– А разве вы не находите, что и сами изменились, Элли? Господи боже мой, и я тоже изменился. Два года назад, после развода… – Поколебавшись, Фрэнсис вдруг взял меня за руку. – Не совершайте роковой ошибки, считая, что люди остаются такими, какие они есть в данную минуту. Они не статисты. Особенно старые люди, – негромко проговорил он. – В таком возрасте они оказываются на пограничной территории, не доступной ни вам, ни мне. Ваш отец – замечательный человек и очень храбрый. Он прожил долгую жизнь. И если он сейчас становится спокойнее, чем был, то это истинное благословение, поверьте мне.
После этого разговора Фрэнсис стал нравиться мне еще больше, хотя меня несколько огорчило, с какой легкостью ему удалось вытеснить из сердца отца Тома и добиться его расположения. Такая перемена казалась мне недолгой. И ненадежной. Но сказанное доктором оказало на меня воздействие, и я поняла, что не имею права скрывать от отца записки Ребекки.
После того как Том и Роза согласились с моим мнением, я отдала отцу копию дневника – примерно через месяц после его возращения из больницы. За ночь до того я не могла найти себе места, не могла заснуть и все перелистывала страницу за страницей, выискивая те строки, которые могли задеть отца. И в конце концов нашла место, которое решила изъять из дневника, – удалила всю ту часть, где Ребекка описала свою жизнь с отцом в Гринвейзе.
Многое в этом фрагменте не сходилось: почему она написала его таким жестким тоном, почему так много внимания уделила шахтам? Почему представила все таким образом, будто ее заперли в башню? Иной раз Ребекку несколько заносило в сторону, иной раз она, как мне казалось, слишком вольно истолковывала события. Поэтому я решила отдать отцу дневник без этой сомнительной части.
В последнее время отец спал очень мало, но тем не менее чтение дневника затянулось. Прошло почти полмесяца, а он все еще не закончил его. Как-то раз, когда он заснул с дневником в руках, сидя на солнышке, Роза осторожно вынула из его рук тетрадь и, наверное, за час успела дочитать ее до конца. Но, во-первых, Роза – профессиональный читатель. И к тому же записки не затрагивали лично ее, как отца. Ниточки паутины не тянулись от нее в прошлое и не цепляли ее.
– Чисто по-женски, – прокомментировала она, закрыв последнюю страницу.
– Опиши, каким был Максим, – попросила я ее как-то раз, когда сидела на кухне и пыталась представить то отдаленное время, когда шла Первая мировая война и Роза была еще юной, привлекательной девушкой и, как утверждала молва, привлекала к себе внимание Максима. Роза довольно многое знала и про Ребекку.
– Который Максим? – повторила Роза, разрывая листья салата для ужина. – Мой или Ребекки? Или его второй жены? Или твоего отца? Надо сначала выбрать.
– Твой, – ответила я. – Не тяни кота за хвост.
– Он мне нравился. Очень был привязан к Мэндерли, но всегда мечтал путешествовать. Я не была влюблена в него, как и он в меня, хотя ему казалось, что он питает ко мне какие-то чувства. Я ответила на твой вопрос?
– А ты вообще-то когда-нибудь влюблялась, Роза? – спросила я, задумчиво глядя на море. В тот день как раз в очередной раз вернулся Том из поездки в Беркшир, где находился дом Джека Девлина – Гринвейз, и готовился к другой поездке – на этот раз во Францию. В Бретань. Мы договорились встретиться вечером. Он обещал после этого непременно заехать к нам, но я знала, что все кончится тем, что мы просто попрощаемся и я пожелаю ему счастливого пути.
– Конечно, влюблялась, и очень сильно, в одного студента по имени… Хелен. Сейчас она умерла. А потом несколько лет любила женщину по имени Джейн Тернер – она поселилась в моей лондонской квартире еще до того, как я начала сдавать ее студентам. Ты встречала ее пару раз, когда была еще совсем молоденькой, помнишь ее?
Я повернулась, глядя на Розу во все глаза, и напрягла память: это была тихая женщина в твидовом костюме, с головой погруженная в науку. Разливая чай, она спрашивала меня о том, какое направление я выбрала для занятий. Я как раз сдавала приемные экзамены в Кембридж, и поэтому Джейн подарила мне свою книгу про Шарлотту Бронте – она все еще валяется у меня где-то. Какой же слепой я оставалась все это время!
– Боже мой! – воскликнула Роза. – Неужели ты считала, что я все это время вела монашеский образ жизни? Ты меня обижаешь. Ничего привлекательного в этом нет, уверяю тебя. Но объект любви зависит от вкуса. Кто-то предпочитает яблоки. Другие – апельсины. А кто-то – и то и другое. Ты считаешь, что вкус имеет отношение к морали? Твой отец, очевидно, так считает, но от тебя я ожидала большего. И может быть, я терпеть не могу яблоки, потому что он любит апельсины? Или это безнравственно отдавать предпочтение одному фрукту и не принимать остальных? Я так не думаю. Очнись, Элли, и почисти картофель.
Я послушно принялась за работу и, срезая кожуру с картофеля, думала про Ребекку. А какие фрукты любила она? Ни об одной любовной связи с женщинами она не упомянула, но в ее истории полно всевозможных пропусков и смутных намеков, и к тому же она считала, что мужчины – ее враги. И теперь мне казалось, что кое-какие пробелы я смогу восполнить. Роза могла бы помочь мне, но ее, к сожалению, как мне показалось, совершенно не интересовала судьба Ребекки.
– И тех и других? Или никого? Не могу тебе сказать. Хотя мне показалось, что она старается не выказывать своих истинных пристрастий. Очень трудно понять, что она на самом деле любила, если не считать Мэндерли.
Какой иной раз непонятливой бывает Роза.
– Какая глупость! – возразила я, выкладывая картофелины в соус. – Она любила свою мать. И своего отца. И мне кажется, она любила и Максима тоже, хотя не хотела в том признаваться…
– До чего же ты наивная! – вздохнула Роза и, посмотрев на меня с удивлением, поцеловала в лоб. – Надо будет провести семинар на эту тему как-нибудь на днях. Ты совершенно заржавела. – И она подтолкнула меня к дверям. – Позови отца ужинать, через пятнадцать минут все будет готово. Он снова пошел с Баркером прогуляться по саду.
После дневного жара летний вечер встретил меня прохладой, с моря веял легкий бриз, флажки на яхтах трепетали, а сами они покачивались на воде, как лебеди. Далеко разносилось эхо от голосов перекликавшихся моряков. Закатное небо окрасилось в нежно-розовый цвет.
Отец взял в привычку сидеть на каменной кладке стены, а его верная неизменная тень – Баркер – устроился у его ног. Вытянув свою палку, отец сидел совершенно неподвижно и смотрел на море. Наконец-то он дочитал до конца записки Ребекки. Я сразу догадалась об этом по его увлажнившимся глазам. А на лице застыли печаль и смирение. Хотя отец повернулся в мою сторону, заслышав шаги, но какое-то время смотрел и не видел меня. Я протянула ему руку, он крепко сжал ее и привлек меня ближе к себе. И мы сели рядышком, глядя на прибой внизу. Я молчала, удивляясь его спокойствию.
Я так боялась, что чтение записок взволнует его, снова вызовет в памяти демонов прошлого, но не заметила ни малейших признаков тревоги. Вот уже больше недели он крепко спал по ночам, не просыпаясь от кошмаров, которые в этом году, до больницы, преследовали его постоянно. Особенно один, который повторялся в нескольких вариантах, но суть его сводилась к тому, что отец ехал в снежную пургу на черной машине по длинному извилистому подъезду к Мэндерли. И хотя он держал в руках руль, машина двигалась сама по себе, мотор работал совершенно беззвучно, а рядом с ним, на пассажирском сиденье, лежал маленький гробик. Отец осознавал, что обязан был доставить его в целости и сохранности.
Но каким-то образом этот гробик начинал сползать к краю, и оттуда слышался жалобный детский голосок: «Выпусти меня! Выпусти меня!» Потом он становился все более настойчивым и требовательным. Узнав голос Ребекки, отец пытался затормозить, но машина его не слушалась. Тогда он пытался расстегнуть брошь в виде бабочки, которая скрепляла верхнюю и нижнюю части, но застежка не поддавалась. Плач и причитания переходили в громкие ужасные завывания, и отец в ужасе просыпался. Иногда он звал меня, иногда Ребекку.
Он забывал, что уже пересказывал мне этот сон, о котором я никому не говорила, но, похоже, в последнюю неделю кошмар оставил его. И пока он читал дневник, я бросала в его сторону пытливые взгляды, боясь, что прежние страхи снова начнут изводить его, но не заметила никаких тревожных признаков. Прочитав несколько страниц, он погружался в забытье, словно смотрел какой-то собственный фильм и сравнивал его содержание с содержанием прочитанного. Иной раз он покачивал головой, как если бы не соглашался с чем-то, но чаще всего он отвечал женщине, которую любил, словно ее слова долетали до него издалека, из воображаемого мира. Как-то он заметил:
– Да, старая миссис де Уинтер была именно такой, но моя бабушка считала, что она больше рычит, чем кусает. А вот няня Тилли называла ее Мегерой. Тилли приехала из Лондона и ухаживала за мной после смерти отца. Странно, почему все это вдруг вспомнилось мне.
А на какой-то из страниц отец вдруг всплакнул, не объяснив почему, но вскоре снова взбодрился.
– Я всегда думал, что она девочка-бабочка, – проговорил он. – Я с самого детства помнил Изольду. И рад, что Ребекка взяла с собой синюю луговую бабочку и даже хранила какое-то время.
Ни особенно сильных переживаний, ни гнева – я была поражена. Многие высказывания Ребекки шли вразрез с тем, что рассказывал отец. У нее не хватило ни терпения, ни желания больше строк уделить ему, но его это не задело. А в тот вечер, сидя и глядя на море, он наконец-то заговорил и даже спросил, какое впечатление произвели на меня эти записи.
– Бедный ребенок, – продолжил отец. – В такое же время года она приходила сюда пить чай. Элинор отвела меня в сторону и попросила не спрашивать у девочки про ее мать. Какой ершистой она мне показалась. И она стала отважной женщиной. Мало кто из женщин справился бы с Мэндерли, он бы отверг многих, но Ребекка покорила его. В детстве я ненавидел его. И ненавидел Лайонела. До меня доходили слухи о его связи с Изольдой, и одно время я боялся, что…
– Что?..
– Нет, ничего, – помедлил он и отвернулся. – Я помнил, как он умирал и как он выглядел перед смертью. Я был свидетелем, когда подписывали завещание. Мне нечем гордиться, но теперь уже ничего не изменишь. – Он вздохнул и похлопал меня по руке.
Через какое-то время отец заговорил вновь, мысленно следуя по дорожке, что уводила в прошлое. Иногда эта дорожка пересекалась с тем, что описывала Ребекка, проявляя неточности. И даже по ходу его рассказа события начинали меняться, обнаруживая, что каждое из них имеет несколько граней, которые придают новые оттенки повествованию.
– Не думаю, что Ребекка говорила это, папа, – мягко проговорила я в ответ на один из его рассказов. Он улыбнулся и покачал головой.
– Неужели? – спокойно переспросил он. – Ну да, я начинаю заговариваться. Впрочем, все это не имеет значения. И мне было приятно слышать ее голос после стольких лет молчания. Но зачем мне все это сейчас? Все давно прошло и ушло. Я стар, к чему тревожиться о том, что случилось много лет тому назад. Лучше мне задуматься о том, что происходит сейчас. Какие у тебя планы, Элли?
Для отца все отдалилось, а для меня – приблизилось. Мы поужинали – по новому распорядку довольно рано, а потом я оставила отца играть в карты с Розой. Поднявшись наверх, я переоделась в новое платье, отбросив в сторону сомнения, села в машину и поехала к Тому.
Он предлагал съездить в церковь Мэндерли и пройтись к реке. И пока мы с ним гуляли, он рассказал несколько чрезвычайно важных моментов, которые имели отношение к его поездке в Гринвейз.
27
– Девлин – отец Ребекки – никогда бы не пошел на самоубийство, Элли, – сказал Том, не глядя в мою сторону.
Мы шли рядом мимо заросших травой холмиков кладбища к негромко шумевшей внизу реке.
Наступило время отлива, и речка превратилась в тоненький ручеек, птицы выискивали в иле корм. Мой отец мог бы назвать их всех, но я не знала и половины. Когда мы подошли ближе, стайка вспорхнула, закружилась на месте, переливаясь в солнечных лучах серебристо-черным цветом. Не сговариваясь, мы присели на берегу, поросшем лютиками, и я, сорвав длинный стебелек травы, принялась закручивать его вокруг пальца, как обручальное кольцо. После паузы Том продолжил:
– И к тому же я проверил его свидетельство о смерти. Версия Ребекки отличается от той, что я услышал от Джека Фейвела, вот почему я счел нужным уточнить детали. Теперь у меня нет сомнений.
Какой же он дотошный и основательный. Том не просто проверял, он перепроверял по два-три раза каждый факт. По документам и по свидетельствам очевидцев. Он просмотрел не только свидетельство о смерти Девлина, но и прочитал некрологи в местных газетах, записи следователя, послал письмо семейству, которое купило Гринвейз после смерти Джека. Эта семейная пара уже была в преклонном возрасте, но все еще жила там. Том обошел фермы и конюшни, поговорил с людьми, которые помнили, когда умер Девлин, он побывал на могиле, где бок о бок похоронены Джек Девлин и Изольда-Изабель.
– Памятник из черного мрамора? – спросила я. С его точки зрения, праздный вопрос, но мне он почему-то представлялся необыкновенно важным: подтвердится ли упоминание Ребекки или нет. С другой стороны, при педантичности Тома эта деталь тоже должна была иметь значение.
– Памятник? Да. Черный мрамор с золотыми буквами. Вполне во вкусе Девлина. – Он нахмурился. – Ты слушала, что я рассказывал, Элли?
– А какое имя на нем выбито? Изабель или Изольда?
– Изабель. Элли, я знаю, это огорчит тебя, потому что ты придаешь слишком много значения написанному Ребеккой. Но я все перепроверил. Для меня это так много значит, что я не хотел оставить ни одного белого пятна.
– Расскажи еще раз, – попросила я, хотя помнила каждое его слово. И опять принялась обворачивать палец травинкой. Мне нужно было выиграть время, чтобы обдумать все и взвесить.
И Том повторил все с самого начала. Действительно, ошибки быть не могло. Джек Девлин погряз в долгах и находился на грани разорения и банкротства. Он умер в день рождения Ребекки, когда ей исполнилось двадцать один год. Все это верно. Но он не повесился, а погиб в результате несчастного случая. Выехал покататься на лошади ранним утром в сопровождении Ребекки и парнишки-конюха. Когда они проехали примерно милю, лошадь Девлина вдруг понесла.
Погода была ясной, но земля после мороза – скользкой. Не самое лучшее время для прогулки верхом. И лошадь сбросила Девлина на обледеневшую землю. Он сломал шею. И два других седока ничем не могли ему помочь. Когда они подъехали, он уже был мертв. Ребекка так была потрясена, что ее избавили от допросов, но конюх – Ричард Слейд – дал показания. У следователя не было сомнений, как и у присяжных, – все сошлись на том, что смерть произошла в результате несчастного случая.
– Ричард Слейд, – продолжал Том, – парнишка из местных, двадцати лет от роду, проработал у Девлина уже четыре года и был на хорошем счету. Непонятно, почему он вдруг явился в суд снова, чтобы объявить себя виновным в несчастном случае. Потом он запил. Его приняли на работу новые владельцы Гринвейза, но он занимался делами спустя рукава. Не прошло и года, как его уволили, а в канун смерти Девлина он повесился в конюшне на балке.
– Почему? – спросила я, зная, что человек, сидевший рядом со мной, все перепроверил несколько раз.
– Я просмотрел все документы. Два брата Ричарда Слейда все еще живут там, и мне удалось поговорить с ними насчет того несчастного случая. Джек Девлин был прекрасным наездником, и мне хотелось узнать, сел ли он на необъезженную лошадь в тот день, как уверял меня Фейвел. Выяснилось, что нет. «Почему его лошадь могла вдруг понести?» – спрашивал я их. Ричард Слейд не ответил на этот вопрос во время дознания. И его братья тоже.
«Есть много причин, из-за которых лошадь может вдруг обезуметь», – подумала я. «Мой отец пытался взнуздать, оседлать и стреножить меня», – вспомнила я строки из дневника Ребекки.
– Такое случается и с самыми опытными наездниками. Что тут странного? На что ты намекаешь?
– Ни на что.
Том по-прежнему смотрел в сторону. Теперь начинался прилив, и река снова стала шире и полноводнее. Какое-то время мы сидели молча, пока Том не заговорил:
– Зачем Ребекка пошла на это? Зачем объединила две истории в одну? Смерть отца и смерть конюха? Не могу понять. В дневнике написано: «Он проверил все и посмотрел на меня…»
– Она тогда была убита горем, Том, – ответила я. – Находилась в невменяемом состоянии после смерти отца, даже пыталась покончить жизнь самоубийством. И ей трудно было снова возвращаться к тому происшествию. Это сразу видно по ее записям. Ей удалось заставить себя сделать это, только избегая подробностей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52