И я решился спросить у сестер, как спрашивал и остальных: доводилось ли им видеть какие-то свадебные фотографии в Мэндерли. Они вдруг смешались и принялись повторять, что своими глазами этих фотографий не видели, зато Ребекка в таких подробностях описала, какой длины был шлейф ее свадебного платья, что у них создалось впечатление, что они сами присутствовали на торжественной церемонии. И тогда я совершил еще один заход, несмотря на то, что пастор уже начал выказывать недовольство. Я спросил, знают ли они, где именно проходило бракосочетание.
– Кто-то говорил, что в Лондоне, – сказал я, – но я не помню точно.
– Скорее всего, не в Лондоне, – задумчиво протянула Элинор. – А если бы здесь, то наша кузина Викхем должна была бы присутствовать. Значит, не здесь. Дайте подумать. Как странно, что я не помню таких вещей, но это произошло так давно! Наверное, родственники со стороны Ребекки организовали свадьбу… Но разве ее родители тогда еще были живы?
– Не имею представления.
– Это произошло зимой. Я уверена, поскольку мы ездили в Кению именно зимой. Это так необычно, мне всегда казалось, что лучшее время для свадьбы – лето. Значит, в феврале или в марте?
– За границей! – воскликнула Джоселин так, что я едва не подпрыгнул от неожиданности. – Уверена – они поженились за границей. В Италии? Это так романтично… Они, кажется, что-то говорили про каналы? Или речь шла про Венецию?
– Нет, они поженились не в Венеции. Там они провели медовый месяц. В этом я не сомневаюсь. Сначала они поехали во Францию – там вроде бы жили родственники Ребекки. Я точно помню, что в разговоре упоминался какой-то замок. И еще я точно знаю, что они были в Монте-Карло, почему-то у Максима этот город вызвал отвращение, а потом они отправились в Венецию. И Ребекка описывала гондолы…
– Ах, эти гондолы, – вздохнула Джоселин, – мне всегда так хотелось покататься на гондоле. С детства мечтала побывать в Венеции. Но так и не съездила туда.
– Там одна грязь, и более ничего, – попыталась охладить ее восторг сестра. – Здесь намного спокойнее и приятнее. Правда, дорогая?
К сожалению, я в какой-то момент устал и упустил возможность вовремя спросить про «родственников во Франции». Пастор откровенно утомился от этой, с его точки зрения, пустой болтовни. Я все же задал вопрос о Шотландии, но, когда увидел, что пастор готов сжечь меня на костре вместе с пресвитерианской церковью, понял, что мне пора уходить.
Сестры вышли меня проводить и в комнате, где висели портреты их предков, обменялись многозначительными взглядами. Порозовев, они сказали, что будут ждать моего звонка сразу после возвращения из Лондона.
– Мы хотим устроить ужин, – призналась Джоселин.
– В узком кругу, – поправила ее Элинор. – Вместе с Артуром, если он придет в себя. И Элли, конечно… – Они обменялись многозначительными улыбками.
– Буду с нетерпением ждать встречи, – ответил я. – А я привезу вам шоколадных конфет из Лондона.
– Шоколадных конфет! Не хотим даже слышать об этом!
– Со сливочной начинкой, – пообещал я.
Элли сказала мне про слабость, которую сестры питают к конфетам со сливочной начинкой. Солодовый виски, вишневая настойка, кофейные зерна – всех этих признаков цивилизации так не хватало в Керрите. Обе сестры еще больше порозовели от смущения, словно я уличил их в преступной слабости.
Из дома сестер Бриггс, который, как и дом полковника, располагался в восточной части Керрита, я отправился к реке, к их бывшему дому в миле от города, отданному для дома престарелых. Рядом с особняком находилась рыбачья деревушка Пелинт.
Прогулка доставила мне удовольствие. Узкая дорога вилась вдоль реки, и привлеченный хорошей погодой народ устремился на природу. По воде скользили яхты и ялики тех, кто готовился к гонкам в Керрите – огромное событие местного масштаба. Миновал небольшую бухточку, куда подогнали яхту и где на песок вынесли тело Ребекки. И на несколько минут я задержался у дома лодочника Джеймса Табба.
Именно он во время допроса заявил, что яхта Ребекки оказалась не поврежденной бурей, что в ней проделали дырки и спустили кингстоны. Его заявление наделало много шума, но честность этого малого только нанесла вред его делу. Слухи и толки, что поползли потом, закончились тем, что Джеймс Табб лишился заказчиков, – во всяком случае, так считали сестры Бриггс. Через несколько лет он полностью обанкротился. В его семье все – из поколения в поколение – занимались судостроительством, а ему пришлось оставить дело.
Табб по-прежнему отказывался разговаривать со мной, и, глядя на полустершуюся надпись на доме: «Табб и сыновья. Судостроительная фирма», я понимал почему. Сын, чье имя было выведено на вывеске, погиб во время войны, а Джеймс Табб арендовал маленький гараж, где открыл мастерскую по ремонту машин. Разговоры о прошлом могли вызвать в нем горечь, и ему не хотелось возвращаться к тем временам, когда этот знающий и умеющий молодой человек ремонтировал яхту, вывезенную из Бретани.
Меня охватил приступ меланхолии. Почему-то вспомнился росчерк пера, который шел от конечной буквы «и» в заголовке «История Ребекки». И через двадцать лет после ее смерти история так и осталась неразгаданной. Она все еще продолжалась. Огромный дом лежал в руинах, ее муж умер, сломленный и с разбитым сердцем, по мнению местных старожилов. Ее друг, Артур Джулиан, вынужден был уйти со своего поста и многие годы выслушивал поношения в свой адрес. Фриц теперь ездит в инвалидной коляске и бормочет что-то несвязное. И даже Джеймса Табба, имевшего весьма косвенное отношение к истории, даже его беда не обошла стороной: он потерял дело, которое знал так хорошо. Вся его жизнь обрушилась, как рухнул особняк Мэндерли.
И, стоя на этой, некогда судостроительной пристани я убеждал себя, что мое расследование можно считать завершенным и что я оказался здесь в то самое время, когда оно подошло к концу, чтобы успеть ухватить самый кончик. Еще несколько лет, и все, кто знал Ребекку, все, кто так или иначе был связан с нею, уйдут из жизни.
Но так ли это? Сомнения не оставляли меня, поскольку я видел, что эта история продолжала сказываться даже на Элли: ее отец уединился в своем доме, прервав всякое общение даже с обитателями Керрита, и ей приходилось вместе с ним вести уединенную жизнь. Они виделись с очень небольшим кругом людей, в который входили и сестры Бриггс. Таким образом, молодая, образованная, привлекательная, умная девушка оказалась в заключении, и кандалами на ее руках и ногах стали события двадцатилетней давности. Словно это имело отношение не только к ее отцу, но и к ней самой.
Если бы кто сказал ей об этом, Элли, несомненно, начала бы все отрицать, но и пальцем бы не пошевелила, чтобы разрушить крепостные стены, воздвигнутые ее отцом. Да и кто бы отважился на это? Вторая жена Максима де Уинтера? Его вдова? Наверное, она все еще сравнительно молода, но вряд ли она считала, что это история закончилась. После смерти мужа она перебралась жить в Канаду, но разве это означало, что ей удалось убежать от прошлого?
События давних лет продолжали отзываться в днях нынешних. И пример тому я сам: мне и в голову не приходило, что эта история опутает меня по рукам и ногам. Иной раз у меня возникало впечатление, что и я сам стал ее частью. И тоже забился в какой-то глухой уголок, подальше от расспросов. Что я каким-то образом вписался в нее. Эта мысль вызвала во мне беспокойство.
Я прошел сквозь ухоженный сад. Фриц, как и другие обитатели дома, выкатил свое кресло на террасу, откуда открывался прекрасный вид на море. А в некотором отдалении отсюда, как он сам сообщил мне в прошлый визит, находился Мэндерли.
Проверив, захватил ли я с собой копию свидетельства о смерти Лайонела де Уинтера, я поднялся на террасу к Фрицу. У меня не было сомнений, что он вряд ли помнил, кто я такой, но, судя по всему, это его не смущало: он запомнил мой первый приход к нему и, похоже, обрадовался, что я снова решил навестить его.
14
Полковник Джулиан описывал мне Фрица весьма безжалостно: ему почти девяносто пять, он пребывает в маразме, сторонник железной дисциплины: доводил горничных до слез, любитель совать нос в чужие дела, человек, который ждал своего звездного часа: «Он поступил мальчиком на побегушках и вскоре дослужился до дворецкого, – говорил полковник. – Так что судите сами».
Но Фриц никогда не был мальчиком на побегушках, и остальная часть описания полковника тоже выглядела сильной натяжкой. Фриц не страдал маразмом, я проверил: он родился в 1867 году, и сейчас ему исполнилось восемьдесят пять, хотя он сам уверял, что ему девяносто. Его отец был в услужении где-то в западной части Англии, и Фриц приехал в Мэндерли мальчиком. До того, как стать дворецким, он работал ливрейным слугой, одно время числился камердинером Лайонела де Уинтера. Фриц знал досконально историю семьи и гордился этим. В какой-то степени, как обмолвился старик, он тоже был частью истории.
Сварливый маленький старик. Наверное, он сильно сгорбился и съежился по сравнению с тем, каким был когда-то. Голову его покрывал белый пух, а плохо вставленная челюсть причиняла массу неудобств. Наверное, в отдаленном прошлом ему приглянулась какая-то девушка, но он получил отказ. Во всяком случае, он ревниво и желчно отзывался о нынешних нянях, которые оказывали внимание более молодым людям. По имеющимся у меня данным, Фриц оставался холостяком всю свою жизнь, и детей у него не было. «А зачем мне было жениться? – спросил он. – Зачем мне надо было заводить семью, когда она у меня уже была? Семья де Уинтер».
Пенсия, назначенная Максимом, покрывала расходы на его содержание в доме престарелых, но его никто никогда не навещал, о чем мне поведала рыжеволосая няня, к которой Фриц питал наибольшую симпатию. Фриц полагал, что он по-прежнему на особом счету. И сегодня тоже держался особняком, в некотором отдалении от остальных обитателей дома. На дальнем конце веранды собрались женщины, кое-кто из них вязал. С другой стороны – возле радиоприемника – собрались мужчины, они слушали комментарии ведущего к соревнованиям по крикету. Фриц не пытался пристать ни к той, ни к другой группе. Он остался посередине, в тени навеса, откуда мог наблюдать за плывущими яхтами и лодками, смотреть на городок и пытаться найти взглядом места, где когда-то возвышался Мэндерли, хотя у него на обоих глазах развилась катаракта, так что все ему виделось в туманной дымке. В сущности, он ничего не видел.
Старик немного вздремнул после ленча, так что сейчас было самое лучшее время обсудить с ним дела прошлых лет.
– Я словно снова побывал в прошлом, – обрадованно сказал он, вцепившись мне в руку и заставляя сесть рядом с ним. – То, о чем я старался не думать много лет, теперь снова предстало передо мной. Сэр Лайонел – еще совсем молодой – и его жена Вирджиния с сестрами мисс Евангелиной и мисс Изольдой. Сейчас все изменилось. И отношение к работе тоже. Я как-то сказал здешним няням: жаль, что им не довелось поработать в Мэндерли. Каждый день – минута в минуту – я спускался в кладовую, где хранилось столовое серебро. И если замечал хоть одно пятнышко на приборе… О, тогда я устраивал головомойку!
Он глубоко вздохнул:
– Да! И если бы на моих белых перчатках, когда я являлся к обеду, вдруг обнаружилось хоть пятнышко, хоть одна порванная ниточка… мне бы тоже досталось. У миссис де Уинтер, наверное, были глаза на затылке. Она все видела и все слышала, ничто в доме не ускользало от ее взгляда. Правда, это не мешало мистеру Лайонелу время от время выкидывать свои штучки, и он все время втягивал меня в свои дела. Подмигнув, он говорил: «Это между нами, Фриц. Надо, чтобы наша большая девочка не узнала про это». Но она всегда была в курсе всего. Иной раз делала вид, что не замечает, но иной раз… Никогда нельзя было заранее сказать, что она сделает в следующую минуту. Но если сын заходил слишком далеко, что случалось, и не раз, – он обращался к ней. И тогда она сама устраивала все…
Я слушал самым внимательным образом. И последняя фраза меня сразу насторожила. С Фрицем, как и с сестрами Бриггс, имелась одна и та же трудность: разговор невозможно было направить в нужное русло, их следовало просто слушать и ждать. И мне приходилось ждать, выслушивая тысячу подробностей о том, как надо чистить серебро, чем и в какой последовательности, как полагается хранить кларет, чем натирать мебель, пока наконец Фриц выбирался на нужную мне дорогу.
В свой прошлый визит я пытался подвести разговор к событиям, случившимся в Мэндерли, но безуспешно. У него в памяти не сохранилось никаких воспоминаний о второй миссис де Уинтер – такое впечатление, что он напрочь вычеркнул ее. Отказывался он говорить и о Ребекке, заявив, что эта женщина принесла несчастье Максиму и его бабушке. Ее появление удивило Фрица только потому, что он ожидал активного сопротивления со стороны бабушки, она не могла принять в дом невестку, которую выбрал Максим.
«Красивая, умная, воспитанная», – неожиданно дала оценку Ребекке старая миссис Уинтер. И с первой встречи она приняла Ребекку. Хотя Максим обожал жену, тем не менее бабушка по-прежнему могла оказать на него влияние, так я считаю. Если бы захотела. Потому что после смерти матери она занималась им. А он, бедный мальчик, остался без матери в три года.
И больше я ничего не мог выдавить из Фрица. Он отказывался что-либо говорить о первой жене Максима, отдавая предпочтение более ранним временам, временам своей собственной юности. И, рассказывая что-либо о Лайонеле, он становился более говорливым.
Сегодня мне как раз очень хотелось обсудить кое-какие подробности из жизни отца Максима. И не терпелось начать сразу после ленча у сестер Бриггс. Почему Ребекка выбрала то же платье, что на портрете Каролины? И почему ее муж при виде этого наряда вышел из себя? Вот что мне хотелось прояснить для себя, а еще я хотел понять, что означали слова: «Когда мистер Лайонел заходил слишком далеко» – и что «устраивала» его мать. Сначала я дал возможность Фрицу просто потоптаться на месте, вспоминая золотые денечки, а потом спросил:
– Фриц, а почему ты ничего не рассказывал мне про Карминов?
К моему величайшему облегчению, Фриц не замкнулся в себе, а сразу же отозвался:
– Джон Карминов… – начал он. – …у них был очень милый коттедж. Я приглядывался к нему, думая о том времени, когда уйду в отставку. Но мне пришлось спуститься с облаков на землю…
– А миссис Карминов?
– Сначала она нанялась служанкой. Хорошо ее помню. Милая девушка, высокая, стройная, хорошая работница – я ей это говорил. У нее были красивые волосы, она умела нравиться…. Джон Карминов бросил на нее один-единственный взгляд и тут же попался. Они начали прогуливаться вместе, а потом поженились – ей еще не исполнилось и шестнадцати. Потом пошли детишки, три здоровых мальчика. А после перерыва еще двое ребятишек. С этими ей не повезло. Одна слабенькая девочка, а другой – местный дурачок Бен.
Он разбил ее сердце. Все его братья работали в Мэндерли. Кто на конюшне, кто в саду – в то время всем находились занятия в Мэндерли. А Бен слонялся повсюду. Это всех раздражало: и его неопрятный вид, и то, что он любил за всеми подсматривать. То он стоял у дверей, то заглядывал в окна. И еще он постоянно торчал на берегу, неподалеку от домика. Мистер Лайонел выходил из себя, если сталкивался с ним. И стал грозить, что изобьет его кнутом при следующей встрече. Он всегда носил с собой кнут. И непременно пустил бы его в ход… Характер у мистера Лайонела был горячим. Трудно представить…
Я представил. И даже понимал почему. Свидетельство о его смерти объясняло все странности характера.
– А почему его так раздражал Бен? – спросил я. – Только неопрятный вид или что-то еще?
– Что-то еще? – к моему удивлению, Фриц хихикнул. – Я же вам рассказывал про миссис Карминов, забыли? Даже овдовев, она не утратила привлекательности. Черные волосы, черные глаза, черное платье – ей не исполнилось тридцати, когда она осталась без мужа. И вполне могла бы еще раз выйти замуж, как мне кажется. Охотники бы нашлись. Мистер Лайонел не остался равнодушным к ее красоте, и она поселилась в коттедже. И жила там до своей смерти, мистер Лайонел заботился о ней, а потом и его мать… Ее звали Сара… Сара Карминов. Ее похоронили в церковном дворе Мэндерли.
Мне это уже было известно. И я успел побывать на могиле Сары Карминов и ее мужа. И, просматривая документы поместья, отметил, сколько денег выделили де Уинтеры на ее содержание. После того как ее три сына погибли в Первую мировую войну, Сара осталась с придурковатым сыном и болезненной дочерью. Арендаторы в таком случае обычно покидали свой дом, чтобы найти средства к пропитанию, но Сара осталась. И продолжала жить и получать пособие еще при жизни Максима, тогда ей было пятьдесят, а ее муж умер двадцать лет назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52