Прислушиваясь через стенку к его стонам, она, не выдержав, крикнула мужу, что все его болезни выдуманные — просто-напросто старого развратника мучают теперь угрызения совести. Но и она не попала в самый центр мишени Ведь центр этот находится вовсе не в сердце, а во внутреннем кармане пиджака. Нези, конечно, мнимым боль ной, но его совесть лежит в кожаном бумажнике. Целые часы проводит он в глубине своей лавки. Чтобы получил собраться с мыслями и как следует обдумать события последнего месяца, он даже тушит свет. Нези горько раскаивается в том, что уступил вымогательству Синьоры; поступая таким образом, он только показал свою слабость Теперь, когда уже имеется прецедент, Синьора и Джулио со своими дружками постепенно оберут его дочиста, оставят голым и босым. А если ему это не нравится, пусть плачет сколько угодно, на то и глаза даны простофилям Как это он, «Я-Нези", мог так вот сразу отступить перед Синьорой? Вот о чем спрашивал самого себя угольщик и у него хватало мужества сказать себе правду. С первого же взгляда Синьора сокрушила его, запугала. Прожил Нези пятьдесят лет, были в его жизни и удачи и невзгоды, а вот теперь раздавили его, и сидит он в своем темной лавке, обхватив руками голову.
Нези думал о Синьоре, Он вспоминал, как она сидела в кровати, затянутая в темно-голубое платье, отчетливо видел перед собой ее лицо, глаза и снова ощущал мелкую дрожь во всем теле. Как страшно, что теперь она его враг! Он дрожал и походил сейчас на мальчишку, которому снится огромный злой кот: мальчонка просыпается, в комнате темно, а мама не отвечает. Страшный кот настигал Эджисто Нези в каждом углу темной лавки. Кот наскакивал на него, впивался зубами в плевру, в пальцы, в мочевой пузырь. А главное, он царапал ногтями берцовую кость и кусал ее так больно, что можно было потерять рассудок.
Чтобы прийти в себя, Нези нужно было выйти на улицу. Ему казалось, что Отелло наблюдает за ним с презрением и скрытой насмешкой. Нези грозил сыну палкой. Отелло молчал, он сидел на ящике у порога лавки.
Однажды сын посмел сказать ему, Нези: «Папа, пора тебе подлечиться», — но, казалось, он хотел сказать: «Папа, пора тебе умирать?»
Нези уходил из лавки и направлялся к своей любовнице; он заявлялся к ней теперь в любое время дня. Нези вымещал на Ауроре все свои страхи, пробовал на ней прочность палки. Он сократил сумму, которую выдавал ей ежедневно на домашние расходы, сначала до пятнадцати, затем до десяти и наконец до семи лир.
— Как-то обходишься, ведешь хозяйство? Значит, ты целых пятнадцать месяцев крала у меня по восемнадцать лир в день! Я подсчитал — всего ты украла пять тысяч сто лир. Кому ты их отдала? Кто твой любовник?
Аурора вся сжималась в комок и прикрывала голову руками. Она научилась защищаться; забившись а угол, она подставляла под его удары только спину и поясницу. Аурора так привыкла к побоям, что уже не чувствовала боли. «Только вот поясница немеет, как после родов», — рассказывала она Отелло. Аурора не отвечала на оскорбления любовника, не жаловалась. Град ударов она переносила молча, словно неодушевленный предмет, словно она была из железа, о которое палка в конце концов сломается. Аурора ждала, когда вмешается кто-нибудь из соседей, услышав крики любовника и плач ребенка. Протесты чужих людей утихомиривали угольщика.
— В один прекрасный день меня по твоей милости засадят в тюрьму, — говорил Нези. — Тогда ты, наверное, будешь довольна.
Побыв немного у любовницы, угольщик уходил. Пoтом снова возвращался, злой и беспощадный, и так два-три раза в день. И это тянулось уже две недели. Аурора была и напугана и радовалась. Ее удивляла внезапная перемена в Нези, но она была довольна, что он уже две недели не требовал, чтобы она спала с ним. И в то же время ей было страшно — она боялась, что Отелло решится на крайние меры. Отелло бывал у нее каждую ночь, приходил часам к трем и уходил на рассвете.
Глава седьмая
Развозя на тележке свой товар, Уго сбывает его главным образом в двух районах. Ранним утром он покупает запас фруктов и зелени у оптовиков на рынке Сант-Амброджо (в основном овощи) и отправляется в рабочие кварталы Аффрико и Мадонноне. Во второй половине дня он торгует только фруктами в Курэ. Уго одинок и зарабатывает достаточно на еду, выпивку и развлечения. В бумажнике у него всегда лежит несколько кредиток; его состояние колеблется от трех до пяти тысяч лир.
Лето — хороший сезон для такой торговли. Фруктов очень много, лежать они долго не могут. Поэтому к вечеру рыночные перекупщики вынуждены перепродавать остатки товара бродячим торговцам, и те зарабатывают лишний грош, объезжая со своими тележками окраинные районы.
Нынче Уго устал, но доволен истекшим днем. С утра он встал на углу виа Джоберти и за несколько часов продал весь запас кабачков, баклажанов, молодой фасоли и помидоров. Во второй половине дня он устроился у заводов Берта и распродал партию абрикосов и персиков, уступая их на десять — пятнадцать чентезимо за кило дешевле, чем местные зеленщики.
В Курэ Уго потерял постоянную свою клиентку — Ми-лену. Теперь она все закупает на виа деи Нери и спешит домой, чтобы приготовить обед. Последние два торговых часа Альфредо остается в лавке один. Удовлетворенно улыбаясь, он подсчитывает кассу и любуется образцовым порядком, в каком Милена раскладывает по отделениям мелочь и бумажки различного достоинства; потом он спускает железную штору у входа и садится на трамвай. До дому он добирается как раз к обеду, и Милена тотчас подает на стол горячий суп.
В тот, вечер Милена сойдя с трамвая, встретилась с Уго, который возвращался в город, толкая перед собой тележку. Тут Милена вспомнила, что она не купила фруктов, и Уго охотно уступил ей половину абрикосов, предназначавшихся для Марии.
Уго идет по городу без пиджака, зажав в зубах сигарету; на виа Сан-Галло он останавливается выпить кварту в винном погребке. На свою улицу он сворачивает, распевая: «Тореадор, смелее в бой!» Все знают, что его Кармен — это Мария Каррези. Однако хор не подхватывает арии. Клоринда, возвращаясь от вечерни, смотрит на него как-то странно. А сапожник Стадерини, который вытащил свой столик на улицу, здороваясь с Уго, подмигивает ему, словно хочет предупредить об опасности.
Сначала Уго подумал, что его ищет полиция. В последние дни у многих товарищей были обыски, и кто-то говорил, что «крепыша» арестовали. Уго было замедлил шаг, придерживая тележку, но потом, увидев, что Мачисте моет руки на пороге кузницы, двинулся дальше. Мачисте встретил его холодно. Но ведь Мачисте — человек сдержанный и не стоит обращать внимания на его молчаливость. Уго уже стыдно, что он отпраздновал труса; он ставит тележку на обычное место, напротив горна, и поворачивается, собираясь уйти.
— Подожди, не ходи домой, — говорит ему Мачисте. — Мне нужно с тобой поговорить.
Наклонившись над ведром с водой, он смывает мыло с лица и рук, потом вытирается висящим через плечо полотенцем. Воду он выплескивает на середину улицы. Вернувшись с пустым ведром, Мачисте говорит Уго:
— Сегодня у Каррези была потасовка. Мария ходила на перевязку в скорую помощь.
Уго в эту минуту надевал пиджак; он застыл, натянув один рукав.
— Беппино избил ее? За что?
Внезапно Мачисте вышел из себя. Он поставил ведро на землю и, выпрямившись во весь рост, скрестил на груди руки. Лицо его потемнело.
— Ты что — с луны свалился, что ли? Не только избил, но и орал во всю глотку! Теперь вся улица знает, что вы с Марией поладили. Мария сидит дома с забинтованной головой. А Беппино с утра ушел куда-то, и до сих пор его нет. Как ты намерен выпутаться из этой истории?
Уго уселся на колесо своей тележки и, опустив голову, сжал руки.
— Да ведь никаких доказательств нет, — ответил он. — Мария не такая простушка, чтобы во всем признаться мужу.
Мачисте стоял все в той же позе, как палач у гильотины в ожидании осужденного. Они долго разговаривали, не двигаясь с места. Уго пытался объяснить Мачисте, как все это вышло, начиная с утренних встреч на кухне. «Мария — красивая женщина, а Беппино портит ей жизнь».) Уго всего-навсего подобрал созревший плод. Две недели; назад у них было свидание в той самой гостинице, куда] Нези водил когда-то Аурору.
Мачисте — это Геркулес, — высокий, сильный, и понятия у него простые. Он праведник и моралист, человек! «старого закала», какие бывают во все времена. Терпеливо выслушав рассказ Уго до конца, он говорит:
— Лучше закрыть дверь, чего доброго вернется Беппино и увидит тебя… А тебе еще надо принять решение.
На самом же деле Мачисте решил поговорить с Уго при закрытых дверях.
— Так как же? Как ты намерен распутать это дело? — повторяет он.
Уго еще очень молод и охотно подчиняется голосу своих инстинктов. Он поступал так, как ему подсказывали чувства и страсти, воображая, что они всегда соответствуют голосу рассудка.
— Сегодня утром меня дома не было, — отвечает он. — Я могу сделать вид, будто ничего и не знаю. Сейчас Мария одна, и она расскажет мне, как обстоит дело, а когда Беппино вернется, пусть, если хочет, заговорит cо мной. А будет буйствовать, так я ему разобью морду и уведу Марию. Она меня любит, и я не прочь зажить по-семейному.
Тут Мачисте начинает свою речь. В особо важных случаях язык у него развязывается.
— Для тебя все очень просто, — говорит он. — Конечно, все может произойти именно так, как ты говоришь… Но ты забываешь о Беппино. Он парень беспокойный и будет вас преследовать. Что ж, он имеет на то полное право. Ты впутаешься в скверную историю из чистого хвастовства! Я ведь знаю, для тебя что Мария, что другая женщина — все едино. Разве неверно?
— Пожалуй, что верно.
— Вот видишь! А только нынче за такое бесстыдство, никто тебя не похвалит. Ты, брат, что-то совсем распустился. Я хочу воспользоваться случаем и выскажу тебя все, что я думаю. Ты начал играть в азартные игры, по вечерам пьянствуешь. А самое главное — раньше ты фашистов видеть не мог, а чуть дела переменились — ты уж и о партии забывать стал! Все одно к одному?
Уго собирался оправдываться, по поводу вина, карт и игры в кости, но последнее обвинение вывело его из се-(»я. Он был похож на наказанного мальчика.
— Постой, ведь на собрании говорили, что больше ничего не остается делать! Ты же сам поспешил запрятать брошюры и газеты. Подожди! Когда будут восстановлены «народные смельчаки», я пойду одним из первых, можешь не беспокоиться!
— Да кто тебе сказал, что мы до того времени будем сидеть сложа руки?
— А «крепыш»-то что говорил?
— Это ты так его понял. А по-моему, он говорил, что нужно работать еще больше прежнего. Почему ты не собрал взносы с товарищей с Меркато?
— Я думал, больше уже нет надобности, раз партия демобилизуется!
Мачисте подавил в себе желание броситься на Уго и только крепче сжал руки. Уго, стоявший с опущенной головой, не заметил его порыва и продолжал:
— Да и товарищи с Меркато тоже охладели. Их там осталось только трое: Бове, Маттеини и Паранцелле. Но и они все больше отходят от нас.
— Неправда! Маттеини пришел вчера ко мне и принес деньги, собранные на «Красную помощь» , — возразил Мачисте. — Дело в том, дорогой мой, что ячейка в Меркато больше тебе не доверяет. Время сейчас опасное, а они видят, что у тебя в голове карты да выпивка. А ведь у них у всех семьи на руках.
Уго разозлился; пойманный с поличным, он не нашел иного выхода, как самому начать обвинение, и, защищаясь, воспользовался чужими аргументами. В раздражении он сказал:
— Надоели вы мне — ты и партия! Упустили время, когда многое можно было сделать. Бордига был прав, а вы под предлогом его левачества вставляли ему палки в колеса. А теперь вот фашисты сели вам на голову. Сами виноваты, зачем слушались туринцев Грамши, может быть, и очень умный человек, но чего можно ждать от инвалида!
Тут Мачисте-Геркулес опустил палицу: от удара eго мощной руки Уго отлетел в сторону и свалился на землю
— Вставай и убирайся, — сказал Мачисте, открывая дверь. — Забери тележку. И впредь, как меня увидишь, не трудись здороваться.
Уго встал, облизывая окровавленные губы, взялся за ручки тележки и покатил ее к выходу. У порога он проговорил:
— Берегись, Мачисте, ты мне за это заплатишь.
Иронически улыбаясь, Мачисте ответил:
— Для расплаты с тобой у меня капитала хватит!
Уго поставил свою тележку у склада на виа Моска. За тем обмыл разбитую в кровь губу у фонтана на площади Ментана и, проведя языком по зубам, обнаружил, что у него один резец качается.
На площади Ментана находится фашио . Люди входи ли и выходили из ее здания, Уго подумал, что стоит толь ко удачно подложить бомбу, и все эти негодяи взлетят на воздух. Вот тогда он доказал бы Мачисте, что он, Уго, на стоящий коммунист, не на словах, а на деле. Сказал бы это кузнецу, потом выстрелил бы в него. Ведь без оружия не устоишь против такого силача.
Уго сильнее надавил языком, и зуб выскочил. Уго за жал его в руке, потом положил в кошелек, подумав: «Я его заставлю проглотить этот зуб». Потрогав языком то место, где был резец, он ощутил солоноватый вкус крови. И казалось, что у него теперь во рту огромная дыра, слов но не хватало десяти зубов, а не только одного. Голова у него была тяжелая, мысли путались. Он вошел в кабачок на виа деи Сапонаи и потребовал ужин («Да получше!») и литр вина. Потом еще один литр. Жевать ему было больно.
После второго литра, сидя за столом, где стояла тарелка с горкой персиков, он вспомнил, что фрукты для Maрии остались на тележке. Мария представилась ему смутно, как в тумане, маленькая, словно карлица. Из кабачка он вышел, нетвердо держась на ногах; ему чудилось, что он идет где-то под землей, в сточных трубах; фонари казались светящимися точками, рассеянными в глубине темного подземелья.
Он шел инстинктивно и в конце концов добрался до одной из этих светлых точек, поднялся по какой-то лестнице, спросил: «Есть где поспать?» — и очутился на постели. Заплетающимся языком он повторил: «Я его проглотить заставлю», — но уже и сам не помнил, про кого говорит, чем грозит, и сразу погрузился в сон.
Нанни, стоя у окна, сказал Стадерини, сидевшему на крылечке:
— Посмотри-ка на Уго. Пошел ночевать в гостиницу совсем пьяный. Я думал, он храбрее!
Фидальма ответила из своего окна:
— Сначала они осрамят женщину, а потом умывают руки. Бедняжки женщины! Зачем только верят они своему сердцу!
Ее слова отвлекли Клоринду от варки миндаля в сахаре.
— А Мария и Беппино помирились, — сообщила она, подойдя к окошку. — Муж рассказал мне за ужином. Он час назад видел их в центре. Оба сидели в кафе за столиком. Мария уже сняла с головы повязку и уплетала клубничное мороженое.
Сапожник соответствующим образом прокомментировал сообщение Клоринды. Этим закончился день на виа дель Корно, душный летний день, жаркий и зловонный. Теперь оставалось ждать ночного обхода.
Бригадьере окликнул Нанни, тот отозвался. Полицейский обход проследовал по виа дель Корно из конца в конец. Бригадьере окидывал улицу взором опытного режиссера, который внимательно осматривает сцену: через несколько дней он поставит здесь необычайное представление с выдающимися участниками…
Наступила тишина, лишь время от времени мяукали коты, доносились гудки машин с виа деи Леони, храпел на всю улицу Антонио да громко тикал будильник в доме Чекки. Заснула и Синьора, долго охранявшая сон Лилианы. Только Мачисте не мог уснуть и всматривался в темноту, стараясь не двигаться, чтобы не разбудить Маргаритy. Он смотрел в раскрытое окно на коньки крыш, на клочок неба, усыпанного звездами, и горько упрекал Уго зa то, что парень не проявил никакого раскаяния; Мачисте казалось, что он потерял друга, товарища по партии. А позволительно ли Геркулесу, беседуя в ночной тиши с самим собой, осыпать себя упреками из-за утраченной дружбы?
Итак, Мачисте не спал и поэтому первым услышал голос Милены, звавшей с улицы: «Мама!»
Было уже два часа ночи. В это время у всех людей сон особенно крепкий. Но для матери зов детей — все равно, что труба архангела, возвестившая о воскресении Христа из мертвых.
Джемма тотчас проснулась, вся похолодев от испуга, и мгновенно очутилась у окна.
— Мама! Открой!
— Боже мой, что случилось?
— Альфредо не вернулся домой, мама! Открой! Их голоса разбудили всю виа дель Корно.
В летнюю ночь не станешь дважды задумываться, вставать ли с кровати по такому поводу. Проворнее всех оказалась Клоринда. За ней вскочили супруги Стадерини, Нанни и даже Розетта в своей каморке под крышей, куда ее запрятал хозяин гостиницы. Через две минуты из каждого окна высунулась голова; облокотившись на подокон ник, зрители обменивались возгласами удивления, догадками. Милена уже вошла в дом матери, и поэтому подробности оставались неизвестными. Бьянка хотела было пойти постучаться, но отец удержал ее. Фидальма сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Нези думал о Синьоре, Он вспоминал, как она сидела в кровати, затянутая в темно-голубое платье, отчетливо видел перед собой ее лицо, глаза и снова ощущал мелкую дрожь во всем теле. Как страшно, что теперь она его враг! Он дрожал и походил сейчас на мальчишку, которому снится огромный злой кот: мальчонка просыпается, в комнате темно, а мама не отвечает. Страшный кот настигал Эджисто Нези в каждом углу темной лавки. Кот наскакивал на него, впивался зубами в плевру, в пальцы, в мочевой пузырь. А главное, он царапал ногтями берцовую кость и кусал ее так больно, что можно было потерять рассудок.
Чтобы прийти в себя, Нези нужно было выйти на улицу. Ему казалось, что Отелло наблюдает за ним с презрением и скрытой насмешкой. Нези грозил сыну палкой. Отелло молчал, он сидел на ящике у порога лавки.
Однажды сын посмел сказать ему, Нези: «Папа, пора тебе подлечиться», — но, казалось, он хотел сказать: «Папа, пора тебе умирать?»
Нези уходил из лавки и направлялся к своей любовнице; он заявлялся к ней теперь в любое время дня. Нези вымещал на Ауроре все свои страхи, пробовал на ней прочность палки. Он сократил сумму, которую выдавал ей ежедневно на домашние расходы, сначала до пятнадцати, затем до десяти и наконец до семи лир.
— Как-то обходишься, ведешь хозяйство? Значит, ты целых пятнадцать месяцев крала у меня по восемнадцать лир в день! Я подсчитал — всего ты украла пять тысяч сто лир. Кому ты их отдала? Кто твой любовник?
Аурора вся сжималась в комок и прикрывала голову руками. Она научилась защищаться; забившись а угол, она подставляла под его удары только спину и поясницу. Аурора так привыкла к побоям, что уже не чувствовала боли. «Только вот поясница немеет, как после родов», — рассказывала она Отелло. Аурора не отвечала на оскорбления любовника, не жаловалась. Град ударов она переносила молча, словно неодушевленный предмет, словно она была из железа, о которое палка в конце концов сломается. Аурора ждала, когда вмешается кто-нибудь из соседей, услышав крики любовника и плач ребенка. Протесты чужих людей утихомиривали угольщика.
— В один прекрасный день меня по твоей милости засадят в тюрьму, — говорил Нези. — Тогда ты, наверное, будешь довольна.
Побыв немного у любовницы, угольщик уходил. Пoтом снова возвращался, злой и беспощадный, и так два-три раза в день. И это тянулось уже две недели. Аурора была и напугана и радовалась. Ее удивляла внезапная перемена в Нези, но она была довольна, что он уже две недели не требовал, чтобы она спала с ним. И в то же время ей было страшно — она боялась, что Отелло решится на крайние меры. Отелло бывал у нее каждую ночь, приходил часам к трем и уходил на рассвете.
Глава седьмая
Развозя на тележке свой товар, Уго сбывает его главным образом в двух районах. Ранним утром он покупает запас фруктов и зелени у оптовиков на рынке Сант-Амброджо (в основном овощи) и отправляется в рабочие кварталы Аффрико и Мадонноне. Во второй половине дня он торгует только фруктами в Курэ. Уго одинок и зарабатывает достаточно на еду, выпивку и развлечения. В бумажнике у него всегда лежит несколько кредиток; его состояние колеблется от трех до пяти тысяч лир.
Лето — хороший сезон для такой торговли. Фруктов очень много, лежать они долго не могут. Поэтому к вечеру рыночные перекупщики вынуждены перепродавать остатки товара бродячим торговцам, и те зарабатывают лишний грош, объезжая со своими тележками окраинные районы.
Нынче Уго устал, но доволен истекшим днем. С утра он встал на углу виа Джоберти и за несколько часов продал весь запас кабачков, баклажанов, молодой фасоли и помидоров. Во второй половине дня он устроился у заводов Берта и распродал партию абрикосов и персиков, уступая их на десять — пятнадцать чентезимо за кило дешевле, чем местные зеленщики.
В Курэ Уго потерял постоянную свою клиентку — Ми-лену. Теперь она все закупает на виа деи Нери и спешит домой, чтобы приготовить обед. Последние два торговых часа Альфредо остается в лавке один. Удовлетворенно улыбаясь, он подсчитывает кассу и любуется образцовым порядком, в каком Милена раскладывает по отделениям мелочь и бумажки различного достоинства; потом он спускает железную штору у входа и садится на трамвай. До дому он добирается как раз к обеду, и Милена тотчас подает на стол горячий суп.
В тот, вечер Милена сойдя с трамвая, встретилась с Уго, который возвращался в город, толкая перед собой тележку. Тут Милена вспомнила, что она не купила фруктов, и Уго охотно уступил ей половину абрикосов, предназначавшихся для Марии.
Уго идет по городу без пиджака, зажав в зубах сигарету; на виа Сан-Галло он останавливается выпить кварту в винном погребке. На свою улицу он сворачивает, распевая: «Тореадор, смелее в бой!» Все знают, что его Кармен — это Мария Каррези. Однако хор не подхватывает арии. Клоринда, возвращаясь от вечерни, смотрит на него как-то странно. А сапожник Стадерини, который вытащил свой столик на улицу, здороваясь с Уго, подмигивает ему, словно хочет предупредить об опасности.
Сначала Уго подумал, что его ищет полиция. В последние дни у многих товарищей были обыски, и кто-то говорил, что «крепыша» арестовали. Уго было замедлил шаг, придерживая тележку, но потом, увидев, что Мачисте моет руки на пороге кузницы, двинулся дальше. Мачисте встретил его холодно. Но ведь Мачисте — человек сдержанный и не стоит обращать внимания на его молчаливость. Уго уже стыдно, что он отпраздновал труса; он ставит тележку на обычное место, напротив горна, и поворачивается, собираясь уйти.
— Подожди, не ходи домой, — говорит ему Мачисте. — Мне нужно с тобой поговорить.
Наклонившись над ведром с водой, он смывает мыло с лица и рук, потом вытирается висящим через плечо полотенцем. Воду он выплескивает на середину улицы. Вернувшись с пустым ведром, Мачисте говорит Уго:
— Сегодня у Каррези была потасовка. Мария ходила на перевязку в скорую помощь.
Уго в эту минуту надевал пиджак; он застыл, натянув один рукав.
— Беппино избил ее? За что?
Внезапно Мачисте вышел из себя. Он поставил ведро на землю и, выпрямившись во весь рост, скрестил на груди руки. Лицо его потемнело.
— Ты что — с луны свалился, что ли? Не только избил, но и орал во всю глотку! Теперь вся улица знает, что вы с Марией поладили. Мария сидит дома с забинтованной головой. А Беппино с утра ушел куда-то, и до сих пор его нет. Как ты намерен выпутаться из этой истории?
Уго уселся на колесо своей тележки и, опустив голову, сжал руки.
— Да ведь никаких доказательств нет, — ответил он. — Мария не такая простушка, чтобы во всем признаться мужу.
Мачисте стоял все в той же позе, как палач у гильотины в ожидании осужденного. Они долго разговаривали, не двигаясь с места. Уго пытался объяснить Мачисте, как все это вышло, начиная с утренних встреч на кухне. «Мария — красивая женщина, а Беппино портит ей жизнь».) Уго всего-навсего подобрал созревший плод. Две недели; назад у них было свидание в той самой гостинице, куда] Нези водил когда-то Аурору.
Мачисте — это Геркулес, — высокий, сильный, и понятия у него простые. Он праведник и моралист, человек! «старого закала», какие бывают во все времена. Терпеливо выслушав рассказ Уго до конца, он говорит:
— Лучше закрыть дверь, чего доброго вернется Беппино и увидит тебя… А тебе еще надо принять решение.
На самом же деле Мачисте решил поговорить с Уго при закрытых дверях.
— Так как же? Как ты намерен распутать это дело? — повторяет он.
Уго еще очень молод и охотно подчиняется голосу своих инстинктов. Он поступал так, как ему подсказывали чувства и страсти, воображая, что они всегда соответствуют голосу рассудка.
— Сегодня утром меня дома не было, — отвечает он. — Я могу сделать вид, будто ничего и не знаю. Сейчас Мария одна, и она расскажет мне, как обстоит дело, а когда Беппино вернется, пусть, если хочет, заговорит cо мной. А будет буйствовать, так я ему разобью морду и уведу Марию. Она меня любит, и я не прочь зажить по-семейному.
Тут Мачисте начинает свою речь. В особо важных случаях язык у него развязывается.
— Для тебя все очень просто, — говорит он. — Конечно, все может произойти именно так, как ты говоришь… Но ты забываешь о Беппино. Он парень беспокойный и будет вас преследовать. Что ж, он имеет на то полное право. Ты впутаешься в скверную историю из чистого хвастовства! Я ведь знаю, для тебя что Мария, что другая женщина — все едино. Разве неверно?
— Пожалуй, что верно.
— Вот видишь! А только нынче за такое бесстыдство, никто тебя не похвалит. Ты, брат, что-то совсем распустился. Я хочу воспользоваться случаем и выскажу тебя все, что я думаю. Ты начал играть в азартные игры, по вечерам пьянствуешь. А самое главное — раньше ты фашистов видеть не мог, а чуть дела переменились — ты уж и о партии забывать стал! Все одно к одному?
Уго собирался оправдываться, по поводу вина, карт и игры в кости, но последнее обвинение вывело его из се-(»я. Он был похож на наказанного мальчика.
— Постой, ведь на собрании говорили, что больше ничего не остается делать! Ты же сам поспешил запрятать брошюры и газеты. Подожди! Когда будут восстановлены «народные смельчаки», я пойду одним из первых, можешь не беспокоиться!
— Да кто тебе сказал, что мы до того времени будем сидеть сложа руки?
— А «крепыш»-то что говорил?
— Это ты так его понял. А по-моему, он говорил, что нужно работать еще больше прежнего. Почему ты не собрал взносы с товарищей с Меркато?
— Я думал, больше уже нет надобности, раз партия демобилизуется!
Мачисте подавил в себе желание броситься на Уго и только крепче сжал руки. Уго, стоявший с опущенной головой, не заметил его порыва и продолжал:
— Да и товарищи с Меркато тоже охладели. Их там осталось только трое: Бове, Маттеини и Паранцелле. Но и они все больше отходят от нас.
— Неправда! Маттеини пришел вчера ко мне и принес деньги, собранные на «Красную помощь» , — возразил Мачисте. — Дело в том, дорогой мой, что ячейка в Меркато больше тебе не доверяет. Время сейчас опасное, а они видят, что у тебя в голове карты да выпивка. А ведь у них у всех семьи на руках.
Уго разозлился; пойманный с поличным, он не нашел иного выхода, как самому начать обвинение, и, защищаясь, воспользовался чужими аргументами. В раздражении он сказал:
— Надоели вы мне — ты и партия! Упустили время, когда многое можно было сделать. Бордига был прав, а вы под предлогом его левачества вставляли ему палки в колеса. А теперь вот фашисты сели вам на голову. Сами виноваты, зачем слушались туринцев Грамши, может быть, и очень умный человек, но чего можно ждать от инвалида!
Тут Мачисте-Геркулес опустил палицу: от удара eго мощной руки Уго отлетел в сторону и свалился на землю
— Вставай и убирайся, — сказал Мачисте, открывая дверь. — Забери тележку. И впредь, как меня увидишь, не трудись здороваться.
Уго встал, облизывая окровавленные губы, взялся за ручки тележки и покатил ее к выходу. У порога он проговорил:
— Берегись, Мачисте, ты мне за это заплатишь.
Иронически улыбаясь, Мачисте ответил:
— Для расплаты с тобой у меня капитала хватит!
Уго поставил свою тележку у склада на виа Моска. За тем обмыл разбитую в кровь губу у фонтана на площади Ментана и, проведя языком по зубам, обнаружил, что у него один резец качается.
На площади Ментана находится фашио . Люди входи ли и выходили из ее здания, Уго подумал, что стоит толь ко удачно подложить бомбу, и все эти негодяи взлетят на воздух. Вот тогда он доказал бы Мачисте, что он, Уго, на стоящий коммунист, не на словах, а на деле. Сказал бы это кузнецу, потом выстрелил бы в него. Ведь без оружия не устоишь против такого силача.
Уго сильнее надавил языком, и зуб выскочил. Уго за жал его в руке, потом положил в кошелек, подумав: «Я его заставлю проглотить этот зуб». Потрогав языком то место, где был резец, он ощутил солоноватый вкус крови. И казалось, что у него теперь во рту огромная дыра, слов но не хватало десяти зубов, а не только одного. Голова у него была тяжелая, мысли путались. Он вошел в кабачок на виа деи Сапонаи и потребовал ужин («Да получше!») и литр вина. Потом еще один литр. Жевать ему было больно.
После второго литра, сидя за столом, где стояла тарелка с горкой персиков, он вспомнил, что фрукты для Maрии остались на тележке. Мария представилась ему смутно, как в тумане, маленькая, словно карлица. Из кабачка он вышел, нетвердо держась на ногах; ему чудилось, что он идет где-то под землей, в сточных трубах; фонари казались светящимися точками, рассеянными в глубине темного подземелья.
Он шел инстинктивно и в конце концов добрался до одной из этих светлых точек, поднялся по какой-то лестнице, спросил: «Есть где поспать?» — и очутился на постели. Заплетающимся языком он повторил: «Я его проглотить заставлю», — но уже и сам не помнил, про кого говорит, чем грозит, и сразу погрузился в сон.
Нанни, стоя у окна, сказал Стадерини, сидевшему на крылечке:
— Посмотри-ка на Уго. Пошел ночевать в гостиницу совсем пьяный. Я думал, он храбрее!
Фидальма ответила из своего окна:
— Сначала они осрамят женщину, а потом умывают руки. Бедняжки женщины! Зачем только верят они своему сердцу!
Ее слова отвлекли Клоринду от варки миндаля в сахаре.
— А Мария и Беппино помирились, — сообщила она, подойдя к окошку. — Муж рассказал мне за ужином. Он час назад видел их в центре. Оба сидели в кафе за столиком. Мария уже сняла с головы повязку и уплетала клубничное мороженое.
Сапожник соответствующим образом прокомментировал сообщение Клоринды. Этим закончился день на виа дель Корно, душный летний день, жаркий и зловонный. Теперь оставалось ждать ночного обхода.
Бригадьере окликнул Нанни, тот отозвался. Полицейский обход проследовал по виа дель Корно из конца в конец. Бригадьере окидывал улицу взором опытного режиссера, который внимательно осматривает сцену: через несколько дней он поставит здесь необычайное представление с выдающимися участниками…
Наступила тишина, лишь время от времени мяукали коты, доносились гудки машин с виа деи Леони, храпел на всю улицу Антонио да громко тикал будильник в доме Чекки. Заснула и Синьора, долго охранявшая сон Лилианы. Только Мачисте не мог уснуть и всматривался в темноту, стараясь не двигаться, чтобы не разбудить Маргаритy. Он смотрел в раскрытое окно на коньки крыш, на клочок неба, усыпанного звездами, и горько упрекал Уго зa то, что парень не проявил никакого раскаяния; Мачисте казалось, что он потерял друга, товарища по партии. А позволительно ли Геркулесу, беседуя в ночной тиши с самим собой, осыпать себя упреками из-за утраченной дружбы?
Итак, Мачисте не спал и поэтому первым услышал голос Милены, звавшей с улицы: «Мама!»
Было уже два часа ночи. В это время у всех людей сон особенно крепкий. Но для матери зов детей — все равно, что труба архангела, возвестившая о воскресении Христа из мертвых.
Джемма тотчас проснулась, вся похолодев от испуга, и мгновенно очутилась у окна.
— Мама! Открой!
— Боже мой, что случилось?
— Альфредо не вернулся домой, мама! Открой! Их голоса разбудили всю виа дель Корно.
В летнюю ночь не станешь дважды задумываться, вставать ли с кровати по такому поводу. Проворнее всех оказалась Клоринда. За ней вскочили супруги Стадерини, Нанни и даже Розетта в своей каморке под крышей, куда ее запрятал хозяин гостиницы. Через две минуты из каждого окна высунулась голова; облокотившись на подокон ник, зрители обменивались возгласами удивления, догадками. Милена уже вошла в дом матери, и поэтому подробности оставались неизвестными. Бьянка хотела было пойти постучаться, но отец удержал ее. Фидальма сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46