Я надеялся, что и он тоже (если у него по-прежнему дела идут на поправку) успел приготовить для меня что-нибудь новенькое.
В поезде было не очень много народу, и я порадовался, что смогу посидеть в одиночестве. Положив сумку на полку, я развернул первую страницу «Вечернего обозрения», купленного мною на вокзале, но не стал читать и отложил его в сторону. Мимо окна проносились предместья города. Прислушиваясь к стуку колес, я невольно принялся перебирать свои впечатления за эти последние два дня: что мне говорили и чего мне не сказали. Умолчание и уклончивость – не менее важная часть в разговорах, чем их содержание.
За окнами поезда, вырвавшегося наконец из города, начало смеркаться, я раскрыл автобиографию Фрэнка и, преодолевая витиеватость стиля, бесконечные повторы и самовосхваления автора, начал читать. И вдруг наткнулся на то, что упустил сегодня утром. Прямо на первой странице всего лишь скупая оговорка, ее можно было легко проскочить, чтобы не увязать в подобных перечислениях, но я успел выхватить слова «постоянные выступления в Плимуте» и не перелистнул страницу:
«По уже заведенной издавна привычке моя жена, я и несколько человек из труппы поселились у Миллисент Дэнверс, которая поддерживала образцовый порядок в «Святой Агнессе», где мы одновременно и столовались. Она к тому времени овдовела, ей помогала в работе дочь, и вдвоем они вели хозяйство на том же высоком уровне, что и прежде, не упуская самой последней мелочи. Нигде не было ни пылинки, скатерти сияли белизной, посуда – чистотой. Вспомнив добрые старые времена, мы пригласили ее дочь на представление. Эдит Дэнверс, или Дэнни, как мы все обращались к ней, всегда относилась чрезвычайно одобрительно к нашим постановкам. И у нее было немало друзей в нашей труппе еще с детских лет. Никакие силы не могли помешать ей пропустить очередное выступление труппы».
Так вот откуда взялась Эдит Дэнверс, которая провела вместе с Ребеккой и миссис Девлин, как я был уверен, оставшиеся месяцы до кончины Изабель.
Захватив в салон-ресторан книгу Фрэнка, я продолжал читать ее и во время еды. Но про Эдит больше не упоминалось. Она промелькнула, как огонек в ночи, и снова скрылась во мраке прошлого.
И, глядя в сгустившуюся за окном темноту, я видел свое смутное отражение, которое оставалось неподвижным на фоне постоянно изменяющегося пейзажа. Глаза мои закрылись сами собой – в прошлую ночь мне удалось поспать всего часа два или три, и я почувствовал охватившую меня усталость, но заснуть все равно не смог. Просто впал в какое-то состояние полудремоты или оцепенения, балансирования между сном и бодрствованием, где я поднимался и поднимался по широкой лестнице наверх к черной двери, которую невозможно открыть и которая никогда не открывалась.
Наверное, я все же в конце концов ненадолго заснул, потому что когда дернулся от толчка, то почувствовал себя еще более разбитым, чем до того. Я снова потянулся к газете и развернул ее.
На второй странице следовало короткое сообщение: «Джек Фейвел, совладелец салона по продаже машин в Мэйфер, – читал я, – рано утром попал в аварию. Это произошло на печально знаменитом месте – закрытом повороте между Беркширом и деревенькой под названием Хамптон-Феррар. «Бентли» врезался в стену и тотчас вспыхнул. Два очевидца, которые пасли лошадей, заявили, что машина мчалась на большой скорости и не смогла вписаться в крутой поворот. Фейвел мертв. Полиция ведет расследование».
Поезд дернулся, колеса заскрежетали, но потом, набрав скорость, снова застучали в прежнем ритме. А на меня накатило чувство горечи и вины одновременно. Вынув из кармана кольцо, я долго вглядывался в него. Смерть окрасила наш разговор с Фейвелом в новые оттенки. Вслушиваясь заново в его описания Гринвейза, я увидел Ребекку верхом на лошади.
Случайностью ли оказалась его смерть? Или ему захотелось повторить с зеркальной точностью смерть Максима де Уинтера? И когда два этих человека мчались по дороге, чего они добивались: пытались догнать Ребекку или скрыться от нее? О чем думал и что переживал Фейвел в те часы, когда расстался со мной, и до того, как сел за руль? Скорбел или продолжал пить, чтобы удержать демонов подсознания? Судя по всему, он переживал гораздо сильнее, чем мне казалось, его отчаяние было намного глубже. И мне следовало бы слушать его внимательнее, смотреть на него более пристально, ловить все оттенки выражения на его лице. Теперь кольцо Ребекки осталось у меня – кольцо, которое, как он заявил, приносит несчастье. А я вспоминал тот момент, когда сам видел это кольцо у нее на руке. Ее бездонные глаза смотрели на меня. «Ты живешь здесь?» – «Где, в церкви? Нет. Пока еще нет»…
Плотный сумрак пронизали огоньки на горизонте, мое отражение прижалось ко мне носом к носу. Вскоре после полуночи поезд со скрежетом начал тормозить. А в половине первого мы подъехали к станции. Дежурил один таксист, и он довез меня до дома.
Прежде чем открыть дверь, я несколько минут постоял на ступеньках. Ночь стояла безлунная, черные волны медленно облизывали прибрежную гальку. Ветер усиливался, и начинал накрапывать дождь. Темная полоса леса Мэндерли сливалась с морем, но я все равно смотрел в ту сторону, словно надеялся что-то разглядеть.
Призраки, целый день не отступавшие от меня ни на шаг, уверенно прошли следом за мной в дом, расселись каждый в своем углу и ждали, когда же я снова выну кольцо Ребекки. Бриллианты отразили свет зажженной лампы, и я вдруг поймал себя на мысли: действительно ли это кольцо приносит несчастье? И тотчас же попытался переубедить себя: смешно верить в подобные глупости, как смешно верить в призраков. Ветер за окном шумно вздохнул и толкнул калитку. Задвижка задребезжала.
Завтра я продолжу свои изыскания, но уже без помощи Фейвела и без неуловимой Дэнверс. Пока я не мог представить, в каком направлении мне теперь двигаться, где искать новые, неизвестные еще мне свидетельства. В конце концов, я не мог надолго прерывать свою текущую работу. А ту, за которую взялся здесь, я завершил две недели назад. Оставалось доделать кое-какие мелочи, с которыми я успею справиться завтра. Значит, теперь у меня появится больше времени на то, что, в сущности, и привело меня в эти края. Но это вовсе не означало, что я собираюсь навсегда связать себя с Керритом. Придет минута, когда мне придется сознаться самому себе, что пора оставить все как есть; что темные воды прошлого поглотили Ребекку и мне не удастся донырнуть до того места, где она исчезла.
И вдруг среди монотонного шума волн, порывов ветра и дробных ударов капель дождя о крышу я различил посторонний звук – звук шагов по дорожке перед домом, лязг задвижки на калитке и скрип, словно ее резко распахнули. Я выключил свет и подождал, когда мои глаза привыкнут к темноте, а потом осторожно вышел на крыльцо. Корабль, освещенный огнями, двигался на горизонте, а море вздыхало, подкатывая к берегу, а потом с шуршанием увлекало за собой гальку.
И в одном ритме с прибоем калитка то открывалась, то захлопывалась снова. Наверное, сильный порыв ветра сорвал задвижку. Правда, прежде такого не случалось. Подойдя к ней, я снова закрыл ее и проверил, крепко ли она держится, а потом бросил взгляд на берег.
Смутная фигура скользнула между скал. Сердце мое замерло, словно страх сжал его в кулак. И в голове пронеслась мысль: она вернулась за своим кольцом.
Но уже через секунду я вполне овладел собой: это всего лишь игра света и тьмы, тумана, дождя и ветра. И вернулся в дом.
20
19 апреля, среда. Позвонил Элли – успел застать ее до того, как она уехала с отцом в больницу, – и отправился в библиотеку. Я так ждал этого разговора с ней, но он оказался очень коротким и не принес такого же радостного облегчения, как вчерашний. Голос Элли звучал несколько натянуто, когда она объясняла, что ей надо еще успеть помочь отцу собраться, а он нервничает, поскольку не любит больницы. Его можно понять.
Дождь не унимается, небо затянули тучи, и сильный ветер пронизывает коттедж насквозь. До сих пор спокойное море вспенилось, громадные валы набрасываются на скалы, пытаясь сокрушить их. Тропинка, по которой скрылась привидевшаяся мне смутная фигура, исчезла под водой.
Джереми Боудинник – архивист, кругленький, доброжелательный, убежденный холостяк, с которым я сотрудничал эти полгода, как обычно, подвез меня – он живет неподалеку от сестер Бриггс и работает с местными архивными документами около сорока лет. Обычно он пребывал в хорошем настроении, но этим утром выглядел несколько пасмурным.
– Печальный день, Теренс, – сказал он, когда я сел рядом с ним. – Очень печальный. Я буду скучать, в библиотеке без тебя станет намного скучнее. Ты проделал огромную работу по разборке документов де Уинтеров. Если бы члены совета хотя бы попытались раздобыть деньги для оплаты постоянного сотрудника, но они, конечно же, и мизинцем ради этого не шевельнут. Они не понимают, какое огромное значение имеют местные сведения для понимания общего хода исторического процесса. Они урезали наш бюджет так, что дальше некуда, разве только рубашку с меня не сняли…
Знакомый мотив. Долгие годы Боудинник вел героическую борьбу с местными членами совета. Чаще всего он терпел поражение, но случалось, и одерживал небольшие победы на каком-то отдельном участке фронта. То, что меня приняли на полгода, он считал своей заслуженной победой.
А я считал, что эту единицу утвердили только для того, чтобы оформить и привести в порядок бумаги де Уинтеров в качестве подарка наследникам. И небескорыстного подарка: они надеялись, что те оценят усилия и найдут способ их отблагодарить. Он согласился со мной.
Так что договор со мной подписали только потому, что готовилась выставка архивных материалов на тему «История местной промышленности по добыче олова и каолина». И на расходы по этой тематике не скупились.
Боудинник тут же начал строить планы об организации следующей эффектной выставки: «История перевозки контрабандных товаров», и я было поверил, что ему удастся продлить договор о штатной единице. Но чиновники при совете поняли его маневр и устояли перед его натиском. Таким образом, срок моего договора истекал через две недели, но Боудинник никак не мог смириться с этим обстоятельством и всю дорогу клеймил тупоголовых клерков.
Как только мы вошли в библиотеку, он переключился на более насущные вопросы: на что я собираюсь дальше жить? Боудиннак снял очки и принялся усердно протирать их – признак сильнейшего волнения. Глядя на меня близорукими глазами, он признался, что слышал стороной, будто я собираюсь купить домик, который арендовал на это время.
Интересно, кто пустил этот слух? Марджори Лейн? Сестры Бриггс? Полковник Джулиан? Пекарь, аптекарь или слесарь? Или их тети, дяди и племянницы? Да кто угодно! Все, кто жил в Керрите и творил его историю. Все, кто знал, где сосед потерял иголку и чья кошка ходит по крыше, кто всегда наперед угадывает, чем все закончится, и удивляется, почему никто вовремя не прислушался к его предсказаниям.
Как ни странно, на этот раз «ясновидец» как в воду глядел. Я и в самом деле стал подумывать: а не обосноваться ли мне в Керрите? Но Боудинник счел себя ответственным за мое финансовое положение, хотя знал, что я в состоянии позаботиться о себе, но, с другой стороны, мог оказаться в зависимом положении… «Если так пойдет и дальше, то мой коллега протрет свои очки до дыр», – подумал я, догадываясь, что он намекает на возможную женитьбу. Поскольку я не поддержал эту тему, Боудинник вздохнул и решил, что перспектива, набросанная им, выглядит мрачновато, и тут же принялся восхвалять положительные стороны семейной жизни.
Сам он, конечно, не решился пойти на такой ответственный шаг, но вполне осознавал преимущества женатых людей.
– Огонь в камине, уют в доме, – перечислял он, продолжая полировать стекла, – домашняя еда, а рядом всегда твоя вторая половина.
А когда он добрался наконец до достоинств полковника Джулиана и его дочери, я догадался, кого мне наметили в невесты.
– Мы с Элли всего лишь хорошие друзья, – заверил я его. Но он, конечно, не поверил. А у меня не нашлось убедительных аргументов, чтобы развеять его заблуждение.
Единственное, что он принял, это напоминание о том, что наследство, полученное от тетушки Мэй, дает мне возможность вести достаточно обеспеченную жизнь. Это не было ложью во всех смыслах слова. И, кажется, он немного успокоился, что, впрочем, вряд ли избавит меня от дальнейших расспросов.
Но тут Боудинник принялся разбирать почту и наткнулся на письмо из Канады, присланное адвокатом, который вел дела от имени миссис де Уинтер. Письмо отвлекло Боудинника. Он обрадовался, прочитав короткое послание, и протянул его мне:
– Очень мило с ее стороны. Очень мило.
«Сэр!
Как мы поняли, работа над составлением описи и каталога документов семьи де Уинтер завершена. Наш клиент, миссис де Уинтер, просила нас выразить вам сердечную благодарность за то, что эти бумаги теперь будут находиться в вашем архиве в образцовом порядке.
Сердечно ваши…»
Письмо подписал один из совладельцев адвокатской конторы в Торонто, через которую шла переписка с миссис де Уинтер. Тон его не показался мне «милым». Я подшил письмо в папку, где лежали и другие письма этого самого адвоката, столь же скупые по содержанию, сколь и сухие по форме.
В самом начале – когда я только приступил к поискам – я написал миссис де Уинтер через эту фирму, которая напоминала мне Цербера перед входом в ад, и попросил у нее совета и помощи. Через два месяца я наконец получил долгожданный ответ, который состоял из двух строчек: «Миссис де Уинтер, – сухо уведомили они меня, – не желает обсуждать этот вопрос, и они будут признательны, если вы не станете больше беспокоить ее подобного рода посланиями».
Их ответ не удивил меня. Я догадывался, что вторая жена Максима могла знать всю подноготную смерти Ребекки, и, поскольку ее муж имел к ней непосредственное отношение, я не питал особенных надежд на то, что она охотно начнет помогать мне. «Наверное, следовало бы написать еще раз», – подумал я, закрывая папку, но не мог заставить себя снова взяться за перо, и мысль о том, что я не довел это дело до конца, долго тяготила меня.
Я закончил складывать оставшиеся бумаги и вещи и потом просмотрел по просьбе Боудинника фотографии, которые он подготовил для следующей выставки. И одновременно рассеянно слушал его рассказы о темных делах, которые проворачивали в этих местах контрабандисты, пока он вдруг не упомянул о ныне преуспевающем торговце нелегальными товарами – бывшем лакее, служившем в Мэндерли, Роберте Лейне и его жене – в девичестве Нэнси Манак. В ее семье испокон веку все занимались такого рода махинациями.
– Обращал ли ты когда-нибудь внимание на рыбацкую шхуну Манаков? – спросил он. – Ее нельзя не заметить, она бросается в глаза своей окраской – бирюзовый с алым. Капитан судна, точнее шкипер, – один из пяти братьев Нэнси. Молва утверждала, что строительство таможни и новые пошлины заметно снизят благосостояние семейства. Таможенники уже провели несколько рейдов, и контрабандистам все труднее находить уединенные бухточки и места для хранения незаконно ввезенных товаров.
Боудинник вздохнул, явно сожалея о том, что героическому периоду местного предпринимательства пришел конец.
Но он навел меня на мысль, что домик на берегу, даже сами руины особняка могли служить прекрасным местом для хранения нелегальных товаров. Но, с другой стороны, люди, которые перевозят и торгуют отравой под видом ликеров и вишневых настоек, вряд ли станут плести венки из азалий, только чтобы замести следы и отвести подозрение. Не похоже на них. И все же мысленно я подшил к делу и эти сведения, чтобы попытаться позже взвесить их. Прежде чем уйти, я спросил, не поможет ли мой коллега выяснить один вопрос: сохранился ли сейчас дом на набережной в Плимуте?
Боудинник обожал такого рода вопросы и тотчас принялся за дело. Он начал просматривать карты, газетные вырезки и указатели дорог. Кончилось тем, что ему хватило одного телефонного звонка своему старому другу в плимутский архив, чтобы дать мне исчерпывающий ответ: как и многие здания в городе, этот дом «Святая Агнесса» разбомбили при очередном налете немецкие летчики.
Я ожидал чего-то в этом роде. С другой стороны, еще менее вероятным мне представлялся вариант, что миссис Дэнверс вернется под отчий кров, почти столь же ничтожным, как и шанс, что она скрывается в квартире на Тайт-стрит. Ни тот, ни другой вариант пока не принес мне желаемого.
Дождь лил по-прежнему. Я пересек площадь и подошел к автобусной остановке, досадуя еще сильнее, что оставил свою машину в Кембридже. Расписание, висевшее на остановке, можно было считать фикцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
В поезде было не очень много народу, и я порадовался, что смогу посидеть в одиночестве. Положив сумку на полку, я развернул первую страницу «Вечернего обозрения», купленного мною на вокзале, но не стал читать и отложил его в сторону. Мимо окна проносились предместья города. Прислушиваясь к стуку колес, я невольно принялся перебирать свои впечатления за эти последние два дня: что мне говорили и чего мне не сказали. Умолчание и уклончивость – не менее важная часть в разговорах, чем их содержание.
За окнами поезда, вырвавшегося наконец из города, начало смеркаться, я раскрыл автобиографию Фрэнка и, преодолевая витиеватость стиля, бесконечные повторы и самовосхваления автора, начал читать. И вдруг наткнулся на то, что упустил сегодня утром. Прямо на первой странице всего лишь скупая оговорка, ее можно было легко проскочить, чтобы не увязать в подобных перечислениях, но я успел выхватить слова «постоянные выступления в Плимуте» и не перелистнул страницу:
«По уже заведенной издавна привычке моя жена, я и несколько человек из труппы поселились у Миллисент Дэнверс, которая поддерживала образцовый порядок в «Святой Агнессе», где мы одновременно и столовались. Она к тому времени овдовела, ей помогала в работе дочь, и вдвоем они вели хозяйство на том же высоком уровне, что и прежде, не упуская самой последней мелочи. Нигде не было ни пылинки, скатерти сияли белизной, посуда – чистотой. Вспомнив добрые старые времена, мы пригласили ее дочь на представление. Эдит Дэнверс, или Дэнни, как мы все обращались к ней, всегда относилась чрезвычайно одобрительно к нашим постановкам. И у нее было немало друзей в нашей труппе еще с детских лет. Никакие силы не могли помешать ей пропустить очередное выступление труппы».
Так вот откуда взялась Эдит Дэнверс, которая провела вместе с Ребеккой и миссис Девлин, как я был уверен, оставшиеся месяцы до кончины Изабель.
Захватив в салон-ресторан книгу Фрэнка, я продолжал читать ее и во время еды. Но про Эдит больше не упоминалось. Она промелькнула, как огонек в ночи, и снова скрылась во мраке прошлого.
И, глядя в сгустившуюся за окном темноту, я видел свое смутное отражение, которое оставалось неподвижным на фоне постоянно изменяющегося пейзажа. Глаза мои закрылись сами собой – в прошлую ночь мне удалось поспать всего часа два или три, и я почувствовал охватившую меня усталость, но заснуть все равно не смог. Просто впал в какое-то состояние полудремоты или оцепенения, балансирования между сном и бодрствованием, где я поднимался и поднимался по широкой лестнице наверх к черной двери, которую невозможно открыть и которая никогда не открывалась.
Наверное, я все же в конце концов ненадолго заснул, потому что когда дернулся от толчка, то почувствовал себя еще более разбитым, чем до того. Я снова потянулся к газете и развернул ее.
На второй странице следовало короткое сообщение: «Джек Фейвел, совладелец салона по продаже машин в Мэйфер, – читал я, – рано утром попал в аварию. Это произошло на печально знаменитом месте – закрытом повороте между Беркширом и деревенькой под названием Хамптон-Феррар. «Бентли» врезался в стену и тотчас вспыхнул. Два очевидца, которые пасли лошадей, заявили, что машина мчалась на большой скорости и не смогла вписаться в крутой поворот. Фейвел мертв. Полиция ведет расследование».
Поезд дернулся, колеса заскрежетали, но потом, набрав скорость, снова застучали в прежнем ритме. А на меня накатило чувство горечи и вины одновременно. Вынув из кармана кольцо, я долго вглядывался в него. Смерть окрасила наш разговор с Фейвелом в новые оттенки. Вслушиваясь заново в его описания Гринвейза, я увидел Ребекку верхом на лошади.
Случайностью ли оказалась его смерть? Или ему захотелось повторить с зеркальной точностью смерть Максима де Уинтера? И когда два этих человека мчались по дороге, чего они добивались: пытались догнать Ребекку или скрыться от нее? О чем думал и что переживал Фейвел в те часы, когда расстался со мной, и до того, как сел за руль? Скорбел или продолжал пить, чтобы удержать демонов подсознания? Судя по всему, он переживал гораздо сильнее, чем мне казалось, его отчаяние было намного глубже. И мне следовало бы слушать его внимательнее, смотреть на него более пристально, ловить все оттенки выражения на его лице. Теперь кольцо Ребекки осталось у меня – кольцо, которое, как он заявил, приносит несчастье. А я вспоминал тот момент, когда сам видел это кольцо у нее на руке. Ее бездонные глаза смотрели на меня. «Ты живешь здесь?» – «Где, в церкви? Нет. Пока еще нет»…
Плотный сумрак пронизали огоньки на горизонте, мое отражение прижалось ко мне носом к носу. Вскоре после полуночи поезд со скрежетом начал тормозить. А в половине первого мы подъехали к станции. Дежурил один таксист, и он довез меня до дома.
Прежде чем открыть дверь, я несколько минут постоял на ступеньках. Ночь стояла безлунная, черные волны медленно облизывали прибрежную гальку. Ветер усиливался, и начинал накрапывать дождь. Темная полоса леса Мэндерли сливалась с морем, но я все равно смотрел в ту сторону, словно надеялся что-то разглядеть.
Призраки, целый день не отступавшие от меня ни на шаг, уверенно прошли следом за мной в дом, расселись каждый в своем углу и ждали, когда же я снова выну кольцо Ребекки. Бриллианты отразили свет зажженной лампы, и я вдруг поймал себя на мысли: действительно ли это кольцо приносит несчастье? И тотчас же попытался переубедить себя: смешно верить в подобные глупости, как смешно верить в призраков. Ветер за окном шумно вздохнул и толкнул калитку. Задвижка задребезжала.
Завтра я продолжу свои изыскания, но уже без помощи Фейвела и без неуловимой Дэнверс. Пока я не мог представить, в каком направлении мне теперь двигаться, где искать новые, неизвестные еще мне свидетельства. В конце концов, я не мог надолго прерывать свою текущую работу. А ту, за которую взялся здесь, я завершил две недели назад. Оставалось доделать кое-какие мелочи, с которыми я успею справиться завтра. Значит, теперь у меня появится больше времени на то, что, в сущности, и привело меня в эти края. Но это вовсе не означало, что я собираюсь навсегда связать себя с Керритом. Придет минута, когда мне придется сознаться самому себе, что пора оставить все как есть; что темные воды прошлого поглотили Ребекку и мне не удастся донырнуть до того места, где она исчезла.
И вдруг среди монотонного шума волн, порывов ветра и дробных ударов капель дождя о крышу я различил посторонний звук – звук шагов по дорожке перед домом, лязг задвижки на калитке и скрип, словно ее резко распахнули. Я выключил свет и подождал, когда мои глаза привыкнут к темноте, а потом осторожно вышел на крыльцо. Корабль, освещенный огнями, двигался на горизонте, а море вздыхало, подкатывая к берегу, а потом с шуршанием увлекало за собой гальку.
И в одном ритме с прибоем калитка то открывалась, то захлопывалась снова. Наверное, сильный порыв ветра сорвал задвижку. Правда, прежде такого не случалось. Подойдя к ней, я снова закрыл ее и проверил, крепко ли она держится, а потом бросил взгляд на берег.
Смутная фигура скользнула между скал. Сердце мое замерло, словно страх сжал его в кулак. И в голове пронеслась мысль: она вернулась за своим кольцом.
Но уже через секунду я вполне овладел собой: это всего лишь игра света и тьмы, тумана, дождя и ветра. И вернулся в дом.
20
19 апреля, среда. Позвонил Элли – успел застать ее до того, как она уехала с отцом в больницу, – и отправился в библиотеку. Я так ждал этого разговора с ней, но он оказался очень коротким и не принес такого же радостного облегчения, как вчерашний. Голос Элли звучал несколько натянуто, когда она объясняла, что ей надо еще успеть помочь отцу собраться, а он нервничает, поскольку не любит больницы. Его можно понять.
Дождь не унимается, небо затянули тучи, и сильный ветер пронизывает коттедж насквозь. До сих пор спокойное море вспенилось, громадные валы набрасываются на скалы, пытаясь сокрушить их. Тропинка, по которой скрылась привидевшаяся мне смутная фигура, исчезла под водой.
Джереми Боудинник – архивист, кругленький, доброжелательный, убежденный холостяк, с которым я сотрудничал эти полгода, как обычно, подвез меня – он живет неподалеку от сестер Бриггс и работает с местными архивными документами около сорока лет. Обычно он пребывал в хорошем настроении, но этим утром выглядел несколько пасмурным.
– Печальный день, Теренс, – сказал он, когда я сел рядом с ним. – Очень печальный. Я буду скучать, в библиотеке без тебя станет намного скучнее. Ты проделал огромную работу по разборке документов де Уинтеров. Если бы члены совета хотя бы попытались раздобыть деньги для оплаты постоянного сотрудника, но они, конечно же, и мизинцем ради этого не шевельнут. Они не понимают, какое огромное значение имеют местные сведения для понимания общего хода исторического процесса. Они урезали наш бюджет так, что дальше некуда, разве только рубашку с меня не сняли…
Знакомый мотив. Долгие годы Боудинник вел героическую борьбу с местными членами совета. Чаще всего он терпел поражение, но случалось, и одерживал небольшие победы на каком-то отдельном участке фронта. То, что меня приняли на полгода, он считал своей заслуженной победой.
А я считал, что эту единицу утвердили только для того, чтобы оформить и привести в порядок бумаги де Уинтеров в качестве подарка наследникам. И небескорыстного подарка: они надеялись, что те оценят усилия и найдут способ их отблагодарить. Он согласился со мной.
Так что договор со мной подписали только потому, что готовилась выставка архивных материалов на тему «История местной промышленности по добыче олова и каолина». И на расходы по этой тематике не скупились.
Боудинник тут же начал строить планы об организации следующей эффектной выставки: «История перевозки контрабандных товаров», и я было поверил, что ему удастся продлить договор о штатной единице. Но чиновники при совете поняли его маневр и устояли перед его натиском. Таким образом, срок моего договора истекал через две недели, но Боудинник никак не мог смириться с этим обстоятельством и всю дорогу клеймил тупоголовых клерков.
Как только мы вошли в библиотеку, он переключился на более насущные вопросы: на что я собираюсь дальше жить? Боудиннак снял очки и принялся усердно протирать их – признак сильнейшего волнения. Глядя на меня близорукими глазами, он признался, что слышал стороной, будто я собираюсь купить домик, который арендовал на это время.
Интересно, кто пустил этот слух? Марджори Лейн? Сестры Бриггс? Полковник Джулиан? Пекарь, аптекарь или слесарь? Или их тети, дяди и племянницы? Да кто угодно! Все, кто жил в Керрите и творил его историю. Все, кто знал, где сосед потерял иголку и чья кошка ходит по крыше, кто всегда наперед угадывает, чем все закончится, и удивляется, почему никто вовремя не прислушался к его предсказаниям.
Как ни странно, на этот раз «ясновидец» как в воду глядел. Я и в самом деле стал подумывать: а не обосноваться ли мне в Керрите? Но Боудинник счел себя ответственным за мое финансовое положение, хотя знал, что я в состоянии позаботиться о себе, но, с другой стороны, мог оказаться в зависимом положении… «Если так пойдет и дальше, то мой коллега протрет свои очки до дыр», – подумал я, догадываясь, что он намекает на возможную женитьбу. Поскольку я не поддержал эту тему, Боудинник вздохнул и решил, что перспектива, набросанная им, выглядит мрачновато, и тут же принялся восхвалять положительные стороны семейной жизни.
Сам он, конечно, не решился пойти на такой ответственный шаг, но вполне осознавал преимущества женатых людей.
– Огонь в камине, уют в доме, – перечислял он, продолжая полировать стекла, – домашняя еда, а рядом всегда твоя вторая половина.
А когда он добрался наконец до достоинств полковника Джулиана и его дочери, я догадался, кого мне наметили в невесты.
– Мы с Элли всего лишь хорошие друзья, – заверил я его. Но он, конечно, не поверил. А у меня не нашлось убедительных аргументов, чтобы развеять его заблуждение.
Единственное, что он принял, это напоминание о том, что наследство, полученное от тетушки Мэй, дает мне возможность вести достаточно обеспеченную жизнь. Это не было ложью во всех смыслах слова. И, кажется, он немного успокоился, что, впрочем, вряд ли избавит меня от дальнейших расспросов.
Но тут Боудинник принялся разбирать почту и наткнулся на письмо из Канады, присланное адвокатом, который вел дела от имени миссис де Уинтер. Письмо отвлекло Боудинника. Он обрадовался, прочитав короткое послание, и протянул его мне:
– Очень мило с ее стороны. Очень мило.
«Сэр!
Как мы поняли, работа над составлением описи и каталога документов семьи де Уинтер завершена. Наш клиент, миссис де Уинтер, просила нас выразить вам сердечную благодарность за то, что эти бумаги теперь будут находиться в вашем архиве в образцовом порядке.
Сердечно ваши…»
Письмо подписал один из совладельцев адвокатской конторы в Торонто, через которую шла переписка с миссис де Уинтер. Тон его не показался мне «милым». Я подшил письмо в папку, где лежали и другие письма этого самого адвоката, столь же скупые по содержанию, сколь и сухие по форме.
В самом начале – когда я только приступил к поискам – я написал миссис де Уинтер через эту фирму, которая напоминала мне Цербера перед входом в ад, и попросил у нее совета и помощи. Через два месяца я наконец получил долгожданный ответ, который состоял из двух строчек: «Миссис де Уинтер, – сухо уведомили они меня, – не желает обсуждать этот вопрос, и они будут признательны, если вы не станете больше беспокоить ее подобного рода посланиями».
Их ответ не удивил меня. Я догадывался, что вторая жена Максима могла знать всю подноготную смерти Ребекки, и, поскольку ее муж имел к ней непосредственное отношение, я не питал особенных надежд на то, что она охотно начнет помогать мне. «Наверное, следовало бы написать еще раз», – подумал я, закрывая папку, но не мог заставить себя снова взяться за перо, и мысль о том, что я не довел это дело до конца, долго тяготила меня.
Я закончил складывать оставшиеся бумаги и вещи и потом просмотрел по просьбе Боудинника фотографии, которые он подготовил для следующей выставки. И одновременно рассеянно слушал его рассказы о темных делах, которые проворачивали в этих местах контрабандисты, пока он вдруг не упомянул о ныне преуспевающем торговце нелегальными товарами – бывшем лакее, служившем в Мэндерли, Роберте Лейне и его жене – в девичестве Нэнси Манак. В ее семье испокон веку все занимались такого рода махинациями.
– Обращал ли ты когда-нибудь внимание на рыбацкую шхуну Манаков? – спросил он. – Ее нельзя не заметить, она бросается в глаза своей окраской – бирюзовый с алым. Капитан судна, точнее шкипер, – один из пяти братьев Нэнси. Молва утверждала, что строительство таможни и новые пошлины заметно снизят благосостояние семейства. Таможенники уже провели несколько рейдов, и контрабандистам все труднее находить уединенные бухточки и места для хранения незаконно ввезенных товаров.
Боудинник вздохнул, явно сожалея о том, что героическому периоду местного предпринимательства пришел конец.
Но он навел меня на мысль, что домик на берегу, даже сами руины особняка могли служить прекрасным местом для хранения нелегальных товаров. Но, с другой стороны, люди, которые перевозят и торгуют отравой под видом ликеров и вишневых настоек, вряд ли станут плести венки из азалий, только чтобы замести следы и отвести подозрение. Не похоже на них. И все же мысленно я подшил к делу и эти сведения, чтобы попытаться позже взвесить их. Прежде чем уйти, я спросил, не поможет ли мой коллега выяснить один вопрос: сохранился ли сейчас дом на набережной в Плимуте?
Боудинник обожал такого рода вопросы и тотчас принялся за дело. Он начал просматривать карты, газетные вырезки и указатели дорог. Кончилось тем, что ему хватило одного телефонного звонка своему старому другу в плимутский архив, чтобы дать мне исчерпывающий ответ: как и многие здания в городе, этот дом «Святая Агнесса» разбомбили при очередном налете немецкие летчики.
Я ожидал чего-то в этом роде. С другой стороны, еще менее вероятным мне представлялся вариант, что миссис Дэнверс вернется под отчий кров, почти столь же ничтожным, как и шанс, что она скрывается в квартире на Тайт-стрит. Ни тот, ни другой вариант пока не принес мне желаемого.
Дождь лил по-прежнему. Я пересек площадь и подошел к автобусной остановке, досадуя еще сильнее, что оставил свою машину в Кембридже. Расписание, висевшее на остановке, можно было считать фикцией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52