Впрочем, в самом ли деле Императрица собралась послать его с неким поручением?Императрица подняла руку, подзывая Менкара; тот подошел, и в его ладони оказалось простенькое серебряное колечко, похожее на те, какие небогатые горожаночки дарят своим женихам. По внутренней поверхности там, где девушки выцарапывают свое имя, было выгравировано несколько непонятных слов.— Если вы встретите принца Сабика, — сказала Императрица и назвала еще несколько человек, о которых знала наверняка, что они останутся верны Императору, — вам следует показать это кольцо. И тогда вы расскажете, чему вы стали свидетелем.— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился Менкар.— Вам нужна будет помощь, чтобы улететь?— Пожалуй, да, — согласился Менкар.— Вам поможет Поррима, — сказала Императрица. — Теперь идите.Менкар глубоко поклонился и направился было прочь, однако голос Императрицы остановил его:— Постойте…Он обернулся, готовый выслушать новое поручение.— Берегите себя, — тихо сказала Императрица. — Я знаю, офицерам такое не говорят, но вы уж попытайтесь выжить в эти трудные дни. Не рискуйте и будьте благоразумны.— Я не офицер, — улыбнулся Менкар. — Я всего лишь юнкер, ваше величество. Я не буду рисковать.Он ушел. Императрица больше не промолвила ни слова.Однако его побег не удался.То есть, конечно, он спрыгнул с башни и пролетел, ловя ветер, около двухсот ярдов, но вдруг врезался во что-то и начал падать. Он еще успел сообразить, закрывая лицо от царапающих веток, что его угораздило налететь на единственное высокое дерево 'на плоском холме, соседствующем с замком. Менкар был сделан отнюдь не из железа; впрочем, будь он даже железным, ему бы все равно досталось.Очнувшись, он сразу же почувствовал резкую боль, разлившуюся от правой руки по всему телу. Какое-то время он не мог думать — боль заглушала все. Потом понемногу начало включаться сознание. Сознание того, что оставаться здесь нельзя.Он все еще был привязан к крылу, и для того, чтобы отвязаться, надо было шевелиться. И он принялся шевелиться. Шевелился Менкар сколько мог, пока боль не заставляла его бессильно опускать левую руку и какое-то время осторожно дышать, пережидая очередной, особенно нестерпимый приступ. А переждав, снова начал шевелиться, пока не потерял сознание…Он все еще был привязан, когда его нашли: шум, произведенный им при падении, не остался незамеченным, и в сторону, откуда он раздался, был выслан усиленный дозор.Развязывали его неумело, грубо и при этом вовсе его не щадили; часть узлов, завязанных на таласский манер так, чтобы их легко и просто можно было распустить одной рукой, эти болваны запутали совсем и их пришлось пережигать факелом, что не доставило Менкару приятных ощущений, когда он очнулся. Отвязав, его попробовали поставить на ноги, но ноги Менкара не держали, и его потащили волоком, ничуть не заботясь о его самочувствии. Неудивительно, что Менкар опять потерял сознание.В очередной раз пришел он в себя уже в лагере Расальфагов, возле палатки самого князя. Но князь еще не скоро вышел к нему: он уже отправился почивать, и холуи из приближенных не сразу сочли появление Менкара достаточной причиной, чтобы разбудить его высочество; они все же сочли необходимым направить к Менкару врача, и юнкеру еще не раз пришлось терять сознание, пока лекарь вправлял ему сломанные кости.Только после этого Менкар наконец попал на аудиенцию.Его выволокли на ярко освещенную площадку перед шатром генерала, и князь, сидевший в легком плетеном кресле, глянув на оглушенного болью Менкара, милостиво повелел подать для пленника стул.Менкара посадили, но, не чувствуя в себе уверенности, он вцепился здоровой рукой в край сиденья, чтобы ненароком не свалиться.Его спросили о имени; он назвался, с трудом шевеля губами.— Что-то я не слыхал, чтобы среди краевиков были колдуны, — заметил князь.Прямого вопроса Менкар не услышал, а потому отвечать не стал.— Что это за штуковина, на которой ты пытался улететь?— На таких летают рыбоеды, — ответил Менкар. — Я видел… И вот решил сделать что-то вроде… — Он замолчал.— Дезертир, — с презрительной усмешкой проговорил Расальфаг.Менкар промолчал. В руках Расальфагов лучше считаться дезертиром, чем посланцем Императрицы.Потом ему начали задавать вопросы о настроениях в замке, о Императрице, о Наследнике; Менкар отвечал как мог более осторожно, впрочем, избегая лжи, и старался в своих ответах не очень распространяться. На вопрос о Наследнике он лишь пожал плечами — это отозвалось болью — и вяло ответил, что последние дни Наследника не видал, а так их, юнкеров, почти каждый день гоняли играть с Наследником в солдатики.Он не ожидал ничего хорошего от этого разговора — с дезертирами везде разговор короткий, а деревьев в округе много. Однако пока он еще зачем-то был надобен генералу, и его отослали под надзор полкового профоса — ноги заковали в цепи, зато дали стакан водки, чтобы приглушить боль. Он проспал под телегой в обозе остаток ночи и почти весь следующий день. Проснулся, когда в лагере дали сигнал к ужину; профос, здоровенный усатый дядька, принес ему миску густой похлебки и фунтовую краюху хлеба. Менкар похлебку съел, а на хлеб ему смотреть не хотелось; очень хотелось пить, но вина или пива арестованным не полагалось, а денег, чтобы купить, у Менкара не было: все ночью выгребли из карманов солдатики, пока отвязывали его от крыла. Только что дареное колечко на пальце оставили, не польстившись его грошовой ценностью. Сырой же воде Менкар, как всякий краевик, не доверял, а потому развел костерок и в своей миске прокипятил воду, добавляя туда молодых листьев с недалекого кустарника; листья придали кипятку хоть какой-то вкус. Однако в миске много не накипятишь, и профос, сжалившись над его мучениями, дал-таки ему полуведерный котелок и для заварки отсыпал из своих запасов сушеной грушевой травы:— От жара неплохо помогает, а ты вроде как горишь весь…Менкара и в самом деле лихорадило; он жался к быстро прогорающему костру, не обращая внимания на то, что происходит вокруг.А лагерь Расальфагов был встревожен: ночная тьма сгустилась, а в замке Ришад еще не зажегся ни один огонек. Впервые за многие годы ночной Ришад стоял темный, как будто был совершенно безлюден.Или вымер.В конце концов генерал послал за Менкаром, и задремавшего было Менкара растолкали и опять потащили к князю.— Что это значит? — спросил князь, указывая на темную громаду замка, возвышавшегося вдалеке.Менкар сначала не понял вопроса.А когда до него дошло, он, внутренне помолившись, ровным, холодным голосом произнес:— Это значит, что умерла государыня Императрица.Расальфаг непонимающе посмотрел на замок, потом снова повернулся к Менкару.— Что ты городишь, дезертир? — сказал он. — Не таким должен быть траур по Императрице!Потом до него дошло и он произнес:— Ты хочешь сказать, что она приказала?.. — Князь не закончил.Только вчера он лично назначил штурм замка через два дня и велел не брать пленных… Но одно дело отдать подобный приказ, и совсем другое — вдруг узнать, что пленными брать некого.Его охватил гнев. Князь с презрением обернулся к Менкару:— А ты, значит, крыса… — Он не договорил и презрительно сплюнул Менкару под ноги.«Хорошо, что не в лицо, — подумал про себя Менкар. — До него я, конечно, все равно не добрался бы, но зато хоть сам пока жив останусь».— Я краевик, ваше сиятельство, — четко сказал Менкар вслух, надменно выпрямляясь. — Я не могу оскорбить честь моих предков, совершив самоубийство.— А колесование не оскорбит чести твоих предков, а, дерюжный дворянин? — рявкнул Расальфаг.Князь погорячился: дворян в Империи колесованию не подвергали даже после гражданской казни — оберегали честь предков. Повесить — да, могли.— От врагов любая смерть почетна, — отчеканил Менкар и только потом подумал с холодком в душе: «А вот возьмет и действительно колесует…»Но князь махнул рукой и пошел прочь. Распоряжений касательно Менкара он не дал, поэтому того оттащили в сторону и опять отдали на попечение профосу.Остаток ночи Менкар спал, а в лагере Расальфага бодрствовали все, даже сам князь. Послали разведчиков в замок. Те долго возились с воротами, уже не пытаясь скрыть шума, но никто из замка не отозвался и отпора не последовало. Ворота открыли, и разведчики проникли в замок. Вернулись они не скоро и принесли князю весть, которой ожидали все: Императрица и все до единого обитатели замка мертвы; Наследник — ни живым, ни мертвым — не обнаружен.Это последнее обстоятельство стало для Расальфага весьма неприятной неожиданностью.Он, не дожидаясь рассвета, сам срочно выехал в замок. Вскоре туда же доставили и Менкара — юнкер был единственньм человеком, который хоть что-то мог сообщить.Менкар попал в Ришад на рассвете и с первыми лучами солнца увидел во дворе неровные ряды упавших тел. Военные — офицеры, солдаты, юнкера — предпочли смерть от оружия; судя по тому, что у некоторых имелись огнестрельные ранения, офицеры добивали из аркебузетов тех, у кого дрогнула рука.В большом двусветном зале, где в былые дни устраивали балы, лежали тела гражданских — от кухонных рабочих до придворных дам. Их собрали здесь, а потом раздали каждому по большому хрустальному бокалу, где было вино с ядом; яд был быстродействующий, люди умирали после первых же глотков, и сверкающий паркетный пол в зале был усыпан битым хрусталем и залит подсыхающими лужицами розового вина.На возвышении в кресле, одетая в полный торжественный убор, сидела Императрица; ее глаза были открыты, а яд почти не исказил лица, она казалась живой. На ступенях у ее ног лежали дама Порри-ма и — тут у Менкара дрогнуло сердце — девочка в ярко-голубом платье. На какое-то мгновение ему показалось, что это действительно Эйли, княжна Сухейль Делено, невесть каким образом вернувшаяся в Ришад. Потом он увидел лицо и вспомнил, что видел эту девочку в комнате белошвеек, она всегда тихонько сидела с коклюшками и посматривала на товарок и их кавалеров пугливым любопытным взглядом. Он догадался, что в последние минуты Императрица поняла, что одновременное исчезновение Наследника и княжны Сухейль вызовет у Расальфага вполне обоснованные подозрения.Брезгливо стараясь не наступать на разметанные по полу одежды умерших, князь Расальфаг прошел к возвышению и какое-то время смотрел на Императрицу. Потом сделал знак, и несколько его офицеров подняли кресло с покойной и унесли во внутренние покои.Князь явно узнал Порриму, а после того, как глянул на лицо девочки в голубом, обратился к Менкару:— Кто эта юная дама?— Таласская княжна Сухейль Делено, — не дрогнув лицом солгал Менкар.Князь сделал знак, и девочку тоже унесли.Расальфаг прошелся по залу, но его интерес уже был исчерпан, и он ушел куда-то во внутренние покои. Менкар остался; его заставили опознавать придворных, и он называл имена, а умерших заворачивали в простыни и складывали рядами вдоль стены замка, снабжая каждого табличкой с надписанным именем.Людей из замковой обслуги — тех, что попроще, — Менкар знал не всех, а все же и те имена, что он назвал, куда-то записали, а потом похоронили всех простолюдинов в общей могиле на холме в полумиле от замка; дворян неродовитых похоронили там же, но в отдельных могилах. А с титулованной знатью, в основном с дамами из свиты Императрицы, поступили иначе: их тела сожгли, каждое отдельно, а прах собрали для передачи родным. Для Императрицы и девочки, названной Менкаром Сухейлью, сделали свинцовые гробы и, залив их прозрачным специальным зачарованным медом, повезли в Столицу.Менкара, как единственного свидетеля и человека, последним видевшего Императрицу живой, отправили обозом следом — в цепях, но не пешком, а в телеге.Замок же Ришад князь Расальфаг велел разобрать по кирпичику, а потом срыть и тот холм, на котором он стоял; он полагал, что Императрица приказала скрыть тело Наследника, чтобы никто не мог сказать: «Да, я видел Наеледника живым».
Княгиня Морайя встретила печальный обоз, везущий свинцовые гробы, за сто миль от Столицы.Она ездила к сыну, уговаривала его наконец хоть как-то высказать свою волю, поощрить выступающих за него людей. Князь Се-гин неожиданно заупрямился и после нескольких дней отмалчива-ния вдруг прямо заявил, что выступление против Императора считает предательством, а сражающихся против него людей — изменниками; изменников же он поощрять не намерен. «Император мертв», — возразила было Морайя. «Жив еще Наследник», — твердо сказал князь Сегин, и не успела княгиня Морайя что-то предпринять, возложил руку на сердце и, призывая в свидетели всех Богов и Создателя, принес клятву верности Наследнику, при этом пообещав, что приложит все усилия, чтобы возвести Наследника на Императорский трон; сразу после этого он велел своей свите собираться в путь — он желал ехать в Ришад.Он еще не успел выехать, как из Ришада пришла весть о смерти Императрицы и исчезновении Наследника, и тогда он, не глядя на надвигающуюся ночь, немедленно выехал в Ришад.Морайя, кипя от ярости, промедлила дня два, а потом поехала наперерез траурному обозу.Она была достаточно знатной и заметной фигурой, чтобы по ее приказанию открыли крышки, и Морайя долго вглядывалась в нетронутое тлением лицо Императрицы под зо лотистым слоем зачарованного меда.И в эти минуты сердце Морайи стала оставлять жгучая ревность — нет, нет, не к Императору, а к титулу, которого Морай не смогла получить, потому что была не слишком знатна. Она горечью подумала, что неблагодарный сын не хочет ничего сделать, чтобы она стала Матерью Императора. Тогда она вспомни ла о том, как он отверг ее помощь в поисках невесты, вспомнил еще, что сотворенный ею Младший Аркан каким-то образом попал в руки таласской княжны и именно ее отметил как идеаль ную невесту для князя Сегина. И Морайя повелела вскрыть гро княжны Сухейль.Прежде всего в глаза ей бросилось ожерелье. В меду киммерий сверкал, зато кристаллы горного хрусталя потемнели, стал непрозрачными, приобрели какой-то серо-стальной оттенок.Морайя перевела взгляд туда, где должны были бы быть серьги, но в ушах девушки серег не было, и княгиня наконец посмотрела в лицо умершей.Она смотрела на нее с минуту, прежде чем сказать:— Кто вам сказал, что это — Дочь Императора?— Некий юнкер Аламак Менкар из замка Ришад опознал эту юную даму как княжну Сухейль Целено из Таласа, — доложили eй.— Хотела бы я посмотреть на этого самого Аламака, — в пространство произнесла княгиня, и к ней привели позвякивающег цепями Менкара.Она в несколько секунд оценила его грязный потрепанны: мундир, руку в лубках и кандалы на ногах.— Как он остался жив? — в сторону спросила Морайя, и е поведали историю дезертира Аламака Менкара, ночного возду хоплавателя.— Княжна Сухейль улетела в ту же ночь, что и ты? — спроси ла Морайя, даже не дослушав.Менкар смотрел прямо перед собой и не отвечал.— Наследника увезла она? — спросила Морайя, как будт услышала ответ на свой первый вопрос.И снова Менкар промолчал, а княгиня, ничуть не смутив шись его молчанием, обратилась к офицеру, который команде вал отрядом, сопровождающим обоз:— Эта девочка вовсе не княжна и ее не следует везти в Столицу вместе с Императрицей. Похороните ее где-нибудь поблизости с должным приличием, только снимите с нее это ожерелье. А этого человека, — она указала на Менкара, — оставьте мне. Мои люди выбьют из него правду.Менкар было совсем приуныл, но Небо было благосклонно к нему — в ту же ночь на дворец, где остановилась княгиня Морайя, совершил налет один из сборных отрядов имперской конницы, сохраняющих верность Императору. Нападавшие надеялись взять в залржницы саму Морайю, но та успела уехать раньше, чем они ворвались во двор замка. До всего прочего им дела было мало, и, убедившись, что налет не удался, они собрались уходить. Тогда Менкар, слышавший шум стычки из подвала, куда его запрятали, начал орать, прижимаясь лицом к оконной решетке: «Слава Джанахов! Меч Джанахов!» Императорский боевой клич нападавшие услышали и, как ни торопились, решили все-таки посмотреть, кто там орет. Менкара извлекли из подвала и взгромоздили на лошадь, даже не сняв с него кандалов; Менкар впервые в жизни проехался в седле по-дамски и нельзя сказать, что это ему очень понравилось. К тому же сильно мешала сломанная рука.Разбираться с ним начали потом, уже утром, на привале. Кандалы для приличия сняли, но не выкинули; командир открыто подозревал его неизвестно в каких страшных грехах и не скрывал, что потрепанный юнкер кажется ему человеком очень подозрительным.— Я должен добраться до князя Сабика, — сказал Менкар. — Я из Ришада.Но и эти его слова не показались командиру убедительными. Он был родом с бедного болотистого Запада и с недоверием относился к краевикам, не без основания полагая, что те слишком хорошо устроились:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58