Он нуждается в отдыхе и защите. Кроме того, мистер Аксой собирается, пока не пришли посетители, что-то показать нам в архиве.
Я начал собирать разбросанные по полу документы, и мои худшие опасения немедленно оправдались.
— Оригиналы карт пропали, — угрюмо сообщил я.
Мы поискали на стеллажах, однако карты странной местности, с загнутой подобно драконьему хвосту рекой, бесследно исчезли. Видимо, вампир унес их с собой или спрятал где-то до нашего появления. Я едва не застонал. Разумеется, у нас оставались копии, сделанные Росси и Тургутом, но мне оригиналы казались самым надежным ключом, самой тесной связью с пропавшим Росси.
В довершение несчастья мне пришла в голову мысль, что злой библиотекарь может раньше нас найти разгадку шифра. И если Росси находится в могиле Дракулы, где бы она ни скрывалась, злодей мог успеть добраться туда раньше нас. Мысли эти одновременно подстегивали меня и отнимали надежду. И мне снова почему-то подумалось, что Элен, по крайней мере теперь, окончательно на моей стороне.
Тургут и Селим посовещались над больным другом, а потом, видимо, о чем-то спросили его, потому что Эрозан, приподнявшись, слабо махнул рукой за стеллажи. Селим отошел и через несколько минут вернулся с маленькой книжечкой, переплетенной в красную кожу, довольно потертой, но с золотой надписью на арабском. Присев за ближайший стол, молодой человек полистал ее и через некоторое время махнул рукой Тургуту, который тем временем успел, свернув свой пиджак, подложить его под голову другу. Тот, казалось, немного успокоился. У меня вертелось на кончике языка предложение вызвать «скорую», но Тургут, как видно, знал, что делает. Поднявшись, он подошел к Селиму, несколько минут они о чем-то переговорили — мы с Элен между тем старались не смотреть друг на друга, затаив в себе надежду и боязнь нового разочарования, — а потом Тургут подозвал нас к себе. — Вот то, что собирался показать нам Селим, — серьезно сказал он. — Поистине, не знаю, поможет ли это в наших поисках, однако прочитаю вам. Этот том составлен в начале девятнадцатого столетия неким издателем, имени которого я прежде не встречал, — историком Стамбула. Он собрал здесь все сведения о первых годах жизни нашего города — то есть первых годах после того, как султан Мехмед в 1453 году завладел городом и объявил его столицей своей империи.
Он указал на страницу, покрытую изящным арабским шрифтом, и я в сотый раз пожалел о том, что человеческие языки и даже алфавиты претерпели это досадное вавилонское смешение, из-за которого я, глядя на страницу арабской книги, отгорожен от ее смысла частоколом символов, непроницаемых, как стена волшебного шиповника.
— Мистер Аксой вспомнил, что недавно наткнулся на этот абзац. Автор неизвестен, а описание событий относится к 1477 году — да, друзья мои, через год после смерти Влада, погибшего в Валахии. Здесь упоминаются вспышки чумы, поразившей в тот год Стамбул: чумы, которая вынудила имамов хоронить умерших от нее с колом в сердце. Дальше повествуется о вступлении в город группы монахов из Карпатских гор — именно этот фрагмент вспомнился Селиму — с телегой, запряженной мулами. Монахи молили дать им убежище в одном из стамбульских монастырей и оставались там девять дней и девять ночей. Больше о них не упоминается, и сам отчет очень неясен — непонятно, что сталось с монахами в дальнейшем. Но мой друг Селим хотел показать нам его ради слова «Карпаты».
Селим выразительно закивал, я же не сумел подавить вздоха. Отрывок намекал на что-то зловещее, но ничуть не помогал пролить свет на цель наших поисков. 1477 год — это действительно странное, но, может быть, и простое совпадение. Однако из любопытства я спросил Тургута:
— Как монахи могли найти приют в городе, уже захваченном турками?
— Хороший вопрос, друг мой, — солидно кивнул Тургут. — Уверяю вас, в Стамбуле с самого начала турецкого правления существовало немало церквей и монастырей. Султан проявил великодушие.
Элен покачала головой:
— После того как позволил своим солдатам разграбить церкви или отобрал их под мечети.
— Не могу отрицать, что, захватив город, султан Мехмед на три дня отдал его войскам, — признал Тургут, — но этого бы не случилось, если бы город сдался ему, не оказав сопротивления, — он предлагал достойный мирный договор. Сохранились записи, что, вступив в Константинополь и увидев, что сотворили с ним его солдаты: изуродованные здания, оскверненные церкви, убитых горожан, — султан заплакал над судьбой прекрасного города. И с того времени он дозволил открыть многие церкви и даровал многие привилегии жителям-византийцам.
— Обратив в рабство более пятидесяти тысяч из них, — сухо добавила Элен, — о чем вы, кажется, забыли.
Тургут восхищенно улыбнулся ей.
— Мадам, не мне с вами спорить. Но я всего лишь хотел показать, что султан не был чудовищем. После завоевания той или иной местности он, в общем, правил довольно милостиво для своего времени. Война, разумеется, приносила множество жестокостей.
Он кивнул на дальнюю стену архива: — Там вы можете видеть и, если пожелаете, приветствовать, самого преславного Мехмеда.
Я подошел ближе, но Элен упрямо осталась на месте. Вставленная в рамку репродукция — по-видимому, дешевая копия акварельного портрета — изображала сидящего человека в белом одеянии и красном тюрбане. Светлая кожа и мягкая бородка, брови, словно выведенные тонким пером, и оленьи глаза — он подносил к крупному крючковатому носу цветок розы и, вдыхая ее аромат, глядел вдаль. На мой взгляд, он больше походил на суфийского мистика, чем на безжалостного завоевателя.
— Неожиданное изображение, — признался я.
— Да-да. Он искренне восхищался искусствами, покровительствовал художникам и построил в городе немало чудесных зданий. Но, друг мой, что вы думаете об открытии Селима Аксоя?
— Интересная находка, — вежливо отозвался я. — Однако не вижу, чем она поможет нам в поисках гробницы?
— Я тоже не вижу, — признался Тургут, — однако я нахожу некоторое сходство его фрагмента с письмом, о котором рассказывал вам утром. События у гробницы в Снагове, что бы там ни происходило, случились в том же году — в 1477. Как мы знаем, через год после смерти Дракулы монахи снаговского монастыря были чем-то встревожены. Не могли ли то быть те же самые монахи или другие, но также связанные со Снаговом?
— Возможно, — согласился я, — но это всего лишь произвольное допущение. Сказано только, что монахи прибыли из Карпат. В Карпатских горах в ту эпоху, вероятно, существовало множество монастырей. Как же удостовериться, что монахи прибыли именно из Снагова? Элен, что ты думаешь?
Должно быть, я застал ее врасплох и увидел, обернувшись, что она смотрит на меня так ласково, как никогда еще не смотрела. Впрочем, возможно, мне почудилось, потому что странное выражение мгновенно исчезло с ее лица. А может быть, она вспоминала мать или мечтала о предстоящей поездке в Венгрию. Как бы то ни было, она моментально собралась.
— Да, В Карпатах было много монастырей. Пол прав — без новых сведений рано делать выводы.
Мне показалось, что Тургут разочарован и хочет возразить, но тут наш разговор прервал судорожный вздох, исходивший от мистера Эрозана, все еще лежавшего на полу.
— Он в обмороке! — воскликнул Тургут. — А мы тут болтаем, как сороки! — Он снова поднес к носу своего друга головку чеснока, и тот, поморщившись, ожил.
— Скорей, надо перенести его в дом. Профессор, мадам, помогите мне! Вызовем такси и отвезем его ко мне. Мы с женой о нем позаботимся. Селим пока останется в архиве — через несколько минут его пора открывать.
Он по-турецки дал Аксою несколько распоряжений.
Потом мы с Тургутом подняли бледного, бессильного библиотекаря и, подпирая его плечами, вывели в заднюю дверь. Элен вышла за нами, захватив пиджак Тургута. Из тенистого переулка мы вышли на залитую ярким солнцем улицу. Едва солнце коснулось лица Эрозана, тот скорчился, цепляясь за мое плечо, и вскинул руку к глазам, словно защищаясь от удара».
ГЛАВА 36
Я никогда не спала меньше, чем в ночь, проведенную на ферме в Блуа, в одной комнате с Барли.
Мы улеглись около девяти, потому что делать было нечего — разве только слушать, как кудахчут куры, да смотреть, как темнеет небо над крышами сараев. Я изумилась, узнав, что на ферме нет электричества.
— Разве ты не заметила, что сюда не протянуты провода? — спросил Барли.
Хозяйка принесла нам фонарь, пару свечей и пожелала доброй ночи. В тусклом свете полированная старинная мебель превратилась в темные громады, теснившие нас от стен, а вышивка на стене тихонько шелестела.
Барли пару раз зевнул, бросился, не раздеваясь, на кровать и немедленно уснул. Я не решилась последовать его примеру, но и оставлять свечи гореть на всю ночь тоже было страшно. В конце концов я задула их, оставив зажженным только фонарь, от которого тени стали еще темнее, а темнота за окном словно вползла со двора в комнату. Скреблись в окно виноградные лозы за стеной, деревья подступали все ближе, и я, свернувшись в клубок на постели, присушивалась к жутковатым стонам — быть может, голосам горлиц или амбарных сов. Спящий Барли с тем же успехом мог быть на другом краю света: прежде я радовалась второй кровати, но теперь меня уже не заботили приличия, и я бы только обрадовалась, если бы нам пришлось спать спина к спине.
Я лежала неподвижно так долго, что все тело затекло, и тогда, шевельнувшись, я заметила, что в окно просачивается и падает на пол тусклый свет. Вставала луна, и с ее приходом страхи отступили, словно старый друг пришел снасти меня от одиночества. Я старалась не думать об отце: в другой поездке на соседней кровати лежал бы он — переодевшись в уютную пижаму и уронив на пол забытую книгу. Он первый заметил бы старую ферму, рассказал бы, что старая часть дома восходит еще к временам Аквитании, купил бы у милой фермерши три бутылки вина и обсудил бы с ней виды на урожай винограда.
Я невольно задумалась, как мне быть, если отец не вернется из Сен-Матье. Я подумать не могла о том, чтобы возвратиться в Амстердам и скитаться по опустевшему дому наедине с миссис Клэй; там боль только стала бы сильнее. По европейской системе мне оставалось еще два года до поступления в какой-нибудь университет. А до тех пор кто возьмет меня к себе? Барли-то вернется к прежней жизни: не может же он вечно возиться со мной. Мне вспомнился мастер Джеймс, его добрая грустная улыбка и ласковые морщинки у глаз. Потом я подумала о Массимо с Джулией на вилле в Умбрии. Я снова увидела, как он наливает мне вина: «А ты чему учишься, прекрасная дочь?» — а Джулия обещает дать мне лучшую комнату. У них нет детей; они любят отца. Если бы мой мир рухнул, я хотела бы уехать к ним.
Расхрабрившись, я задула фонарь и на цыпочках подбежала к окну. И ничего не увидела, кроме луны, выглядывавшей в разрывы облаков. По лунному диску проплывал силуэт — слишком знакомый мне силуэт… Нет, уже ничего нет, да и было только облачко, верно? Распростертые крылья, изогнутый хвост… Оно сразу растаяло, но я вместо своей постели отправилась к Барли и долгие часы до утра продрожала, прижавшись к его бесчувственной спине.
«Мистера Эрозана мы отвезли в квартиру Тургута и уложили, бледного, но уже овладевшего собой, на уютный восточный диван. Происшествие заняло все утро. Миссис Бора, вернувшись в полдень из своего детского сада, застала нас еще у себя. Она вошла, волоча в каждой маленькой, обтянутой перчатками ручке по большой сумке с продуктами. Сегодня на ней было желтое платье и украшенная цветами шляпка, так что вся она походила на миниатюрный одуванчик. И улыбка у нее осталась свежей и нежной, даже когда она рассмотрела, что мы толпимся в гостиной вокруг распростертого человека. Мне подумалось, что любой поступок своего мужа она воспримет как должное: несомненно, залог успешного брака.
Тургут по-турецки объяснил ей, что случилось. Веселая улыбка сменилась поджатыми в сомнении губками, но и скептическое выражение тут же исчезло с ее лица, уступив место ужасу, когда муж показал ей ранку на шее нового гостя. Она в безмолвном отчаянии переводила взгляд с меня на Элен, однако быстро справилась с волной жестоких новостей, подсела к мистеру Эрозану и взяла его руку — белую и холодную. Я знал это точно, потому что сам только что выпустил ладонь несчастного библиотекаря. Через минуту она наспех утерла глаза и прошла в кухню, откуда тотчас же донесся звон кастрюль и сковородок. Что бы ни случилось, отличный обед раненому обеспечен. Тургут и нас уговорил остаться пообедать, и Элен, к моему удивлению, тут же отправилась на кухню помогать миссис Бора.
Удостоверившись, что мистер Эрозан спокойно уснул, Тургут провел меня в свой кабинет. Я с облегчением увидел, что шторка над портретом плотно задернута. Мы задержались там ненадолго, чтобы обсудить положение дел.
— Вы не думаете, что, приютив у себя этого человека, подвергаете опасности себя и жену? — не удержавшись, спросил я.
— Я позабочусь обо всех возможных предосторожностях. Если через пару дней он немного оправится, найду ему надежное место и человека, который будет за ним присматривать.
Тургут придвинул мне кресло и сам сел за письменный стол. Мне вспомнился кабинет Росси, так же сидевшего когда-то напротив меня, — только у Росси, с его цветами в горшках и ароматным кофе, в кабинете царила светлая атмосфера, здесь же все напоминало о тьме.
— Я не ожидаю нового нападения, но если такое случится, наш американский друг встретит решительный отпор.
Глядя на широкие прямые плечи Тургута, я ни на минуту не усомнился в его словах.
— Простите, — сказал я. — Мы, кажется, доставляем вам огромное беспокойство, профессор, вплоть до того, что навлекаем опасность на ваш дом.
Я вкратце описал ему прежние столкновения с растленным библиотекарем, вплоть до последней встречи у Айя-Софии накануне вечером.
— Поразительно, — проговорил Тургут.
Он слушал меня с мрачным увлечением и непрестанно барабанил пальцами по столу.
— У меня к вам тоже есть вопрос, — признался я. — Сегодня утром в архиве вы сказали, что уже видели прежде такие лица. Где и каким образом?
— А! — Мой друг сложил ладони на столе. — Да, я расскажу. Дело было очень давно, но я помню как сейчас. Да, это случилось через несколько дней после того, как я получил ответ от профессора Росси. Я после занятий допоздна засиделся в архиве — тогда он еще находился в здании старой библиотеки. Помнится, я искал какие-то материалы для статьи об утерянном произведении Шекспира: «Король Ташкани» — есть версия, что под именем Ташкани в нем изображался Стамбул. Вы, может быть, слышали?
Я покачал головой.
— Некоторые английские историки приводят цитаты из этой пьесы. Если судить по этим отрывкам, действие начинается с того, что злой дух по имени Драколе, предстает перед правителем прекрасного города, который он — правитель — захватил силой. Дух объявляет, что некогда был врагом короля, но теперь видит в нем собрата по кровожадности, и советует монарху пить побольше крови горожан, новых своих подданных. Страшноватый отрывок. Некоторые считают, что его приписывают Шекспиру ошибочно, однако я, — он в увлечении хлопнул ладонью по столу, — я полагаю, что цитата, если она точна, несомненно взята у Шекспира, и что в ней говорится о Стамбуле, скрытом под псевдотурецким наименованием Ташкани.
Тургут наклонился ко мне.
— И еще я полагаю, что тиран, которому является злой дух, — не кто иной, как султан Мехмед Второй, завоеватель Константинополя.
У меня по спине пробежали мурашки.
— И что это может означать, по вашему мнению? Как вы полагаете, какая тут связь с Дракулой?
— Ну, прежде всего, друг мой, достойно удивления, что легенда о Дракуле дошла даже до протестантской Англии, примерно, скажем, к 1590 году. Насколько же широко она распространилась! Далее, если Ташкани — действительно Стамбул, можно видеть, насколько ощущалось там во времена Мехмеда присутствие Дракулы. Мехмед вступил в город в 1453 году, через пять лет после того, как молодой Дракула вернулся из Малой Азии в Валахию. Нет никаких свидетельств, что тот при жизни возвращался в места своего заключения, хотя существует предположение, что он лично вручал султану собранную дань. На мой взгляд, это недоказуемо. Я придерживаюсь теории, что он оставил в наследство городу вампиризм, заразив им горожан при жизни или после смерти, однако, — Тургут вздохнул, — граница между литературой и историей становится временами слишком зыбкой, а я ведь не историк.
— Вы поистине прекрасный историк, — смиренно сказал я. — Мне трудно поверить, как много исторических нитей вы сумели проследить и с каким успехом!
— Вы очень добры, друг мой. Итак, однажды вечером, когда я работал над статьей, излагающей эту теорию, — она, увы, так и не была опубликована, поскольку редактор объявил, что в научном журнале не место суевериям, — я засиделся допоздна и, проведя три часа в архиве, вышел в соседний ресторан съесть бюрек .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Я начал собирать разбросанные по полу документы, и мои худшие опасения немедленно оправдались.
— Оригиналы карт пропали, — угрюмо сообщил я.
Мы поискали на стеллажах, однако карты странной местности, с загнутой подобно драконьему хвосту рекой, бесследно исчезли. Видимо, вампир унес их с собой или спрятал где-то до нашего появления. Я едва не застонал. Разумеется, у нас оставались копии, сделанные Росси и Тургутом, но мне оригиналы казались самым надежным ключом, самой тесной связью с пропавшим Росси.
В довершение несчастья мне пришла в голову мысль, что злой библиотекарь может раньше нас найти разгадку шифра. И если Росси находится в могиле Дракулы, где бы она ни скрывалась, злодей мог успеть добраться туда раньше нас. Мысли эти одновременно подстегивали меня и отнимали надежду. И мне снова почему-то подумалось, что Элен, по крайней мере теперь, окончательно на моей стороне.
Тургут и Селим посовещались над больным другом, а потом, видимо, о чем-то спросили его, потому что Эрозан, приподнявшись, слабо махнул рукой за стеллажи. Селим отошел и через несколько минут вернулся с маленькой книжечкой, переплетенной в красную кожу, довольно потертой, но с золотой надписью на арабском. Присев за ближайший стол, молодой человек полистал ее и через некоторое время махнул рукой Тургуту, который тем временем успел, свернув свой пиджак, подложить его под голову другу. Тот, казалось, немного успокоился. У меня вертелось на кончике языка предложение вызвать «скорую», но Тургут, как видно, знал, что делает. Поднявшись, он подошел к Селиму, несколько минут они о чем-то переговорили — мы с Элен между тем старались не смотреть друг на друга, затаив в себе надежду и боязнь нового разочарования, — а потом Тургут подозвал нас к себе. — Вот то, что собирался показать нам Селим, — серьезно сказал он. — Поистине, не знаю, поможет ли это в наших поисках, однако прочитаю вам. Этот том составлен в начале девятнадцатого столетия неким издателем, имени которого я прежде не встречал, — историком Стамбула. Он собрал здесь все сведения о первых годах жизни нашего города — то есть первых годах после того, как султан Мехмед в 1453 году завладел городом и объявил его столицей своей империи.
Он указал на страницу, покрытую изящным арабским шрифтом, и я в сотый раз пожалел о том, что человеческие языки и даже алфавиты претерпели это досадное вавилонское смешение, из-за которого я, глядя на страницу арабской книги, отгорожен от ее смысла частоколом символов, непроницаемых, как стена волшебного шиповника.
— Мистер Аксой вспомнил, что недавно наткнулся на этот абзац. Автор неизвестен, а описание событий относится к 1477 году — да, друзья мои, через год после смерти Влада, погибшего в Валахии. Здесь упоминаются вспышки чумы, поразившей в тот год Стамбул: чумы, которая вынудила имамов хоронить умерших от нее с колом в сердце. Дальше повествуется о вступлении в город группы монахов из Карпатских гор — именно этот фрагмент вспомнился Селиму — с телегой, запряженной мулами. Монахи молили дать им убежище в одном из стамбульских монастырей и оставались там девять дней и девять ночей. Больше о них не упоминается, и сам отчет очень неясен — непонятно, что сталось с монахами в дальнейшем. Но мой друг Селим хотел показать нам его ради слова «Карпаты».
Селим выразительно закивал, я же не сумел подавить вздоха. Отрывок намекал на что-то зловещее, но ничуть не помогал пролить свет на цель наших поисков. 1477 год — это действительно странное, но, может быть, и простое совпадение. Однако из любопытства я спросил Тургута:
— Как монахи могли найти приют в городе, уже захваченном турками?
— Хороший вопрос, друг мой, — солидно кивнул Тургут. — Уверяю вас, в Стамбуле с самого начала турецкого правления существовало немало церквей и монастырей. Султан проявил великодушие.
Элен покачала головой:
— После того как позволил своим солдатам разграбить церкви или отобрал их под мечети.
— Не могу отрицать, что, захватив город, султан Мехмед на три дня отдал его войскам, — признал Тургут, — но этого бы не случилось, если бы город сдался ему, не оказав сопротивления, — он предлагал достойный мирный договор. Сохранились записи, что, вступив в Константинополь и увидев, что сотворили с ним его солдаты: изуродованные здания, оскверненные церкви, убитых горожан, — султан заплакал над судьбой прекрасного города. И с того времени он дозволил открыть многие церкви и даровал многие привилегии жителям-византийцам.
— Обратив в рабство более пятидесяти тысяч из них, — сухо добавила Элен, — о чем вы, кажется, забыли.
Тургут восхищенно улыбнулся ей.
— Мадам, не мне с вами спорить. Но я всего лишь хотел показать, что султан не был чудовищем. После завоевания той или иной местности он, в общем, правил довольно милостиво для своего времени. Война, разумеется, приносила множество жестокостей.
Он кивнул на дальнюю стену архива: — Там вы можете видеть и, если пожелаете, приветствовать, самого преславного Мехмеда.
Я подошел ближе, но Элен упрямо осталась на месте. Вставленная в рамку репродукция — по-видимому, дешевая копия акварельного портрета — изображала сидящего человека в белом одеянии и красном тюрбане. Светлая кожа и мягкая бородка, брови, словно выведенные тонким пером, и оленьи глаза — он подносил к крупному крючковатому носу цветок розы и, вдыхая ее аромат, глядел вдаль. На мой взгляд, он больше походил на суфийского мистика, чем на безжалостного завоевателя.
— Неожиданное изображение, — признался я.
— Да-да. Он искренне восхищался искусствами, покровительствовал художникам и построил в городе немало чудесных зданий. Но, друг мой, что вы думаете об открытии Селима Аксоя?
— Интересная находка, — вежливо отозвался я. — Однако не вижу, чем она поможет нам в поисках гробницы?
— Я тоже не вижу, — признался Тургут, — однако я нахожу некоторое сходство его фрагмента с письмом, о котором рассказывал вам утром. События у гробницы в Снагове, что бы там ни происходило, случились в том же году — в 1477. Как мы знаем, через год после смерти Дракулы монахи снаговского монастыря были чем-то встревожены. Не могли ли то быть те же самые монахи или другие, но также связанные со Снаговом?
— Возможно, — согласился я, — но это всего лишь произвольное допущение. Сказано только, что монахи прибыли из Карпат. В Карпатских горах в ту эпоху, вероятно, существовало множество монастырей. Как же удостовериться, что монахи прибыли именно из Снагова? Элен, что ты думаешь?
Должно быть, я застал ее врасплох и увидел, обернувшись, что она смотрит на меня так ласково, как никогда еще не смотрела. Впрочем, возможно, мне почудилось, потому что странное выражение мгновенно исчезло с ее лица. А может быть, она вспоминала мать или мечтала о предстоящей поездке в Венгрию. Как бы то ни было, она моментально собралась.
— Да, В Карпатах было много монастырей. Пол прав — без новых сведений рано делать выводы.
Мне показалось, что Тургут разочарован и хочет возразить, но тут наш разговор прервал судорожный вздох, исходивший от мистера Эрозана, все еще лежавшего на полу.
— Он в обмороке! — воскликнул Тургут. — А мы тут болтаем, как сороки! — Он снова поднес к носу своего друга головку чеснока, и тот, поморщившись, ожил.
— Скорей, надо перенести его в дом. Профессор, мадам, помогите мне! Вызовем такси и отвезем его ко мне. Мы с женой о нем позаботимся. Селим пока останется в архиве — через несколько минут его пора открывать.
Он по-турецки дал Аксою несколько распоряжений.
Потом мы с Тургутом подняли бледного, бессильного библиотекаря и, подпирая его плечами, вывели в заднюю дверь. Элен вышла за нами, захватив пиджак Тургута. Из тенистого переулка мы вышли на залитую ярким солнцем улицу. Едва солнце коснулось лица Эрозана, тот скорчился, цепляясь за мое плечо, и вскинул руку к глазам, словно защищаясь от удара».
ГЛАВА 36
Я никогда не спала меньше, чем в ночь, проведенную на ферме в Блуа, в одной комнате с Барли.
Мы улеглись около девяти, потому что делать было нечего — разве только слушать, как кудахчут куры, да смотреть, как темнеет небо над крышами сараев. Я изумилась, узнав, что на ферме нет электричества.
— Разве ты не заметила, что сюда не протянуты провода? — спросил Барли.
Хозяйка принесла нам фонарь, пару свечей и пожелала доброй ночи. В тусклом свете полированная старинная мебель превратилась в темные громады, теснившие нас от стен, а вышивка на стене тихонько шелестела.
Барли пару раз зевнул, бросился, не раздеваясь, на кровать и немедленно уснул. Я не решилась последовать его примеру, но и оставлять свечи гореть на всю ночь тоже было страшно. В конце концов я задула их, оставив зажженным только фонарь, от которого тени стали еще темнее, а темнота за окном словно вползла со двора в комнату. Скреблись в окно виноградные лозы за стеной, деревья подступали все ближе, и я, свернувшись в клубок на постели, присушивалась к жутковатым стонам — быть может, голосам горлиц или амбарных сов. Спящий Барли с тем же успехом мог быть на другом краю света: прежде я радовалась второй кровати, но теперь меня уже не заботили приличия, и я бы только обрадовалась, если бы нам пришлось спать спина к спине.
Я лежала неподвижно так долго, что все тело затекло, и тогда, шевельнувшись, я заметила, что в окно просачивается и падает на пол тусклый свет. Вставала луна, и с ее приходом страхи отступили, словно старый друг пришел снасти меня от одиночества. Я старалась не думать об отце: в другой поездке на соседней кровати лежал бы он — переодевшись в уютную пижаму и уронив на пол забытую книгу. Он первый заметил бы старую ферму, рассказал бы, что старая часть дома восходит еще к временам Аквитании, купил бы у милой фермерши три бутылки вина и обсудил бы с ней виды на урожай винограда.
Я невольно задумалась, как мне быть, если отец не вернется из Сен-Матье. Я подумать не могла о том, чтобы возвратиться в Амстердам и скитаться по опустевшему дому наедине с миссис Клэй; там боль только стала бы сильнее. По европейской системе мне оставалось еще два года до поступления в какой-нибудь университет. А до тех пор кто возьмет меня к себе? Барли-то вернется к прежней жизни: не может же он вечно возиться со мной. Мне вспомнился мастер Джеймс, его добрая грустная улыбка и ласковые морщинки у глаз. Потом я подумала о Массимо с Джулией на вилле в Умбрии. Я снова увидела, как он наливает мне вина: «А ты чему учишься, прекрасная дочь?» — а Джулия обещает дать мне лучшую комнату. У них нет детей; они любят отца. Если бы мой мир рухнул, я хотела бы уехать к ним.
Расхрабрившись, я задула фонарь и на цыпочках подбежала к окну. И ничего не увидела, кроме луны, выглядывавшей в разрывы облаков. По лунному диску проплывал силуэт — слишком знакомый мне силуэт… Нет, уже ничего нет, да и было только облачко, верно? Распростертые крылья, изогнутый хвост… Оно сразу растаяло, но я вместо своей постели отправилась к Барли и долгие часы до утра продрожала, прижавшись к его бесчувственной спине.
«Мистера Эрозана мы отвезли в квартиру Тургута и уложили, бледного, но уже овладевшего собой, на уютный восточный диван. Происшествие заняло все утро. Миссис Бора, вернувшись в полдень из своего детского сада, застала нас еще у себя. Она вошла, волоча в каждой маленькой, обтянутой перчатками ручке по большой сумке с продуктами. Сегодня на ней было желтое платье и украшенная цветами шляпка, так что вся она походила на миниатюрный одуванчик. И улыбка у нее осталась свежей и нежной, даже когда она рассмотрела, что мы толпимся в гостиной вокруг распростертого человека. Мне подумалось, что любой поступок своего мужа она воспримет как должное: несомненно, залог успешного брака.
Тургут по-турецки объяснил ей, что случилось. Веселая улыбка сменилась поджатыми в сомнении губками, но и скептическое выражение тут же исчезло с ее лица, уступив место ужасу, когда муж показал ей ранку на шее нового гостя. Она в безмолвном отчаянии переводила взгляд с меня на Элен, однако быстро справилась с волной жестоких новостей, подсела к мистеру Эрозану и взяла его руку — белую и холодную. Я знал это точно, потому что сам только что выпустил ладонь несчастного библиотекаря. Через минуту она наспех утерла глаза и прошла в кухню, откуда тотчас же донесся звон кастрюль и сковородок. Что бы ни случилось, отличный обед раненому обеспечен. Тургут и нас уговорил остаться пообедать, и Элен, к моему удивлению, тут же отправилась на кухню помогать миссис Бора.
Удостоверившись, что мистер Эрозан спокойно уснул, Тургут провел меня в свой кабинет. Я с облегчением увидел, что шторка над портретом плотно задернута. Мы задержались там ненадолго, чтобы обсудить положение дел.
— Вы не думаете, что, приютив у себя этого человека, подвергаете опасности себя и жену? — не удержавшись, спросил я.
— Я позабочусь обо всех возможных предосторожностях. Если через пару дней он немного оправится, найду ему надежное место и человека, который будет за ним присматривать.
Тургут придвинул мне кресло и сам сел за письменный стол. Мне вспомнился кабинет Росси, так же сидевшего когда-то напротив меня, — только у Росси, с его цветами в горшках и ароматным кофе, в кабинете царила светлая атмосфера, здесь же все напоминало о тьме.
— Я не ожидаю нового нападения, но если такое случится, наш американский друг встретит решительный отпор.
Глядя на широкие прямые плечи Тургута, я ни на минуту не усомнился в его словах.
— Простите, — сказал я. — Мы, кажется, доставляем вам огромное беспокойство, профессор, вплоть до того, что навлекаем опасность на ваш дом.
Я вкратце описал ему прежние столкновения с растленным библиотекарем, вплоть до последней встречи у Айя-Софии накануне вечером.
— Поразительно, — проговорил Тургут.
Он слушал меня с мрачным увлечением и непрестанно барабанил пальцами по столу.
— У меня к вам тоже есть вопрос, — признался я. — Сегодня утром в архиве вы сказали, что уже видели прежде такие лица. Где и каким образом?
— А! — Мой друг сложил ладони на столе. — Да, я расскажу. Дело было очень давно, но я помню как сейчас. Да, это случилось через несколько дней после того, как я получил ответ от профессора Росси. Я после занятий допоздна засиделся в архиве — тогда он еще находился в здании старой библиотеки. Помнится, я искал какие-то материалы для статьи об утерянном произведении Шекспира: «Король Ташкани» — есть версия, что под именем Ташкани в нем изображался Стамбул. Вы, может быть, слышали?
Я покачал головой.
— Некоторые английские историки приводят цитаты из этой пьесы. Если судить по этим отрывкам, действие начинается с того, что злой дух по имени Драколе, предстает перед правителем прекрасного города, который он — правитель — захватил силой. Дух объявляет, что некогда был врагом короля, но теперь видит в нем собрата по кровожадности, и советует монарху пить побольше крови горожан, новых своих подданных. Страшноватый отрывок. Некоторые считают, что его приписывают Шекспиру ошибочно, однако я, — он в увлечении хлопнул ладонью по столу, — я полагаю, что цитата, если она точна, несомненно взята у Шекспира, и что в ней говорится о Стамбуле, скрытом под псевдотурецким наименованием Ташкани.
Тургут наклонился ко мне.
— И еще я полагаю, что тиран, которому является злой дух, — не кто иной, как султан Мехмед Второй, завоеватель Константинополя.
У меня по спине пробежали мурашки.
— И что это может означать, по вашему мнению? Как вы полагаете, какая тут связь с Дракулой?
— Ну, прежде всего, друг мой, достойно удивления, что легенда о Дракуле дошла даже до протестантской Англии, примерно, скажем, к 1590 году. Насколько же широко она распространилась! Далее, если Ташкани — действительно Стамбул, можно видеть, насколько ощущалось там во времена Мехмеда присутствие Дракулы. Мехмед вступил в город в 1453 году, через пять лет после того, как молодой Дракула вернулся из Малой Азии в Валахию. Нет никаких свидетельств, что тот при жизни возвращался в места своего заключения, хотя существует предположение, что он лично вручал султану собранную дань. На мой взгляд, это недоказуемо. Я придерживаюсь теории, что он оставил в наследство городу вампиризм, заразив им горожан при жизни или после смерти, однако, — Тургут вздохнул, — граница между литературой и историей становится временами слишком зыбкой, а я ведь не историк.
— Вы поистине прекрасный историк, — смиренно сказал я. — Мне трудно поверить, как много исторических нитей вы сумели проследить и с каким успехом!
— Вы очень добры, друг мой. Итак, однажды вечером, когда я работал над статьей, излагающей эту теорию, — она, увы, так и не была опубликована, поскольку редактор объявил, что в научном журнале не место суевериям, — я засиделся допоздна и, проведя три часа в архиве, вышел в соседний ресторан съесть бюрек .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76