Теперь Мария тяжело дышала и стонала, и это напугало его еще больше. Один раз он уже слышал такие звуки. Это было давно, звуки доносились из комнаты матери, а когда он испуганный бросился к ней в спальню, то увидел в постели голых родителей. Голова матери была запрокинута, ее черные волосы струились вниз через край постели, как вода. Отец накрыл ее тело своим, он держал ее за запястья и двигался в такт с ее криками – вверх-вниз, вверх-вниз. Лицо отца было искажено напряжением и блестело от пота.
– Папа! – тихонько позвал Джонатан. – Папа! – голос мальчика дрожал от подступавших слез.
Дверь внезапно распахнулась. Когда Джонатан увидел, что Мария сделала с комнатой матери, он разрыдался. Обессиленный, он соскользнул по стене и скорчился, страшась поднять голову.
– Как раз вовремя, как раз вовремя, – сказала Мария, опустившись на корточки рядом с ним. Она рывком подняла ему голову. – А теперь, моя прелесть, мы хорошенько повеселимся. – И она показала ему нож.
– Наташа, что тебя беспокоит? У тебя нет времени? – сказал Томас Корт, заметив, что его жена посмотрела на часы.
– Нет, нет, – ответила она. – Я просто слушаю. Мне что-то послышалось, и я подумала, не вернулась ли Анжелика.
Такая возможность не обрадовала ее мужа. Он раздраженно пересек комнату и вышел в коридор. Наташа неподвижно сидела на диване, сложив руки на коленях. Было половина одиннадцатого. Анжелика не должна была вернуться раньше чем через полтора часа. Наташа знала, что разговора о Джозефе Кинге сегодня не избежать, именно поэтому ее нервы были напряжены до предела.
От малейшего звука она вздрагивала. Последние полчаса она безуспешно искала предлог, чтобы выйти из комнаты, подняться наверх и удостовериться, что с Джонатаном все в порядке. Хотя Наташа и не сомневалась, что в этом нет необходимости – Мария умела справляться с его кошмарами, ей хотелось самой удостовериться, что мальчик спокойно спит.
Она злилась на себя, что не может просто подняться и уйти, что она боится рассердить мужа. Она понимала, что до сих пор не смогла освободиться от его влияния. Но Наташа хорошо знала, что если Томаса рассердить, то он может затеять ссору, как это было накануне, а в гневе может попытаться овладеть ею. Вчера он был к этому очень близок, и его удержало только присутствие Анжелики. Сознание, что ее защитницы нет рядом, вселяло в Наташу еще больший страх. Если Томас будет целовать ее, прикоснется к ней, в ней может снова пробудиться желание. А последствия? Она разрешит ему вернуться, а вместе с ним в ее жизнь вернутся хаос и страх.
– Этот твой драгоценный дом полон крыс. Тебе это известно? – сказал он, вернувшись в комнату и снова хватаясь за кейс с бумагами. – Когда стоишь в холле, они скребутся со всех сторон. Что за этой стенкой? Отопительные трубы? Ты должна поговорить с управляющим.
– Томас, я не думаю, что это крысы, – тихо проговорила Наташа. – Там какие-то механизмы, обслуживающие лифт. Это помещение примыкает к шахте лифта. То, что ты слышал, это просто какие-то механические звуки. Но я, конечно, поговорю с Джанкарло.
– Хорошо. Тогда продолжим. Ты должна это знать. – Он вынул пачку бумаг. – Большую часть этого мне прислали из сыскного агентства. Если бы я обратился в полицию, пришлось бы ждать полгода. Как только у них появилась информация, дело пошло очень быстро. – Он сделал паузу. Наташа сидела на краешке белого дивана, напряженно подавшись вперед. – Наташа, я знал Джозефа Кинга, и ты его тоже знала. Хочешь посмотреть, каким он был, когда мы встретились в первый раз?
Он передал ей фотографию. Наташа молча изучала ее. На черно-белой фотографии она увидела группу людей, сидящих за столом. Обстановка говорила о том, что фотография была сделана на выездных съемках. Но она никого не узнавала.
– Третий слева, светлые волосы.
Наташа вздрогнула.
– Но, Томас, это женщина, – сказала она вдруг севшим голосом.
– Вот именно. Женщина. – Томас сел рядом с ней на диван. Наташа взглянула на его бледное расстроенное лицо и поняла, что он очень устал. Теперь она обратила внимание на его тяжелое, затрудненное дыхание. Она взяла его за руку.
– Тогда ее звали Тина Костелло, – продолжал он. – С тех пор она много раз меняла имя. Это съемочная группа «Солиста». Она занималась гримом. Ассистент ассистента ассистента. Поэтому говорить, что ты ее знала, – это преувеличение. Ты проходила мимо нее, может быть, несколько раз с ней здоровалась – не более того. Ей тогда было двадцать лет, и она училась в Университете кинематографии. Я взял ее по просьбе третьего помощника режиссера, он сказал, что она его кузина. Сегодня я наконец с ним поговорил, и оказалось, что никакая она ему не родственница. Я думаю, что он просто с ней спал, хотя он это отрицает. – Томас помолчал, глядя в сторону. – Через три месяца я ее уволил или кто-то уволил ее от моего имени. Гримеры жаловались: опоздания, общая некомпетентность. Я бы ни за что о ней не вспомнил, если бы вчера она не появилась у меня дома.
Наташа склонилась над фотографией. Сверху из квартиры Эмили Ланкастер доносились голоса, там двигали стулья.
– Томас, – проговорила Наташа, – это невозможно. По телефону говорила не женщина.
– Ты права, она не говорила, но она писала тексты этих разговоров. Говорил кто-то другой, кого она нанимала, и мне кажется, я знаю, кто это. – Он вздохнул. – У нее есть брат, с которым она, судя по всему, очень близка. Я имею в виду противоестественную близость. Согласно некоторым источникам, он ее любовник. Сейчас я расскажу тебе о брате. Слушай внимательно. У них обоих, как нетрудно догадаться, проблемы с психикой. Она нанималась на работу по всей Америке. Она работала и в той фотолаборатории в Калифорнии. В отличие от брата она имеет шансы получить работу. У него нет ни профессии, ни ремесла, и, как это ни странно, его действительно зовут Джозеф.
– В июле, через неделю после того, как мы с Джонатаном путешествовали по Глэсьер-парку, и почти сразу после того, как был убит австралийский турист, психическое состояние Джозефа ухудшилось. Его поместили в психиатрическую клинику здесь, в Нью-Йорке. В конце концов его выпустили – ровно две недели назад, в четверг двенадцатого ноября. Мою квартиру разгромили на следующий день – в пятницу, тринадцатого. В тот же день возобновились звонки. Разумеется, этот день – пятница тринадцатого – был выбран не случайно. Теперь нетрудно понять, почему мы получили пять месяцев передышки.
– Но писем тоже не было… – Она повернула к нему потрясенное лицо. – А здесь, здесь ничего не было целую неделю. Ты видел ее вчера? Ты говорил с ней? Ты ее узнал?
– Нет, конечно, нет. Теперь она выглядит иначе. В любом случае я бы ее не вспомнил.
– Она тебе сказала, что когда-то у тебя работала? – В глазах у нее появился ужас, а руки задрожали. – Томас, я не понимаю. Ни одна женщина не может вынашивать такой план! Столько лет. А сколько труда она в это вложила! Так может себя вести только одержимая. Она мстит тебе за то, что ты ее уволил? Неужели можно так ненавидеть и так мстить?!
– Кто знает? – Он отвел глаза. – Она действительно одержима моими фильмами. Она сумасшедшая. Ее мотивы меня не интересуют, я просто хочу, чтобы ее и ее братца нашли и посадили в тюрьму, в психушку, куда угодно, лишь бы они исчезли из моей жизни. Вот и все.
– Это невыносимо. – С внезапным отчаянием его жена встала так, чтобы видеть его лицо. – Ты лжешь, Томас. Почему ты лжешь? Я так хорошо тебя знаю. Я вижу, когда ты лжешь, – что-то происходит с твоими глазами, с твоим голосом.
– Наташа, давай оставим это. Сейчас это несущественно.
– Несущественно? Я так не думаю. Томас, лучше скажи мне правду. Дело в ком-то из них? Это девушка или ее брат? Могло быть и то, и другое, мы оба это знаем.
– Девушка.
– Ты с ней спал? Когда мы снимали этот фильм, да? Но ведь тогда только родился Джонатан, он был младенцем. Ты был тогда так счастлив, так нежен со мной! Я думала…
– Да, тогда. И вчера у меня в квартире тоже. Только слово «спал» в данном случае не подходит. Наташа…
– Господи, я все еще ревную! – Она отвернулась, закрыла лицо руками. – Я все еще не могу этого выносить, даже сейчас. У тебя в квартире? Какая-то женщина, неизвестно откуда появившаяся? Женщина, которую ты даже не знаешь?
– Наташа, весь смысл в том, чтобы не знать их ни до, ни после. – Он вздохнул, встал и неловко обнял ее за плечи. – Наташа, перестань. Мы проходили это тысячу раз. Она не имеет значения. Они все не имеют никакого значения. Они нужны мне на пять минут, от силы на десять, а потом все кончается.
– Кончается? Но не для нее. Томас, пойми, из-за этого мы пять лет мучаем друг друга. Из-за этого мы рискуем сыном.
– Теперь я это знаю. Но как я мог это предвидеть? Я всегда любил тебя, и я буду любить тебя всю свою жизнь. Ты все, чего я хочу, и всегда была…
– Нет! – Глаза ее были полны слез, бледное лицо выражало отчаяние. – Я верила тебе, когда ты все это говорил, но больше не верю. Ты хочешь меня и хочешь кого-то еще. Так было всегда.
– Да, я могу желать другую женщину – непродолжительное время. И в этом отношении я не уникален, – начиная раздражаться, зло бросил он.
Последовало напряженное молчание, потом, словно спасаясь от его пристального взгляда, Наташа отошла.
– Я не хочу ничего этого слышать, – сказала она. – Я хочу видеть ее фотографию, хочу знать, как она выглядит сейчас. Мне интересно, что именно понадобилось тебе вчера, когда ты так меня любишь и я – это все, чего ты желаешь.
Она бросилась к столу, схватила ворох бумаг, которые разлетелись во все стороны.
– Покажи мне, Томас. Я знаю, какой ты педант, знаю, что должны быть еще фотографии. Ты не удовлетворился бы одной, притом шестилетней давности.
– Ты права. Вот фотография, сделанная, когда она меняла водительские права. Это было два месяца назад. Ее нашло агентство. Она вот в этой пачке. Посмотри, если это так тебе нужно. Фотография тебе ничего не скажет.
Она схватила пачку, на которую он указал, отшвырнув лежавшие сверху бумаги. Найдя наконец фотографию, Наташа изменилась в лице.
– Это шутка? – она уставилась на мужа широко раскрытыми глазами. – Я спрашиваю тебя, это шутка?
– Наташа, я не понимаю тебя, и, поверь, мне не до шуток! – Но я знаю эту женщину. Томас! Ты однажды тоже видел ее у меня в «Карлейле».
– Никогда я ее не видел. О чем ты говоришь?
– Очки. Тогда на ней были очки. Это Мария, она приходила делать мне массаж перед спектаклем. Иногда раз в неделю, иногда два.
Под левой грудью, подумал Корт.
– О Боже милосердный, она наверху, – вдруг с ужасом прошептала Наташа. – Она сейчас наверху с Джонатаном. – Он увидел, что ее лицо исказилось диким страхом, она метнулась из комнаты. Корт последовал за ней. Он пробежал только половину коридора, когда боль тисками сжала его грудь. Он прислонился к стене, нашаривая в кармане ингалятор. Когда боль прошла, он стал открывать двери, звать жену. Он оказался в кухне, где гудела вытяжка, потом в прачечной, где из крана капала вода в белую раковину. Он открыл еще одну дверь, и на него посыпались швабры. Наконец он увидел нужную дверь – маленькую, заклеенную обоями и почти невидимую на фоне стены.
Он рванул на себя дверцу и побежал вверх по лестнице. На полпути он услышал крик жены.
– Они ее заперли, – говорила Фробишер. История с привидениями, известная всем присутствующим, кроме Роуленда и Ника Хикса, благополучно подходила к концу. В центре стола красовалось блюдо с булочками, обсыпанными сахарной пудрой и издающими аппетитный аромат.
– Вот почему она все еще ходит! – вставила Эмили. – Заключение! Она не могла вынести заключения. И сейчас не может. – Она поежилась. – Эта женщина жаждет крови.
– Эм, пожалуйста, не мешай мне. Историю рассказываю я и буду рассказывать ее по-своему. Можно продолжать?
Все сидящие за столом, кроме Линдсей, так или иначе выразили согласие.
– Так вот, Конрады посадили сестру под замок – для ее же собственной безопасности, как они утверждали. Ее держали в комнате, которая находится прямо под этой. – Она посмотрела вниз. – Та, нижняя квартира – двухэтажная – единственная во всем здании. Ее комната была на втором, потайном этаже, и никто не мог услышать ее криков. Братья Конрад всем говорили, что Анна уехала в Европу, и все ее друзья в это поверили. – Она сделала выразительную паузу. – Хотя слухи, конечно, ходили, правда, Эмили?
– Конечно. Люди болтали всякое. Братья Конрад были богатыми – и странными. О них всегда судачили.
– Но вот как получилось, – продолжала Фробишер, понизив голос. – Все их старания пошли прахом. Каждую ночь один из братьев оставался с ней, они делали это по очереди. И в один прекрасный день кто-то из них…
– Я слыхала, – сказала одна из дам почтенного возраста, – что братья поссорились, и один из них нарочно выпустил сестру.
– Возможно. При тех обстоятельствах очень даже возможно. – Эмили обвела взглядом стол. – Они все были так близки между собой.
– Как бы там ни было, – упорно продолжала свой рассказ Фробишер, – была совершена роковая ошибка. Дверь оставили незапертой. Она выбежала в большую гостиную в белом муслиновом платье…
– В голубом, Фробби. Я всегда слышала, что в голубом.
– В белом, Эм. В белом платье – на самом деле это было что-то вроде ночной рубашки – и с распущенными черными волосами. Это была очень красивая молодая женщина. Было летнее утро. Стояла жара, и окна были открыты. Братья пытались ее утихомирить, во всяком случае, так они потом говорили. Но она вырвалась, издала прощальный крик и выпрыгнула в окно. Или… – Фробишер многозначительно умолкла и обвела всю компанию мрачным взглядом. – Или ее столкнули. Но кто? Старший из братьев? Младший? Оба? Увы, история об этом умалчивает. И, разумеется, потом дело замяли. Хотя поговаривают…
– Она носила ребенка? – тихо проворковала вторая дама.
– Шесть месяцев, – быстро вставила Эмили. – Шесть месяцев, дорогие мои. И ее череп раскололся как орех как раз напротив главного входа.
Линдсей издала невнятный звук.
– Бедный малютка, – сказала третья дама, внимательно взглянув на Линдсей. – Как это ужасно! Скажи, Эмили, она была совсем безумной? Как ты думаешь?
– «Белым саваном укрыли, гроб усыпали цветами…» – вместо ответа пропела Эмили. – А почему она сошла с ума? Никто не знает, потому что братья, естественно, ничего никому не рассказывали.
Наступила тишина. Одна свеча потухла. Линдсей почувствовала, как Колин гладит ее руку под столом. Роуленд мрачно смотрел куда-то вдаль. Ник Хикс, который, как ни странно, тоже молчал, передал кому-то блюдо с булочками и, подумав, взял одну себе.
– «И усыпана цветами», – произнес он, ухватившись за цитату Эмили и бросив на нее чарующий взгляд, призванный выразить признательность. – Так кто был таинственным любовником? Один из братьев? Или об этом история тоже умалчивает?
– Умалчивает, – сухо ответила Эмили.
Ник Хикс никогда не замечал, что его пытаются осадить. Он решил развить тему.
– Но что потом стало с братьями-кровосмесителями? Могу поспорить, они плохо кончили.
– Вы правы.
– Захватывающе. – Хикс набрал в грудь побольше воздуха. – Знаете, Эмили, это напоминает мне первую постановку «Гамлета», в которой я играл. В Стратфорде – сто лет назад, разумеется. Дни моей юности. Я только что кончил театральную школу и играл Озрика. Сэр Питер режиссировал, в заглавной роли бесподобный Хэл, Гвен – Офелия. Представьте, она сделала ее беременной! Большой круглый живот в сцене безумия! Публика замерла. Такой скандал! Письма в «Таймс», профессора-литературоведы бряцают оружием, молодежь в восторге… Нечего и говорить, что народ к нам валом валил. Шесть лет спустя, когда я уже играл Гамлета с Гвен – Гертрудой – это было великолепно – я сказал ей…
– Выпустите меня отсюда, – пробурчал Колин так, что его слышала одна Линдсей. – Господи, выпустите меня сию секунду. Я больше не могу.
Потом, будто вдруг о чем-то вспомнив, он успокоился и уставился на Хикса с выражением глубочайшего внимания и интереса. Его рука скользнула под юбку Линдсей. Она медленно продвигалась вверх, пока не достигла края чулка и нежной, шелковистой кожи над ним. Он удовлетворенно вздохнул. Линдсей, душа которой весь вечер металась между надеждой и отчаянием, заметила устремленный на нее пристальный и задумчивый взгляд Роуленда. Она быстро погладила руку, а потом ущипнула ее.
– Я дал своей дочери шекспировское имя, – раздался тихий и меланхоличный голос Генри Фокса, сидевшего слева от Линдсей. – Марина. Я назвал ее Марина. Такое прекрасное имя, не правда ли?
– Красивое, – мягко проговорила Линдсей, чувствуя, что ее сердце переполняется жалостью. Перед обедом Генри Фокс показал ей фотографию дочери и сказал, что хотя она умерла десять лет назад, он всегда думает о ней. Он повернулся к ней.
– Это из «Перикла», моя дорогая. Эту пьесу очень редко исполняют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Папа! – тихонько позвал Джонатан. – Папа! – голос мальчика дрожал от подступавших слез.
Дверь внезапно распахнулась. Когда Джонатан увидел, что Мария сделала с комнатой матери, он разрыдался. Обессиленный, он соскользнул по стене и скорчился, страшась поднять голову.
– Как раз вовремя, как раз вовремя, – сказала Мария, опустившись на корточки рядом с ним. Она рывком подняла ему голову. – А теперь, моя прелесть, мы хорошенько повеселимся. – И она показала ему нож.
– Наташа, что тебя беспокоит? У тебя нет времени? – сказал Томас Корт, заметив, что его жена посмотрела на часы.
– Нет, нет, – ответила она. – Я просто слушаю. Мне что-то послышалось, и я подумала, не вернулась ли Анжелика.
Такая возможность не обрадовала ее мужа. Он раздраженно пересек комнату и вышел в коридор. Наташа неподвижно сидела на диване, сложив руки на коленях. Было половина одиннадцатого. Анжелика не должна была вернуться раньше чем через полтора часа. Наташа знала, что разговора о Джозефе Кинге сегодня не избежать, именно поэтому ее нервы были напряжены до предела.
От малейшего звука она вздрагивала. Последние полчаса она безуспешно искала предлог, чтобы выйти из комнаты, подняться наверх и удостовериться, что с Джонатаном все в порядке. Хотя Наташа и не сомневалась, что в этом нет необходимости – Мария умела справляться с его кошмарами, ей хотелось самой удостовериться, что мальчик спокойно спит.
Она злилась на себя, что не может просто подняться и уйти, что она боится рассердить мужа. Она понимала, что до сих пор не смогла освободиться от его влияния. Но Наташа хорошо знала, что если Томаса рассердить, то он может затеять ссору, как это было накануне, а в гневе может попытаться овладеть ею. Вчера он был к этому очень близок, и его удержало только присутствие Анжелики. Сознание, что ее защитницы нет рядом, вселяло в Наташу еще больший страх. Если Томас будет целовать ее, прикоснется к ней, в ней может снова пробудиться желание. А последствия? Она разрешит ему вернуться, а вместе с ним в ее жизнь вернутся хаос и страх.
– Этот твой драгоценный дом полон крыс. Тебе это известно? – сказал он, вернувшись в комнату и снова хватаясь за кейс с бумагами. – Когда стоишь в холле, они скребутся со всех сторон. Что за этой стенкой? Отопительные трубы? Ты должна поговорить с управляющим.
– Томас, я не думаю, что это крысы, – тихо проговорила Наташа. – Там какие-то механизмы, обслуживающие лифт. Это помещение примыкает к шахте лифта. То, что ты слышал, это просто какие-то механические звуки. Но я, конечно, поговорю с Джанкарло.
– Хорошо. Тогда продолжим. Ты должна это знать. – Он вынул пачку бумаг. – Большую часть этого мне прислали из сыскного агентства. Если бы я обратился в полицию, пришлось бы ждать полгода. Как только у них появилась информация, дело пошло очень быстро. – Он сделал паузу. Наташа сидела на краешке белого дивана, напряженно подавшись вперед. – Наташа, я знал Джозефа Кинга, и ты его тоже знала. Хочешь посмотреть, каким он был, когда мы встретились в первый раз?
Он передал ей фотографию. Наташа молча изучала ее. На черно-белой фотографии она увидела группу людей, сидящих за столом. Обстановка говорила о том, что фотография была сделана на выездных съемках. Но она никого не узнавала.
– Третий слева, светлые волосы.
Наташа вздрогнула.
– Но, Томас, это женщина, – сказала она вдруг севшим голосом.
– Вот именно. Женщина. – Томас сел рядом с ней на диван. Наташа взглянула на его бледное расстроенное лицо и поняла, что он очень устал. Теперь она обратила внимание на его тяжелое, затрудненное дыхание. Она взяла его за руку.
– Тогда ее звали Тина Костелло, – продолжал он. – С тех пор она много раз меняла имя. Это съемочная группа «Солиста». Она занималась гримом. Ассистент ассистента ассистента. Поэтому говорить, что ты ее знала, – это преувеличение. Ты проходила мимо нее, может быть, несколько раз с ней здоровалась – не более того. Ей тогда было двадцать лет, и она училась в Университете кинематографии. Я взял ее по просьбе третьего помощника режиссера, он сказал, что она его кузина. Сегодня я наконец с ним поговорил, и оказалось, что никакая она ему не родственница. Я думаю, что он просто с ней спал, хотя он это отрицает. – Томас помолчал, глядя в сторону. – Через три месяца я ее уволил или кто-то уволил ее от моего имени. Гримеры жаловались: опоздания, общая некомпетентность. Я бы ни за что о ней не вспомнил, если бы вчера она не появилась у меня дома.
Наташа склонилась над фотографией. Сверху из квартиры Эмили Ланкастер доносились голоса, там двигали стулья.
– Томас, – проговорила Наташа, – это невозможно. По телефону говорила не женщина.
– Ты права, она не говорила, но она писала тексты этих разговоров. Говорил кто-то другой, кого она нанимала, и мне кажется, я знаю, кто это. – Он вздохнул. – У нее есть брат, с которым она, судя по всему, очень близка. Я имею в виду противоестественную близость. Согласно некоторым источникам, он ее любовник. Сейчас я расскажу тебе о брате. Слушай внимательно. У них обоих, как нетрудно догадаться, проблемы с психикой. Она нанималась на работу по всей Америке. Она работала и в той фотолаборатории в Калифорнии. В отличие от брата она имеет шансы получить работу. У него нет ни профессии, ни ремесла, и, как это ни странно, его действительно зовут Джозеф.
– В июле, через неделю после того, как мы с Джонатаном путешествовали по Глэсьер-парку, и почти сразу после того, как был убит австралийский турист, психическое состояние Джозефа ухудшилось. Его поместили в психиатрическую клинику здесь, в Нью-Йорке. В конце концов его выпустили – ровно две недели назад, в четверг двенадцатого ноября. Мою квартиру разгромили на следующий день – в пятницу, тринадцатого. В тот же день возобновились звонки. Разумеется, этот день – пятница тринадцатого – был выбран не случайно. Теперь нетрудно понять, почему мы получили пять месяцев передышки.
– Но писем тоже не было… – Она повернула к нему потрясенное лицо. – А здесь, здесь ничего не было целую неделю. Ты видел ее вчера? Ты говорил с ней? Ты ее узнал?
– Нет, конечно, нет. Теперь она выглядит иначе. В любом случае я бы ее не вспомнил.
– Она тебе сказала, что когда-то у тебя работала? – В глазах у нее появился ужас, а руки задрожали. – Томас, я не понимаю. Ни одна женщина не может вынашивать такой план! Столько лет. А сколько труда она в это вложила! Так может себя вести только одержимая. Она мстит тебе за то, что ты ее уволил? Неужели можно так ненавидеть и так мстить?!
– Кто знает? – Он отвел глаза. – Она действительно одержима моими фильмами. Она сумасшедшая. Ее мотивы меня не интересуют, я просто хочу, чтобы ее и ее братца нашли и посадили в тюрьму, в психушку, куда угодно, лишь бы они исчезли из моей жизни. Вот и все.
– Это невыносимо. – С внезапным отчаянием его жена встала так, чтобы видеть его лицо. – Ты лжешь, Томас. Почему ты лжешь? Я так хорошо тебя знаю. Я вижу, когда ты лжешь, – что-то происходит с твоими глазами, с твоим голосом.
– Наташа, давай оставим это. Сейчас это несущественно.
– Несущественно? Я так не думаю. Томас, лучше скажи мне правду. Дело в ком-то из них? Это девушка или ее брат? Могло быть и то, и другое, мы оба это знаем.
– Девушка.
– Ты с ней спал? Когда мы снимали этот фильм, да? Но ведь тогда только родился Джонатан, он был младенцем. Ты был тогда так счастлив, так нежен со мной! Я думала…
– Да, тогда. И вчера у меня в квартире тоже. Только слово «спал» в данном случае не подходит. Наташа…
– Господи, я все еще ревную! – Она отвернулась, закрыла лицо руками. – Я все еще не могу этого выносить, даже сейчас. У тебя в квартире? Какая-то женщина, неизвестно откуда появившаяся? Женщина, которую ты даже не знаешь?
– Наташа, весь смысл в том, чтобы не знать их ни до, ни после. – Он вздохнул, встал и неловко обнял ее за плечи. – Наташа, перестань. Мы проходили это тысячу раз. Она не имеет значения. Они все не имеют никакого значения. Они нужны мне на пять минут, от силы на десять, а потом все кончается.
– Кончается? Но не для нее. Томас, пойми, из-за этого мы пять лет мучаем друг друга. Из-за этого мы рискуем сыном.
– Теперь я это знаю. Но как я мог это предвидеть? Я всегда любил тебя, и я буду любить тебя всю свою жизнь. Ты все, чего я хочу, и всегда была…
– Нет! – Глаза ее были полны слез, бледное лицо выражало отчаяние. – Я верила тебе, когда ты все это говорил, но больше не верю. Ты хочешь меня и хочешь кого-то еще. Так было всегда.
– Да, я могу желать другую женщину – непродолжительное время. И в этом отношении я не уникален, – начиная раздражаться, зло бросил он.
Последовало напряженное молчание, потом, словно спасаясь от его пристального взгляда, Наташа отошла.
– Я не хочу ничего этого слышать, – сказала она. – Я хочу видеть ее фотографию, хочу знать, как она выглядит сейчас. Мне интересно, что именно понадобилось тебе вчера, когда ты так меня любишь и я – это все, чего ты желаешь.
Она бросилась к столу, схватила ворох бумаг, которые разлетелись во все стороны.
– Покажи мне, Томас. Я знаю, какой ты педант, знаю, что должны быть еще фотографии. Ты не удовлетворился бы одной, притом шестилетней давности.
– Ты права. Вот фотография, сделанная, когда она меняла водительские права. Это было два месяца назад. Ее нашло агентство. Она вот в этой пачке. Посмотри, если это так тебе нужно. Фотография тебе ничего не скажет.
Она схватила пачку, на которую он указал, отшвырнув лежавшие сверху бумаги. Найдя наконец фотографию, Наташа изменилась в лице.
– Это шутка? – она уставилась на мужа широко раскрытыми глазами. – Я спрашиваю тебя, это шутка?
– Наташа, я не понимаю тебя, и, поверь, мне не до шуток! – Но я знаю эту женщину. Томас! Ты однажды тоже видел ее у меня в «Карлейле».
– Никогда я ее не видел. О чем ты говоришь?
– Очки. Тогда на ней были очки. Это Мария, она приходила делать мне массаж перед спектаклем. Иногда раз в неделю, иногда два.
Под левой грудью, подумал Корт.
– О Боже милосердный, она наверху, – вдруг с ужасом прошептала Наташа. – Она сейчас наверху с Джонатаном. – Он увидел, что ее лицо исказилось диким страхом, она метнулась из комнаты. Корт последовал за ней. Он пробежал только половину коридора, когда боль тисками сжала его грудь. Он прислонился к стене, нашаривая в кармане ингалятор. Когда боль прошла, он стал открывать двери, звать жену. Он оказался в кухне, где гудела вытяжка, потом в прачечной, где из крана капала вода в белую раковину. Он открыл еще одну дверь, и на него посыпались швабры. Наконец он увидел нужную дверь – маленькую, заклеенную обоями и почти невидимую на фоне стены.
Он рванул на себя дверцу и побежал вверх по лестнице. На полпути он услышал крик жены.
– Они ее заперли, – говорила Фробишер. История с привидениями, известная всем присутствующим, кроме Роуленда и Ника Хикса, благополучно подходила к концу. В центре стола красовалось блюдо с булочками, обсыпанными сахарной пудрой и издающими аппетитный аромат.
– Вот почему она все еще ходит! – вставила Эмили. – Заключение! Она не могла вынести заключения. И сейчас не может. – Она поежилась. – Эта женщина жаждет крови.
– Эм, пожалуйста, не мешай мне. Историю рассказываю я и буду рассказывать ее по-своему. Можно продолжать?
Все сидящие за столом, кроме Линдсей, так или иначе выразили согласие.
– Так вот, Конрады посадили сестру под замок – для ее же собственной безопасности, как они утверждали. Ее держали в комнате, которая находится прямо под этой. – Она посмотрела вниз. – Та, нижняя квартира – двухэтажная – единственная во всем здании. Ее комната была на втором, потайном этаже, и никто не мог услышать ее криков. Братья Конрад всем говорили, что Анна уехала в Европу, и все ее друзья в это поверили. – Она сделала выразительную паузу. – Хотя слухи, конечно, ходили, правда, Эмили?
– Конечно. Люди болтали всякое. Братья Конрад были богатыми – и странными. О них всегда судачили.
– Но вот как получилось, – продолжала Фробишер, понизив голос. – Все их старания пошли прахом. Каждую ночь один из братьев оставался с ней, они делали это по очереди. И в один прекрасный день кто-то из них…
– Я слыхала, – сказала одна из дам почтенного возраста, – что братья поссорились, и один из них нарочно выпустил сестру.
– Возможно. При тех обстоятельствах очень даже возможно. – Эмили обвела взглядом стол. – Они все были так близки между собой.
– Как бы там ни было, – упорно продолжала свой рассказ Фробишер, – была совершена роковая ошибка. Дверь оставили незапертой. Она выбежала в большую гостиную в белом муслиновом платье…
– В голубом, Фробби. Я всегда слышала, что в голубом.
– В белом, Эм. В белом платье – на самом деле это было что-то вроде ночной рубашки – и с распущенными черными волосами. Это была очень красивая молодая женщина. Было летнее утро. Стояла жара, и окна были открыты. Братья пытались ее утихомирить, во всяком случае, так они потом говорили. Но она вырвалась, издала прощальный крик и выпрыгнула в окно. Или… – Фробишер многозначительно умолкла и обвела всю компанию мрачным взглядом. – Или ее столкнули. Но кто? Старший из братьев? Младший? Оба? Увы, история об этом умалчивает. И, разумеется, потом дело замяли. Хотя поговаривают…
– Она носила ребенка? – тихо проворковала вторая дама.
– Шесть месяцев, – быстро вставила Эмили. – Шесть месяцев, дорогие мои. И ее череп раскололся как орех как раз напротив главного входа.
Линдсей издала невнятный звук.
– Бедный малютка, – сказала третья дама, внимательно взглянув на Линдсей. – Как это ужасно! Скажи, Эмили, она была совсем безумной? Как ты думаешь?
– «Белым саваном укрыли, гроб усыпали цветами…» – вместо ответа пропела Эмили. – А почему она сошла с ума? Никто не знает, потому что братья, естественно, ничего никому не рассказывали.
Наступила тишина. Одна свеча потухла. Линдсей почувствовала, как Колин гладит ее руку под столом. Роуленд мрачно смотрел куда-то вдаль. Ник Хикс, который, как ни странно, тоже молчал, передал кому-то блюдо с булочками и, подумав, взял одну себе.
– «И усыпана цветами», – произнес он, ухватившись за цитату Эмили и бросив на нее чарующий взгляд, призванный выразить признательность. – Так кто был таинственным любовником? Один из братьев? Или об этом история тоже умалчивает?
– Умалчивает, – сухо ответила Эмили.
Ник Хикс никогда не замечал, что его пытаются осадить. Он решил развить тему.
– Но что потом стало с братьями-кровосмесителями? Могу поспорить, они плохо кончили.
– Вы правы.
– Захватывающе. – Хикс набрал в грудь побольше воздуха. – Знаете, Эмили, это напоминает мне первую постановку «Гамлета», в которой я играл. В Стратфорде – сто лет назад, разумеется. Дни моей юности. Я только что кончил театральную школу и играл Озрика. Сэр Питер режиссировал, в заглавной роли бесподобный Хэл, Гвен – Офелия. Представьте, она сделала ее беременной! Большой круглый живот в сцене безумия! Публика замерла. Такой скандал! Письма в «Таймс», профессора-литературоведы бряцают оружием, молодежь в восторге… Нечего и говорить, что народ к нам валом валил. Шесть лет спустя, когда я уже играл Гамлета с Гвен – Гертрудой – это было великолепно – я сказал ей…
– Выпустите меня отсюда, – пробурчал Колин так, что его слышала одна Линдсей. – Господи, выпустите меня сию секунду. Я больше не могу.
Потом, будто вдруг о чем-то вспомнив, он успокоился и уставился на Хикса с выражением глубочайшего внимания и интереса. Его рука скользнула под юбку Линдсей. Она медленно продвигалась вверх, пока не достигла края чулка и нежной, шелковистой кожи над ним. Он удовлетворенно вздохнул. Линдсей, душа которой весь вечер металась между надеждой и отчаянием, заметила устремленный на нее пристальный и задумчивый взгляд Роуленда. Она быстро погладила руку, а потом ущипнула ее.
– Я дал своей дочери шекспировское имя, – раздался тихий и меланхоличный голос Генри Фокса, сидевшего слева от Линдсей. – Марина. Я назвал ее Марина. Такое прекрасное имя, не правда ли?
– Красивое, – мягко проговорила Линдсей, чувствуя, что ее сердце переполняется жалостью. Перед обедом Генри Фокс показал ей фотографию дочери и сказал, что хотя она умерла десять лет назад, он всегда думает о ней. Он повернулся к ней.
– Это из «Перикла», моя дорогая. Эту пьесу очень редко исполняют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45