Величайшая повариха Италии.
— Чепуха, Паоло. — Ее английский дышал Оксфордом и Кембриджем. — Ты вечно болтаешь глупости.
— Может, тут виновато Кьянти? Дайте-ка посмотреть на бутылку.
— Давай еще налью, — вмешался Массимо. — А ты чему учишься, прекрасная дочь?
— Мы в школе всякие предметы проходим, — натянуто ответила я.
— Кажется, ей нравится история, — вставил отец, — и любоваться видами она умеет.
— История? — Массимо снова наполнил стакан Джулии, а потом и свой вином цвета граната или темной крови. — Прямо как мы с тобой, Паоло. Мы дали твоему отцу это имя, — пояснил он мне между прочим, — потому что я не выношу этих ваших скучных английских имен. Извини, но просто не выношу. Паоло, друг мой, помнишь, я чуть не рухнул замертво, когда ты сказал, что променял жизнь ученого на всяческие «говорильни» по всему свету. Стало быть, говорить ему нравится больше, чем читать, сказал я себе. В твоем отце мир потерял великого ученого, вот что я тебе скажу.
Он налил мне полстакана вина, не спросив отца, и долил в него воды из кувшина. Я решила, что он не так уж плох.
— Теперь ты болтаешь глупости, — сдержанно сказал отец. — Вот путешествовать я люблю.
— Ах, — Массимо покачал головой. — А ведь ты, синьор профессор, когда-то собирался стать величайшим из всех. И в самом деле, начал ты великолепно.
— Мир и демократия нам сейчас нужнее ответов на никому не интересные мелкие вопросы, — с улыбкой возразил отец.
Джулия зажгла старинную лампу на маленьком столике и выключила электричество. Потом она перенесла лампу на большой стол и принялась нарезать торт, на который я давно уже незаметно поглядывала. Под ножом глазурь на нем блестела обсидианом.
— В истории не бывает «мелких» вопросов. — Массимо подмигнул мне. — Кроме того, сам великий Росси называл тебя лучшим своим учеником. А мало кому из нас удавалось ему угодить.
— Росси!
Имя вырвалось у меня прежде, чем я спохватилась, что говорю. Отец беспокойно глянул на меня через блюдо с тортом.
— А, так вам, юная леди, знакома легенда о научных подвигах вашего отца? — Массимо отправил в рот солидный кусок шоколада.
Отец снова взглянул на меня.
— Я ей кое-что рассказывал о тех временах, — сказал он. В его голосе мне послышалось скрытое предостережение, но я тут же поняла, что оно предназначалось не мне, а Массимо, потому что следующие его слова обдали меня холодом прежде, чем отец успел заглушить их скучным разговором о политике.
— Бедняга Росси, — сказал Массимо. — Удивительная, трагическая личность. Странно подумать, что человек, которого ты хорошо знаешь, может так просто — пфф! — и пропасть.
На следующее утро мы сидели на залитой солнцем пьяцце на вершине городка-холма. Куртки у нас были застегнуты на все пуговицы, и в руках мы держали брошюрки, поглядывая на двух мальчишек, которым — как и мне — полагалось бы сидеть в школе. Они с криками гоняли футбольный мяч перед дверями церкви, а я терпеливо ждала. Я ждала все утро, пока мы обходили темные маленькие часовенки с «элементами Бруннелески», по словам невнятного и скучного гида, и «Палаццо Пубблико», приемная зала которого веками служила городской житницей. Отец вздохнул и протянул мне бутылочку «Оранжино».
— Ты о чем-то хотела спросить? — суховато сказал он.
— Нет, я просто хотела узнать про профессора Росси. Я вставила соломинку в горлышко бутылки.
— Так я и думал. У Массимо не хватило такта промолчать.
Как ни страшно мне было услышать ответ, но не спросить я не могла.
— Он умер? Когда Массимо сказал, что он «пропал», он это имел в виду?
Отец смотрел через солнечную площадь на кафе и мясные лавочки на дальней стороне.
— Да… Нет. Видишь ли, это грустная история. Ты в самом деле хочешь услышать?
Я кивнула. Отец торопливо огляделся. Мы сидели на каменной скамье, высеченной прямо в стене одного из чудесных старинных «палаццо», и на площади, кроме веселых мальчишек, не было ни души.
— Хорошо, — сказал он наконец.
ГЛАВА 6
— Видишь ли, — сказал отец, — в тот вечер, отдав бумаги, Росси проводил меня, и я оставил его улыбающимся в дверном проеме, хотя, когда я отвернулся, появилось у меня ощущение, что надо бы удержать его или самому остаться и поговорить с ним подольше. Но я понимал, что это чувство — просто следствие странного разговора (никогда в жизни я не вел более странной беседы), так что я сразу подавил его. Мимо, разговаривая, прошли двое аспирантов с нашего факультета. Они поздоровались с Росси, еще стоявшим в дверях, и сбежали следом за мной по лестнице. Их жизнерадостная болтовня помогла мне вернуться к обычной жизни, и все же мне было неспокойно. Книга, украшенная драконом, норовила прожечь насквозь портфель, а теперь еще Росси добавил к ней свой запечатанный конверт. Я гадал, надо ли читать его заметки в ту же ночь, в одиночестве моей квартирки. Я изнемогал и чувствовал, что не в силах встретиться лицом к лицу с их содержимым.
Отчасти я надеялся, что утро вернет мне уверенность и способность рассуждать здраво. Возможно, проснувшись, я бы уже не принимал историю Росси с таким доверием, хотя и предвидел, что она будет преследовать меня независимо от того, верю я или нет. И как, спрашивал я себя, проходя под окном Росси и невольно поглядывая вверх, где в кабинете еще горела лампа, — как можно не доверять своему куратору в вопросе, касающемся его специальности? Тогда не придется ли усомниться во всем, что мы делали вместе? Я вспомнил первую главу своей диссертации, сложенную кипой покрытых ровными печатными строчками листов на моем столе, — и содрогнулся. Если я не верю Росси — можно ли продолжать работу под его руководством? Или придется допустить, что он сумасшедший?
Быть может, из-за того, что Росси не шел у меня из головы, я так остро отметил, что лампа в его окне все горит. Во всяком случае, я шагнул прямо в лужицу света, падавшего из его окна, потому что она — светлая полоска — лежала прямо у меня под ногами. Шаг занял долю секунды, но за этот миг меня с ног до головы пронизал ужас. Только что я терялся в размышлениях, занося ногу над светлым квадратиком на мостовой, — и вот уже застыл на месте. Почти одновременно меня поразили две странности. Одна — что я никогда прежде не видел этого светлого пятна между двумя готическими зданиями, хотя тысячу раз проходил вечерами по этой улице. Я не видел его потому, что видеть было нечего. А увидел теперь — потому что все уличные фонари вдруг погасли. Я был на улице один, и единственным звуком здесь было эхо моего последнего шага. И кроме разбитого на квадраты пятна света из кабинета, в котором мы беседовали десять минут назад, не видно было ни проблеска.
Вторая странность, если она не была первой, бросившейся мне в глаза, и если она заставила меня окаменеть (я говорю: «бросилась в глаза», потому что странность эта поразила именно взгляд, а не разум или инстинкт) в тот самый миг, когда я застыл в его луче, теплый свет в окне моего куратора погас. Может быть, тебе покажется, что в этом не было ничего особенного: закончился рабочий день, и засидевшийся профессор уходит домой, погасив свет и оставив темной улицу, где на минуту отключились фонари. Но все было совсем не так. Мне даже не пришло в голову, что в помещении выключили настольную лампу. Казалось, что-то пронеслось над окном у меня за спиной и загородило его, отрезав луч света. И на улице стало совершенно темно.
На мгновенье у меня перехватило дыхание. Я повернулся, став неловким от ужаса, и взглянул на потемневшие окна, почти невидимые в темноте. Первым моим движением было броситься туда. Дверь, через которую я вышел, оказалась крепко заперта. На фасаде не видно было ни одного огня. В такой час, вероятно, двери запирались за каждым выходящим — вполне естественно. Я стоял в нерешительности, готовый бежать за угол и стучаться в другие двери, и в этот момент снова зажглись фонари. Я мгновенно устыдился своего порыва.
Двоих парней, выходивших следом за мной, не было видно: должно быть, они свернули в другую сторону, но мимо, смеясь, проходила другая компания. Если Росси выйдет сейчас — а он, наверное, выйдет, раз погасил свет и запер за собой кабинет, — и увидит меня здесь? Он ведь сказал, что не хочет больше обсуждать того, что мы обсуждали. Как я стану объяснять ему свой нелепый испуг, здесь, на ступенях, когда он закрыл тему — и, вероятно, все подобные мрачные темы. Я сконфуженно отошел, торопясь, чтобы он не застал меня, и поспешил домой. Там я оставил конверт лежать в портфеле невскрытым и проспал — хотя и беспокойно — всю ночь.
Следующие два дня у меня были забиты до отказа, и я не позволял себе заглянуть в бумаги Росси: по правде сказать, я решительно отринул все потусторонние мысли. И потому так поразил меня коллега, заговоривший со мной в библиотеке под вечер второго дня.
— Слыхал, что там с Росси? — выкрикнул он, ухватив меня за локоть и разворачивая к себе, когда я попытался пробежать мимо. — Подожди же, Паоло!
Да, ты угадала — это был Массимо. Он уже смолоду был большим и громогласным, это сейчас уже притих немного. Я стиснул его руку.
— Росси? Что? Что с ним?
— Он пропал. Исчез. Полиция обыскивает кабинет.
Я бегом бросился к зданию, которое выглядело как обычно: с пыльными лучами вечернего солнца и толпами студентов в полутемных коридорах. На втором этаже, перед кабинетом Росси, офицер полиции беседовал с деканом и еще несколькими незнакомыми мне людьми. Навстречу мне из кабинета вышли двое мужчин в темных костюмах. Они плотно закрыли за собой дверь и направились к лестничной площадке, куда выходили двери аудиторий. Я пробился вперед и заговорил с полицейским:
— Где профессор Росси? Что с ним?
— Вы его знаете? — спросил полисмен, отрываясь от своих записей.
— Он мой куратор. Я был здесь позапрошлым вечером. Кто сказал, что он исчез?
Подошел декан, поздоровался со мной за руку.
— Вы что-нибудь знаете? Хозяйка его квартиры позвонила сегодня днем и сказала, что он уже две ночи не был дома — не заказывал ни завтрака, ни ужина. Она уверяет, что такого с ним никогда не бывало. И он пропустил факультетское собрание, не предупредив по телефону, — такого с ним тоже ни разу не случалось. Потом зашел студент: они договорились о встрече, а кабинет оказался заперт и Росси не показывался. В довершение всего он пропустил сегодняшнюю лекцию, так что я распорядился вскрыть кабинет.
— И он был там? — Я сдержал судорожный вздох.
— Нет.
Я тупо проталкивался мимо них к двери Росси, однако полисмен удержал меня за локоть.
— Не спешите, — сказал он. — Говорите, позапрошлым вечером вы здесь побывали?
— Да.
— Когда вы видели его последний раз?
— Около половины девятого.
— Кто-нибудь еще был рядом? Я задумался:
— Да, еще двое наших аспирантов — кажется, Бертран и Элиас. Они вышли вместе со мной.
— Хорошо. Проверьте, — приказал офицер одному из своих людей. — Вы не заметили каких-либо странностей в поведении профессора?
Что я мог сказать ему? Да, разумеется, — он уверял меня, что вампиры существуют, что Дракула ходит среди нас и что я унаследовал проклятье, обрушившееся на него из-за излишнего научного любопытства, а потом свет погас, словно гигантская…
— Нет, — сказал я, — мы обсуждали мою диссертацию и проговорили до полдевятого.
— Вы уходили вместе?
— Нет. Я вышел первым, а он проводил меня до дверей и вернулся в кабинет.
— Покидая здание, вы не заметили чего-либо или кого-либо подозрительного? Ничего не слышали?
Я снова промолчал.
— Нет, ничего. Вот разве только на улице было темно. Фонари погасли.
— Да, нам сообщали. Однако вы не видели и не слышали ничего необычного?
— Нет.
— Пока что вы последний, кто видел профессора Росси, — настаивал полицейский. — Подумайте хорошенько. В вашем присутствии он не говорил и не делал ничего странного? Не упоминал депрессию, самоубийство — ничего такого не было? А может быть, говорил, что собирается уехать, скажем, попутешествовать?
— Нет, ничего такого не было, — чистосердечно ответил я. Полицейский удостоил меня пристального взгляда.
— Мне понадобится ваше имя и адрес.
Он записал мой ответ и обратился к декану.
— Вы можете поручиться за этого молодого человека?
— Он, безусловно, тот, кем себя назвал.
— Прекрасно, — сказал мне полисмен. — Я бы попросил вас зайти со мной и сказать, не замечаете ли вы чего-нибудь необычного. Особенно по сравнению с последним вечером. Ничего не трогайте. Честно говоря, обычно в таких случаях разгадка оказывается вполне заурядной: семейные неприятности или небольшой нервный срыв — скорей всего, через пару дней он объявится. Миллион раз такое видел. Но поскольку на столе кровь, приходится проверить все возможности.
Кровь на столе? Ноги у меня подкашивались, но я заставил себя не спеша пройти в кабинет следом за полицейским.
Десятки раз я заходил в эту комнату при дневном свете и видел ее точь-в-точь такой же: прибранной, уютной, с удобно расставленной мебелью и аккуратными пачками книг и бумаг на столах и полках. Я шагнул ближе к столу. Через застеленную коричневой бумагой столешницу тянулась длинная темная лужица — давно впитавшаяся и засохшая коркой. Полисмен ободряюще тронул меня за плечо.
— Потеря крови не настолько значительная, чтобы причинить смерть, — заметил он. — Возможно, сильное носовое кровотечение или иное кровоизлияние. При вас у профессора Росси не шла носом кровь? Он не жаловался на недомогание?
— Нет, — ответил я, — я не разу не видел, чтоб у него… шла кровь, и он никогда не жаловался на здоровье.
До меня вдруг с болезненной ясностью дошло, что в течение всего разговора я говорю о наших встречах в прошедшем времени, как будто они прекратились навсегда. У меня сжалось горло, когда я вспомнил, как весело он прощался со мной в дверях кабинета. Может быть, Росси порезался — пусть даже преднамеренно — в мгновенном помутнении рассудка, а потом поспешно вышел, заперев кабинет? Я пытался представить себе, как он блуждает по парку, голодный и продрогший, или садится в первый подвернувшийся автобус и едет неизвестно куда. Картина не складывалась. Я никогда не встречал более выдержанного и здравомыслящего человека, чем Росси.
— Осмотритесь как следует. — Полисмен выпустил мое плечо.
Он не спускал с меня глаз, и я ощущал спиной взгляды теснившихся у двери людей. Вдруг мне пришло в голову: если окажется, что Росси убит, я окажусь первым подозреваемым. Однако Бертран и Элиас должны были подтвердить мои показания, а я, в свою очередь, мог обеспечить их алиби. Я осматривал предметы один за другим, пытаясь угадать то, что видели они два дня назад. Безнадежное упражнение: все здесь было как всегда солидным и настоящим, только вещи эти больше не принадлежали Росси.
— Нет, — сказал я наконец, — все как было.
— Прекрасно, — полицейский развернул меня к окну, — а теперь взгляните!
На белой известке потолка, высоко над нами, растекалось темное пятно. Его конец был смазан в сторону окна, будто указывая на что-то снаружи.
— Это, видимо, тоже кровь. Не волнуйтесь: она могла и не принадлежать профессору Росси. Потолок слишком высокий: даже с табуретки до него не просто дотянуться. Но мы все проверим. А теперь вспомните — Росси не упоминал, чтобы в кабинет залетали птицы? А может, выходя, вы слышали, как что-то влетело в окно? Кстати, оно было открыто?
— Нет, — сказал я, — ничего такого он не упоминал. И окна были закрыты, ручаюсь.
Я не мог отвести глаз от пятна: мне казалось, что стоит всмотреться получше, и я сумею прочесть что-то в его страшных, таинственных очертаниях.
— В здание иногда залетали птицы, — внес свой вклад в следствие стоявший позади декан. — Голуби. Они забираются через вентиляцию.
— Возможно, — согласился полисмен, — правда, мы не обнаружили помета, но возможно.
— Или летучие мыши? — продолжал декан. — Как насчет летучих мышей? В таких старых зданиях кто только не селится!
— Что ж, вполне вероятно, особенно если Росси пытался дотянуться до кого-то шваброй или зонтиком и при этом поранился, — предположил стоящий в дверях преподаватель.
— Вы не видели здесь птиц или летучих мышей? — снова обратился ко мне полицейский.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить простое слово и выдавить его сквозь пересохшие губы.
— Нет, — сказал я, вряд ли поняв смысл его вопроса. Мой взгляд зацепился за внутренний край темного пятна и проследил, откуда оно тянулась. На верхней полке, в ряду «поражений» Росси недоставало книги. Там, куда он два вечера назад возвратил таинственный том, между корешков чернела узкая щель.
Коллеги вывели меня из кабинета, похлопали по спине и посоветовали не принимать близко к сердцу: должно быть, я выглядел белым как бумага. Я обернулся к офицеру, запиравшему за нами дверь.
— Вы не проверяли больницы? Возможно, если профессор Росси поранился или заболел, его подобрали и отвезли к врачу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Чепуха, Паоло. — Ее английский дышал Оксфордом и Кембриджем. — Ты вечно болтаешь глупости.
— Может, тут виновато Кьянти? Дайте-ка посмотреть на бутылку.
— Давай еще налью, — вмешался Массимо. — А ты чему учишься, прекрасная дочь?
— Мы в школе всякие предметы проходим, — натянуто ответила я.
— Кажется, ей нравится история, — вставил отец, — и любоваться видами она умеет.
— История? — Массимо снова наполнил стакан Джулии, а потом и свой вином цвета граната или темной крови. — Прямо как мы с тобой, Паоло. Мы дали твоему отцу это имя, — пояснил он мне между прочим, — потому что я не выношу этих ваших скучных английских имен. Извини, но просто не выношу. Паоло, друг мой, помнишь, я чуть не рухнул замертво, когда ты сказал, что променял жизнь ученого на всяческие «говорильни» по всему свету. Стало быть, говорить ему нравится больше, чем читать, сказал я себе. В твоем отце мир потерял великого ученого, вот что я тебе скажу.
Он налил мне полстакана вина, не спросив отца, и долил в него воды из кувшина. Я решила, что он не так уж плох.
— Теперь ты болтаешь глупости, — сдержанно сказал отец. — Вот путешествовать я люблю.
— Ах, — Массимо покачал головой. — А ведь ты, синьор профессор, когда-то собирался стать величайшим из всех. И в самом деле, начал ты великолепно.
— Мир и демократия нам сейчас нужнее ответов на никому не интересные мелкие вопросы, — с улыбкой возразил отец.
Джулия зажгла старинную лампу на маленьком столике и выключила электричество. Потом она перенесла лампу на большой стол и принялась нарезать торт, на который я давно уже незаметно поглядывала. Под ножом глазурь на нем блестела обсидианом.
— В истории не бывает «мелких» вопросов. — Массимо подмигнул мне. — Кроме того, сам великий Росси называл тебя лучшим своим учеником. А мало кому из нас удавалось ему угодить.
— Росси!
Имя вырвалось у меня прежде, чем я спохватилась, что говорю. Отец беспокойно глянул на меня через блюдо с тортом.
— А, так вам, юная леди, знакома легенда о научных подвигах вашего отца? — Массимо отправил в рот солидный кусок шоколада.
Отец снова взглянул на меня.
— Я ей кое-что рассказывал о тех временах, — сказал он. В его голосе мне послышалось скрытое предостережение, но я тут же поняла, что оно предназначалось не мне, а Массимо, потому что следующие его слова обдали меня холодом прежде, чем отец успел заглушить их скучным разговором о политике.
— Бедняга Росси, — сказал Массимо. — Удивительная, трагическая личность. Странно подумать, что человек, которого ты хорошо знаешь, может так просто — пфф! — и пропасть.
На следующее утро мы сидели на залитой солнцем пьяцце на вершине городка-холма. Куртки у нас были застегнуты на все пуговицы, и в руках мы держали брошюрки, поглядывая на двух мальчишек, которым — как и мне — полагалось бы сидеть в школе. Они с криками гоняли футбольный мяч перед дверями церкви, а я терпеливо ждала. Я ждала все утро, пока мы обходили темные маленькие часовенки с «элементами Бруннелески», по словам невнятного и скучного гида, и «Палаццо Пубблико», приемная зала которого веками служила городской житницей. Отец вздохнул и протянул мне бутылочку «Оранжино».
— Ты о чем-то хотела спросить? — суховато сказал он.
— Нет, я просто хотела узнать про профессора Росси. Я вставила соломинку в горлышко бутылки.
— Так я и думал. У Массимо не хватило такта промолчать.
Как ни страшно мне было услышать ответ, но не спросить я не могла.
— Он умер? Когда Массимо сказал, что он «пропал», он это имел в виду?
Отец смотрел через солнечную площадь на кафе и мясные лавочки на дальней стороне.
— Да… Нет. Видишь ли, это грустная история. Ты в самом деле хочешь услышать?
Я кивнула. Отец торопливо огляделся. Мы сидели на каменной скамье, высеченной прямо в стене одного из чудесных старинных «палаццо», и на площади, кроме веселых мальчишек, не было ни души.
— Хорошо, — сказал он наконец.
ГЛАВА 6
— Видишь ли, — сказал отец, — в тот вечер, отдав бумаги, Росси проводил меня, и я оставил его улыбающимся в дверном проеме, хотя, когда я отвернулся, появилось у меня ощущение, что надо бы удержать его или самому остаться и поговорить с ним подольше. Но я понимал, что это чувство — просто следствие странного разговора (никогда в жизни я не вел более странной беседы), так что я сразу подавил его. Мимо, разговаривая, прошли двое аспирантов с нашего факультета. Они поздоровались с Росси, еще стоявшим в дверях, и сбежали следом за мной по лестнице. Их жизнерадостная болтовня помогла мне вернуться к обычной жизни, и все же мне было неспокойно. Книга, украшенная драконом, норовила прожечь насквозь портфель, а теперь еще Росси добавил к ней свой запечатанный конверт. Я гадал, надо ли читать его заметки в ту же ночь, в одиночестве моей квартирки. Я изнемогал и чувствовал, что не в силах встретиться лицом к лицу с их содержимым.
Отчасти я надеялся, что утро вернет мне уверенность и способность рассуждать здраво. Возможно, проснувшись, я бы уже не принимал историю Росси с таким доверием, хотя и предвидел, что она будет преследовать меня независимо от того, верю я или нет. И как, спрашивал я себя, проходя под окном Росси и невольно поглядывая вверх, где в кабинете еще горела лампа, — как можно не доверять своему куратору в вопросе, касающемся его специальности? Тогда не придется ли усомниться во всем, что мы делали вместе? Я вспомнил первую главу своей диссертации, сложенную кипой покрытых ровными печатными строчками листов на моем столе, — и содрогнулся. Если я не верю Росси — можно ли продолжать работу под его руководством? Или придется допустить, что он сумасшедший?
Быть может, из-за того, что Росси не шел у меня из головы, я так остро отметил, что лампа в его окне все горит. Во всяком случае, я шагнул прямо в лужицу света, падавшего из его окна, потому что она — светлая полоска — лежала прямо у меня под ногами. Шаг занял долю секунды, но за этот миг меня с ног до головы пронизал ужас. Только что я терялся в размышлениях, занося ногу над светлым квадратиком на мостовой, — и вот уже застыл на месте. Почти одновременно меня поразили две странности. Одна — что я никогда прежде не видел этого светлого пятна между двумя готическими зданиями, хотя тысячу раз проходил вечерами по этой улице. Я не видел его потому, что видеть было нечего. А увидел теперь — потому что все уличные фонари вдруг погасли. Я был на улице один, и единственным звуком здесь было эхо моего последнего шага. И кроме разбитого на квадраты пятна света из кабинета, в котором мы беседовали десять минут назад, не видно было ни проблеска.
Вторая странность, если она не была первой, бросившейся мне в глаза, и если она заставила меня окаменеть (я говорю: «бросилась в глаза», потому что странность эта поразила именно взгляд, а не разум или инстинкт) в тот самый миг, когда я застыл в его луче, теплый свет в окне моего куратора погас. Может быть, тебе покажется, что в этом не было ничего особенного: закончился рабочий день, и засидевшийся профессор уходит домой, погасив свет и оставив темной улицу, где на минуту отключились фонари. Но все было совсем не так. Мне даже не пришло в голову, что в помещении выключили настольную лампу. Казалось, что-то пронеслось над окном у меня за спиной и загородило его, отрезав луч света. И на улице стало совершенно темно.
На мгновенье у меня перехватило дыхание. Я повернулся, став неловким от ужаса, и взглянул на потемневшие окна, почти невидимые в темноте. Первым моим движением было броситься туда. Дверь, через которую я вышел, оказалась крепко заперта. На фасаде не видно было ни одного огня. В такой час, вероятно, двери запирались за каждым выходящим — вполне естественно. Я стоял в нерешительности, готовый бежать за угол и стучаться в другие двери, и в этот момент снова зажглись фонари. Я мгновенно устыдился своего порыва.
Двоих парней, выходивших следом за мной, не было видно: должно быть, они свернули в другую сторону, но мимо, смеясь, проходила другая компания. Если Росси выйдет сейчас — а он, наверное, выйдет, раз погасил свет и запер за собой кабинет, — и увидит меня здесь? Он ведь сказал, что не хочет больше обсуждать того, что мы обсуждали. Как я стану объяснять ему свой нелепый испуг, здесь, на ступенях, когда он закрыл тему — и, вероятно, все подобные мрачные темы. Я сконфуженно отошел, торопясь, чтобы он не застал меня, и поспешил домой. Там я оставил конверт лежать в портфеле невскрытым и проспал — хотя и беспокойно — всю ночь.
Следующие два дня у меня были забиты до отказа, и я не позволял себе заглянуть в бумаги Росси: по правде сказать, я решительно отринул все потусторонние мысли. И потому так поразил меня коллега, заговоривший со мной в библиотеке под вечер второго дня.
— Слыхал, что там с Росси? — выкрикнул он, ухватив меня за локоть и разворачивая к себе, когда я попытался пробежать мимо. — Подожди же, Паоло!
Да, ты угадала — это был Массимо. Он уже смолоду был большим и громогласным, это сейчас уже притих немного. Я стиснул его руку.
— Росси? Что? Что с ним?
— Он пропал. Исчез. Полиция обыскивает кабинет.
Я бегом бросился к зданию, которое выглядело как обычно: с пыльными лучами вечернего солнца и толпами студентов в полутемных коридорах. На втором этаже, перед кабинетом Росси, офицер полиции беседовал с деканом и еще несколькими незнакомыми мне людьми. Навстречу мне из кабинета вышли двое мужчин в темных костюмах. Они плотно закрыли за собой дверь и направились к лестничной площадке, куда выходили двери аудиторий. Я пробился вперед и заговорил с полицейским:
— Где профессор Росси? Что с ним?
— Вы его знаете? — спросил полисмен, отрываясь от своих записей.
— Он мой куратор. Я был здесь позапрошлым вечером. Кто сказал, что он исчез?
Подошел декан, поздоровался со мной за руку.
— Вы что-нибудь знаете? Хозяйка его квартиры позвонила сегодня днем и сказала, что он уже две ночи не был дома — не заказывал ни завтрака, ни ужина. Она уверяет, что такого с ним никогда не бывало. И он пропустил факультетское собрание, не предупредив по телефону, — такого с ним тоже ни разу не случалось. Потом зашел студент: они договорились о встрече, а кабинет оказался заперт и Росси не показывался. В довершение всего он пропустил сегодняшнюю лекцию, так что я распорядился вскрыть кабинет.
— И он был там? — Я сдержал судорожный вздох.
— Нет.
Я тупо проталкивался мимо них к двери Росси, однако полисмен удержал меня за локоть.
— Не спешите, — сказал он. — Говорите, позапрошлым вечером вы здесь побывали?
— Да.
— Когда вы видели его последний раз?
— Около половины девятого.
— Кто-нибудь еще был рядом? Я задумался:
— Да, еще двое наших аспирантов — кажется, Бертран и Элиас. Они вышли вместе со мной.
— Хорошо. Проверьте, — приказал офицер одному из своих людей. — Вы не заметили каких-либо странностей в поведении профессора?
Что я мог сказать ему? Да, разумеется, — он уверял меня, что вампиры существуют, что Дракула ходит среди нас и что я унаследовал проклятье, обрушившееся на него из-за излишнего научного любопытства, а потом свет погас, словно гигантская…
— Нет, — сказал я, — мы обсуждали мою диссертацию и проговорили до полдевятого.
— Вы уходили вместе?
— Нет. Я вышел первым, а он проводил меня до дверей и вернулся в кабинет.
— Покидая здание, вы не заметили чего-либо или кого-либо подозрительного? Ничего не слышали?
Я снова промолчал.
— Нет, ничего. Вот разве только на улице было темно. Фонари погасли.
— Да, нам сообщали. Однако вы не видели и не слышали ничего необычного?
— Нет.
— Пока что вы последний, кто видел профессора Росси, — настаивал полицейский. — Подумайте хорошенько. В вашем присутствии он не говорил и не делал ничего странного? Не упоминал депрессию, самоубийство — ничего такого не было? А может быть, говорил, что собирается уехать, скажем, попутешествовать?
— Нет, ничего такого не было, — чистосердечно ответил я. Полицейский удостоил меня пристального взгляда.
— Мне понадобится ваше имя и адрес.
Он записал мой ответ и обратился к декану.
— Вы можете поручиться за этого молодого человека?
— Он, безусловно, тот, кем себя назвал.
— Прекрасно, — сказал мне полисмен. — Я бы попросил вас зайти со мной и сказать, не замечаете ли вы чего-нибудь необычного. Особенно по сравнению с последним вечером. Ничего не трогайте. Честно говоря, обычно в таких случаях разгадка оказывается вполне заурядной: семейные неприятности или небольшой нервный срыв — скорей всего, через пару дней он объявится. Миллион раз такое видел. Но поскольку на столе кровь, приходится проверить все возможности.
Кровь на столе? Ноги у меня подкашивались, но я заставил себя не спеша пройти в кабинет следом за полицейским.
Десятки раз я заходил в эту комнату при дневном свете и видел ее точь-в-точь такой же: прибранной, уютной, с удобно расставленной мебелью и аккуратными пачками книг и бумаг на столах и полках. Я шагнул ближе к столу. Через застеленную коричневой бумагой столешницу тянулась длинная темная лужица — давно впитавшаяся и засохшая коркой. Полисмен ободряюще тронул меня за плечо.
— Потеря крови не настолько значительная, чтобы причинить смерть, — заметил он. — Возможно, сильное носовое кровотечение или иное кровоизлияние. При вас у профессора Росси не шла носом кровь? Он не жаловался на недомогание?
— Нет, — ответил я, — я не разу не видел, чтоб у него… шла кровь, и он никогда не жаловался на здоровье.
До меня вдруг с болезненной ясностью дошло, что в течение всего разговора я говорю о наших встречах в прошедшем времени, как будто они прекратились навсегда. У меня сжалось горло, когда я вспомнил, как весело он прощался со мной в дверях кабинета. Может быть, Росси порезался — пусть даже преднамеренно — в мгновенном помутнении рассудка, а потом поспешно вышел, заперев кабинет? Я пытался представить себе, как он блуждает по парку, голодный и продрогший, или садится в первый подвернувшийся автобус и едет неизвестно куда. Картина не складывалась. Я никогда не встречал более выдержанного и здравомыслящего человека, чем Росси.
— Осмотритесь как следует. — Полисмен выпустил мое плечо.
Он не спускал с меня глаз, и я ощущал спиной взгляды теснившихся у двери людей. Вдруг мне пришло в голову: если окажется, что Росси убит, я окажусь первым подозреваемым. Однако Бертран и Элиас должны были подтвердить мои показания, а я, в свою очередь, мог обеспечить их алиби. Я осматривал предметы один за другим, пытаясь угадать то, что видели они два дня назад. Безнадежное упражнение: все здесь было как всегда солидным и настоящим, только вещи эти больше не принадлежали Росси.
— Нет, — сказал я наконец, — все как было.
— Прекрасно, — полицейский развернул меня к окну, — а теперь взгляните!
На белой известке потолка, высоко над нами, растекалось темное пятно. Его конец был смазан в сторону окна, будто указывая на что-то снаружи.
— Это, видимо, тоже кровь. Не волнуйтесь: она могла и не принадлежать профессору Росси. Потолок слишком высокий: даже с табуретки до него не просто дотянуться. Но мы все проверим. А теперь вспомните — Росси не упоминал, чтобы в кабинет залетали птицы? А может, выходя, вы слышали, как что-то влетело в окно? Кстати, оно было открыто?
— Нет, — сказал я, — ничего такого он не упоминал. И окна были закрыты, ручаюсь.
Я не мог отвести глаз от пятна: мне казалось, что стоит всмотреться получше, и я сумею прочесть что-то в его страшных, таинственных очертаниях.
— В здание иногда залетали птицы, — внес свой вклад в следствие стоявший позади декан. — Голуби. Они забираются через вентиляцию.
— Возможно, — согласился полисмен, — правда, мы не обнаружили помета, но возможно.
— Или летучие мыши? — продолжал декан. — Как насчет летучих мышей? В таких старых зданиях кто только не селится!
— Что ж, вполне вероятно, особенно если Росси пытался дотянуться до кого-то шваброй или зонтиком и при этом поранился, — предположил стоящий в дверях преподаватель.
— Вы не видели здесь птиц или летучих мышей? — снова обратился ко мне полицейский.
Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить простое слово и выдавить его сквозь пересохшие губы.
— Нет, — сказал я, вряд ли поняв смысл его вопроса. Мой взгляд зацепился за внутренний край темного пятна и проследил, откуда оно тянулась. На верхней полке, в ряду «поражений» Росси недоставало книги. Там, куда он два вечера назад возвратил таинственный том, между корешков чернела узкая щель.
Коллеги вывели меня из кабинета, похлопали по спине и посоветовали не принимать близко к сердцу: должно быть, я выглядел белым как бумага. Я обернулся к офицеру, запиравшему за нами дверь.
— Вы не проверяли больницы? Возможно, если профессор Росси поранился или заболел, его подобрали и отвезли к врачу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76