Лишь только раздался первый крик Розауры — она была уже предназначена Флориндо; и злосчастная участь Джиневры была предопределена красавице от колыбели: было предначертано даже то, что Стентерелло и его кум, желая завладеть кольцом, который Джиневра носила на пальце, разроют ее могилу. (Но ведь как раз этот кощунственный проступок Стентерелло и позволил Джиневре встать из могилы и вернуться к жизни. Разве ты забыла, Бьянка, последний акт пьесы?) Бьянка никогда не пропускала представления этой мелодрамы в театре Олимпия. Ну так вот, в книге судеб подле имени Бьянки Кхальотти, дочери пирожника, прозванного Ривуаром, девушки-сиротки, больной плевритом, покинутой своим первым возлюбленным, имеется такое примечание: «Восемнадцатилетняя самоубийца». Итак, самоубийство из-за любви? Это вопрос, на который Бьянка не может сразу ответить. Конечно, она полюбила Марио, когда прошло первое смятение, почти испуг, который вызывали у нее его страстные объятия. Она научилась желать его поцелуев, с удовольствием вдыхала запах типографской краски, пропитавшей его рабочую одежду, и ей было приятно слушать, как Марио грозится «усмирить» ее. Когда она узнала о тех более тесных узах, которыми Клара привязала к себе Бруно еще до того, как они поженились, и таким образом сохранила его любовь и верность, Бьянка мысленно отдала себя Марио, нежно и трепетно, с детской робостью и с присущим ей фатализмом. Она дерзнула прийти к нему, села на его постель, приняла позу, казавшуюся ей «женственной», хотя Марио нашел ее всего лишь ребяческой. Марио воспользовался удобным случаем, чтобы порвать с ней, а на ярмарке Бьянка решила, что Джезуина именно та женщина, которая увлекла Марио.
И вот теперь она думает о Марио, и ей кажется, что они были знакомы когда-то очень давно. Ей вспомнилось, как они сидели под мостом в обеденный час, и это кажется ей каким-то странным, нереальным, чем-то таким, о чем можно подумать, но чего в действительности не было, — сном, вот именно, сном, который она едва могла припомнить, — такой он был смутный и неуловимый. И напрасно она старалась удержать в памяти даже самый образ Марио: его слова, его голос, его волосы, весь его облик стал таким расплывчатым. И не было в ней возмущения; словно она (а это действительно так и было) перестала негодовать на то, что жизнь, в которую она пыталась войти, отвергла ее так решительно и грубо. Ей все время казалось, что она избежала огромной опасности, и в душе у нее было чувство освобождения, но вместе с тем пустота. Право, она не могла бы сказать, что хочет покончить с собой из-за несчастной любви, нет, скорее потому, что ее «назначение на земле окончено». Если бы даже Марио вернулся к ней, она не могла бы его любить. Идеал Марио — это Джезуина: женщина зрелая, с пышной грудью, сильными руками. У нее внешность настоящей зеленщицы. Нет, это не любовь! Для Бьянки любовь только духовное гармоничное чувство, поцелуи, о которых можно лишь мечтать, нежный шепот, тихие ласки и взор, устремленный в любимые глаза. Она решила покончить с собой, ибо пришла к убеждению, что той любви, для которой она создана, не существует. И такова уж ее судьба! Может быть, и глупо так думать, но она уверена, что существует судьба сильных и судьба слабых: выбор от нас не зависит! И, в конечном счете, Бьянка не сетует на свою судьбу. Никто не будет особенно жалеть о ней, терзаться скорбью. Только отец погорюет, но судьба предопределила, что его дочь должна стать самоубийцей! Марио почувствует угрызения совести, но она напишет ему прощальное письмо, в котором скажет, что покончила с собой лишь потому, что у нее обнаружили страшную неизлечимую болезнь…
Маленькая Бьянка подумала обо всем, только еще не выбрала способ самоубийства. Ей хотелось умереть, а способ, день и час смерти казались ей несущественными подробностями. Она подумала о реке, о веронале, о бритве. И то, и другое, и третье одинаково подходило. Завтра или послезавтра, утром или днем — это уж не так важно. Важно, что она покончит с собой! Она была так уверена в этом так сжилась с этой мыслью, что иногда удивлялась тому, что все еще жива, что она убирает со стола тарелки, штопает чулки, заботится о своей прическе. Она заметила, что даже останавливается перед витринами и мечтает о выставленной в окне магазина модной комбинации. Но, по правде сказать, она боялась, что у нее не хватит смелости покончить с собой, что в решительную минуту она лишится чувств и, пережив мучительный страх, не найдет себе сил повторить попытку… Вот уже несколько дней она страстно хотела, чтобы смерть, которую она торопила звала и желала, пришла к ней сама собой. Она наивно и простодушно молила свою мать, которую никогда не знала, чтобы та взяла ее к себе, избавив от того ужасного шага, который она вопреки предначертаниям судьбы совершить не в силах.
Но разве можно уйти от велений судьбы? И вот, в ожидании неотвратимой смерти, Бьянка доживала свои последние дни на земле. Солнце взошло и зашло тридцать раз, весна была в самом разгаре, было так тепло, что Бьянка (может быть, в свой последний час) надела новое платье «фантазия», с короткими рукавами и глубоким вырезом по последней моде. После чая в гостиной Ауроры, прежде чем пойти домой, она свернула на набережную Арно. Светили последние лучи заходящего солнца, колокола церкви Сан-Миньято звонили к вечерне, навевая сладкую грусть. Мы изменили бы правде, сказав, что в это время Бьянка о чем-либо размышляла. Она шла просто так, ни о чем не думая, наслаждаясь теплым вечером и закатным светом солнца. Душу ее наполнял безмятежный покой и даже какое-то умиление. Она переживала миг самозабвения, вся растворялась в природе, а для простых и наивных душ — это, пожалуй, минуты наивысшего счастья. Она шла по тротуару у самого парапета набережной. Мимо нее проезжали трамваи, машины; возвращаясь в предместья, катили на велосипедах рабочие. Вдруг она увидела рядом с собой юношу. Он поздоровался с ней. Она узнала кузнеца Эудженио. Он шел подле тротуара, придерживая велосипед рукой.
— Гуляете? — спросил он.
— Да, — ответила она, — а вы?
— А я возвращаюсь домой.
— Вы далеко живете? — спросила она и тут же пожалела, что задала такой вопрос. Она знала, что он живет в Леньяйа. Зачем же она спросила? Из любезности? Чтобы завязать разговор?
— Я живу в Леньяйа. Вы уже спрашивали меня об этом — помните, в тот день, когда Мачисте устроил пирушку, чтобы спрыснуть покупку мотоцикла? Вы еще удивились тогда, что во всем нашем местечке нет водопровода и нам приходится ходить за водой к колодцу.
— Ах, да! — воскликнула Бьянка. Ей вспомнилось, что в тот вечер, желая вызвать ревность Марио, она сказала ему: «Сегодня Эудженио ухаживал за мной». Вспомнив об этом, она невольно взглянула на Эудженио, глаза их встретились, и оба они смутились. Сама того не желая, она улыбнулась в ответ на его улыбку.
— Ну так вот, — объявил он, — все работы закончены. Теперь у нас есть водопровод.
— Да ну? — сказала она. Но без иронии, словно это ее действительно интересовало.
Он добродушно рассмеялся:
— Вот нашел чем развлекать девушку! Какое вам дело до Леньяйа и всех его обитателей!
— Почему вы так говорите? — возразила она. — Там живут люди, которые трудятся, и они достойны всякого уважения! (Кто научил тебя, Бьянка, таким словам? Разве это твои слова?)
Эудженио вел велосипед рядом с собой; иногда, уступая дорогу встречным прохожим, он отставал на несколько шагов. Тогда Бьянка останавливалась, поджидала его. Они пересекли площадь Джюдичи, вошли под портики Уффици; там уже было темно, и после весеннего тепла, согревавшего на набережной, на них сразу пахнуло сыростью и холодом. Бьянка вздрогнула и провела ладонями по обнаженным плечам.
— Я должен поговорить с вами, — сказал вдруг
Эудженио.
— Со мной? — спросила Бьянка. Она поняла, но не хотела понимать. Она сказала: — Вы получили какие-нибудь вести о Маргарите? С ней что-нибудь случилось?
Она не хотела понимать, не хотела слышать ни себя, ни его и в растерянности поспешила ухватиться за первое, что пришло ей в голову: она напоминала девочку, которая вдруг заметила, что мяч пролетит мимо нее, что она его не поймает и он ударится в стену. Эудженио тронуло ее смятение. Он остановился и, опершись на велосипед, сказал:
— Речь не о Маргарите, а о нас. Или, лучше сказать, пока обо мне. Подождите, не говорите мне ничего.
И прежде чем Бьянка могла оправиться от волнения, в которое ее привели эти слова, он сказал, что уж давно питает к ней добрые чувства, даже больше — любит ее, и если сердце Бьянки свободно, если то, что говорили на виа дель Корно о ее помолвке с Марио, не соответствует истине, он подождет того времени, когда она сможет спокойно выслушать его предложение.
Затем он сказал:
_ Я уже не мальчик. Мне двадцать четыре года, и у меня есть специальность. Работа у кузнецов, понятно, тяжелая, но заработки неплохие, можно жить, не зная нужды. Я хочу иметь свою семью. Политика меня не интересует. Свой дом — вот о чем я мечтаю… Вы скажете, конечно, что я только хорошее про себя говорю. Не спорю, у меня есть и недостатки. Я прошу вас лишь об одном — присмотритесь ко мне получше. И если я вам немного понравлюсь…
Бьянка слушала, опершись руками о руль велосипеда, опустив голову, машинально развинчивая и снова навинчивая крышку звонка. Но она слушала его, слушала, не прерывая. Сперва она покраснела, потом стала бледной-бледной. Ее знобило, и ей едва удавалось сдерживать дрожь. А когда Эудженио спросил, что она ему сейчас может ответить, она, глядя поверх его плеча на речную зыбь, сказала:
— Я подумаю и тогда дам вам ответ.
Этого было достаточно, чтобы он почувствовал себя счастливым. Он взял ее руку в свою, но она воспользовалась этим, чтобы попрощаться. Высвобождая свою руку, она взглянула ему в глаза. Прежде чем выйти из-под портика, Бьянка обернулась: он стоял на том же месте, опираясь на раму велосипеда. Она помахала ему рукой.
За ужином Бьянка почувствовала, что она «голодна как волк». Того, что было на столе, ей оказалось мало. Она съела яичницу, потом булочку, которую обмакнула в вино, а перед сном еще одну булочку и выпила чашку молока с толокном, которым ее поили каждый вечер с тех пор, как у нее начался плеврит. И даже когда она легла, она не могла успокоиться. Она чувствовала себя усталой и в то же время полна была бодрости. Ей хотелось двигаться, ходить, и вместе с тем казалось, что она не в состоянии сделать ни шага. Умирать же ей совсем не хотелось. Навязчивая идея, преследовавшая ее целый месяц, даже еще несколько часов назад, вдруг исчезла. То есть она еще существовала, но за какой-то мглистой завесой, там же, где находился и образ Марио, который еще сохранился в ее душе, но стал совсем туманным. Значит, вот где ее судьба! Как всегда, Бьянка ждала, чтобы что-то, находящееся вне ее, натолкнуло ее на решение. Вскоре она уверовала, что ее судьбой был Эудженио. Проходили часы, дни, и суженый казался ей все лучше, благороднее, честнее, умнее — тружеником, который может приобрести мотоцикл, обзавестись курятником, купить ей всю «библиотечку Салани». Она будет жить, как синьора, как жила Маргарита, только ей не придется вечно трепетать за Эудженио — ведь он «не занимается политикой», его интересует только работа и свой дом. Бьянка вовсе не находила, что Эудженио — «скучный тип», нет, она думала о том, что будет ему хорошей женою и что сможет позволить себе роскошь — взять Фидальму в прислуги. Когда она думала о своем будущем счастье, то видела перед собой Маргариту — конечно, Маргариту тех дней, когда ее еще не постигла беда. Воображение Бьянки не выходило за пределы виа дель Корно. Она уже видела себя в той квартире, где прежде жила Маргарита. Вся обстановка будет точно такая же, как у Маргариты: круглый стол, желтое покрывало на. постели, зеркальный шкаф, герани на окнах, клетка для кур на балконе, запасы картофеля и помидоров в чулане. Квартира Маргариты над кузницей была еще не сдана. В Леньяйа живут родители Эудженио. Они крестьяне, у них свое хозяйство. Фантазия Бьянки переносилась от квартиры к кузнице, вертелась вокруг Эудженио: правда, он совсем еще молодой, но на висках у него уже чуть-чуть поблескивает седина!
Теперь мы можем представить, что Бьянка будет хорошей женой. Она существо простое, но немного отравленное меланхолией. Ребенком она не знала материнской ласки; она выросла в хорошей семье, среди людей честных, ко черствых, а когда началась ее юность, она уже чувствовала преждевременную усталость и непонятное разочарование. Она не знала, что такое настоящая жизнь, жила в мечтах, но мечты ее были отвлеченными и туманными. Встреча с Марио еще больше увеличила ее внутреннюю неуверенность. Конечно, он подарил ей свою любовь, но это была такая любовь, которая требовала от нее, в известном смысле, внутренней духовной силы, а этой силы Бьянка была лишена. Марио хотел, чтобы она вернулась к действительности, но он не предлагал ей ничего определенного, ничего такого, на что бы она могла опереться: ясного, четкого представления о завтрашнем дне. Поэтому Бьянка чувствовала себя внутренне более уверенной в мире своих печальных и абстрактных мечтаний, а тот мир, где жил и хотел жить Марио, — для нее лишь зыбучие пески действительности, которая засасывает и устрашает призраками нищеты, горя, отчаяния; чтобы встретиться с ними лицом к лицу, необходимо обладать или ангельской чистотой Клары, или способностью Джезуины восстанавливать свою нравственную силу, или же ясным умом и чистой душой Милены. Бьянка была похожа на них но принадлежала к иному сорту людей.
Марио говорил с чувством досады, что, «в сущности, Бьянка — представительница мелкой буржуазии». Конечно это было верно. Ну и что же? Разве мелкая буржуазия не составляет большинства в обществе? Марио еще не настоящий коммунист, если не понимает, что исход многих битв зависит от того, как поведет себя мелкая буржуазия, разве она станет союзником пролетариев, если те будут презирать ее? Марио совсем не понял Бьянку, а то бы он вел себя с ней по-другому. Он не женился бы на ней, потому что никогда не нашел бы в ней истинную свою избранницу, но не оттолкнул бы ее от себя так резко и грубо. И тогда разрыв не привел бы к тому страшному исходу к которому близка была Бьянка. Достаточно было встречи с Эудженио, чтобы в Бьянке открылась ее подлинная сущность, до этого сокрытая в ее душе. Теперь она могла осуществить свои мечты в действительности, довольно убогой, но конкретной, претворить их в жизнь со всей логической последовательностью. Самое большое ее желание — «не знать нужды», как сказал Эудженио. Итак, ей нужен семейный очаг, дом, где царит порядок и во всем видна претензия на то, чтобы «все было как у людей»; ей нужна семья, согретая теплом добрых, хороших чувств. Все это — по-человечески и вполне законно. Бьянка видит в этом счастье и для себя и для того, кто станет ее мужем.
Она еще не спит. Вот предел ее мечтаний: летом проводить две недели у моря, по воскресеньям — театр или кино, меховая шубка, как у вдовы Нези, но, конечно, более модного покроя. Эудженио тоже должен одеваться элегантно; она не позволит мужу ходить без галстука, как Мачисте. Но вскоре Бьянка забывает обо всем этом и начинает думать о нем. Как она будет выглядеть рядом с ним? Как он целует? Какие цвета ему больше нравятся — яркие или блеклые? А много ли у него родственников? Со сколькими новыми людьми ей придется познакомиться! Бьянка мечтает о своей будущей жизни с Эудженио, хотя еще не дала ему никакого ответа. Но пусть пройдет несколько дней. Надо же подумать, прежде чем принять окончательное решение. Хочется убедиться, что она действительно «произвела на него большое впечатление», и пока Эудженио подковывает лошадей, Бьянка часами следит за ним из окна.
И вот в один из апрельских вечеров Ривуара, который со дня на день ожидал предложения типографа, остановил молодой кузнец и очень почтительно, в совершенно ясных выражениях попросил у него руки его дочери. Ривуар был поражен; еще больше поразилась Клоринда; была удивлена вся виа дель Корно. Но все были довольны: Эудженио хороший парень, а достоинства Бьянки не подлежали сомнению. Теперь сам Эудженио, его брат и зять, помогавшие ему в кузнице, стали ежедневно обедать у Квальотти: Клоринда взяла их на хлеба.
Но если мыс Мачисте снова освещен, то в бухте Нези погасли все огни.
Аурора не устраивает больше приемов с чаепитием. Забыв прошлое, она мечтала, подобно Бьянке, наладить новую, спокойную жизнь. Но прошлое оказалось сильнее всех ее надежд. Чтобы начать все сначала, следовало решительно порвать со всем, что было, позабыть навсегда о семействе Нези — уехать с виа дель Корно и, пожалуй, даже из Флоренции. Ауроре надо было, говоря ее же словами, «сменить шкуру».
Год назад она считала, что освободилась от того рабства, на которое ее обрек старик Нези.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46