— Нанни, — кричит он прямо в ухо автору стихов. — Мне кажется, ты сам себя выпорол!
Но искусство превыше всего, и Нанни отвечает:
— Зато стихи-то какие! Труби, у меня еще есть куплеты!
В окнах полно людей, словно на галерке театра Верди на удешевленном представлении «Травиаты». Корнокейцы, вытесненные с улицы гостями, любуются представлением из дому и в минуты относительного затишья обмениваются впечатлениями.
Корнет-а-пистон трубит в третий раз.
Малина — ягодки да ветки…
Мария, гляньте-ка, соседки,
Вновь ест семейные объедки.
Ах, фига, финики, колбаски…
Кухмистер, действуй без опаски,
Даря жене пинки и ласки.
Окна супругов Каррези оставались темными, и нетрудно было представить себе, как под градом насмешек томились там в темноте Мария и Беппо. Даже их фокстерьер не подавал голоса. Но «хорошенького понемножку», — так сказал Мачисте, возвышавшийся на целую голову над всей толпой. Его мощный голос перекрыл весь шум:
— Нанни, угомонись!
А землекоп Антонио, приложив рупором руки ко рту, прокричал:
— Ну, теперь выходите! Нанни, пропой им прощальную!
Ах, ежевика и малина…
Опять влюбилася в Беппино
Его вторая половина…
Песнь лютни раздалась в округе…
Кончаю, до свиданья, други,
Не обижаться, чур, супруги!
Тогда в комнате Каррези зажегся свет, и Мария с Беппино появились у окна. Повар обнимал свою жену за плечи.
— Мы не обижаемся! — крикнул он, но в его голосе чувствовалась горечь.
А Мария, наоборот, уверенным, почти веселым голосом громко сказала:
— Обиды на вас не держим! Но вы все-таки ошиблись дверью!
— Она сумела бы надуть самого господа бога! — воскликнул Уго, стоя у окна гостиницы, откуда он наслаждался зрелищем вместе с Олимпией.
Толпа уже расходилась, а первоначальный кортеж снова построили, чтобы отправиться на площадь Сан-Ремиджо и сжечь там чучела на костре, как того требовал последний обряд праздника. Вдруг послышался голос Джезуины:
— Стойте все! Синьора хочет посмотреть на ваши чучела! Сейчас она подойдет к окну.
Всех охватило такое сильное, такое единодушное изумление, что на несколько секунд на улице воцарилась тишина. Синьора встанет с постели, Синьора подойдет к окну. Синьора желает поглядеть на чучела — да это все равно, что мертвый воскреснет или осел полетит, все равно, что папа римский выйдет из Ватикана! Было от чего оробеть, удивиться и восхититься нашим корнокейцам. И действительно, папа вышел, мертвый воскрес и осел полетел: в сопровождении Лилианы и Джезуины Синьора появилась у окна. Она была встречена взрывом рукоплесканий, достойных такого события. Пришлый народ, которому в двух словах объяснили суть дела, присоединился ко всеобщему ликованию.
Свет падающей звезды, подвешенной к окну, озарял Синьору снизу и придавал ей самый призрачный, зловещий, нечеловеческий вид какого-то исчадия ада и вместе с тем божества. Ребятишки, увидевшие ее впервые, испугались и притихли. Однако Пиккарда, сестренка Бруно, которая недавно прочла книжку о Пиноккио, сказала:
— Она похожа на фею с бирюзовыми волосами.
— Подойдите поближе с чучелами! — крикнула Джезуинa.
Просьба была исполнена. Все увидели, как Синьора поднесла к глазам бинокль, кивнула и сделала жест благодарности и приветствия, похожий на благословение; потом она обменялась со своими приближенными несколькими словами, по-видимому, одобрительными.
— Что скажете. Синьора? — заорал Стадерини. — Поножи или нет?
Синьора кивнула дважды головой, повторила жест одобрения и отпущения и исчезла вместе со своими наперсницами.
Никто не слышал, как петух Нези прокукарекал в первый раз, но так как время было позднее и скоро предстоял обход, Нанни не участвовал в сжигании чучел. Вскоре бригадьере действительно явился; в окнах и у дверей на виа дель Корно все еще кипела жизнь.
А фонарик Милены, за которым никто не присматривал, вспыхнул и сгорел в одно мгновение; остался только голый каркас, раскачивавшийся на ветру.
— Бедняжка Милена, — сказала Фидальма. — Даже в мелочах ей не везет!
Но не все присутствовали на скампанате: во-первых, обитательницы «Червиа», за исключением Олимпии, которая поладила с Уго, в эти часы заняты были своей работой; во-вторых, не было обоих фашистов, Карлино и Освальдо. Освальдо заперся в гостинице в обществе Элизы. А Карлино теперь все больше притягивало зеленое сукно в «Казино Боргезе», где он мог водить компанию с аристократами; он хвастливо уверял, что ему наплевать на них, но ведь как-никак общение с ними «возвышает и облагораживает», говорил он.
Возвращаясь из клуба, почти на рассвете, Карлино встретился с Элизой, выходившей из «Червиа». Виа дель Корно обезлюдела, фонарики на окнах потухли, по всей улице валялись бумажки и всякий мусор. Элиза шла растрепанная и сердитая. Карлино собрался было поздороваться, но она приложила палец к губам: Нанни мог проснуться, а ей перед возвращением домой хотелось подышать свежим воздухом и выпить чего-нибудь горячего. На Элизе было белое платье, которое она не успела застегнуть на все пуговицы. Она наклонилась, чтобы затянуть ремешки на туфлях.
— Баюкай их, как маленьких. А усыпить их труднее, чем собаку-пустолайку, — бормотала она.
Выпрямившись, она, как могла, привела себя в порядок и, поглядев на Карлино, который все еще стоял перед ней, иронически улыбаясь, сказала, вполголоса:
— А все это по вашей вине!
— Вот те на! — сказал он также шепотом. — Я даже и не знаю, с кем ты сегодня спала!
Он говорил насмешливо, как подобает тому, кто только что покинул хорошее общество, а сейчас столкнулся с потаскушкой; не имело значения, что он неоднократно развлекался с ней. Даже наоборот.
— До чего вы довели беднягу Освальдо! — не удержавшись, воскликнула Элиза.
— А! — сказал Карлино. — Я тебя провожу. Они повернули на виа деи Леони.
— По правде говоря, — сказала Элиза, — я собиралась пройтись одна. Не хочется разговаривать.
Было уже совсем светло. На Палаццо Веккьо пробило шесть. Первые лучи солнца озарили портик «Фоли-Бержер". Прошел трамвай; из полуоткрытых дверей пекарни Кьяруджи тянуло вкусным запахом теплого хлеба. В прохладном сухом воздухе дышалось легко. Река текла зеленоватая и спокойная; на каменистой отмели килем вверх лежали лодки. На окрестных холмах, радовавших глаз чистыми, ясными красками, зазвонили колокола монастырей.
— Забудем всю грязь! Какой покой кругом! — сказала Элиза.
— Да ты, оказывается, поэт! С каких пор? — заметил Карлино.
Элиза присела на парапет набережной, подставив спину теплым солнечным лучам и уронив руки. Она жадно вдыхала воздух. Карлино подпрыгнул и уселся рядом с ней.
— На, кури, — сказал он.
И тотчас же этот день стал для Элизы обычным, как и все прочие дни; рядом был мужчина, который если и не выражал желания спать с ней, то все же требовал, чтобы она разговаривала, слушала его. И курево — тоже обычная отрава. Элиза снова превратилась в соблазнительную потаскушку, жадную до денег, распущенную на язык и страдавшую болезнью сердца.
— Так, значит, сегодня ночью ты была с Освальдо? — спросил Карлино.
— Почти уж целый месяц все ночи.
— Скажите, пожалуйста, какой прожигатель жизни!
— Получил куртажные за три месяца.
— Он тебя в свои дела посвящает?
— Во всё посвящает.
— Например?
— Ну, например, рассказывает, что у него есть невеста в Монтале Альяно, но девушка, кажется, ему изменяет.
— Почему же он ее не бросит?
— Слабовольный. Вы ведь, синьор бухгалтер, хорошо его знаете. Послушайте-ка, что же это вы и другие «камераты» так нехорошо с ним поступили? Это его больше всего мучит!
— А-а! — протянул Карлино, облизнув языком губы. — Он рассказывает про дела фашистской организации женщинам, да еще таким, как ты!
— А пусть рассказывает сколько хочет! У меня в одно ухо влетает, в другое вылетает!
— Правильно делаешь, — сказал он и, спрыгнув на землю, добавил: — Хочешь выпить чего-нибудь? Пойдем угощу.
— Пожалуй, я выпила бы горячего лимонада.
Солнце уже ярко озаряло всю набережную и заливало светом строящуюся библиотеку; лучи его становились жгучими. На середину Арно выплыли барки, добывающие песок со дна реки. На парапет набережной уже уселся рыболов с удочкой. На улицах орудовали метлами мусорщики; из Грассины и Антеллы бежали дребезжащие трамваи, битком набитые рабочим людом. В молочной Могерини мальчик подметал пол, посыпая его мокрыми опилками.
— Вы не стесняетесь показываться со мной здесь, недалеко от дома? — спросила Элиза. — Сегодня вечером про нашу прогулку будет знать вся виа дель Корно.
Но Карлино, не обращая внимания на ее слова, сказал:
— Может быть, хочешь позавтракать, так пожалуйста. Для себя он заказал чашку шоколада, свежих булочек
и сливочного масла. От густого шоколада шел горячий пар, на кружочках масла было выдавлено название фирмы. Карлино поддевал кружочек ножом и клал на хлеб с хрустящей корочкой. Он ел с жадностью, естественной для здорового юноши после бессонной ночи и утренней прогулки на свежем воздухе. Так как в молочной не было варенья, он послал за ним мальчика в соседнюю лавку Биаджотти, бывшую Кампольми. Он даже и не подумал о том, что «бывшей» она стала по его вине.
Элиза прошла в комнату за лавкой и вернулась оттуда преобразившаяся: она причесалась, освежила лицо, привела в порядок свой туалет. Она улыбнулась, показав красивые зубы. Лицо ее, однако, сохраняло свое обычное болезненно-грустное выражение. Сев за столик, Элиза выпила лимонаду и заказала чашку молока. Разрезав булочку пополам, она намазала ее маслом и стала макать в чашку. На поверхности молока, медленно кружась, всплыли золотистые масляные пятна. Элиза наклонилась и стала ловить их языком, прихлебывая молоко. Это внезапно возбудило в Карлино желание, и фашист-бухгалтер теперь смотрел на нее другими глазами, чувствуя себя сытым и отдохнувшим, как будто он проспал всю ночь. Покуривая сигарету, он не сводил взгляда с Элизы, с ее груди, вздымавшейся под легким платьем, с ее рук, покрытых легким пушком, который манил к ласке. Карлино скользнул по нему рукой. Элиза вскинула на него глаза, и тотчас же в них появилось подходящее к случаю выражение. Карлино сказал, многозначительно улыбаясь:
— Ты всегда даешь то, что обещаешь?
Не было нужды ехать через весь город на виа дель Аморино. На той же виа деи Нери жила старуха, всегда готовая приютить «приличных господ».
— Куда уж приличней, чем я, — сказал Карлино. — Я иду из «Казино Боргезе».
Комната выходила окнами на улицу. Сквозь занавеси пробивались солнечные лучи, и на потолке, словно в игре зеркал, мелькали тени прохожих, извозчичьих пролеток, велосипедистов. Раздался пушечный выстрел, возвещавший полдень.
Карлино стал одеваться; ему нужно было показаться на работе.
— А ты что будешь делать? — спросил он Элизу.
— Мне не хочется вставать, я еще немного посплю.
— Послушай, тебе бы посоветоваться с доктором. Сердце у тебя стучит, как молоток, — заметил он, застегивая подвязки.
Закончив свой туалет, Карлино положил деньги на ночной столик и собрался уходить. Элиза сказала:
— Не сердитесь на Освальдо за то, что у меня сорвалось с языка!
Он был уже у дверей.
— Ну, это мое дело. Привет, красотка.
И ушел.
Оставшись одна, Элиза могла наконец оправиться от одышки, с которой она так долго боролась. Ей казалось, что сердце у нее разбилось на тысячу осколков и каждый из них трепещет отдельно. Измученная, она погрузилась в тяжелый сон. Ей снилось, будто на нее напала стая мышей, и все они выскакивали из раны, зиявшей в ее груди, как раз там, где билось сердце. Мыши бегали по ней, скреблись и пищали. И тут же был Бруно, он стоял неподвижно и смотрел на нее. Она проснулась и приподнялась повыше на подушках, чтобы побороть приступ; никогда еще смерть не казалась Элизе такой близкой. Постепенно сердцебиение утихло. И тут у нее окончательно созрело решение.
На виа дель Корно Элиза встретила Нанни в обществе Cталдерини. Завидев ее, сапожник сказал:
— Ну что, ублажила бухгалтера?
Элиза ответила какой-то пошлостью. Нанни возразил:
— Да чего ты ерепенишься? Сегодня утром Фидальма им дела вас на набережной.
— Раненько у нас встают, когда захотят сунуть нос и чужие дела, — отпарировала она.
Было уже четыре часа. Элиза сказала Нанни, что ей нужно сейчас же уходить: в пять у нее свидание. Она съела несколько ложек похлебки, которую любовник позаботился сохранить горячей, выгладила платье, почистила туфли, тщательно причесалась и напудрилась. Потом села на трамвай и сошла в Порто Прато у железнодорожного депо.
Как раз в это время кончилась дневная смена, ворота распахнулись, и повалили рабочие. Элиза смотрела, задыхаясь от волнения, и крепко сжимала руки.
Бруно появился одним из последних; он медленно ехал на велосипеде. Увидев его, Элиза совсем растерялась, но все же поняла, что Бруно ее заметил. Она было пошла ему навстречу, но Бруно потихоньку от товарищей сделал ей знак, чтобы она шла вперед — он ее нагонит.
Элиза пошла по пустынным безмолвным улицам, пролегавшим за театром. Внезапно Бруно оказался рядом с ней.
— Как ты смела прийти ко мне на работу? Что тебе надо?
Он сидел на велосипеде, держась обеими руками за руль, и сдерживал педалями ход машины, чтобы приноровиться к шагу Элизы.
Она остановилась.
— Иди вперед! — прикрикнул Бруно. — Я не хочу, чтобы товарищи видели нас вместе. Сверни на набережную. Я буду ждать тебя у входа в парк Кашинэ.
Когда Элиза подошла к парку, Бруно стоял, опершись на велосипед, и курил. Несмотря на его раздраженный вид, он показался Элизе необычайно красивым в своей темной куртке, застегнутой до горла и вымазанной маслом и тавотом. Она почувствовала себя такой жалкой рядом с ним, но сердце у нее билось, и это придало ей мужества. Они прошли немного вдоль решетки. В стороне от парка тянулись луга; по аллее ехали рабочие на велосипедах, проносились автомобили и коляски с туристами.
— Что тебе надо? — снова повторил он.
Она посмотрела ему в лицо и сказала:
— Теперь и меня тоже мучит жажда!
Бруно, не ответив, повернул велосипед, вскочил в седло и нажал на педали. Элиза кинулась за ним.
— Бруно! — закричала она.
В ее голосе было такое отчаяние, что Бруно остановился.
Элиза поравнялась с ним.
— Почему ты так со мной обращаешься? — сказала она. — Я тебе никакого зла не сделала!
…Солнце садилось за парком Кашинэ, там, где Арно принимает в свое русло воды Муньоне, где по берегам тянутся огороды, сменяясь зарослями камыша. На луга и поля, на дубы и кустарники, на аллеи парка опускался сумрак. Застрекотала бессонная цикада, первые светлячки возвестили приближение ночи.
— Почему ты не захотел пойти в гостиницу?
— Слишком близко от депо.
— Но ведь и в первый раз было близко.
— Я тогда голову потерял.
— С тех пор прошло восемь месяцев.
— Считай, что прошел целый век!
— Ну не сердись!
— Поздно уж, вставай!
— Так хорошо лежать на траве!
— Сыро становится, тебе вредно. Да и мне надо идти.
— Ты все говоришь: надо идти, а сам с места не двигаешься!
— Зачем ты ко мне пришла? Пойми, ты теперь для меня ничего не значишь! Через два месяца я женюсь.
— Вот именно поэтому, — ответила она и вздохнула.
— Отчего ты не переменишь свою жизнь?
— Когда человек попал на дно, ему уж не подняться. Да и зачем? Все равно помирать, у меня одышка! — и Элиза засмеялась.
— Как у тебя сердце колотится!
— Я и не чувствую! — сказала Элиза. И добавила: — Найди мне трилистник, я загадаю желание.
А загадала Элиза, чтобы Бруно хоть иногда вспоминал о ней.
Глава двенадцатая
С появлением Марио на виа дель Корно возродилось то беззаботное веселье, которое еще месяц назад так щедро расточал Уго, та жизнерадостность, без которой улица показалась бы даже самим ее обитателям, особенно в непогожее, осеннее время, чересчур убогой и нищей. И вот доказательство всеобщей симпатии к Марио: корнокейцы наперебой приглашали его обедать. Марио никогда не питался так хорошо. Он не говорил новым знакомым о себе самом, не рассказывал о своей жизни, но, как ни была еще коротка его жизнь, каждый понимал, что путь его не был устлан розами. Маргарита накладывала ему такие же порции, как и Мачисте, а, как известно, кузнец любил поесть. Марио не мог пожаловаться и на другие дома, куда его приглашали обедать. На нашей улице мясо едят раз в неделю, по праздникам, но когда за столом гость, его стараются накормить «чем-нибудь получше». У землекопа Антонио, например, к обеду подали картофельные клецки, называемые «мышатами», Леонтина готовила их так же хорошо, как обметывала петли. Каррези выступили с фаршированной савойской капустой — произведением Беппино, у повара был свободный день, и ему захотелось показать, что он свое дело знает хорошо. Мать Бруно, Семира, поставила перед Марио блюдо с пирожками. Вообще кормили его на славу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46