Катлер – 1

OCR & SpellCheck: Larisa_F
«Рассвет»: Вече, Персей; Москва; 1996
ISBN 5-7141-0124-3, 5-88421-054-Х
Аннотация
Имя американской писательницы Вирджинии Эндрюс стало широко известно российским читателям после издания семейной саги в пяти томах: «Цветы на чердаке», «Лепестки на ветру», «Сад теней», «Сквозь тернии», «Семена прошлого». В новом романе прославленного автора «Рассвет» рассказывается о детях, жизнь которых полна неожиданностей. Обстоятельства, однажды соединившие их, впоследствии делают жизнь детей непредсказуемой, что держит читателя в постоянном напряжении.
Вирджиния Эндрюс
Рассвет
Мама однажды рассказала мне, что она и папа назвали меня Дон, потому что я родилась с восходом солнца. Это одна из тысяч выдумок, которые мама и папа еще расскажут мне и моему брату Джимми. Конечно, мы еще долго не должны были знать, что это выдумки, до того дня, когда они пришли, чтобы увезти нас…
Глава 1
Опять новое место
Меня разбудили звуки выдвигаемых и задвигаемых ящиков шкафа. Я слышала, как мама и папа перешептывались в своей комнате, и мое сердце забилось чаще и громче. Я прижала руку к груди и повернулась, чтобы разбудить Джимми, но он уже сидел на софе. Лицо моего шестнадцатилетнего брата, освещенное серебряным лунным светом, казалось высеченным из гранита. Он сидел тихо и прислушивался. Я тоже прислушалась к ненавистному свисту ветра в щелях и трещинах нашего маленького коттеджа, который папа нашел для нас в Грэнвилле, маленьком, провинциальном городке за окраинами Вашингтона. Мы пробыли здесь едва четыре месяца.
– Что это, Джимми? Что происходит? – спросила я, дрожа и от холода, и от того, что в глубине души я знала ответ.
Джимми откинулся спиной на подушку и закинул руки за голову. Он мрачно уставился в темный потолок. Звуки за стеной стали более лихорадочными.
– Мы хотели завести здесь щенка, – пробормотал Джимми. – А этой весной мама и я собирались посадить огород и вырастить наши собственные овощи.
Я чувствовала его раздражение и гнев, как жар, исходящий от чугунного радиатора.
– Что случилось, Джимми, – прошептала я скорбно, потому что у меня тоже были свои заветные планы.
– Папа пришел домой позднее обычного, – произнес Джимми. – Он ввалился с дикими глазами. Ну ты знаешь, какими огромными и яркими они иногда бывают. Он ввалился сюда, и вскоре они начали упаковывать вещи. Так что мы можем вставать и одеваться. – Джимми откинул одеяло и сел. – Они вот-вот войдут и скажут, чтобы мы собирались.
Я застонала. Опять – и опять посреди ночи.
Джимми перегнулся, чтобы зажечь лампу возле нашей кровати, и начал натягивать носки, чтобы не ступать голыми ногами на холодный пол. Он был так подавлен, что даже не подумал о том, что одевается прямо передо мной. Я откинулась и наблюдала, как он расправляет свои штаны и поспешно одевает их. Все происходило словно во сне. Как бы я хотела, чтобы это так и было.
Мне было четырнадцать лет, и сколько я себя помнила, мы все время упаковывались и распаковывались, переезжая из одного места в другое. Как только мой брат Джимми и я устраивались в новую школу, наконец обзаводились друзьями и я начинала привыкать к учителям, мы должны были снова уезжать. Может быть, как всегда говорил Джимми, мы и в самом деле не лучше бездомных цыган, бродяг, беднейших из бедных, потому что даже бедные семьи имели место, которое они могли назвать своим домом, место, в которое они могли вернуться, если дела пойдут плохо, место, где у них есть бабушки и дедушки, или дяди и тети, чтобы обнять и приютить их, дать возможность снова чувствовать себя хорошо. Мы бы даже поладили с кузенами. Во всяком случае, я бы поладила.
Я откинула одеяло, и моя ночная рубашка упала, обнажив часть моей груди. Я взглянула на Джимми и поймала на себе его взгляд. Он быстро отвел в сторону глаза. От смущения мое сердце забилось, и я прижала ладонь к лифу ночной рубашки. Я никогда не говорила моим школьным подругам, что Джимми и я живем в одной комнате и спим на одной ветхой кровати. Я слишком стеснялась этого, понимая, как они будут реагировать на это, а мы с Джимми будем чувствовать себя еще более неловко.
Я опустила ноги на холодный, словно лед, голый деревянный пол. Мои зубы стучали. Обхватив себя руками, я поспешно пересекла маленькую комнату, чтобы взять блузку, свитер и джинсы, и пошла в ванную одеться.
Джимми уже закрывал свой чемодан, когда я вышла из ванной. Кажется, каждый раз мы что-нибудь оставляли. Уж столько места было в старом папином автомобиле. Я сложила свою ночную рубашку и аккуратно уложила ее в мой собственный чемодан. Замки как всегда были такими тугими, что Джимми должен был помочь мне.
Дверь папиной и маминой спальни открылась, и они вышли, держа в руках чемоданы. А мы стояли со своими чемоданами и смотрели на них.
– Почему мы опять должны уезжать посреди ночи? – спросила я, глядя на папу и размышляя, почему отъезд делает его злым, ведь мы делаем это так часто.
– Лучшее время для поездки, – промямлил папа. Он взглянул на меня с немым приказом не задавать слишком много вопросов. Джимми был прав – у папы снова был тот дикий неестественный взгляд, от которого у меня по спине пробегала дрожь. Я ненавидела, когда у папы был такой взгляд. Он был красивым мужчиной с резкими чертами лица, шапкой каштановых волос и черными, как угли глазами. «Если когда-нибудь я влюблюсь и решу выйти замуж, мой муж будет таким же красивым, как папа», – мечтала я. Но я ненавидела, когда папа был не в духе – когда у него появлялся этот дикий взгляд. Его красивое лицо искажалось и становилось уродливым – и мне было невыносимо видеть это.
– Джимми, снеси чемоданы вниз. Дон, помоги маме упаковать то, что она хочет взять на кухне.
Я взглянула на Джимми. Он был на два года старше меня, но внешне мы очень различались. Брат был высокий, стройный и мускулистый, как папа. Я была маленькая с лицом фарфоровой куколки, как говорила мама. На нее я была совсем не похожа, мама была такой же высокой, как папа. Она говорила мне, что в моем возрасте была долговязой и неуклюжей и до тринадцати лет походила на мальчишку, а потом неожиданно расцвела.
У нас было мало семейных фотографий. У меня была единственная фотография мамы: когда ей было пятнадцать. Я могла часами сидеть и рассматривать ее лицо и искать наше сходство. На снимке она стояла под плакучей ивой и улыбалась. На ней были прямая, до лодыжек юбка и пышная блузка с оборками на рукавах и воротничке. У нее были длинные темные волосы, мягкие и блестящие. Даже на этой старой черно-белой фотографии ее глаза сверкали надеждой и любовью. Папа говорил, что сделал это снимок маленькой камерой, которую он купил за четверть доллара у своего друга. Он не был уверен, что она исправна, но все же эта фотография получилась. Если у нас когда-либо и были другие фотографии, то они затерялись во время переездов.
Однако даже на этой простой старой черно-белой, выцветшей фотографии с обтрепанными краями мама была такой хорошенькой, что было понятно, почему папа сразу же потерял от нее голову, хотя в то время ей было всего пятнадцать лет. На снимке она была с босыми ногами и выглядела такой свежей, невинной и милой, какую только и могла предложить природа.
У мамы и Джимми были одинаковые вьющиеся черные волосы и черные глаза, у обоих был бронзовый цвет лица и прекрасные белые зубы, что позволяло им улыбаться ослепительной улыбкой. У папы были темно-каштановые волосы, а мои были белокурыми. И на щеках у меня были веснушки. Ни у кого больше в нашей семье веснушек не было.
– А как же грабли и лопаты, которые мы купили для огорода? – спросил Джимми, стараясь скрыть малейшую надежду.
– У нас нет места, – отрезал папа.
«Бедный Джимми», – подумала я. Мама рассказывала, что он родился скрюченным, словно сжатый кулак, глаза его были плотно закрыты. Она говорила, что родила Джимми на ферме в Мерилэнде. Они только что прибыли туда и искали какую-нибудь работу, когда ее «работа» началась. Я родилась тоже в дороге. Родители надеялись произвести меня на свет в больнице, но были вынуждены оставить один город и отправиться в другой, где папе уже была обещана новая работа. Весь день и всю ночь они были в пути.
– Мы находились между нигде и никуда, и тут вдруг тебе неожиданно приспичило появиться на свет, – говорила мне мама. – Твой папа остановил грузовичок и сказал: «Ну, Салли Джин, давай опять». Я перелезла в кузов грузовика, где у нас были старые матрасы, и, когда взошло солнце, ты родилась. Я помню, как тогда пели птицы. Я смотрела на них, когда ты вступала в этот мир, Дон. Вот почему ты так прелестно поешь. Твоя бабушка всегда говорила, что то, на что смотрит женщина перед самыми родами, во время родов или сразу после родов, станет определяющим в характере будущего ребенка. Самое скверное, когда беременная женщина смотрит на мышь или крысу.
– А что тогда произойдет, мама? – спросила я, сгорая от любопытства.
– Ребенок будет ябедой и трусом.
Я так и села от изумления, когда она мне сказала все это. Мама унаследовала так много мудрости. Поэтому я много размышляла о ее семье, которую никогда не видела. Я хотела знать больше, но было трудно заставить маму и папу рассказывать об их жизни в ранние годы. Я полагаю, это потому, что они были болезненными и трудными.
Мы знали, что оба они выросли на маленьких фермах в Джорджии, где их родные с трудом перебивались, кое-как зарабатывая на нищенское существование на крохотных клочках земли. Оба они родились в больших семьях, которые жили в жалких развалюхах. В них не было места для новобрачных, очень молодой супружеской пары, уже ожидавшей появления на свет своего первенца. Так и началась история нашей семьи – с разъездов, которым до сих пор не было конца. Мы снова были в пути.
Мы с мамой собрали в картонку кухонную утварь, которую она хотела взять с собой, и папа погрузил ее в машину. Потом мама положила руку мне на плечо, и мы обе бросили последний взгляд на эту скромную маленькую кухню.
Джимми стоял в дверях и наблюдал. Его глаза превратились из озер печали в черные озера гнева, когда папа пришел нас поторопить. Джимми обвинял его в нашей цыганской жизни. Иногда мне казалось, что, может быть, он не был прав. Папа отличался от других людей – он был более непоседливым, более нервным. Я никогда не говорила этого, но я ненавидела, когда по дороге домой с работы, он останавливался у бара. Тогда он обычно возвращался домой в дурном настроении, становился у окна и смотрел в него, словно ожидая чего-то ужасного. Никто из нас не смел заговорить с ним, когда он пребывал в таком настроении.
– Ну, нам пора ехать, – сказал он, встав в дверях, его глаза стали еще холоднее, когда на секунду остановились на мне.
На какое-то мгновение я окаменела. Почему папа посмотрел на меня таким холодным взглядом? Словно он обвинял меня в том, что мы должны уехать.
Как только эта мысль пришла мне в голову, я отогнала ее прочь. Просто я дурочка! Папа никогда бы не обвинил меня ни в чем. Он любил меня. Он просто сходил с ума, потому что мама и я были такими нерасторопными и копушами. Будто прочитав мои мысли, мама неожиданно проговорила:
– Правильно.
Мы направились к двери, потому что обе знали, каким папа может быть непредсказуемым, если его голос становился таким напряженным от гнева. Никто из нас не хотел вызвать его ярость. Мы закрыли за собой дверь, точно так же, как до этого закрывали дюжины других.
На небе было всего несколько звезд. Я не любила беззвездных ночей. Эта была одной из таких ночей – холодная, темная, все окна в домах вокруг были черными. Ветер гнал по улице обрывок бумаги, где-то вдалеке лаяла собака. Послышалась сирена. «Наверное, кому-то было плохо, – подумала я, – какого-то беднягу везли в больнице, а может быть, это полиция гналась за преступниками».
– Ну же, едем, – поторопил нас папа, словно гнались за нами.
Джимми и я втиснулись на заднее сиденье вместе с картонками и чемоданами.
– Куда мы направляемся на этот раз? – спросил Джимми, не скрывая своего неудовольствия.
– В Ричмонд, – сказала мама.
– В Ричмонд! – воскликнули мы оба. Мы объездили всю Вирджинию, кажется, кроме Ричмонда.
– Да. Ваш папа получил там работу в гараже, и я уверена, что смогу найти себе работу горничной в одном из тамошних мотелей.
– Ричмонд, – пробормотал себе под нос Джимми. Большие города все еще пугали нас обоих.
Когда мы выехали из Грэнвилла и нас окружила темнота, к нам вернулась сонливость. Джимми и я закрыли глаза и заснули, приткнувшись друг к другу, как это делали уже много раз раньше.
Папа так торопился потому, что уже нашел место, где нам жить. Папа часто решал все очень быстро и лишь затем объявлял нам об этом.
Поскольку квартирная плата в больших городах была значительно выше, мы могли снять только квартиру с одной спальней, так что Джимми и я по-прежнему должны были жить в одной комнате. И эта постель на софе! На ней едва хватало места для нас двоих! Я знала, что иногда он просыпался раньше меня, но не двигался, потому что моя рука лежала на нем, а он не хотел будить меня. И случалось, он нечаянно касался меня там, где и не помышлял. Тогда кровь приливала к его лицу и он выскакивал из постели, словно начался пожар. Он не говорил ни слова об этом, а я не обращала на это внимания.
Так оно обычно и было. Джимми и я просто игнорировали все, что смущало бы других подростков, мальчиков и девочек, вынужденных жить в таких же тесных квартирах, но я не могла не мечтать о чудесной уединенности, которой наслаждалось большинство моих подруг. Они рассказывали, как могут закрыть дверь и сплетничать по своему собственному телефону или писать любовные послания тайно от семьи. А я даже боялась иметь дневник только потому, что кто-нибудь мог заглянуть мне через плечо.
Эта квартира мало чем отличалась от большинства наших предыдущих квартир – те же маленькие комнаты, ободранные обои, облупившаяся краска. Такие же окна, которые не закрывались плотно. Джимми возненавидел нашу квартиру и сказал, что уж лучше спать на улице.
Но именно тогда, когда мы думали, что дела идут так плохо, как и должны были быть, они стали еще хуже.
Однажды ближе к вечеру через несколько месяцев после того, как мы переехали в Ричмонд, мама пришла с работы раньше обычного. Я надеялась, что она принесет что-нибудь особенное нам на ужин. В тот день папа получил еженедельную зарплату, большая часть денег на предыдущую неделю уже была истрачена. Мы позволяли себе только раз или два в неделю поесть как следует, а теперь подъедали остатки. В животе у меня было пусто, так же, как у Джимми, но раньше, чем кто-нибудь из нас успел пожаловаться, дверь открылась и мы с удивлением увидели маму. Она остановилась, покачала головой и заплакала. Потом убежала в свою спальню.
– Мама, что случилось? – позвала я ее, но единственным ответом была захлопнутая дверь.
Мы с Джимми переглянулись, оба мы были испуганы. Я подошла к ее двери и негромко постучала.
– Мама?
Джимми встал рядом со мной и ждал.
– Мама, можно нам войти?
Я открыла дверь и заглянула.
Она лежала на кровати вниз лицом, ее плечи вздрагивали. Мы тихонько вошли, Джимми рядом со мной. Я села на кровать и положила руку ей на плечо.
– Мама?
Наконец она перестала рыдать и повернулась к нам.
– Ты потеряла работу, мама? – спросил Джимми.
– Нет, дело не в этом, Джимми. – Она села и вытерла слезы. – Хотя я больше не хочу оставаться на этой работе.
– Тогда в чем дело, мама? Скажи нам, – попросила я.
Она шмыгнула носом, откинула назад волосы и взяла наши руки в свои.
– У вас будет братик или сестричка, – объявила она.
У меня перестало стучать сердце. Глаза Джимми расширились, и он разинул рот.
– Это моя вина. Я все не обращала и не обращала внимания на признаки. Я никогда не думала, что забеременею, потому что после Дон уже не имела детей. Сегодня я пошла к врачу, и оказалось, что у меня беременность немного больше четырех месяцев. Теперь у нас будет еще один ребенок, и я не смогу работать, – она снова начала плакать.
– О, мама, не плачь. – Мысль еще об одном рте, который надо кормить, черной тенью легла на мое сердце. Как мы сможем управиться с этим? У нас и так ни на что не хватало.
Я взглянула на Джимми, подталкивая его сказать что-нибудь успокаивающее, но он выглядел ошеломленным и злым. Он просто стоял и смотрел.
– А папа уже знает? – спросил он.
– Нет, – сказала она и тяжело перевела дыхание. – Я слишком стара и слишком устала, чтобы иметь еще одного ребенка, – прошептала она и покачала головой.
– Ты злишься на меня, Джимми? – спросила мама. Он был такой мрачный, что я хотела ударить его.
– Нет, мама, я не злюсь на тебя. Это не твоя вина. – Джимми взглянул на меня, и я поняла, что он осуждает папу.
– Тогда обними меня, я так нуждаюсь сейчас в этом.
Джимми отвел взгляд в сторону и наклонился к маме, он обнял ее и пробормотал, что ему нужно где-то быть, и поспешил уйти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36