– Понимаешь, обижая его, они чувствовали себя очень «крутыми», – сказал он сердито. – В общем, одно за другим, и в конце-концов меня перевели спать в цокольное помещение. Там был грязный пол, множество клопов и даже крыс. На следующий день мне сказали, что они уже нашли дом для меня. Я думаю, они решили избавиться от меня первым. Все остальные очень ревновали, но это только потому, что они не знали, куда меня отсылают. Я попал в дом Лео Кунса, у которого была куриная ферма. Он был плотный, ворчливый мужчина с лицом бульдога и со шрамом через весь лоб, будто его ударили топором. Его жена была в половину его, и он обращался с нею, как с ребенком. У них было две дочери. Это его жена воодушевила меня на побег. Ее звали Берайл, и я не мог поверить, что ей всего лишь тридцать с чем-то. У нее были седые волосы, и она выглядела как огрызок карандаша. Что бы она ни делала, Кунсу не нравилось. В доме никогда не было прибрано, еда никогда не была вкусной. Брюзжание, брюзжание, брюзжание… У меня была хорошая комната, но он пришел в «дом содержания» за подростком-приемышем, чтобы сделать его рабом. Первым делом он показал мне, как собирать яйца, и заставлял меня вставать до рассвета, чтобы работать вместе с его дочерями. Они были старше меня, но обе были тощими, как чучела, и у обеих были большие, печальные темные глаза, которые напоминали мне глаза напуганных щенков.
Кунс перебрасывает меня с одной работы на другую – разгребать птичий помет, таскать корм. Мы начинали работать до восхода солнца и заканчивали после заката.
Сначала я был так подавлен, что не понимал, что произошло со мной, но через некоторое время мне так надоела эта работа. Кунс все время орал сделать то, сделать это…
Но все решило, я думаю, то, что однажды вечером он ударил меня. Он что-то ворчал относительно ужина, а я сказал, что ужин хороший, слишком хороший для него. Он ударил меня так сильно, что я свалился со стула.
Я хотел кинуться и ударить его, но, Дон, этот мужик такой большой и такой твердый, словно сложен из кирпичей. Позже в этот вечер Берайл пришла ко мне и сказала, что лучшее, что я могу сделать для себя, это бежать, как делали все другие. Он, оказывается, это делал и раньше – брал приемыша-мальчишку и заставлял его работать, пока тот не сбегал. Он никогда не заботился, чтобы привести его обратно домой, потому что в «доме содержания» всегда много детей и там рады, когда кто-нибудь приходит, чтобы забрать одного.
– О, Джимми… Если Ферн отдали подобным людям…
– Я так не думаю. С младенцами дело обстоит по-другому. Множество хороших людей хотят получить малыша, потому что не могут заиметь своего собственного по той или иной причине. Не будь такой мрачной, – улыбнулся он, – я уверен, что с ней все будет в порядке.
– Не в этом дело, Джимми. Все это ужасно. Они рассказали мне, почему папа и мама украли меня – она родила мертвого ребенка перед тем, как это сделала.
Его глаза расширились, он кивнул, так, словно всегда знал об этом.
– И папа уговорил ее взять тебя, – заключил он. – Это так похоже на него. Я в этом нисколько не сомневаюсь. А теперь видишь, в какую кутерьму он вовлек всех нас. Я имею в виду, в какую я попал. Ты, я полагаю, в нее не попала.
– О, Джимми, – я села рядом с ним. – Я тоже попала. Я ненавижу это место.
– Что? Такой большой, роскошный отель и все такое, но почему?
Я начала описывать ему мою настоящую мать и ее постоянное нервное состояние. Джимми внимательно слушал и размышлял. Я рассказала ему историю моего похищения, как это воздействовало на нее и превратило в какого-то инвалида, купающегося в роскоши.
– Но разве они не были рады увидеть тебя, когда ты была сюда доставлена? – спросил он.
Я покачала головой.
– Как только я прибыла сюда, меня сделали горничной и поместили жить в маленькую комнатушку отдельно от семьи. У тебя не хватит воображения, чтобы представить, какой может быть Клэр Сю, – сказала я. Потом я рассказала ему, как была обвинена в краже и описала, какому ужасному обыску была подвергнута.
– Она заставила тебя снять одежду?
– Раздела до гола. А потом заперла меня в моей комнате.
Он смотрел на меня, не веря.
– А что твой настоящий отец? – спросил он. – Ты рассказала ему, что она сделала?
– Он такой странный, Джимми, – я рассказала ему, как он подошел к двери и отказался что-нибудь делать до тех пор, пока я не соглашусь на компромисс с моим именем. – Потом он ушел, заявив, что он должен достать ключ, но Филип сказал, когда пришел, чтобы привести к тебе, что ключ был в двери.
Он покачал головой.
– А я-то думал, что ты здесь как сыр в масле катаешься.
– Я не думаю, что моя бабушка когда-нибудь оставит меня в покое. По какой-то причине она меня ненавидит, ненавидит в буквальном смысле, – сказала я. – Знаешь, я до сих пор не могу переварить в голове, что папа сделал это. Просто не могу. – Я поникла головой.
– Ладно, а я могу, – резко проговорил Джимми, глядя мне прямо в глаза. Гнев наполнял его глаза. – Ты не хочешь поверить в это, тебе никогда не нравилось верить в плохое, если это касалось его, но теперь ты должна.
Я рассказала Джимми о моем письме папе.
– Я надеюсь, что он напишет мне в ответ и даст мне свое объяснение этому.
– Он не напишет, – настаивал Джимми. – А если даже и напишет, то все это будет ложь.
– Джимми, ты не должен относиться к нему с такой ненавистью. Он все еще твой настоящий отец, даже если и не мой.
– Я не хочу даже думать о нем, как о своем отце. Он умер вместе с моей матерью, – заявил он. Его глаза горели такой яростью, что это вызвало боль в моем сердце. Я не могла сдержать слезы, так обжигали они мои глаза. – Нет смысла плакать по этому поводу, Дон. Мы ничего не можем поделать, чтобы изменить что-нибудь. Я отправляюсь дальше, в Джорджию, и, может быть, буду жить с маминой семьей, если они примут меня. Я не побоюсь тяжелой работы, если это будет для моей собственной семьи…
– Как бы я хотела уехать с тобой, Джимми. Я все еще чувствую, что те люди больше моя семья, чем эти, хотя я никогда их не встречала.
– Увы, ты не можешь этого сделать. Если бы ты ушла со мной, то тогда, наверняка, за нами была бы охота.
– Я знаю, – у меня по-прежнему текли слезы. Сейчас, когда Джимми был здесь, я ничего не могла с этим поделать.
– Я очень сожалею, Дон, что ты несчастлива, – сказал он, обняв меня за плечи.
– Когда бы и где бы я не просыпался, я все время думал, как это все ужасно. Я немного утешал себя тем, что полагал, что ты в безопасности и уюте в новой и богатой жизни. Я думал, что ты заслужила это и, может быть, это даже хорошо, что так произошло. Мне было все равно, что происходило со мной, если это для тебя обернулось к лучшему и ты будешь жить с более хорошими людьми.
– О, Джимми, я никогда не буду счастлива, если ты несчастлив, и когда я думаю, что бедняжка маленькая Ферн находится в чужом месте…
– Она еще слишком мала, она все забудет и начнет новую жизнь, – сказал он, его глаза помрачнели, он был мудрее своих лет, эту мудрость принесли ему тяжелые времена. Он стал взрослее и телом, и разумом. Тяжелые, жестокие времена вырвали его из детства.
Он сидел в нескольких дюймах от меня, его рука все еще обнимала мои плечи, лицо было так близко, что я слышала его дыхание на своих щеках. От этого у меня кружилась голова, я чувствовала замешательство. Я была захвачена эмоциями.
Джимми, о котором я привыкла думать, как о своем брате, был сейчас просто парень, который интересовался мной, а Филип, парень, который интересовался мной, был теперь моим братом. Их поцелуи, их улыбки, то, как они прикасались ко мне и обнимали меня, должны были приобрести другое значение.
Совсем недавно я бы должна была ощущать странное чувство виновности от ощущений, которые вызывали во мне прикосновения Джимми. Теперь словно щекотка пробегала вверх и вниз по моей спине и заставляла меня содрагаться от удовольствия, я не знала, что делать, что сказать. Он взял мое лицо в ладони и нежными поцелуями осушил мои слезы. По всему моему телу пробежала волна тепла. Раньше я препятствовала тому, чтобы эта волна достигла моего сердца. Теперь она все смела, проникла мне под кожу и прорвалась в мою грудь.
Его лицо оставалось очень близко от моего, его серьезные глаза были такими напряженными, обеспокоенными, ищущими. В моем горле застрял комок. Где был тот мальчик, которого я знала? Где был тот брат и кто был этот молодой человек, который так пристально всматривался в мои глаза? Больше, чем моя собственная боль, тревога или потрясение, были страданиями от того, что я видела в его измученных глазах.
Мы услышали шаги Филипа по цементной лестнице, и Джимми убрал свою руку с моего плеча.
– Эй, – сказал, войдя, Филип, – сожалею, что еда не горячая, но я хотел забраться на кухню и удрать оттуда до того, как кто-нибудь застанет меня там и начнет допытываться, что я там делаю.
– Еда есть еда, и с этой точки зрения меня не волнует, горячая она или нет, – произнес Джимми, принимая от Филипа накрытую тарелку. – Спасибо.
– Я принес тебе кое что из своей одежды, должно подойти, это полотенце и одеяло.
– Сними с себя мокрую одежду и оботрись прежде, чем поешь, Джимми, – посоветовала я. Он пошел в ванную, снял там свои брюки и нижнее белье, вытерся насухо и вернулся в одежде Филипа. Рубашка была немного велика, и брюки немного длинноваты, но он подвернул их. Филип и я стояли рядом и наблюдали, как он поглощает еду, запихивая кусок в рот раньше, чем успевал проглотить предыдущий.
– Извините, но я голоден, – оправдывался он. – У меня не было никаких денег, чтобы зайти куда-нибудь и поесть.
– Все в порядке. Слушай, я должен вернуться обратно в отель. Бабушка видела, как я туда входил, и, возможно, будет искать меня, чтобы быть уверенной, что я нахожусь вместе со всеми. Утром, когда будут накрывать завтрак, я отложу еще еды и, как только освобожусь, принесу ее тебе, Джимми.
– Спасибо.
– Ладно, – сказал Филип, вставая. – Увидимся позже. Желаю выспаться хорошо.
Мы глядели ему вслед.
– Я не понимаю, – сказал Джимми, как только Филип исчез наверху цементной лестницы. Почему он так беспокоится, что его бабушка видела его в отеле?
Я рассказала ему, что Клэр Сю сообщила бабушке Катлер и что скрыла. Джимми снова улегся на кровать, закинув руки за голову, и слушал. Его взгляд стал серьезным и пристальным.
– Конечно, я был тоже обеспокоен всем этим, – сказал он. – Я размышлял, как все это обернется для тебя. Ты начинала терять голову от него в школе.
Я уже хотела было рассказать ему, насколько труднее было Филипу перестроиться, как он все еще хотел, чтобы я была его подружкой, но подумала, что это может вывести Джимми из себя и породить новые проблемы.
– Это и не могло быть легко, – просто заметила я, и Джимми кивнул.
– Ты должна постараться думать о нем, как о твоем брате. А я был твоим братом, и ты должна постараться забыть о том, кем я был.
– Я не хочу забывать, Джимми. – Он был опечаленным и разочарованным. – Ты хочешь, чтобы я забыла? Ты хочешь забыть меня? – «Может быть, он так и сделал, это был единственный способ для него начать новую жизнь», – мрачно подумала я.
– Я не хочу, чтобы ты чувствовала себя запачканной от этого или чтобы кто-нибудь заставил тебя так чувствовать, – твердо заявил он.
Я кивнула и села рядом с ним на кровать. Мы немного помолчали. Эта старая часть отеля трещала и стонала, когда шумело море, проникая в каждую щель. Мы слышали музыку из проигрывателя в рекреации, разносившуюся повсюду ночным морским бризом.
– Я скажу родственникам, что мама и папа умерли. Им ни к чему знать все эти жуткие подробности, и я попытаюсь начать новую жизнь, – сказал Джимми с отрешенным взглядом.
– Мне ненавистна мысль, что у тебя будет где-то новая жизнь без меня, Джимми.
Он улыбнулся мягкой и нежной улыбкой, которую я с такою любовью вспоминала.
– Давай просто еще раз полежим вместе так, как мы привыкли, – сказал он. – А ты уговаривай меня заснуть, как всегда, рассказывай о всяких хороших вещах, которые мы когда-нибудь сделаем, – он подвинулся, чтобы освободить и мне место.
Я улеглась рядом с ним, положив голову на его руку и закрыв глаза. На какой-то момент я перенеслась сквозь время в прошлое: мы снова лежали вместе на одной из наших убогих раскладных кроватей в нашей бедняцкой квартире. Дождь барабанил по ветхому строению, ветер скрипел в окнах, угрожая сорвать рамы.
Но я и Джимми прижались друг к другу, находя утешение в теплоте и близости наших тел. Мы закрыли глаза, и перед нами закружилась радуга.
– С нами еще произойдет много хорошего, Джимми. Мы должны пройти шторм тревог, но ведь после каждого шторма тучи расходятся и возвращается солнце с его теплом и надеждами. Ты уедешь и найдешь родственников мамы, как и намечаешь, и они примут тебя с распростертыми объятиями. Ты встретишь дядей, тетей и кузенов. И, может быть, они не такие уж плохие, как мы всегда думали. Может быть, они владеют хорошей фермой. А ты такой сильный, добросовестный работник, Джимми, ты принесешь им большую пользу. Люди со всей округи будут спрашивать: «Кто этот новый молодой человек, который пришел помогать и сделал эту ферму такой процветающей?»
– Но ты должна обещать, что будешь писать мне, и…
Я повернулась к нему. Его глаза были закрыты, и он тихо дышал. Как, должно быть, он устал. Он должен был пройти пешком много миль, находиться под дождем, страдать и все для того, чтобы добраться сюда и увидеть меня еще хотя бы раз.
Я нагнулась и прижалась губами к его теплой щеке.
– Спокойной ночи, Джимми, – прошептала я, как то делала столько раз раньше. Мне была ненавистна мысль оставить его здесь одного, в этом странном месте, но, судя по тому, что он описал мне, ему приходилось бывать и в более ужасных местах.
Я остановилась в дверях и оглянулась на лежащего Джимми. Все представлялось скорее сном. Это было почти мечтой, ставшей явью. Я выскользнула из убежища, поднялась по ступеням, проверив, что никто не следит за мной, и пошла вокруг здания. Идя по коридору, я увидела, что дверь в мою комнату открыта и оттуда выходит Клэр Сю.
– Что ты здесь делаешь? – бросилась я к ней. Мгновенье она выглядела смущенной, но потом улыбнулась.
– Бабушка послала меня отпереть твою дверь, – сказала она. – Кто это сделал?
– Не знаю, – ответила я. Она фыркнула.
– Я найду, кто это сделал, и скажу бабушке, она его уволит.
– Я не знаю, кто это сделал, – повторила я. – В любом случае, меня не следовало запирать.
Она пожала плечами.
– Если бы ты не была таким отродьем, бабушка не была бы вынуждена делать такие вещи, – и она поспешила прочь. Я подумала, что было бы хорошо, если бы она всегда так поспешно убиралась от меня.
Увидев, что она скрылась из виду, я вошла в свою комнату.
Я разделась, надела свой халат и пошла в ванную. Я действительно очень устала и хотела поскорее забраться под одеяло. Но когда я вернулась и откинула свое одеяло, чтобы нырнуть под него, я обнаружила, что делала Клэр Сю в моей комнате. Я словно проглотила разом стакан ледяной воды. Сердце мое сразу защемило.
На моей простыне лежало золотое ожерелье с рубинами и бриллиантами. Клэр Сю взяла его в комнате миссис Клэрмон и подложила сюда, чтобы можно было обвинить меня. Что же мне теперь было делать? Если бы я вернула его, все бы подумали, что это я украла его, но моя бабушка так напугала меня, что я вернула его. «Никто не поверит, что это сделала Клэр Сю», – подумала я.
Звук шагов вверг меня в панику. Что, если она пошла и сказала мистеру Хорнбеку, что она видела меня с ожерельем и возвращается с моей бабушкой? Я в отчаянии стала искать место, куда бы его спрятать, но это было как раз то, что Клэр Сю хотела, чтобы я сделала. Они снова сделают обыск, найдут его и решат, что это я украла его.
Я застыла, не зная, что делать. К счастью, звук шагов замер вдали. Я перевела дыхание и подняла ожерелье. Оно буквально обжигало мои пальцы. Меня подмывало открыть окно и выбросить его в ночь. Но что произойдет потом, если кто-нибудь найдет его на следующее утро около моего окна?
«Должна ли я отнести его отцу? Матери? Может быть, я должна найти Филипа и отдать ожерелье ему. Он, наверняка, поверит мне, когда я расскажу ему, что сделала Клэр Сю», – подумала я, но одна только мысль о том, что я просто пройду через отель с ожерельем, перепугала меня. Меня могут остановить, если Клэр Сю пошла сказать об этом кому-нибудь.
Я подумала, что нужно каким-то способом вернуть его миссис Клэрмон. Возможно, это очень дорогая, памятная для нее драгоценная вещь, связанная с особыми воспоминаниями. Почему она должна страдать только от того, что Клэр Сю такая ревнивая и злобная?
Я решила одеться и попытаться пронести ожерелье через отель. Я сунула его в карман моей униформы и вышла. Еще было не очень поздно. Гости наслаждались прогулками по парку, играли в карты, разговаривали в лобби, некоторые слушали в музыкальном салоне струнный квартет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36