брак? О Боги!..Тем не менее вслух Морайя ничего такого не сказала и нежданную невестку приняла ласково, чтобы не расстраивать сына и не задевать его чувств. Лучше подождать, решила она про себя, пока любовный напиток, который ему, несомненно, поднесли, не выветрится. Пока же его глаза все равно ничего, кроме красоты и любви молодой жены, не видят.Девушка, которая стала невесткой Морайи, была красива — этого отрицать было нельзя. Но манеры… О Небо! Что это за манеры для княгини: конфузится легко, краснеет, как какая-то крестьянка, глазки голубые долу опускает; ни вкуса, ни знания этикета, ни связей при Дворе… А воспитание? Чему ее учили: шить-вышивать, варенье варить — а научили ли в изящной беседе вставить остроумное слово? припомнить чье-то мудрое высказывание? процитировать строку из поэмы древнего автора? хотя бы письмо написать по всем правилам?.. Да умеет ли она писать вообще?Морайя все же настояла, чтобы сын проверил свою жену Младшим Арканом. Он послушно сделал все, о чем она попросила, — кристалл остался бесцветным.— Вот как? — только и сказала Морайя, узнав об этом.— Матушка, ваш камень лжет! Айлидис любит меня! — горячо восклицал раздосадованный князь.— Может, и любит, — отвечала Морайя. — Только не она предназначена тебе судьбой.Молодой человек лишь упрямо покачал головой, не соглашаясь.— Хорошо, — сказала Морайя, — но все же возьми кристалл. Храни его при себе — может быть, он поможет тебе когда-нибудь найти свое счастье.— Счастье? — Молодой князь с сомнением посмотрел на протянутый матерью кристалл и, завернув его в бархатную тряпицу, спрятал в кошель. КНИГА ПЕРВАЯКОЛДУН И ИМПЕРИЯ ЧАСТЬ ПЕРВАЯБАТЕН НА КРАЙ ЗЕМЛИ И НЕМНОГО ДАЛЬШЕ Он вспомнил о нем только много времени спустя, когда вернулся из Столицы, где представил свою юную жену при Дворе Императора. Однажды он случайно обнаружил его в кошеле, и до него не сразу дошло, что это за камень и как он попал в кошель. А вспомнив, он устыдился и решил, что негоже таскать материнский подарок в кошеле — мало ли что с ним там может случиться: разобьется, потеряется, украдут с кошелем… Пусть лучше его вставят в какую-нибудь оправу. Или, может, в рукоять стилета? Да, решил Сегин, лучше всего — вставить камень в рукоять стилета, чтобы при случае показать матери, что ее подарок не забыт любящим сыном.Вскоре он отдал бесполезный, как ему казалось, подарок ювелиру, через несколько дней получил его обратно, вправленным в рукоять своего стилета, — и тут же вновь забыл о нем.Он был счастлив.Ему не нужен был Младший Аркан, чтобы знать — Айлидис любит его.— Вот он, Второй Форт, — сказал старый солдат, показывая вперед.Батен посмотрел туда. Дорога спускалась в лощину между двумя сосновыми рощами; если как следует присмотреться, там можно было увидеть фрагмент бревенчатой стены, обеими сторонами уходящей в заросли.— Это уже Ограда? — спросил Батен.— Она самая, — подтвердил инвалид. — Ограда над Краем Земли. За ней на милю примерно ивняки, овраги, а дальше уже ничего нет — самый Край, — повторил старик с удовольствием. Он служил на местных заставах почти всю жизнь, а пугать новичков для старожилов всегда было развлечением. — Там, — продолжал он с некоторым даже сладострастием, — почитай, ни одной души до самого Обрыва. Только разъезды патрулируют. Или рыбоеды когда шастают, на людей охотятся.— Зачем? — спросил один из новобранцев, хотя и заранее знал ответ.Старый солдат усмехнулся:— А ты попробуй на одной рыбе всю жизнь поживи. Ох, как мясца-то захочется.— Они что, значит, человечиной питаются? — с недоверчивым ужасом поинтересовался другой новобранец.— Доведется — и человечиной, — охотно ответил инвалид. — Ихних-то тварей, что вместе с ними на Обрыве живут, им вера есть запрещает, свои вроде как, вот и лезут к нам.— А правду говорят, будто у рыбоедов крылья есть? И перепонки между пальцев? — спросил еще кто-то. ..Инвалид хмыкнул.— Крыльев я у них не видал, но летать они могут.— Как же так — без крыльев, а летают?— А как они по гладкому Обрыву сюда, почитай на три мили вверх, поднимаются? — вопросом на вопрос ответил инвалид, и все замолчали.Новобранцы, сплошь деревенские парни, из своих избенок дальше, чем за околицу, не выходившие, готовы были поверить любым байкам о столь отдаленных от их родных деревень местах, о которых только и слыхали, что в детских страшилках. А тут вот оно — Обрыв, Край Земли, за которым уже ничего нет, за которым пустота — до самого Великого Океана.Не таков был Батен.Прислушиваясь краем уха к разговору, он оглядывался вокруг, впрочем, с не меньшим, чем остальные, интересом, но ничего необычного пока не видел — те же поля, луга с редкими рощицами, каких в Империи множество везде — от Жуткой Пустыни до Северного Пограничья и от Махрии и Чифанды — досюда, до Обрыва. До Края Земли.Сзади, где-то на расстоянии полумили, парные запряжки огромных горбатых волов тащили за собой стволы деревьев.— Это для Ограды? — спросил Батен.— Нет, для рыбоедов, — ответил старик не очень, как Батену показалось, охотно. — Для Ограды здесь рубят, а рыбоедам отборный лес возят, из самого Серебряного бора.— Зачем? — Батен был удивлен. Он читал о поморниках — диком, отсталом племени варваров, столетия назад оттесненном Империей к Краю Земли, а потом и вовсе изгнанным за Край, где это несчастное нищее племя так и жило в пещерах по всему Обрыву, влача жалкое существование, питаясь отбросами, падалью, рыбой да тем, что удавалось украсть, вело меновую торговлю с имперскими купцами, отдавая за безделушки и тряпье бесценный морской шелк и жемчуг; кажется, поморники ни о чем так не мечтали, как только выбраться из сырых нор, куда их загнали воины Императора Расаласа X, и пройти по просторам Империи, неся страх и разорение городам и усадьбам богатого государства… И вот надо же, им, оказывается, продают отборный корабельный лес! Зачем? Не пещеры же отапливать?— А кто их знает зачем, — ответил старый солдат. — Может, мостки себе строить от пещеры к пещере, подпорки там ставить…— Из мачтового леса? — выразил сомнение Батен, но инвалид не ответил и замолчал вовсе.Сосны расступились, дорога вышла на широкое поле, за которым, отдаленная на две мили, возвышалась Ограда. Она и сейчас, на расстоянии, казалась высокой, когда же отряд подъехал ближе, пришлось задирать головы, чтобы разглядеть на вышках имперские вымпелы.Старого солдата во Втором Форту, похоже, знали, даже никаких бумаг у него не стали спрашивать, пропустили всех в крепость.Форт разместился в корне огромного оврага. По его руслу тянулась вниз широкая мощеная улица, по склонам лепились дома. Улица была разделена поперек на три неравных отрезка высокими, прочными на вид, но старыми воротами, по бокам ворот размещались вышки со сторожевыми башенками. Верхнюю часть улицы занимал собственно форт, а точнее — поселок колонистов. Средняя часть называлась Торговым гнездом — именно там купцы вели переговоры с поморниками об обмене шерсти, зерна, металла и, как теперь выяснилось, корабельного леса на соль, жемчуг, всевозможные сорта рыбы и — главное — шелк. В самый нижний двор, Поморское подворье, ни жители деревни, ни купцы не допускались — это было единственное место на равнине, если не считать еще таких же в других фортах, Первом и Третьем, где поморникам дозволялось выходить из-за Края Земли и пребывать в собственно Империи. Впрочем, насколько знал Батен, было одно исключение: по условиям договора между Империей и поморниками, девушки из княжеского рода должны были отправляться служить к Императорскому Двору. Раньше это условие было попросту унизительной данью, теперь, так по крайней мере слышал Батен от людей сведущих, сохранение этого обычая объяснялось некими цивилизаторскими и просветительскими принципами: Империя, некогда изгнавшая предков поморников из своих пределов, простила изгоям грехи их воинственных предков, не дававших постоянными набегами жить мирно ее подданным, и через воспитание и осеменение их девиц все же заботилась о том, чтобы привести недостойных в культурное состояние — ведь известно, что культура прививается не так через мужчин, как через женщин.Батен с интересом посматривал по сторонам и чуть было не прозевал появление трех офицеров в сопровождении писаря и десятника.Старик-солдат прикрикнул на подопечных. Новобранцы подобрались, подтянулись, попробовали даже выстроиться в некое подобие шеренги, но так и остались по виду деревенскими увальнями. Батен, привычно устремив взгляд прямо перед собой, опять испытал острый приступ стыда, ему, имперскому офицеру, пусть даже и разжалованному, казалось оскорблением стоять в этом расхристанном строю.— Хороши, — с сарказмом сказал полковник, поглядев, что за солдат ему прислали. Его взгляд скользнул вдоль строя и на какое-то мгновение остановился на Батене. Но только на мгновение. Затем он повернулся к сотнику, который стоял рядом, и мотнул головой:— Выбирай. Половина твоя.Сотник пошел вдоль строя, без разбору выдергивая из него каждого второго; выбирать из этой деревенщины кого-то показистее было бессмысленно. Так Батен, чуть не потеряв равновесие от рывка, очутился среди отобранных.— Имя! — рявкнул на него подоспевший писарь, быстрым почерком карябавший что-то в толстой тетради.— Батен Кайтос из Шеата, — четко ответил Батен.— Чего? — Писарь потерял темп и вытаращил на него белесые бельма.— Батен Кайтос из Шеата, — бледнея от злости и унижения, твердо повторил Батен.— Бла-ародный, — нехорошо сверкнув глазом, проговорил писарь. Сказано это было негромко, но сотник услышал, оглянулся через плечо и проговорил, как сплюнул: «Из Шеата…» Сам сотник был, судя по всему, отнюдь не благородных кровей: чин и дворянство получил за выслугу лет на границе, и сочувствовать человеку, который мог рассчитывать на тот же чин только лишь по праву рождения, было не в его правилах.Полковник поручил оставшуюся часть пополнения на попечение старому инвалиду и удалился, ведя с майором неспешную беседу о недавней охоте. Тот, кое-как выстроив остаток новоприбывших, повел их в деревянные казармы.Сотник вскоре вернулся с бумагами своих новобранцев. Завидев начальство, писарь заорал: «Стройся, стройся, дубины деревенские!», но сотник, не обратив внимания на прочих, сразу же подошел к привычно вытянувшемуся Батену, прочел:— «Батен Кайтос из Шеата, бывший поручик Левого Уланского Императорского Полка. Разжалован в солдаты и сослан за вызов на дуэль старшего по чину…» Ты?Батен четко ответил: «Так точно» и подумал с тоской: «Сейчас начнется…»— Ай-ай-ай, значит, чинов не почитаем? — произнес сотник елейным голосом и с издевательской укоризной покачал Толовой.Батен продолжал стоять с каменным лицом.— Ну что ж, — констатировал сотник, складывая бумагу. — Добро пожаловать на Край Земли, господин бывший поручик!Батен продолжал стоять не шелохнувшись, а к сердцу подступило тревожное ощущение — предчувствие большой беды и бессильной безнадежности.Точно как тогда……Он вспомнил тоскливый взгляд жены, когда она, едва узнав о случившемся, прибежала к нему на гауптвахту и умолила начальника караула на не предусмотренное уставом свидание, вспомнил темное лицо тещи, которая мрачной тенью стояла за спиной жены и смотрела на него, совершенно по-бабьи прижав сухую ладонь к щеке. Вспомнил, как она, прощаясь, сказала негромко:— Ты уж не обессудь, зятек дорогой, но я Альрише другого мужа подыскивать буду. Разжалованный да сосланный на Край Земли — все равно что мертвец, а мы с ней теперь считай что одни на свете, одним нам разве что в нищенки подаваться…Он тогда ответил помертвевшими губами: «Да, пусть выходит замуж», и подмахнул подсунутый тещей документ, дававший разрешение на развод его жене Альрише, дочери Альфарга из Мира-ха. Подумав, на обороте бумаги он написал распоряжение управляющему Шеатом, предписывающее все доходы с деревеньки отправлять госпоже Альрише. Невелики доходы с Шеата, так ведь и от Мираха тоже прибыли мало, немножечко да еще немножечко — будет на что прожить двум дворянкам.Старик-солдат по дороге сюда рассказывал, как здесь любят бла-ародных — над кем еще можно всласть поиздеваться, как не над разжалованным и сосланным офицером? Самые опасные и грязные работы — в первую очередь, поощрения и увольнительные — в последнюю. Офицеры здесь почти все местные, из краевиков, столичных щеголей не любят, а честь дворянскую понимают по-своему. Была бы еще война или на худой конец стычки с контрабандистами — так нет же, все тихо на Краю Земли. Контрабандисты обмельчали, сторожевые обленились. Выслужиться хотя бы до унтер-офицерского чина здесь невозможно — разве Богов молить, чтобы полк послали куда-нибудь в Лесное Пограничье живого дела попробовать.Застава, куда они прибыли через два дня и где Батену предстояло провести остаток своей жизни — он что-то не слышал, чтобы хоть кто-то из разжалованных офицеров возвращался с Края Земли, — располагалась милях в сорока на северо-восток от форта. И никакой Ограды здесь не было. Ограда оказалась обыкновенным очковтирательством; она существовала лишь в виде отдельных и относительно коротких отрезков возле фортов. Здесь же, вдали от фортов, а значит, и от бдительного ока нечастых инспекций, не было ничего, кроме лугов, редких кривых деревьев и стелющегося по Краю Земли до самого Обрыва кустарника. Правда, в иных местах, если приглядеться, видны еще были остатки Ограды — торчащие из травы истлевшие пеньки, — все, что осталось от легендарных времен.Да и сама застава оказалась обыкновенной деревней, каких много в юго-восточных нагорьях — с добротными избами, где жили семейные офицеры, с домами попроще, где жил прочий краевой люд, с огородами, заботливо обсаженными вишневыми рощицами, чтобы не зародился случайно овраг да не унес вниз изрядный кусок земли, жирной и тучной на удивление. Отличали заставу от прочих деревень разве что несколько казенного типа зданий, стоящих ближе всего к Обрыву, — две казармы; но для нынешнего гарнизона и одной было более чем достаточно, так что вторую, чтобы без дела не ветшало строение, отвели под школу и интернат для мальчиков с окрестных хуторов. Обязательная для всех военных поселений больничка, где мающийся без особого толку среди здорового народа в здоровой местности хирург пользовал коров и лошадей — и тут, надо признать, дела ему не хватало; а вот приданный ему фельдшер со скотом возиться считал ниже своего достоинства и на досуге не без ущерба для своего здоровья экспериментировал с настойками и наливками. Был также предписанный артикулом постоялый двор, работавший, правда, исключительно по праздникам, когда со всей округи съезжались со своими семьями краевики-отставники. Здесь устраивались танцы, где цветущие девицы, все в шелковых лентах и вышитых бисером платьях, постреливали озорными глазками на молодых незнакомых краевиков, призванных на сборы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58