А может, она считала, что несчастный случай был подстроен им самим. Своего рода форма самоубийства. Что вполне возможно. Так что косвенно она все равно сказала правду. Ребекка так частенько поступает – или мне кажется, что она прибегает к такому приему.
– Это один вариант. Другой – проще. Она лжет.
Его слова ошеломили меня. И рассердили. Мне запомнились слова Ребекки: «Надо расплачиваться за свои долги».
– Ты сам не веришь в это обвинение, – резко ответила я. – На каком еще обмане ты ее поймал? Получается, что и отец, и конь стали ее жертвами? Такое впечатление, что ты пытаешься встать на чью-то сторону.
– А ты нет? – так же резко спросил он.
Рано или поздно люди принимают чью-то сторону. Я не один раз следила за бракоразводными процессами, которые проходили в Керрите. Либо черное, либо белое; одни считали виноватым только мужа, другие винили исключительно жену.
– Нет, я не пытаюсь встать на чью-то сторону и вынести суждение, – повторила я. – Я просто пытаюсь услышать Ребекку.
– Разве не тем же самым занимаюсь и я?
– В данный момент нет. В тебе заговорило предубеждение.
– Да, видимо, я позволил прошлому вторгнуться в настоящее, – как всегда сдержанно говорил Том. – Моя приемная мать, Мэй Галбрайт, сделала все, чтобы держать меня подальше от Ребекки, – только теперь я осознал почему. Одна встреча, и все. Я долго ломал над этим голову. Мэй не относилась к числу собственниц или ревнивиц. И я предполагал, что она удерживала меня от общения с Ребеккой, чтобы сохранить все в тайне, но сейчас думаю иначе: может быть, она старалась держать меня подальше от Ребекки, чтобы уберечь?
– От чего?
– Многие мужчины, оказавшиеся рядом с Ребеккой, заканчивали свою жизнь трагическим образом, – ответил он. – Тот парень в Бретани утонул или его утопили? Максим. Ее отец. Конюх двадцати одного года от роду. Даже братья моей приемной матери – помнишь, Ребекка упомянула, что у Мэй было три брата? Все они умерли молодыми. Один в Первую мировую войну, второй сорвался со скалы. Третий покончил с собой незадолго до того, как Мэй усыновила меня. Иными словами, вскоре после того, как Ребекка вышла замуж. Не хочу сказать, что у нее был «дурной глаз», но это была какая-то роковая женщина, и она, несомненно, многим желала смерти…
– Нельзя обвинять Ребекку в том, что паренек погиб в Первую мировую войну – тогда погибли миллионы, – тут же бросилась я защищать Ребекку. – Даже представить себе не могла, что подобная мысль придет тебе в голову.
– И мне тоже, – ответил Том, и тень улыбки промелькнула у него на губах. Он поднялся. – Но давай больше не будем говорить на эту тему, Элли. Я решил – хватит гадать. Мне надо поехать в Бретань. Есть еще сотни вопросов, на которые здесь нельзя найти ответа. Сегодня я исписал два листа вопросами. Например, можно ли считать Джека Девлина отцом Ребекки? Почему он оставил ее мать? Узнал ли что-нибудь Максим о родителях Ребекки? Учитывая, какой смертью умер Лайонел…
Я не дала ему закончить перечисление:
– Девлин – отец Ребекки, в этом нет сомнения. И мне кажется, что он узнал, что Лайонел был любовником Изольды – ему могли попасться на глаза его письма. Тогда он решил, что ребенок, которого ждет Изольда, может быть не его, и уехал…
– Один вариант прочтения, но есть и другие. – Том пристально посмотрел на меня, помедлил, словно размышлял над тем, стоит ли продолжать этот разговор, а затем его тон изменился. – Прости, – уступил он. – Конечно, во мне заговорило предубеждение. Вернемся в церковь?
Я видела, что ему не хочется больше говорить на эту тему, – очень мудрое решение. Мы уже были на грани ссоры, и мне не хотелось портить последний вечер, проведенный вместе. Мне не хотелось, чтобы Ребекка встала между нами в тот момент, когда осталось так мало времени до расставания.
Том протянул руку и помог мне подняться. Похоже, его тоже огорчило, что между нами проскочила тень непонимания. Именно в этот момент его тон изменился, или мне так сейчас кажется, когда я оглядываюсь назад.
По дороге к церкви мы обогнули могильные холмики. Стояла необыкновенная тишина, и мне хотелось насладиться прогулкой, поэтому я шла очень медленно. И боялась посмотреть в его сторону, чтобы не выдать чувства, охватившего меня. Его можно было бы определить только словом «тоска», которое сердило меня саму. Мне хотелось утаить свои чувства и мысли, как это делал Том, проявить такую же сдержанность, что разрушало настроение еще сильнее, чем ссора.
В молчании мы проходили мимо надгробных плит. Серебристая лента реки сверкала внизу. Церковные часы отбили час, и я спросила Тома, когда он собирается вернуться в Кембридж и о его работе. К моему удивлению, он ответил очень обстоятельно. А я пыталась представить его почти монашескую комнатку на первой лестничной площадке в Кинге, всю заставленную книгами, и библиотеку, где он, склонившись над фолиантами, проводил большую часть времени.
Если в будущем я не смогу встречаться с ним, то по крайней мере смогу представить, чем он занимается в ту или иную минуту. И его образ в Кембридже отчасти сливался с моими собственными воспоминаниями о тех местах, когда я однажды зимой навещала Розу. Башенки возвышались в тумане, снег лежал на берегу реки, из-за восточного ветра стоял холод, и огни в здании колледжа светили зазывно и заманчиво. Мне вспоминалось все это как мираж, но я ему ничего не сказала.
Мы вошли в церковку и миновали надгробную плиту де Уинтеров. Я взялась за дубовые поручни, думая о том маленьком мальчике, о глазах цвета моря и о том, как Ребекка стояла рядом с Томом. И мы оба – я почувствовала это – жалели об утраченной возможности.
Когда мы прошли мимо купели, где, как я надеялась, крестили бы моих будущих детей, я с трепетом прикоснулась к ее краям, и мы снова вышли на церковный двор, залитый мягким светом. В груди теснились слова, которые мне бы хотелось сказать Тому, но я сдержала себя.
А он рассказывал мне о человеке, который должен был присоединиться к нему в Бретани, – Николасе Осмонде, с которым он подружился еще в студенческие времена. Круг интересов Осмонда относился к средневековой Франции и романской традиции, он читал курс лекций в Сорбонне. Николас недавно овдовел, его жена умерла год назад от лейкемии.
Том замедлил шаги, когда мы уже стояли у выхода. Я насторожилась, потому что почувствовала нечто большее за простым упоминанием…
– Как печально, – услышала я свой собственный голос, каким обычно говорят в таких случаях, – и как это опечалило его и вас. Она была и вашим другом, Том?
– Да, я хорошо ее знал. Мы все трое были очень близки. Ее болезнь оказалась такой внезапной и такой скоротечной.
– Как ее звали? – спросила я, стараясь сохранить ровный тон и не глядя на него.
– Джулия, – ответил он, и я почти физически ощутила всю степень его переживаний, которые он пытался скрыть, и на долю секунду, пока Том не успел отвернуться, посмотрела на его лицо и сразу поняла, почему какое-то время я оставалась для него невидимкой, – это не имело отношения ко мне лично.
На какую-то долю секунды мне стало легче и захотелось спросить его – самые обычные в таких случаях, глупейшие вопросы, вертевшиеся на языке: красивая ли она была, отвечала ли она ему взаимностью – жена его друга? Произошло ли между ними что-то или их отношения не получили развития? Но мне удалось удержаться, я не имела права спрашивать его о таких вещах, и он бы не стал отвечать на них, да и лучше было бы ничего этого не знать. Кое-чему я успела научиться за прошедшие месяцы и осознала, что невозможно противостоять тому, что забрала смерть. То, что оказалось по ту сторону, нельзя изменить, и поэтому оно обладает особенной властью.
И хотя переживания переполняли меня, я не вымолвила ни единого слова. Я вела его между высоких и более скромных надгробий к тому месту, откуда в просвете можно было увидеть море.
– Перед уходом хочу показать тебе могилку Люси, – сказала я. – Помнится, ты не смог найти ее. Вот она, Том.
Уже стало смеркаться. Я быстро шла впереди Тома, чувствуя, что перебила его и не дала ему договорить того, что он намеревался сказать мне. Но мне не хотелось слушать его. Трава была высокой, тропинка сузилась, и я не сразу нашла холмик. Но при виде могилы я даже отступила на шаг от неожиданности. Кто-то успел побывать здесь до нас, и побывал совсем недавно. Кто-то выполол сорняки, очистил надгробный камень от мха и прямо перед ним положил подношение: не цветы, а ракушки. Целая горка ракушек. «Наверное, полный передник», – подумала я, невольно вздрогнув.
Опустившись на колени, я дотронулась до них. Здесь лежали гребешки, блюдечки, моллюски, мидии, тарпаны и совсем крошечные ракушки, похожие на ноготки наяд.
Я провела пальцем по волнистым узорам, подняла одну и поднесла к уху, прислушиваясь к таинственному шуму моря, который раковины хранили в себе, накопив за долгие годы, а потом положила ее на место.
Рядом со мной стоял Том, и я знала, что он думает о том же – о венке азалий, оказавшемся возле домика Ребекки.
– Кто-нибудь из родственников Люси остался здесь поблизости? Или друзья. Кто мог принести это сюда?
– У нее не осталось родственников. И друзей тоже. Она умерла почти сорок лет назад, Том.
– Но кто-то помнит ее, – негромко сказал он. – И меня это радует, Элли.
Меня это тоже обрадовало. И, как мне показалось, объединившее нас чувство могло разрушить привычное для Тома состояние закрытости.
Я довезла его до коттеджа, где все книги уже были упакованы. От этого дом сразу поскучнел и утратил уют.
И Том впервые показал мне кольцо Ребекки, выложив его на ладонь, а я подумала: какое же оно узенькое и какими тонкими должны были быть ее пальцы.
А потом он налил мне виски, мы сели снаружи, глядя, как исчезают последние лучи солнца, и маленькие бриллианты вспыхивали им в ответ – кольцо лежало между нами на каменных ступеньках.
– Я написал подруге Фейвела про кольцо, – сказал Том после долгой паузы. – Она ответила, что оно приносит несчастья, и отказалась забрать его. Что мне с ним делать, Элли? У меня такое чувство, что я не имею права забирать его.
– А почему бы нет? – Теперь я была намного спокойнее. – Если кто и имеет право на него, так это ты. Ребекка была бы рада.
– Элли?.. – Его голос вдруг дрогнул. Я слишком поздно заметила, как в нем борются два чувства: желание открыться и страх выразить свои чувства. – Элли, мне бы хотелось, чтобы ты узнала до моего отъезда…
– Кажется, я догадываюсь сама, – быстро ответила я, положив руку ему на плечо. Мне не хотелось, чтобы он начал рассказывать про Джулию, я бы не вынесла этого. – Не надо ничего объяснять, Том. Правда. Мы ведь друзья, так ведь?
– Конечно, и это очень много значит для меня. И я хочу, чтобы ты поняла, как сильно я изменился здесь за это время. Это ты заставила меня измениться, Элли…
– Я? – повернувшись к нему, переспросила я удивленно.
– Без сомнения. – Он помедлил и осторожно взял мою руку в свою. – Ты обладаешь такими качествами, которыми я восхищаюсь и которым завидую. Искренность, прямота, правдивость – как бы мне хотелось перенять у тебя хотя бы часть их. Мне всегда с таким трудом удается выразить свои чувства. Я не умею быстро сближаться с людьми. Но мне известна эта моя слабость, поэтому хочу объяснить кое-что, прежде чем мы попрощаемся. Мне хочется быть таким же честным.
– Нет, Том, я не была кристально честной, поверь, – ответила я. – И тоже не очень хорошо скрываю свои чувства..
– А зачем тебе их скрывать? – мягко спросил он. – И зачем мы делаем это? Ради самозащиты или ложной гордости? Я большой мастер самообороны… – Том помолчал. – И должен сказать, Элли, только не перебивай меня. Год назад я понял, что это такое, любить и не быть в состоянии выразить свое чувство. И я знаю, как это больно. И я понимаю, какие надежды питает человек, когда ждет ответных слов признания, и какая это радость – узнать, что тебе отвечают взаимностью…
Я чувствовала сердцем, с каким трудом ему давалось каждое слово.
– Я знаю, что неопределенность причиняет боль, как ничто другое. И мне не хотелось бы, чтобы между нами осталась недоговоренность. Ты мне нравишься, я искренне восхищаюсь тобой, Элли. И надеюсь, что мы навсегда останемся друзьями. Я постараюсь не совершить ничего такого, что могло бы разрушить эти узы. Но я хочу, чтобы ты знала: я питаю более глубокие чувства к другому человеку – и это невозможно изменить. Я любил этого человека с юности и даже теперь, когда мы так далеко друг от друга, продолжаю испытывать то же самое. Ты меня понимаешь?
– Да, конечно, Том. Я только хотела бы… пожелать…
Я замолчала. Чего я хотела пожелать ему? Счастья? Конечно же, чтобы он не был таким одиноким и таким печальным. Когда-нибудь, в будущем, рано или поздно он встретит такую женщину, которая сумеет в отличие от меня пробудить в нем глубокие чувства. Мне этого не удалось. Я не смогла выразить того, что промелькнуло в уме, но он уловил, о чем я думала.
– Элли, я испытываю подобное по отношению ко всем женщинам и хочу, чтобы ты поняла меня, – продолжал он. – Для меня увлечься кем-то – все равно что совершить предательство. Поэтому мы можем только дружить.
Никогда до сих пор Том не говорил так взволнованно.
Я догадалась, что он заранее продумывал свою речь, подбирал слова, но чувства захлестывали его. Наверное, он считал, что я лелею какие-то надежды. Теперь я знала, что Джулия умерла. Наверное, я еще буду какое-то время смутно надеяться на что-то, но сейчас я стала сильнее, я была вооружена. И я испытывала к нему благодарность, хотя сердце пронзила острая боль разочарования, поэтому, когда он снова заговорил, я поняла, что есть еще что-то, в чем он собирается признаться, и перебила его.
– Том, больше ни слова, – быстро проговорила я, допила остатки виски и поднялась. – Я все поняла, правда. И я представляю, как все это тебе трудно было высказать. Рада, что ты отважился. Ты пытался уберечь меня от больших переживаний, поверив мне, высказал все прямо. Я очень благодарна тебе за это. И не бойся потерять мою дружбу ни сейчас, ни в будущем. Друзьям ничего не надо объяснять и не надо перед ними извиняться… Так мне говорит моя тетя Роза… И если кто-то и должен просить прощения, так это я. Не в моих привычках раздавать поцелуи, надеюсь, ты понимаешь меня.
– Конечно. И ни секунды не сомневался, Элли. – Он тоже поднялся.
Но я не в состоянии была слушать слова утешения о том, что я заслужила лучшего и что однажды я встречу человека, который оценит меня, и я сделаю его счастливым. Том оказался более умным и чутким, он не стал заговаривать об этом, и за его молчание я преклоняюсь перед ним. Он придвинулся ближе ко мне. В нем боролись самые разные чувства: восхищение и нерешительность. Наконец он повернул меня к себе, держа за плечи.
Я угадывала присутствие призрака за его спиной и не хотела обижать Тома, поэтому выверяла каждое слово и действие. Мы очень тепло попрощались. Я пообещала наведываться в его коттедж и проверять почту. А он пообещал, что непременно заедет навестить меня и моего отца после возвращения из Франции. Сказал, что будет скучать без нас, и я поверила, что это правда, и, наконец, когда я собралась уходить, он притянул меня к себе и поцеловал.
И я навсегда буду помнить этот поцелуй: нежный и полный сожаления – поцелуй брата. Сейчас я поместила его в душе на место погибшего на войне брата. Мне предстояло самой излечиться от влечения к нему и самой себе выписать лекарство вроде тех, что прописывали отцу. Я проглотила самые распространенные в таких случаях пилюли: отвлечение – они дали побочный эффект. Но я уговаривала себя, что необходимо выждать. И верила, что время – лучший лекарь, а еще я верила, что разлука тоже лечит, что она не дает поселившемуся в сердце чувству расти. Скажу сразу – это обман, сказки старой бабушки.
Через неделю после отъезда Тома я получила от него открытку с видом на бретанскую деревушку, а еще через три дня заехала в его коттедж проверить почту, и там меня застал звонок телефона. Звонила молодая женщина, про которую мне рассказал Том. Ее звали Селина Фокс-Гамильтон, он познакомился с ней на Тайт-стрит.
Она была возбуждена и огорчилась, что не застала Тома – Теренса Грея, как она назвала его, но, когда я объяснила ей, кто я такая, мы с ней проговорили довольно долго. И я решилась завтра съездить в Лондон, чтобы повидаться с Селиной, и не только с ней.
Переночевать я могла в доме Розы и вернуться на следующий день. И снова меня охватило странное волнение от предчувствия чего-то необычного. Если доверять словам Селины, а я поверила ей, то завтра же я узнаю, кто эта таинственная личность, что посылает нам конверты. И если повезет, то в самое ближайшее время у меня в руках окажется последняя тетрадь Ребекки.
28
Я выехала самым ранним поездом и вскоре после полудня оказалась в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
– Это один вариант. Другой – проще. Она лжет.
Его слова ошеломили меня. И рассердили. Мне запомнились слова Ребекки: «Надо расплачиваться за свои долги».
– Ты сам не веришь в это обвинение, – резко ответила я. – На каком еще обмане ты ее поймал? Получается, что и отец, и конь стали ее жертвами? Такое впечатление, что ты пытаешься встать на чью-то сторону.
– А ты нет? – так же резко спросил он.
Рано или поздно люди принимают чью-то сторону. Я не один раз следила за бракоразводными процессами, которые проходили в Керрите. Либо черное, либо белое; одни считали виноватым только мужа, другие винили исключительно жену.
– Нет, я не пытаюсь встать на чью-то сторону и вынести суждение, – повторила я. – Я просто пытаюсь услышать Ребекку.
– Разве не тем же самым занимаюсь и я?
– В данный момент нет. В тебе заговорило предубеждение.
– Да, видимо, я позволил прошлому вторгнуться в настоящее, – как всегда сдержанно говорил Том. – Моя приемная мать, Мэй Галбрайт, сделала все, чтобы держать меня подальше от Ребекки, – только теперь я осознал почему. Одна встреча, и все. Я долго ломал над этим голову. Мэй не относилась к числу собственниц или ревнивиц. И я предполагал, что она удерживала меня от общения с Ребеккой, чтобы сохранить все в тайне, но сейчас думаю иначе: может быть, она старалась держать меня подальше от Ребекки, чтобы уберечь?
– От чего?
– Многие мужчины, оказавшиеся рядом с Ребеккой, заканчивали свою жизнь трагическим образом, – ответил он. – Тот парень в Бретани утонул или его утопили? Максим. Ее отец. Конюх двадцати одного года от роду. Даже братья моей приемной матери – помнишь, Ребекка упомянула, что у Мэй было три брата? Все они умерли молодыми. Один в Первую мировую войну, второй сорвался со скалы. Третий покончил с собой незадолго до того, как Мэй усыновила меня. Иными словами, вскоре после того, как Ребекка вышла замуж. Не хочу сказать, что у нее был «дурной глаз», но это была какая-то роковая женщина, и она, несомненно, многим желала смерти…
– Нельзя обвинять Ребекку в том, что паренек погиб в Первую мировую войну – тогда погибли миллионы, – тут же бросилась я защищать Ребекку. – Даже представить себе не могла, что подобная мысль придет тебе в голову.
– И мне тоже, – ответил Том, и тень улыбки промелькнула у него на губах. Он поднялся. – Но давай больше не будем говорить на эту тему, Элли. Я решил – хватит гадать. Мне надо поехать в Бретань. Есть еще сотни вопросов, на которые здесь нельзя найти ответа. Сегодня я исписал два листа вопросами. Например, можно ли считать Джека Девлина отцом Ребекки? Почему он оставил ее мать? Узнал ли что-нибудь Максим о родителях Ребекки? Учитывая, какой смертью умер Лайонел…
Я не дала ему закончить перечисление:
– Девлин – отец Ребекки, в этом нет сомнения. И мне кажется, что он узнал, что Лайонел был любовником Изольды – ему могли попасться на глаза его письма. Тогда он решил, что ребенок, которого ждет Изольда, может быть не его, и уехал…
– Один вариант прочтения, но есть и другие. – Том пристально посмотрел на меня, помедлил, словно размышлял над тем, стоит ли продолжать этот разговор, а затем его тон изменился. – Прости, – уступил он. – Конечно, во мне заговорило предубеждение. Вернемся в церковь?
Я видела, что ему не хочется больше говорить на эту тему, – очень мудрое решение. Мы уже были на грани ссоры, и мне не хотелось портить последний вечер, проведенный вместе. Мне не хотелось, чтобы Ребекка встала между нами в тот момент, когда осталось так мало времени до расставания.
Том протянул руку и помог мне подняться. Похоже, его тоже огорчило, что между нами проскочила тень непонимания. Именно в этот момент его тон изменился, или мне так сейчас кажется, когда я оглядываюсь назад.
По дороге к церкви мы обогнули могильные холмики. Стояла необыкновенная тишина, и мне хотелось насладиться прогулкой, поэтому я шла очень медленно. И боялась посмотреть в его сторону, чтобы не выдать чувства, охватившего меня. Его можно было бы определить только словом «тоска», которое сердило меня саму. Мне хотелось утаить свои чувства и мысли, как это делал Том, проявить такую же сдержанность, что разрушало настроение еще сильнее, чем ссора.
В молчании мы проходили мимо надгробных плит. Серебристая лента реки сверкала внизу. Церковные часы отбили час, и я спросила Тома, когда он собирается вернуться в Кембридж и о его работе. К моему удивлению, он ответил очень обстоятельно. А я пыталась представить его почти монашескую комнатку на первой лестничной площадке в Кинге, всю заставленную книгами, и библиотеку, где он, склонившись над фолиантами, проводил большую часть времени.
Если в будущем я не смогу встречаться с ним, то по крайней мере смогу представить, чем он занимается в ту или иную минуту. И его образ в Кембридже отчасти сливался с моими собственными воспоминаниями о тех местах, когда я однажды зимой навещала Розу. Башенки возвышались в тумане, снег лежал на берегу реки, из-за восточного ветра стоял холод, и огни в здании колледжа светили зазывно и заманчиво. Мне вспоминалось все это как мираж, но я ему ничего не сказала.
Мы вошли в церковку и миновали надгробную плиту де Уинтеров. Я взялась за дубовые поручни, думая о том маленьком мальчике, о глазах цвета моря и о том, как Ребекка стояла рядом с Томом. И мы оба – я почувствовала это – жалели об утраченной возможности.
Когда мы прошли мимо купели, где, как я надеялась, крестили бы моих будущих детей, я с трепетом прикоснулась к ее краям, и мы снова вышли на церковный двор, залитый мягким светом. В груди теснились слова, которые мне бы хотелось сказать Тому, но я сдержала себя.
А он рассказывал мне о человеке, который должен был присоединиться к нему в Бретани, – Николасе Осмонде, с которым он подружился еще в студенческие времена. Круг интересов Осмонда относился к средневековой Франции и романской традиции, он читал курс лекций в Сорбонне. Николас недавно овдовел, его жена умерла год назад от лейкемии.
Том замедлил шаги, когда мы уже стояли у выхода. Я насторожилась, потому что почувствовала нечто большее за простым упоминанием…
– Как печально, – услышала я свой собственный голос, каким обычно говорят в таких случаях, – и как это опечалило его и вас. Она была и вашим другом, Том?
– Да, я хорошо ее знал. Мы все трое были очень близки. Ее болезнь оказалась такой внезапной и такой скоротечной.
– Как ее звали? – спросила я, стараясь сохранить ровный тон и не глядя на него.
– Джулия, – ответил он, и я почти физически ощутила всю степень его переживаний, которые он пытался скрыть, и на долю секунду, пока Том не успел отвернуться, посмотрела на его лицо и сразу поняла, почему какое-то время я оставалась для него невидимкой, – это не имело отношения ко мне лично.
На какую-то долю секунды мне стало легче и захотелось спросить его – самые обычные в таких случаях, глупейшие вопросы, вертевшиеся на языке: красивая ли она была, отвечала ли она ему взаимностью – жена его друга? Произошло ли между ними что-то или их отношения не получили развития? Но мне удалось удержаться, я не имела права спрашивать его о таких вещах, и он бы не стал отвечать на них, да и лучше было бы ничего этого не знать. Кое-чему я успела научиться за прошедшие месяцы и осознала, что невозможно противостоять тому, что забрала смерть. То, что оказалось по ту сторону, нельзя изменить, и поэтому оно обладает особенной властью.
И хотя переживания переполняли меня, я не вымолвила ни единого слова. Я вела его между высоких и более скромных надгробий к тому месту, откуда в просвете можно было увидеть море.
– Перед уходом хочу показать тебе могилку Люси, – сказала я. – Помнится, ты не смог найти ее. Вот она, Том.
Уже стало смеркаться. Я быстро шла впереди Тома, чувствуя, что перебила его и не дала ему договорить того, что он намеревался сказать мне. Но мне не хотелось слушать его. Трава была высокой, тропинка сузилась, и я не сразу нашла холмик. Но при виде могилы я даже отступила на шаг от неожиданности. Кто-то успел побывать здесь до нас, и побывал совсем недавно. Кто-то выполол сорняки, очистил надгробный камень от мха и прямо перед ним положил подношение: не цветы, а ракушки. Целая горка ракушек. «Наверное, полный передник», – подумала я, невольно вздрогнув.
Опустившись на колени, я дотронулась до них. Здесь лежали гребешки, блюдечки, моллюски, мидии, тарпаны и совсем крошечные ракушки, похожие на ноготки наяд.
Я провела пальцем по волнистым узорам, подняла одну и поднесла к уху, прислушиваясь к таинственному шуму моря, который раковины хранили в себе, накопив за долгие годы, а потом положила ее на место.
Рядом со мной стоял Том, и я знала, что он думает о том же – о венке азалий, оказавшемся возле домика Ребекки.
– Кто-нибудь из родственников Люси остался здесь поблизости? Или друзья. Кто мог принести это сюда?
– У нее не осталось родственников. И друзей тоже. Она умерла почти сорок лет назад, Том.
– Но кто-то помнит ее, – негромко сказал он. – И меня это радует, Элли.
Меня это тоже обрадовало. И, как мне показалось, объединившее нас чувство могло разрушить привычное для Тома состояние закрытости.
Я довезла его до коттеджа, где все книги уже были упакованы. От этого дом сразу поскучнел и утратил уют.
И Том впервые показал мне кольцо Ребекки, выложив его на ладонь, а я подумала: какое же оно узенькое и какими тонкими должны были быть ее пальцы.
А потом он налил мне виски, мы сели снаружи, глядя, как исчезают последние лучи солнца, и маленькие бриллианты вспыхивали им в ответ – кольцо лежало между нами на каменных ступеньках.
– Я написал подруге Фейвела про кольцо, – сказал Том после долгой паузы. – Она ответила, что оно приносит несчастья, и отказалась забрать его. Что мне с ним делать, Элли? У меня такое чувство, что я не имею права забирать его.
– А почему бы нет? – Теперь я была намного спокойнее. – Если кто и имеет право на него, так это ты. Ребекка была бы рада.
– Элли?.. – Его голос вдруг дрогнул. Я слишком поздно заметила, как в нем борются два чувства: желание открыться и страх выразить свои чувства. – Элли, мне бы хотелось, чтобы ты узнала до моего отъезда…
– Кажется, я догадываюсь сама, – быстро ответила я, положив руку ему на плечо. Мне не хотелось, чтобы он начал рассказывать про Джулию, я бы не вынесла этого. – Не надо ничего объяснять, Том. Правда. Мы ведь друзья, так ведь?
– Конечно, и это очень много значит для меня. И я хочу, чтобы ты поняла, как сильно я изменился здесь за это время. Это ты заставила меня измениться, Элли…
– Я? – повернувшись к нему, переспросила я удивленно.
– Без сомнения. – Он помедлил и осторожно взял мою руку в свою. – Ты обладаешь такими качествами, которыми я восхищаюсь и которым завидую. Искренность, прямота, правдивость – как бы мне хотелось перенять у тебя хотя бы часть их. Мне всегда с таким трудом удается выразить свои чувства. Я не умею быстро сближаться с людьми. Но мне известна эта моя слабость, поэтому хочу объяснить кое-что, прежде чем мы попрощаемся. Мне хочется быть таким же честным.
– Нет, Том, я не была кристально честной, поверь, – ответила я. – И тоже не очень хорошо скрываю свои чувства..
– А зачем тебе их скрывать? – мягко спросил он. – И зачем мы делаем это? Ради самозащиты или ложной гордости? Я большой мастер самообороны… – Том помолчал. – И должен сказать, Элли, только не перебивай меня. Год назад я понял, что это такое, любить и не быть в состоянии выразить свое чувство. И я знаю, как это больно. И я понимаю, какие надежды питает человек, когда ждет ответных слов признания, и какая это радость – узнать, что тебе отвечают взаимностью…
Я чувствовала сердцем, с каким трудом ему давалось каждое слово.
– Я знаю, что неопределенность причиняет боль, как ничто другое. И мне не хотелось бы, чтобы между нами осталась недоговоренность. Ты мне нравишься, я искренне восхищаюсь тобой, Элли. И надеюсь, что мы навсегда останемся друзьями. Я постараюсь не совершить ничего такого, что могло бы разрушить эти узы. Но я хочу, чтобы ты знала: я питаю более глубокие чувства к другому человеку – и это невозможно изменить. Я любил этого человека с юности и даже теперь, когда мы так далеко друг от друга, продолжаю испытывать то же самое. Ты меня понимаешь?
– Да, конечно, Том. Я только хотела бы… пожелать…
Я замолчала. Чего я хотела пожелать ему? Счастья? Конечно же, чтобы он не был таким одиноким и таким печальным. Когда-нибудь, в будущем, рано или поздно он встретит такую женщину, которая сумеет в отличие от меня пробудить в нем глубокие чувства. Мне этого не удалось. Я не смогла выразить того, что промелькнуло в уме, но он уловил, о чем я думала.
– Элли, я испытываю подобное по отношению ко всем женщинам и хочу, чтобы ты поняла меня, – продолжал он. – Для меня увлечься кем-то – все равно что совершить предательство. Поэтому мы можем только дружить.
Никогда до сих пор Том не говорил так взволнованно.
Я догадалась, что он заранее продумывал свою речь, подбирал слова, но чувства захлестывали его. Наверное, он считал, что я лелею какие-то надежды. Теперь я знала, что Джулия умерла. Наверное, я еще буду какое-то время смутно надеяться на что-то, но сейчас я стала сильнее, я была вооружена. И я испытывала к нему благодарность, хотя сердце пронзила острая боль разочарования, поэтому, когда он снова заговорил, я поняла, что есть еще что-то, в чем он собирается признаться, и перебила его.
– Том, больше ни слова, – быстро проговорила я, допила остатки виски и поднялась. – Я все поняла, правда. И я представляю, как все это тебе трудно было высказать. Рада, что ты отважился. Ты пытался уберечь меня от больших переживаний, поверив мне, высказал все прямо. Я очень благодарна тебе за это. И не бойся потерять мою дружбу ни сейчас, ни в будущем. Друзьям ничего не надо объяснять и не надо перед ними извиняться… Так мне говорит моя тетя Роза… И если кто-то и должен просить прощения, так это я. Не в моих привычках раздавать поцелуи, надеюсь, ты понимаешь меня.
– Конечно. И ни секунды не сомневался, Элли. – Он тоже поднялся.
Но я не в состоянии была слушать слова утешения о том, что я заслужила лучшего и что однажды я встречу человека, который оценит меня, и я сделаю его счастливым. Том оказался более умным и чутким, он не стал заговаривать об этом, и за его молчание я преклоняюсь перед ним. Он придвинулся ближе ко мне. В нем боролись самые разные чувства: восхищение и нерешительность. Наконец он повернул меня к себе, держа за плечи.
Я угадывала присутствие призрака за его спиной и не хотела обижать Тома, поэтому выверяла каждое слово и действие. Мы очень тепло попрощались. Я пообещала наведываться в его коттедж и проверять почту. А он пообещал, что непременно заедет навестить меня и моего отца после возвращения из Франции. Сказал, что будет скучать без нас, и я поверила, что это правда, и, наконец, когда я собралась уходить, он притянул меня к себе и поцеловал.
И я навсегда буду помнить этот поцелуй: нежный и полный сожаления – поцелуй брата. Сейчас я поместила его в душе на место погибшего на войне брата. Мне предстояло самой излечиться от влечения к нему и самой себе выписать лекарство вроде тех, что прописывали отцу. Я проглотила самые распространенные в таких случаях пилюли: отвлечение – они дали побочный эффект. Но я уговаривала себя, что необходимо выждать. И верила, что время – лучший лекарь, а еще я верила, что разлука тоже лечит, что она не дает поселившемуся в сердце чувству расти. Скажу сразу – это обман, сказки старой бабушки.
Через неделю после отъезда Тома я получила от него открытку с видом на бретанскую деревушку, а еще через три дня заехала в его коттедж проверить почту, и там меня застал звонок телефона. Звонила молодая женщина, про которую мне рассказал Том. Ее звали Селина Фокс-Гамильтон, он познакомился с ней на Тайт-стрит.
Она была возбуждена и огорчилась, что не застала Тома – Теренса Грея, как она назвала его, но, когда я объяснила ей, кто я такая, мы с ней проговорили довольно долго. И я решилась завтра съездить в Лондон, чтобы повидаться с Селиной, и не только с ней.
Переночевать я могла в доме Розы и вернуться на следующий день. И снова меня охватило странное волнение от предчувствия чего-то необычного. Если доверять словам Селины, а я поверила ей, то завтра же я узнаю, кто эта таинственная личность, что посылает нам конверты. И если повезет, то в самое ближайшее время у меня в руках окажется последняя тетрадь Ребекки.
28
Я выехала самым ранним поездом и вскоре после полудня оказалась в Лондоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52