У меня голова кругом идет от дыма.
– Двести и еще две. – Колин просительно продолжал: – Роуленд, мне до зарезу нужен твой совет.
– Три дня я только и занимаюсь тем, что даю тебе советы.
– Мне нужна консультация. Медицинская помощь. Что-нибудь вроде психоанализа.
– Вы все просто помешались на психоанализе.
– Роуленд, я не могу с ним связаться. Этот негодяй не отвечает на звонки. А факс у меня, наверное, сломан. Каждый раз, когда я набираю номер, он начинает пищать…
– Все, я пошел, – сказал Роуленд и захлопнул дверь.
Он пересек маленький запущенный сад, открыл неохотно поддавшуюся калитку, вдохнул свежий ночной воздух и стал подниматься по крутой тропинке.
Где-то далеко за холмами стояла церквушка в окружении нескольких домов – единственное поселение на много миль вокруг. Из деревушки доносился звон церковных колоколов, отбивавших полночь. Пауза после каждого удара казалась бесконечной. Конец дня. Конец месяца. Не ночь мертвых, а ночь памяти о мертвых, подумал Роуленд, прибавляя шагу, ночь, когда люди возносят молитвы за спасение умерших.
Но его мысли были поглощены живыми. Оставшись один, он сразу почувствовал прикосновение руки, услышал шепот. Поскольку рука и голос принадлежали женщине, которая была матерью его ребенка, а теперь женой другого человека, он постарался вытолкнуть ее из сознания. У него был отработанный прием, который рано или поздно оказывал нужное действие. Правда, здесь, в уединенном месте, это было труднее, чем в Лондоне, где работа и повседневная суета служили прекрасным отвлекающим фактором, но и здесь можно было добиться желаемого.
В отсутствие обычных лондонских хлопот – исследований, сроков, политических игр, постоянной погони за новостями – он обратился к проблемам Колина Лассела, которые как раз к этому времени выросли до размеров кризиса. Решением этих проблем и должен был заняться Роуленд Макгир. Колин, как он утверждал, страдал, а причиной страданий был его наниматель, тот самый «негодяй», не отвечавший на звонки, американский кинорежиссер Томас Корт.
Каким образом ему навязали роль Шерлока Холмса в этой драме, Роуленд и сам не вполне понимал. Метод Колина, как всегда, основывался на эмоциональном шантаже, истерии, неподдельном пафосе и подкупающем обаянии. Он миллиметр за миллиметром подталкивал Роуленда от роли зрителя к роли участника. Теперь Роуленду уже некуда было деваться. Роуленд любил Колина и хотел ему помочь. И вот теперь он мог обратить разум к этой задаче.
По мнению Колина, выйти из кризиса и справиться со всеми трудностями можно было только в том случае, если им вместе удастся понять сложный характер Томаса Корта.
– Если бы мы только могли его вычислить, Роуленд, – объявил Колин, – все мои проблемы были бы решены. Я не могу его разгадать. Он как какая-то проклятая анаграмма, я не могу с ней справиться без посторонней помощи.
И вот теперь Роуленд, который хорошо разбирался и в анаграммах, и в прочих словесных загадках, перебирал в уме все, что ему было известно об этом знаменитом человеке. И заниматься этим ему было интересно, потому что он восхищался Кортом как режиссером, хотя иногда его отталкивали вычурность и холодный расчет в его фильмах. Роуленду казалось, что фильмы Корта представляют собой серию кинематографических ловушек для зрителя, что они всегда были организованы с величайшей и умело замаскированной тщательностью. Некоторые критики, принадлежащие к старшему поколению, не видели эту маскировку. Более молодые критики – и Роуленд был согласен с ними – отмечали необыкновенно умелое использование кинематографической условности. Для Роуленда фильмы Корта обладали бесспорной логикой, каждый кадр отражал индивидуальное видение режиссера. Эти фильмы были созданы умелой и дисциплинированной рукой настоящего мастера.
Роуленд считал, что может найти ключ к характеру Корта именно в его фильмах. Что касается его жизни, то фактов явно не хватало – Корт редко давал интервью. Насколько помнил Роуленд, он был чехом по происхождению, вырос в бедности где-то на Среднем Западе и в какой-то момент американизировал свою фамилию. Теперь ему было за сорок. Для американского режиссера новой волны он пришел в кинематограф очень поздно.
Он не относился к числу голливудских вундеркиндов и изучал режиссуру уже будучи зрелым человеком, после службы в армии – в морском флоте, насколько было известно Роуленду. Ранние работы Корта не вызвали особого интереса, лишь после женитьбы на уже знаменитой к тому времени Наташе Лоуренс началась его настоящая карьера. После их третьего совместного фильма «Смертельный жар» Томас Корт стал знаменитостью номер один. Теперь Корт был в разводе. Некоторые утверждали, что развод стоил обоим многих страданий, другие – что они расстались друзьями. Как бы там ни было, Томас Корт и его бывшая жена работали вместе и, по словам Колина, собирались делать это и впредь. Если верить Колину, Томас Корт любил и потерял. В таком случае, мрачно подумал Роуленд, ситуация Томаса Корта мало чем отличается от его собственной.
В жизнь Колина Лассела Томас Корт вошел неожиданным телефонным звонком из Америки посреди ночи.
К тому времени «Смертельный жар» достиг вершины признания критиков и коммерческого успеха. Жанр фильма – триллер. Место действия – маленький городок в Америке. Звучали одобрительные отзывы и о новом фильме, который скоро должен был выйти на экраны.
Позвонив, Томас Корт сообщил Колину, что собирается снимать новый фильм в Англии и что это будет экранизация известного романа девятнадцатого века. В главной роли будет сниматься Наташа Лоуренс, а сценарий, как и сценарии всех остальных его фильмов, Корт напишет сам. Колин сначала был удивлен выбором Томаса, но потом понял, что Корт любил экспериментировать с различными жанрами. Если такой режиссер, как Скорсезе, мог сменить мафиозную тематику на классику, то почему бы Корту не позволить себе пойти тем же путем?
Колин, который крепко спал, когда раздался телефонный звонок, не сразу сообразил, что Корт предлагает ему заняться организацией натурных съемок. Осознав наконец это, он потянулся в темноте за сигаретами и зажигалкой и задал несколько вопросов. Когда? Он получил ответ. Студия, финансирование? На это ему тоже ответили. Бюджет? В ответ – поток внушительных цифр. К тому времени Колин уже зажег свет, выкурил две сигареты и сидел с блокнотом и карандашом. Он уже согласился через два дня встретиться с Кортом в Праге, и Корт уже собирался повесить трубку, когда до Колина дошло, что в пылу возбуждения он не задал самого главного вопроса.
Он спросил, какой роман собирается экранизировать Корт. К его удивлению, режиссер вдруг стал чрезвычайно уклончив. Название романа так и не прозвучало – ни по телефону, ни через два дня в Праге, когда они встретились в огромном, наглухо зашторенном, прокуренном вестибюле гостиницы. Встреча продолжалась ровно час, и все это время вопросы задавал невозмутимый и спокойный Корт, а заметно нервничавший Колин очень много говорил в ответ. Курить ему не было разрешено, потому что Корт страдал астмой, и действительно, он все время держал при себе несколько ингаляторов. К концу у Колина сложилось впечатление, что он вел себя вполне разумно и с честью завершил трудный разговор.
Только позже, прокрутив несколько раз в памяти все детали этой встречи, он понял, что не может с точностью вспомнить, что же определенного говорил Корт, в то время как сам он выдал слишком многое.
– Я говорил и говорил, – рассказывал он потом Роуленду. – Почти не переводя дыхания, и Бог его знает, почему. На меня что-то нашло. Он просто сидел, он даже вроде бы ни о чем меня не спрашивал, но я все время чувствовал себя как на исповеди. Даже хуже. Меня просто несло.
– Но о чем ты говорил?
– Даже не знаю. – Колин опустил голову на руки. – Мой отец, похороны брата, моя тетка-американка. Ты ее должен помнить. Тетя Эмили. Вы с ней несколько раз встречались.
– Господи, с чего это ты все ему выложил?!
– Не знаю… Но самое ужасное…
– Неужели про самолет? – Роуленд сокрушенно вздохнул. – Только не говори мне, что ты рассказал ему про самолет.
– Рассказал. Рассказал. Та женщина в самолете… Я рассказал ему всю эту историю. Дважды. Роуленд, я, наверное, сошел с ума! Я этого не перенесу!
– Ну ладно, ничего страшного, – постарался подбодрить его Роуленд. – А что насчет работы? Ты сказал ему…
– Работы? – с горечью воскликнул Колин. – О работе я не сказал ни слова, хотя и хотел. Почему-то я говорил в основном о чувствах. Боже, я готов сквозь землю провалиться! Теперь он меня ни за что не возьмет. До меня только сейчас дошло, что я ему наговорил. Я даже не смотрел на него – пялился на эти идиотские ингаляторы и изливал душу.
Мрачные предположения Колина не оправдались. Корт взял его на работу, но даже через несколько недель после второй встречи и бесчисленного множества телефонных звонков он еще не видел сценария, даже чернового, и не знал названия романа.
Как он выяснил, все остальные участники будущего фильма тоже находились в полном неведении. Корт ни минуты не сидел на месте. Он непрерывно приезжал, уезжал и встречался с людьми. Он вел переговоры со старейшиной британского театрального менеджмента, обспечил себе услуги легендарного, необыкновенно талантливого и до крайности самолюбивого художника, беседовал со специалистами по техническому обеспечению фильма. Агенты получали приглашения на завтраки, актеры строили планы, упоминалось даже имя Ника Хикса – и поток сплетен, слухов, предположений и догадок покатился по Лондону. Деятельность Томаса Корта привела к высвобождению гигантских запасов энергии, но как только в очередной его скоропалительный визит эта энергия выливалась в бурю всеобщего возбуждения и активности, он стремительно исчезал.
Он уезжал то на кинофестиваль в Берлин, то на переговоры по поводу проката в Лос-Анджелес, то на предварительный просмотр последнего фильма. Он мог провести два дня в Рейкьявике, три в Осло и полтора часа в Афинах. Иногда – как, например, сейчас – он скрывался на недавно купленном ранчо в северной Монтане, расположенном неподалеку от Национального парка Глэсьер и представлявшем собой десять тысяч акров скал и леса. Так говорил Колин, который, впрочем, там никогда не был.
Насколько мог судить Роуленд, отсутствие Томаса Корта ничего не меняло, поскольку, где бы тот ни находился – в лимузине, в воздухе или в своей цитадели, он всегда был досягаем. К тому же ежедневно, даже ежечасно от него и его многочисленных помощников, ассистентов и мальчиков на побегушках исходил поток писем, факсов и звонков. Томас Корт как в личном общении, так и на бумаге отличался сдержанностью, а из тех немногих слов, которыми он пользовался, любимым было слово «нет».
Как очень скоро обнаружил Колин, извлечь из него информацию было труднее, чем взять кровь у больного атеросклерозом: даже если и удается найти вену, кровь из нее все равно не идет. Из разговора со знаменитым актером Ником Хиксом он выяснил, что подобные затруднения испытывает не он один.
– Не спрашивай меня, – говорил Хикс, всем своим поведением демонстрируя безразличие. Но Колин, который знал Хикса чуть не с пеленок, помнил о его непомерном самолюбии. – Разумеется, он говорил с моим агентом, – продолжал Хикс. – Карты он держит так, что в них не заглянешь. До чего же мне надоело это вечное перетягивание каната! А тебе? Я сказал, хватит трепа, пусть он пришлет мне сценарий, и я его почитаю. А пока пусть встанет в очередь.
– Правильно, – одобрительно заметил Колин. – Тем более что все равно Корт нацелился на Ральфа, как мне говорили. – При этих словах Ник Хикс побледнел. – Так что, будь я на твоем месте, я тоже не стал бы суетиться понапрасну.
Колин продолжил свои изыскания и ото всех слышал одно и то же: все, кто был причастен к деятельности Корта – технические работники, агенты, менеджеры, – считали, что они в курсе происходящего, пока, подобно Колину, задним числом не анализировали ситуацию и не осознавали, что им все время давали столько информации, чтобы поддерживать интерес, и ни капли больше.
Только через месяц Колин наконец узнал, что фильм, который собирался ставить Корт, – киноверсия – вольное переложение, – подчеркивал Корт, – последнего романа наименее знаменитой из сестер Бронте «Незнакомка из Уайльдфелл-Холла». Колин не особенно хорошо знал английскую литературу, к тому же с подозрением относился к авторам женского пола и ухитрился не прочесть ни одного романа сестер Бронте. В другой ситуации он не преминул бы похвастаться этим как особым достижением, но при встрече с Томасом Кортом он стал врать и изворачиваться, удивляясь самому себе.
– Да, да, конечно! – восклицал он. – Захватывающе! Правда, я читал роман очень давно. Надо будет перечитать. А почему вы взяли именно этот роман, Томас?
Томас Корт окинул его долгим взглядом, неизменно повергавшим людей в смущение. У него были удивительные глаза, узкие, кошачьи, неуловимого зеленовато-желтого оттенка. Колин никогда не мог понять, что выражает взгляд Корта и почему он вызывает неизменно неприятное ощущение. Корт не проявлял признаков раздражения или нетерпения, и ничто в его взгляде не выдавало неприязни, недоверия и неодобрения, тем не менее Колин всегда ощущал какое-то беспокойство, словно марсианские глаза Корта обладали способностью просвечивать человека насквозь и видеть то, что творится в его голове – ложь, увертки, попытки преувеличить собственную значимость. Колину казалось, что от взгляда Корта не укрывалось ничего. Он неловко заерзал в кресле, – на этот раз их встреча происходила в Нью-Йорке, тоже в отеле.
Поняв, что и этому его вопросу суждено остаться без ответа, он набрался мужества и повторил вопрос. Корт вздохнул и отвел глаза.
– Меня прежде всего интересует героиня. Она не хозяйка, а арендатор. Вы меня понимаете?
Колин не понимал. Он надеялся, что все встанет на свои места, когда он наконец прочтет этот проклятый роман. Корт передал ему экземпляр книги и черновой сценарий. Колин с готовностью прочел и то, и другое, но озарение не пришло. Ему понравился сценарий, который значительно отходил от оригинала, но сам роман он нашел тяжеловесным и затянутым.
– Я буквально наизусть его выучил, – объяснял он Роуленду. – Господи! Я чуть не помер от скуки.
Переубедить Колина было невозможно, и Роуленд даже не стал тратить на это время. Вооружившись сценарием Корта и отбросив все мысли о самом романе, Колин принялся за работу. У него был огромный опыт, и сначала все шло как нельзя лучше. Прошло несколько месяцев, в течение которых Роуленд время от времени получал от друга полные оптимизма сообщения. Потом в них появились совсем иные интонации.
Сначала Корт был «чудом», и Колин отзывался о нем с благоговением. Он превозносил его любовь к деталям, стремление к совершенству и восхищался неистощимым потоком его идей. Потом оказалось, что Корт довольно переменчив. Через некоторое время прозвучали слова «семь пятниц на неделе», а потом – «непрошибаемое упрямство». Если в начале эпопеи Колин с неизменной теплотой произносил «Томас», то потом стал сухо и коротко именовать его «Корт». Дальше наступил период саркастического «злого гения», который в последнее время превратился просто в «негодяя». Эти изменения в терминологии напрямую отражали фазы состояния Колина – от первоначального энтузиазма и восхищения к неуверенности, затем раздражению и наконец отчаянию. Именно в этом состоянии и пребывал Колин в настоящее время.
Путь Колина к кризису Роуленд вначале наблюдал со стороны. Некоторое время это его скорее забавляло, потом по-настоящему встревожило. Он понимал причину драмы Колина, она в общем-то лежала на поверхности. Колин должен был подобрать для фильма сто двадцать три точки для натурных съемок и сделать все остальное – утвердить смету, договориться с техническим персоналом, разработать порядок съемок. Часть натурных съемок должна была происходить на открытом воздухе, часть в закрытом помещении, некоторые точки предназначались для нескольких сцен, другие появлялись в фильме лишь один раз на несколько секунд.
За прошедшие месяцы Колин, путешествуя вместе с Кортом, с одним из его ассистентов или в одиночку, выбрал практически всю натуру и утвердил с Кортом. Теперь Колин утверждал, что с самого начала процесс шел подозрительно гладко. Оставалась последняя, ключевая натура – сам Уайльдфелл-Холл. По мнению Колина, она нашел никак не меньше тринадцати Уайльдфелл-Холлов. Но Томасу Корту – раньше борцу за совершенство, а теперь зануде и педанту – не понравился ни один, и он уведомлял Колина о своем неудовольствии потоком язвительных писем, факсов и телефонных звонков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Двести и еще две. – Колин просительно продолжал: – Роуленд, мне до зарезу нужен твой совет.
– Три дня я только и занимаюсь тем, что даю тебе советы.
– Мне нужна консультация. Медицинская помощь. Что-нибудь вроде психоанализа.
– Вы все просто помешались на психоанализе.
– Роуленд, я не могу с ним связаться. Этот негодяй не отвечает на звонки. А факс у меня, наверное, сломан. Каждый раз, когда я набираю номер, он начинает пищать…
– Все, я пошел, – сказал Роуленд и захлопнул дверь.
Он пересек маленький запущенный сад, открыл неохотно поддавшуюся калитку, вдохнул свежий ночной воздух и стал подниматься по крутой тропинке.
Где-то далеко за холмами стояла церквушка в окружении нескольких домов – единственное поселение на много миль вокруг. Из деревушки доносился звон церковных колоколов, отбивавших полночь. Пауза после каждого удара казалась бесконечной. Конец дня. Конец месяца. Не ночь мертвых, а ночь памяти о мертвых, подумал Роуленд, прибавляя шагу, ночь, когда люди возносят молитвы за спасение умерших.
Но его мысли были поглощены живыми. Оставшись один, он сразу почувствовал прикосновение руки, услышал шепот. Поскольку рука и голос принадлежали женщине, которая была матерью его ребенка, а теперь женой другого человека, он постарался вытолкнуть ее из сознания. У него был отработанный прием, который рано или поздно оказывал нужное действие. Правда, здесь, в уединенном месте, это было труднее, чем в Лондоне, где работа и повседневная суета служили прекрасным отвлекающим фактором, но и здесь можно было добиться желаемого.
В отсутствие обычных лондонских хлопот – исследований, сроков, политических игр, постоянной погони за новостями – он обратился к проблемам Колина Лассела, которые как раз к этому времени выросли до размеров кризиса. Решением этих проблем и должен был заняться Роуленд Макгир. Колин, как он утверждал, страдал, а причиной страданий был его наниматель, тот самый «негодяй», не отвечавший на звонки, американский кинорежиссер Томас Корт.
Каким образом ему навязали роль Шерлока Холмса в этой драме, Роуленд и сам не вполне понимал. Метод Колина, как всегда, основывался на эмоциональном шантаже, истерии, неподдельном пафосе и подкупающем обаянии. Он миллиметр за миллиметром подталкивал Роуленда от роли зрителя к роли участника. Теперь Роуленду уже некуда было деваться. Роуленд любил Колина и хотел ему помочь. И вот теперь он мог обратить разум к этой задаче.
По мнению Колина, выйти из кризиса и справиться со всеми трудностями можно было только в том случае, если им вместе удастся понять сложный характер Томаса Корта.
– Если бы мы только могли его вычислить, Роуленд, – объявил Колин, – все мои проблемы были бы решены. Я не могу его разгадать. Он как какая-то проклятая анаграмма, я не могу с ней справиться без посторонней помощи.
И вот теперь Роуленд, который хорошо разбирался и в анаграммах, и в прочих словесных загадках, перебирал в уме все, что ему было известно об этом знаменитом человеке. И заниматься этим ему было интересно, потому что он восхищался Кортом как режиссером, хотя иногда его отталкивали вычурность и холодный расчет в его фильмах. Роуленду казалось, что фильмы Корта представляют собой серию кинематографических ловушек для зрителя, что они всегда были организованы с величайшей и умело замаскированной тщательностью. Некоторые критики, принадлежащие к старшему поколению, не видели эту маскировку. Более молодые критики – и Роуленд был согласен с ними – отмечали необыкновенно умелое использование кинематографической условности. Для Роуленда фильмы Корта обладали бесспорной логикой, каждый кадр отражал индивидуальное видение режиссера. Эти фильмы были созданы умелой и дисциплинированной рукой настоящего мастера.
Роуленд считал, что может найти ключ к характеру Корта именно в его фильмах. Что касается его жизни, то фактов явно не хватало – Корт редко давал интервью. Насколько помнил Роуленд, он был чехом по происхождению, вырос в бедности где-то на Среднем Западе и в какой-то момент американизировал свою фамилию. Теперь ему было за сорок. Для американского режиссера новой волны он пришел в кинематограф очень поздно.
Он не относился к числу голливудских вундеркиндов и изучал режиссуру уже будучи зрелым человеком, после службы в армии – в морском флоте, насколько было известно Роуленду. Ранние работы Корта не вызвали особого интереса, лишь после женитьбы на уже знаменитой к тому времени Наташе Лоуренс началась его настоящая карьера. После их третьего совместного фильма «Смертельный жар» Томас Корт стал знаменитостью номер один. Теперь Корт был в разводе. Некоторые утверждали, что развод стоил обоим многих страданий, другие – что они расстались друзьями. Как бы там ни было, Томас Корт и его бывшая жена работали вместе и, по словам Колина, собирались делать это и впредь. Если верить Колину, Томас Корт любил и потерял. В таком случае, мрачно подумал Роуленд, ситуация Томаса Корта мало чем отличается от его собственной.
В жизнь Колина Лассела Томас Корт вошел неожиданным телефонным звонком из Америки посреди ночи.
К тому времени «Смертельный жар» достиг вершины признания критиков и коммерческого успеха. Жанр фильма – триллер. Место действия – маленький городок в Америке. Звучали одобрительные отзывы и о новом фильме, который скоро должен был выйти на экраны.
Позвонив, Томас Корт сообщил Колину, что собирается снимать новый фильм в Англии и что это будет экранизация известного романа девятнадцатого века. В главной роли будет сниматься Наташа Лоуренс, а сценарий, как и сценарии всех остальных его фильмов, Корт напишет сам. Колин сначала был удивлен выбором Томаса, но потом понял, что Корт любил экспериментировать с различными жанрами. Если такой режиссер, как Скорсезе, мог сменить мафиозную тематику на классику, то почему бы Корту не позволить себе пойти тем же путем?
Колин, который крепко спал, когда раздался телефонный звонок, не сразу сообразил, что Корт предлагает ему заняться организацией натурных съемок. Осознав наконец это, он потянулся в темноте за сигаретами и зажигалкой и задал несколько вопросов. Когда? Он получил ответ. Студия, финансирование? На это ему тоже ответили. Бюджет? В ответ – поток внушительных цифр. К тому времени Колин уже зажег свет, выкурил две сигареты и сидел с блокнотом и карандашом. Он уже согласился через два дня встретиться с Кортом в Праге, и Корт уже собирался повесить трубку, когда до Колина дошло, что в пылу возбуждения он не задал самого главного вопроса.
Он спросил, какой роман собирается экранизировать Корт. К его удивлению, режиссер вдруг стал чрезвычайно уклончив. Название романа так и не прозвучало – ни по телефону, ни через два дня в Праге, когда они встретились в огромном, наглухо зашторенном, прокуренном вестибюле гостиницы. Встреча продолжалась ровно час, и все это время вопросы задавал невозмутимый и спокойный Корт, а заметно нервничавший Колин очень много говорил в ответ. Курить ему не было разрешено, потому что Корт страдал астмой, и действительно, он все время держал при себе несколько ингаляторов. К концу у Колина сложилось впечатление, что он вел себя вполне разумно и с честью завершил трудный разговор.
Только позже, прокрутив несколько раз в памяти все детали этой встречи, он понял, что не может с точностью вспомнить, что же определенного говорил Корт, в то время как сам он выдал слишком многое.
– Я говорил и говорил, – рассказывал он потом Роуленду. – Почти не переводя дыхания, и Бог его знает, почему. На меня что-то нашло. Он просто сидел, он даже вроде бы ни о чем меня не спрашивал, но я все время чувствовал себя как на исповеди. Даже хуже. Меня просто несло.
– Но о чем ты говорил?
– Даже не знаю. – Колин опустил голову на руки. – Мой отец, похороны брата, моя тетка-американка. Ты ее должен помнить. Тетя Эмили. Вы с ней несколько раз встречались.
– Господи, с чего это ты все ему выложил?!
– Не знаю… Но самое ужасное…
– Неужели про самолет? – Роуленд сокрушенно вздохнул. – Только не говори мне, что ты рассказал ему про самолет.
– Рассказал. Рассказал. Та женщина в самолете… Я рассказал ему всю эту историю. Дважды. Роуленд, я, наверное, сошел с ума! Я этого не перенесу!
– Ну ладно, ничего страшного, – постарался подбодрить его Роуленд. – А что насчет работы? Ты сказал ему…
– Работы? – с горечью воскликнул Колин. – О работе я не сказал ни слова, хотя и хотел. Почему-то я говорил в основном о чувствах. Боже, я готов сквозь землю провалиться! Теперь он меня ни за что не возьмет. До меня только сейчас дошло, что я ему наговорил. Я даже не смотрел на него – пялился на эти идиотские ингаляторы и изливал душу.
Мрачные предположения Колина не оправдались. Корт взял его на работу, но даже через несколько недель после второй встречи и бесчисленного множества телефонных звонков он еще не видел сценария, даже чернового, и не знал названия романа.
Как он выяснил, все остальные участники будущего фильма тоже находились в полном неведении. Корт ни минуты не сидел на месте. Он непрерывно приезжал, уезжал и встречался с людьми. Он вел переговоры со старейшиной британского театрального менеджмента, обспечил себе услуги легендарного, необыкновенно талантливого и до крайности самолюбивого художника, беседовал со специалистами по техническому обеспечению фильма. Агенты получали приглашения на завтраки, актеры строили планы, упоминалось даже имя Ника Хикса – и поток сплетен, слухов, предположений и догадок покатился по Лондону. Деятельность Томаса Корта привела к высвобождению гигантских запасов энергии, но как только в очередной его скоропалительный визит эта энергия выливалась в бурю всеобщего возбуждения и активности, он стремительно исчезал.
Он уезжал то на кинофестиваль в Берлин, то на переговоры по поводу проката в Лос-Анджелес, то на предварительный просмотр последнего фильма. Он мог провести два дня в Рейкьявике, три в Осло и полтора часа в Афинах. Иногда – как, например, сейчас – он скрывался на недавно купленном ранчо в северной Монтане, расположенном неподалеку от Национального парка Глэсьер и представлявшем собой десять тысяч акров скал и леса. Так говорил Колин, который, впрочем, там никогда не был.
Насколько мог судить Роуленд, отсутствие Томаса Корта ничего не меняло, поскольку, где бы тот ни находился – в лимузине, в воздухе или в своей цитадели, он всегда был досягаем. К тому же ежедневно, даже ежечасно от него и его многочисленных помощников, ассистентов и мальчиков на побегушках исходил поток писем, факсов и звонков. Томас Корт как в личном общении, так и на бумаге отличался сдержанностью, а из тех немногих слов, которыми он пользовался, любимым было слово «нет».
Как очень скоро обнаружил Колин, извлечь из него информацию было труднее, чем взять кровь у больного атеросклерозом: даже если и удается найти вену, кровь из нее все равно не идет. Из разговора со знаменитым актером Ником Хиксом он выяснил, что подобные затруднения испытывает не он один.
– Не спрашивай меня, – говорил Хикс, всем своим поведением демонстрируя безразличие. Но Колин, который знал Хикса чуть не с пеленок, помнил о его непомерном самолюбии. – Разумеется, он говорил с моим агентом, – продолжал Хикс. – Карты он держит так, что в них не заглянешь. До чего же мне надоело это вечное перетягивание каната! А тебе? Я сказал, хватит трепа, пусть он пришлет мне сценарий, и я его почитаю. А пока пусть встанет в очередь.
– Правильно, – одобрительно заметил Колин. – Тем более что все равно Корт нацелился на Ральфа, как мне говорили. – При этих словах Ник Хикс побледнел. – Так что, будь я на твоем месте, я тоже не стал бы суетиться понапрасну.
Колин продолжил свои изыскания и ото всех слышал одно и то же: все, кто был причастен к деятельности Корта – технические работники, агенты, менеджеры, – считали, что они в курсе происходящего, пока, подобно Колину, задним числом не анализировали ситуацию и не осознавали, что им все время давали столько информации, чтобы поддерживать интерес, и ни капли больше.
Только через месяц Колин наконец узнал, что фильм, который собирался ставить Корт, – киноверсия – вольное переложение, – подчеркивал Корт, – последнего романа наименее знаменитой из сестер Бронте «Незнакомка из Уайльдфелл-Холла». Колин не особенно хорошо знал английскую литературу, к тому же с подозрением относился к авторам женского пола и ухитрился не прочесть ни одного романа сестер Бронте. В другой ситуации он не преминул бы похвастаться этим как особым достижением, но при встрече с Томасом Кортом он стал врать и изворачиваться, удивляясь самому себе.
– Да, да, конечно! – восклицал он. – Захватывающе! Правда, я читал роман очень давно. Надо будет перечитать. А почему вы взяли именно этот роман, Томас?
Томас Корт окинул его долгим взглядом, неизменно повергавшим людей в смущение. У него были удивительные глаза, узкие, кошачьи, неуловимого зеленовато-желтого оттенка. Колин никогда не мог понять, что выражает взгляд Корта и почему он вызывает неизменно неприятное ощущение. Корт не проявлял признаков раздражения или нетерпения, и ничто в его взгляде не выдавало неприязни, недоверия и неодобрения, тем не менее Колин всегда ощущал какое-то беспокойство, словно марсианские глаза Корта обладали способностью просвечивать человека насквозь и видеть то, что творится в его голове – ложь, увертки, попытки преувеличить собственную значимость. Колину казалось, что от взгляда Корта не укрывалось ничего. Он неловко заерзал в кресле, – на этот раз их встреча происходила в Нью-Йорке, тоже в отеле.
Поняв, что и этому его вопросу суждено остаться без ответа, он набрался мужества и повторил вопрос. Корт вздохнул и отвел глаза.
– Меня прежде всего интересует героиня. Она не хозяйка, а арендатор. Вы меня понимаете?
Колин не понимал. Он надеялся, что все встанет на свои места, когда он наконец прочтет этот проклятый роман. Корт передал ему экземпляр книги и черновой сценарий. Колин с готовностью прочел и то, и другое, но озарение не пришло. Ему понравился сценарий, который значительно отходил от оригинала, но сам роман он нашел тяжеловесным и затянутым.
– Я буквально наизусть его выучил, – объяснял он Роуленду. – Господи! Я чуть не помер от скуки.
Переубедить Колина было невозможно, и Роуленд даже не стал тратить на это время. Вооружившись сценарием Корта и отбросив все мысли о самом романе, Колин принялся за работу. У него был огромный опыт, и сначала все шло как нельзя лучше. Прошло несколько месяцев, в течение которых Роуленд время от времени получал от друга полные оптимизма сообщения. Потом в них появились совсем иные интонации.
Сначала Корт был «чудом», и Колин отзывался о нем с благоговением. Он превозносил его любовь к деталям, стремление к совершенству и восхищался неистощимым потоком его идей. Потом оказалось, что Корт довольно переменчив. Через некоторое время прозвучали слова «семь пятниц на неделе», а потом – «непрошибаемое упрямство». Если в начале эпопеи Колин с неизменной теплотой произносил «Томас», то потом стал сухо и коротко именовать его «Корт». Дальше наступил период саркастического «злого гения», который в последнее время превратился просто в «негодяя». Эти изменения в терминологии напрямую отражали фазы состояния Колина – от первоначального энтузиазма и восхищения к неуверенности, затем раздражению и наконец отчаянию. Именно в этом состоянии и пребывал Колин в настоящее время.
Путь Колина к кризису Роуленд вначале наблюдал со стороны. Некоторое время это его скорее забавляло, потом по-настоящему встревожило. Он понимал причину драмы Колина, она в общем-то лежала на поверхности. Колин должен был подобрать для фильма сто двадцать три точки для натурных съемок и сделать все остальное – утвердить смету, договориться с техническим персоналом, разработать порядок съемок. Часть натурных съемок должна была происходить на открытом воздухе, часть в закрытом помещении, некоторые точки предназначались для нескольких сцен, другие появлялись в фильме лишь один раз на несколько секунд.
За прошедшие месяцы Колин, путешествуя вместе с Кортом, с одним из его ассистентов или в одиночку, выбрал практически всю натуру и утвердил с Кортом. Теперь Колин утверждал, что с самого начала процесс шел подозрительно гладко. Оставалась последняя, ключевая натура – сам Уайльдфелл-Холл. По мнению Колина, она нашел никак не меньше тринадцати Уайльдфелл-Холлов. Но Томасу Корту – раньше борцу за совершенство, а теперь зануде и педанту – не понравился ни один, и он уведомлял Колина о своем неудовольствии потоком язвительных писем, факсов и телефонных звонков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45