Или с фактом отсутствия заварочного чайника и молочника.
Паула рвала и метала.
. – Мерзкие, мелочные людишки! Как можно так себя вести? Они ведь жили в палатке! Тебе не кажется, что они должны радоваться?
– Такие уж они люди, – сказала я. – Представляешь, что они говорили о палатке?
– У меня от этого Карга мурашки по коже! Ты заметила, что у него ботинки начищены до блеска? Ну какой человек, живущий в палаточном лагере, станет чистить ботинки? Он какой-нибудь жалкий чиновник, не иначе. Бьюсь об заклад, он член партии. Вот почему их так быстро переселили.
– С чего ты взяла, что их переселили быстро?
– Да это же очевидно. Ты можешь представить, чтобы люди, прожившие в лагере больше нескольких дней, вот так возмущались из-за каждой мелочи?
– Паула, дорогая, ты рассуждаешь не очень здраво.
Она подошла и положила голову мне на плечо.
– А ты хочешь, чтобы я рассуждала здраво?
– Нет.
Я погладила Паулу по голове – теплой, тяжелой и полной несуразных мыслей, о которых я не имела ни малейшего понятия.
– Они знают, кто ты такая, – сказала она.
– Нет, не знают.
– Да, знают. Я видела, как фрау Карг смотрела на тебя. Она не дура. И держу пари, что у нее прекрасная память на прочитанное в газетах.
– Если и так, какое нам дело? – сказала я.
– Да никакого, наверное. – Паула вздохнула. – Если бы только туда въехали другие люди. У меня такое чувство, что они оскверняют квартиру.
– Тебе станет легче, если мы перенесем сюда еще какие-нибудь твои вещи? – спросила я.
– А какие?
Мы перенесли кривоногое мягкое кресло. Каргам оно явно не было нужно. Мы с трудом волокли его по ступенькам. Герр Карг недовольно наблюдал за нами. Его жена стояла подбоченившись, с горьким видом человека, утвердившегося в худших своих подозрениях.
– Дай им волю, они вынесут отсюда все, – сказала она.
– Знаете, вы не имеете права забирать кресло, – сказал герр Карг. – Все предметы обстановки по закону принадлежат нам.
Он грозно помахал в воздухе какой-то бумажкой.
– В квартире есть еще одно кресло и диван, – сказала Паула.
– Оно должно остаться здесь. Это предмет обстановки. Вы нарушаете правила.
– Вот именно, – поддакнула фрау Карг. – Они нарушают правила.
– Послушайте, – сказала я, с трудом подавляя гнев. – В вашем распоряжении остается то, на что вы не имеете права, а именно целая квартира. Вам этого мало?
– Это совсем другое дело, – сказала фрау Карг. – Квартиросъемщик должен проживать на своей жилплощади. Иначе мы окажемся в крайне неловком положении. Почему она не желает жить здесь? Вот что мне интересно знать.
– Я не хочу делить с вами свою квартиру! – раздраженно бросила Паула.
– Мы недостаточно хороши для вас, да? – сказал герр Карг.
Маленькая Хильдегарда, стоявшая за ним, сморщила нос и самодовольно ухмыльнулась.
– Вам довольно трудно угодить, не так ли? – спросила я.
Мы уже затащили кресло на десятую ступеньку; у меня возникло острое желание сбросить его на них.
– Я настаиваю на соблюдении должного порядка, – заявил герр Карг. – Я всегда этого требовал и намерен требовать впредь. Я сообщу, куда следует.
– И что же именно вы сообщите? Что получили в свое распоряжение больше площади, чем полагается?
Фрау Карг бросила быстрый взгляд на мужа, который тяжелой поступью удалился обратно в квартиру. Потом опять посмотрела на нас. Она переводила глаза с меня на Паулу, с Паулы на меня.
Единственное, что можно было сделать с Каргами, это забыть о них; и мы постарались поступить именно так. Я поднималась по лестнице мимо их двери, стараясь не слышать доносящиеся из квартиры голоса, обычно возмущенные или раздраженные, и надеясь, что дверь не распахнется вдруг и мне не придется столкнуться с ними нос к носу. Помню, я не раз стояла перед этой дверью и ненавидела Картов, оскверняющих мои воспоминания. Я ненавидела их за глубинный инстинкт разрушения и за жадность. Но я старалась не думать о Каргах, покуда не находилась в непосредственной близости от них: я не собиралась давать им такой власти над собой.
Раз в неделю Паула спускалась к ним за квартирной платой. Сумма, которую они выплачивали, была точно определена жилищным комитетом: пятьдесят пять процентов от общей суммы. За газ и электричество надлежало платить сообща «по договоренности». Они явно не бедствовали. Но всякий раз возмущались, отсчитывая деньги. Похоже, они думали (или делали такой вид), что Паула лжет относительно истинных размеров квартплаты. Она предъявила Каргам расчетную книжку, но они скептически качали головами и платили – поскольку ничего не могли поделать, – изнемогая от жалости к себе.
Потом возникла проблема с газовым счетчиком. Карги заявили, что Паула что-то с ним сделала и теперь они вынуждены платить за газ больше, чем следует; мол, она вытаскивает оттуда деньги, стоит только им отвернуться. Тщетно она объясняла, что у нее нет ключа от счетчика, и наконец вызвала служащего газовой компании, который подтвердил, что счетчик никто не вскрывал. Карги ничего не желали слушать. Потом они обнаружили свои истинные помыслы. Она должна сама опускать деньги в счетчик. В составленном ими письме говорилось, что выплаты за газ и электричество должны производиться раздельно. Но за газ она должна платить вперед. В конце концов именно в ее квартире поддерживается нормальный температурный режим, верно ведь?
– Они просто чокнутые, – сказала я.
– Возможно, но от этого мне не легче.
После очередной перебранки, в ходе которой фрау Карг чуть не набросилась на Паулу с кулаками, я стала ходить на встречи с Каргами вместе с ней.
Временами все происходящее казалось кошмарным сном, набегающим волной на периферию нашей жизни и отступающим прочь. Но только на периферию. Это случалось раз в неделю. Все остальное время нам не приходилось думать о Каргах, мы жили вдвоем в своем волшебном замке.
О большем и мечтать нельзя, думала я и дивилась неугомонности рода человеческого и страстному желанию полетать на всех когда-либо созданных самолетах, прежде владевшему мной. Поистине, раньше я жила только для одной себя.
– Не бросай меня, – сказала я.
– Не брошу.
Время от времени я пыталась думать о будущем. Сейчас я работала сменным водителем на санитарной машине. Так не могло продолжаться вечно, и министерство не собиралось давать мне отпуск по болезни до скончания времен. Но, с другой стороны, война подходила к концу. Американцы и англичане уже заняли Италию и штурмовали Монте-Касино; советские войска медленно, с кровопролитными боями оттесняли наши дивизии на исходные позиции. Никто не сомневался, что по вступлении в Германию они начнут вершить самую страшную месть. Однако к тому времени мы с Паулой будем уже далеко отсюда. Где именно, я не знала, но я твердо решила покинуть страну. Возможно, на самолете. Или при содействии Вольфганга. Некогда Вольфганг взял с меня слово, что я свяжусь с ним, когда мне потребуется помощь. Я уже написала ему длинное письмо, почти полностью посвященное Пауле, которую я представила как свою близкую подругу, живущую вместе со мной. Мне казалось, Вольфганг все поймет. Если и нет, неважно. Он мне пока не ответил. Я собиралась написать еще раз, когда он ответит, и спросить, помнит ли он об обещании, которое взял с меня во время нашего совместного ужина в ресторане на Ронских планерных соревнованиях.
Однажды вечером в дверь постучали. Открыла Паула.
Я услышала напыщенные интонации герра Карга и возмущенное сопрано его супруги. Я услышала голос Паулы, сначала сдержанный, потом раздраженный.
Я оставила свои дела и вышла в коридор.
Они пришли по поводу горячей воды. Горячая вода была роскошью в те дни. Часто воду вообще отключали, и ее приходилось носить в ведрах. Однако Карги, не сомневавшиеся в своем праве на пользование горячей водой, зажгли газовую колонку, чтобы дочь смогла принять ванну. Она взорвалась прямо у них перед носом. Они сказали, что просто чудом остались целы и невредимы.
Колонка была старая и вела себя непредсказуемо. Паула предупредила об этом Каргов, когда они въехали. Когда колонка капризничала, нужно было привернуть газ и минут через десять, собравшись с духом, попытаться включить снова.
Паула сказала это. Я сказала, что колонка в моей квартире ведет себя точно так же и что, вероятно, Хильдегарде следует обойтись сегодня без ванны, как обходится большинство жителей Берлина.
Они ничего не желали слушать.
– Знаете, нам все это надоело, – заявил герр Карг.
– Вот именно, – поддакнула его жена.
– Что вам надоело? – хором спросили мы с Паулой.
– Мало того, что мы вынуждены жить в квартире, из которой вынесена половина мебели и предметов домашнего обихода, и платить бешеные деньги за жилье и газ, так теперь еще нам приходится иметь дело с опасной для жизни колонкой.
– Я собираюсь потребовать компенсации, – заявил герр Карг. – Я намерен вплотную заняться этим вопросом. И разобраться с рядом других.
– Почему бы вам просто не убраться отсюда? – спросила я. – Идите к себе в квартиру, которую вам повезло получить в полное свое распоряжение, и оставьте нас в покое.
– В покое? – Фрау Карг хихикнула. – Ну да, разумеется, вам очень хочется, чтобы вас оставили в покое. Вас с ней. – Она помолчала со значительным видом. – Уж я-то знаю, кто вы такие.
Наступила тягостная пауза.
– Ну ладно, – с вызовом сказал наконец герр Карг, – что вы собираетесь делать с этим?
– С чем? – холодно спросила Паула.
– С колонкой.
– Ох, ради Бога… – Паула двинулась вниз по лестнице, явно исполненная решимости уладить гнусное дело за пару минут. То есть включить колонку и предоставить Каргам гнить дальше в свое удовольствие.
Но я заметила, как Карги обменялись мимолетными торжествующими взглядами.
– Обо всем можно договориться, если вы займете более разумную позицию в финансовых вопросах, – сказал герр Карг, когда мы все вместе спускались вниз.
– Да, все упирается именно в них, – сказала его жена.
Намек на шантаж был совершенно прозрачным. «Но если они полагают, что могут шантажировать нас этим…» – подумала я, невольно сжимая кулаки.
Нет. Они оказались не такими дилетантами.
Я вошла в гостиную последней и поначалу увидела только старенький буфет с разболтанной выдвижной доской.
Но Паула, стоявшая между Каргами, смотрела на стол.
Там лежала толстая книга в твердом переплете, изрядно потрепанная, с золотым тиснением на корешке. Карл Маркс. «Капитал».
Книга ее отца, разумеется. Поистине, глупость передается по наследству.
Паула могла сказать, что это книга отца, что она хранила ее единственно из сентиментальных соображений – или даже что она вообще впервые ее видит.
Она не сказала ничего подобного. Я всегда буду преклоняться перед ней за то, что она сказала тогда:
– Это моя книга, и вы недостойны прикасаться к ней.
Она взяла книгу и ушла наверх.
Мы с генералом идем и присаживаемся передохнуть, идем и присаживаемся. Ползем еле-еле. Время от времени останавливаемся, чтобы съесть по кусочку хлеба, взятого мной в Рехлине. Изюм закончился. Воды нет. Холодно, и время далеко за полдень.
Дорогу бомбили. В некоторые воронки запросто поместится телега с лошадью. Однако проехать по ней можно, если какой-нибудь автомобиль пожелает проехать здесь и спасти нас, но таких желающих нет.
Англичане снова бомбят Любек.
Во время одного из привалов генерал говорит:
– Я собираюсь сдаться американцам, когда придет время.
– Это единственное разумное решение, – говорю я.
– Боюсь, они будут меня допрашивать.
– Безусловно.
– Да. Но что мне говорить?
Я перестаю жевать. В самом деле, что? Генералу придется сказать, что он не знал о делах, творившихся за линией Восточного фронта, и они ему не поверят. Или он скажет, что не имел к происходившему никакого отношения, и они опять-таки не поверят.
– Это меня тяготит, – говорит генерал. – Но мне придется сказать всю правду. Лояльность имеет свои пределы.
У него вид человека, который боится разочаровать своего внука в день его рождения.
– Генерал, о чем вы говорите? – спрашиваю я.
– О бездарном руководстве Геринга военно-воздушными силами, разумеется. Некомпетентность, лень, фаворитизм. Из-за него мы проиграли войну. – Генерал вздыхает. – Я знал обо всем, но что я мог поделать? Я был обязан выполнять приказы. Все мы обо всем знали. И никто даже пальцем не пошевелил.
После того как Паула забрала свою книгу, Карги затихарились. Вероятно, они хотели посмотреть, как мы себя поведем. Паула, которая поначалу с часу на час ожидала прихода гестапо и страшно побледнела, когда однажды вечером за нашей дверью раздались незнакомые шаги (это оказался пожарный инспектор), через несколько дней успокоилась и перестала вспоминать о происшествии.
Я терзалась тревогой и не знала, что делать. Впервые в жизни я столкнулась с проблемой, которую нельзя было решить просто усилием воли. Мне даже приходило в голову откупиться от Каргов, раз они хотели именно этого (я бы где-нибудь достала деньги); меня остановило только отвращение вкупе с пониманием, что шантажистам платить нельзя.
Занятая такими мыслями, однажды утром я ехала на пустой санитарной машине и увидела возле парка толпу людей. Над их головами я заметила знакомые очертания фюзеляжа.
Я не могла проехать мимо. Нажала на тормоз и выпрыгнула из машины.
«Фоккевульф-190» совершил аварийную посадку. Половина киля отвалилась, и в правом крыле зияла пробоина, но летчик сумел благополучно посадить машину. У самолета стоял полицейский в ожидании прибытия ремонтной бригады.
Я протолкалась сквозь толпу в первые ряды и, не обращая внимания на крики полицейского, положила ладонь на обтекатель двигателя. Он был теплым.
В полубессознательном состоянии я вернулась и села за руль санитарной машины. Мучительная тоска по прошлому захлестнула мою душу, у меня щипало глаза. Что я потеряла, отказавшись от полетов? От одного вида самолета сердце мое забилось чаще. Запах масла, запах металла, наэлектризованная пыль кабины… Полеты – не работа. Это страсть.
Я смотрела на округлую лопасть пропеллера «фоккевульфа», вырисовывавшуюся на фоне неба, и думала, что самолет – это самолет. Неважно, кому он принадлежит и для каких целей используется.
Меня начало трясти от возбуждения. Я выжала сцепление и поехала прочь, напряженно размышляя.
В считанные минуты мои мысли потекли по знакомому кругу. Нет, самолеты ни за что не несли ответственности, вся ответственность лежала на мне. Я могла летать только для правительства. Начать с того, что все самолеты принадлежали правительству.
Вырваться из этого круга не представлялось возможным. Я чувствовала во рту горький привкус.
В какой-то момент меня осенила совершенно неожиданная идея, ворвавшаяся подобием метеора в хоровод моих мыслей. Вот возможное решение проблемы с Каргами! Формально я все еще оставалась главным летчиком-испытателем Исследовательского института планеризма и имела право на квартиру в Дармштадте. Бывшую мою квартиру у меня реквизировали, но институт поможет мне найти другую. И Паула сможет жить там со мной.
Да, наверняка возникнут бюрократические трудности, и, возможно даже, факт проживания там Паулы придется скрывать, но любой вариант казался лучше перспективы жить по соседству с Каргами; и, безусловно, война скоро закончится.
Мне надо действовать быстро. Но сначала я должна сообщить Пауле о своем намерении вернуться в авиацию. Я решила ничего не говорить о Дармштадте, покуда не выясню, что мне там светит.
– Конечно, ты должна вернуться в авиацию, если хочешь, – сказала Паула. Она выглядела очень усталой. Она пахала с утра до вечера на своем оборонном заводе. – Я никогда не понимала, почему ты делаешь вид, будто у тебя и в мыслях такого нет. Но разве тебе не нужно сначала получить медицинское заключение о годности к полетам?
– Да, пожалуй, надо. – Я как-то не думала об этом. Я считала, что если хочу летать, значит, и могу. Теперь я окончательно решила, что должна считать именно так, иначе ничего не добьюсь. – Все будет в порядке, – неопределенно сказала я.
– И что ты собираешься сделать – написать в министерство?
– Ну… да. В министерство или в Дармштадт.
– Похоже, ты приняла решение, толком не подумав.
– Вовсе нет. Я много думала.
Я рассеянно гоняла по тарелке картофельную клецку. На чем они позволят мне летать? В принципе мне было все равно. Неужели я думала, испытывая хоть самые невинные самолеты, оставаться в стороне от войны? Еще несколько месяцев назад я даже не задавалась таким вопросом: неужели то, что я видела в России, перестало иметь для меня значение? Нет, но все произошедшее там на моих глазах уже начинало казаться чем-то нереальным. Осознав это, я вздрогнула. Но война скоро закончится. И тогда все прекратится.
– Все устаканится само собой, – сказала я.
– Фредди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Паула рвала и метала.
. – Мерзкие, мелочные людишки! Как можно так себя вести? Они ведь жили в палатке! Тебе не кажется, что они должны радоваться?
– Такие уж они люди, – сказала я. – Представляешь, что они говорили о палатке?
– У меня от этого Карга мурашки по коже! Ты заметила, что у него ботинки начищены до блеска? Ну какой человек, живущий в палаточном лагере, станет чистить ботинки? Он какой-нибудь жалкий чиновник, не иначе. Бьюсь об заклад, он член партии. Вот почему их так быстро переселили.
– С чего ты взяла, что их переселили быстро?
– Да это же очевидно. Ты можешь представить, чтобы люди, прожившие в лагере больше нескольких дней, вот так возмущались из-за каждой мелочи?
– Паула, дорогая, ты рассуждаешь не очень здраво.
Она подошла и положила голову мне на плечо.
– А ты хочешь, чтобы я рассуждала здраво?
– Нет.
Я погладила Паулу по голове – теплой, тяжелой и полной несуразных мыслей, о которых я не имела ни малейшего понятия.
– Они знают, кто ты такая, – сказала она.
– Нет, не знают.
– Да, знают. Я видела, как фрау Карг смотрела на тебя. Она не дура. И держу пари, что у нее прекрасная память на прочитанное в газетах.
– Если и так, какое нам дело? – сказала я.
– Да никакого, наверное. – Паула вздохнула. – Если бы только туда въехали другие люди. У меня такое чувство, что они оскверняют квартиру.
– Тебе станет легче, если мы перенесем сюда еще какие-нибудь твои вещи? – спросила я.
– А какие?
Мы перенесли кривоногое мягкое кресло. Каргам оно явно не было нужно. Мы с трудом волокли его по ступенькам. Герр Карг недовольно наблюдал за нами. Его жена стояла подбоченившись, с горьким видом человека, утвердившегося в худших своих подозрениях.
– Дай им волю, они вынесут отсюда все, – сказала она.
– Знаете, вы не имеете права забирать кресло, – сказал герр Карг. – Все предметы обстановки по закону принадлежат нам.
Он грозно помахал в воздухе какой-то бумажкой.
– В квартире есть еще одно кресло и диван, – сказала Паула.
– Оно должно остаться здесь. Это предмет обстановки. Вы нарушаете правила.
– Вот именно, – поддакнула фрау Карг. – Они нарушают правила.
– Послушайте, – сказала я, с трудом подавляя гнев. – В вашем распоряжении остается то, на что вы не имеете права, а именно целая квартира. Вам этого мало?
– Это совсем другое дело, – сказала фрау Карг. – Квартиросъемщик должен проживать на своей жилплощади. Иначе мы окажемся в крайне неловком положении. Почему она не желает жить здесь? Вот что мне интересно знать.
– Я не хочу делить с вами свою квартиру! – раздраженно бросила Паула.
– Мы недостаточно хороши для вас, да? – сказал герр Карг.
Маленькая Хильдегарда, стоявшая за ним, сморщила нос и самодовольно ухмыльнулась.
– Вам довольно трудно угодить, не так ли? – спросила я.
Мы уже затащили кресло на десятую ступеньку; у меня возникло острое желание сбросить его на них.
– Я настаиваю на соблюдении должного порядка, – заявил герр Карг. – Я всегда этого требовал и намерен требовать впредь. Я сообщу, куда следует.
– И что же именно вы сообщите? Что получили в свое распоряжение больше площади, чем полагается?
Фрау Карг бросила быстрый взгляд на мужа, который тяжелой поступью удалился обратно в квартиру. Потом опять посмотрела на нас. Она переводила глаза с меня на Паулу, с Паулы на меня.
Единственное, что можно было сделать с Каргами, это забыть о них; и мы постарались поступить именно так. Я поднималась по лестнице мимо их двери, стараясь не слышать доносящиеся из квартиры голоса, обычно возмущенные или раздраженные, и надеясь, что дверь не распахнется вдруг и мне не придется столкнуться с ними нос к носу. Помню, я не раз стояла перед этой дверью и ненавидела Картов, оскверняющих мои воспоминания. Я ненавидела их за глубинный инстинкт разрушения и за жадность. Но я старалась не думать о Каргах, покуда не находилась в непосредственной близости от них: я не собиралась давать им такой власти над собой.
Раз в неделю Паула спускалась к ним за квартирной платой. Сумма, которую они выплачивали, была точно определена жилищным комитетом: пятьдесят пять процентов от общей суммы. За газ и электричество надлежало платить сообща «по договоренности». Они явно не бедствовали. Но всякий раз возмущались, отсчитывая деньги. Похоже, они думали (или делали такой вид), что Паула лжет относительно истинных размеров квартплаты. Она предъявила Каргам расчетную книжку, но они скептически качали головами и платили – поскольку ничего не могли поделать, – изнемогая от жалости к себе.
Потом возникла проблема с газовым счетчиком. Карги заявили, что Паула что-то с ним сделала и теперь они вынуждены платить за газ больше, чем следует; мол, она вытаскивает оттуда деньги, стоит только им отвернуться. Тщетно она объясняла, что у нее нет ключа от счетчика, и наконец вызвала служащего газовой компании, который подтвердил, что счетчик никто не вскрывал. Карги ничего не желали слушать. Потом они обнаружили свои истинные помыслы. Она должна сама опускать деньги в счетчик. В составленном ими письме говорилось, что выплаты за газ и электричество должны производиться раздельно. Но за газ она должна платить вперед. В конце концов именно в ее квартире поддерживается нормальный температурный режим, верно ведь?
– Они просто чокнутые, – сказала я.
– Возможно, но от этого мне не легче.
После очередной перебранки, в ходе которой фрау Карг чуть не набросилась на Паулу с кулаками, я стала ходить на встречи с Каргами вместе с ней.
Временами все происходящее казалось кошмарным сном, набегающим волной на периферию нашей жизни и отступающим прочь. Но только на периферию. Это случалось раз в неделю. Все остальное время нам не приходилось думать о Каргах, мы жили вдвоем в своем волшебном замке.
О большем и мечтать нельзя, думала я и дивилась неугомонности рода человеческого и страстному желанию полетать на всех когда-либо созданных самолетах, прежде владевшему мной. Поистине, раньше я жила только для одной себя.
– Не бросай меня, – сказала я.
– Не брошу.
Время от времени я пыталась думать о будущем. Сейчас я работала сменным водителем на санитарной машине. Так не могло продолжаться вечно, и министерство не собиралось давать мне отпуск по болезни до скончания времен. Но, с другой стороны, война подходила к концу. Американцы и англичане уже заняли Италию и штурмовали Монте-Касино; советские войска медленно, с кровопролитными боями оттесняли наши дивизии на исходные позиции. Никто не сомневался, что по вступлении в Германию они начнут вершить самую страшную месть. Однако к тому времени мы с Паулой будем уже далеко отсюда. Где именно, я не знала, но я твердо решила покинуть страну. Возможно, на самолете. Или при содействии Вольфганга. Некогда Вольфганг взял с меня слово, что я свяжусь с ним, когда мне потребуется помощь. Я уже написала ему длинное письмо, почти полностью посвященное Пауле, которую я представила как свою близкую подругу, живущую вместе со мной. Мне казалось, Вольфганг все поймет. Если и нет, неважно. Он мне пока не ответил. Я собиралась написать еще раз, когда он ответит, и спросить, помнит ли он об обещании, которое взял с меня во время нашего совместного ужина в ресторане на Ронских планерных соревнованиях.
Однажды вечером в дверь постучали. Открыла Паула.
Я услышала напыщенные интонации герра Карга и возмущенное сопрано его супруги. Я услышала голос Паулы, сначала сдержанный, потом раздраженный.
Я оставила свои дела и вышла в коридор.
Они пришли по поводу горячей воды. Горячая вода была роскошью в те дни. Часто воду вообще отключали, и ее приходилось носить в ведрах. Однако Карги, не сомневавшиеся в своем праве на пользование горячей водой, зажгли газовую колонку, чтобы дочь смогла принять ванну. Она взорвалась прямо у них перед носом. Они сказали, что просто чудом остались целы и невредимы.
Колонка была старая и вела себя непредсказуемо. Паула предупредила об этом Каргов, когда они въехали. Когда колонка капризничала, нужно было привернуть газ и минут через десять, собравшись с духом, попытаться включить снова.
Паула сказала это. Я сказала, что колонка в моей квартире ведет себя точно так же и что, вероятно, Хильдегарде следует обойтись сегодня без ванны, как обходится большинство жителей Берлина.
Они ничего не желали слушать.
– Знаете, нам все это надоело, – заявил герр Карг.
– Вот именно, – поддакнула его жена.
– Что вам надоело? – хором спросили мы с Паулой.
– Мало того, что мы вынуждены жить в квартире, из которой вынесена половина мебели и предметов домашнего обихода, и платить бешеные деньги за жилье и газ, так теперь еще нам приходится иметь дело с опасной для жизни колонкой.
– Я собираюсь потребовать компенсации, – заявил герр Карг. – Я намерен вплотную заняться этим вопросом. И разобраться с рядом других.
– Почему бы вам просто не убраться отсюда? – спросила я. – Идите к себе в квартиру, которую вам повезло получить в полное свое распоряжение, и оставьте нас в покое.
– В покое? – Фрау Карг хихикнула. – Ну да, разумеется, вам очень хочется, чтобы вас оставили в покое. Вас с ней. – Она помолчала со значительным видом. – Уж я-то знаю, кто вы такие.
Наступила тягостная пауза.
– Ну ладно, – с вызовом сказал наконец герр Карг, – что вы собираетесь делать с этим?
– С чем? – холодно спросила Паула.
– С колонкой.
– Ох, ради Бога… – Паула двинулась вниз по лестнице, явно исполненная решимости уладить гнусное дело за пару минут. То есть включить колонку и предоставить Каргам гнить дальше в свое удовольствие.
Но я заметила, как Карги обменялись мимолетными торжествующими взглядами.
– Обо всем можно договориться, если вы займете более разумную позицию в финансовых вопросах, – сказал герр Карг, когда мы все вместе спускались вниз.
– Да, все упирается именно в них, – сказала его жена.
Намек на шантаж был совершенно прозрачным. «Но если они полагают, что могут шантажировать нас этим…» – подумала я, невольно сжимая кулаки.
Нет. Они оказались не такими дилетантами.
Я вошла в гостиную последней и поначалу увидела только старенький буфет с разболтанной выдвижной доской.
Но Паула, стоявшая между Каргами, смотрела на стол.
Там лежала толстая книга в твердом переплете, изрядно потрепанная, с золотым тиснением на корешке. Карл Маркс. «Капитал».
Книга ее отца, разумеется. Поистине, глупость передается по наследству.
Паула могла сказать, что это книга отца, что она хранила ее единственно из сентиментальных соображений – или даже что она вообще впервые ее видит.
Она не сказала ничего подобного. Я всегда буду преклоняться перед ней за то, что она сказала тогда:
– Это моя книга, и вы недостойны прикасаться к ней.
Она взяла книгу и ушла наверх.
Мы с генералом идем и присаживаемся передохнуть, идем и присаживаемся. Ползем еле-еле. Время от времени останавливаемся, чтобы съесть по кусочку хлеба, взятого мной в Рехлине. Изюм закончился. Воды нет. Холодно, и время далеко за полдень.
Дорогу бомбили. В некоторые воронки запросто поместится телега с лошадью. Однако проехать по ней можно, если какой-нибудь автомобиль пожелает проехать здесь и спасти нас, но таких желающих нет.
Англичане снова бомбят Любек.
Во время одного из привалов генерал говорит:
– Я собираюсь сдаться американцам, когда придет время.
– Это единственное разумное решение, – говорю я.
– Боюсь, они будут меня допрашивать.
– Безусловно.
– Да. Но что мне говорить?
Я перестаю жевать. В самом деле, что? Генералу придется сказать, что он не знал о делах, творившихся за линией Восточного фронта, и они ему не поверят. Или он скажет, что не имел к происходившему никакого отношения, и они опять-таки не поверят.
– Это меня тяготит, – говорит генерал. – Но мне придется сказать всю правду. Лояльность имеет свои пределы.
У него вид человека, который боится разочаровать своего внука в день его рождения.
– Генерал, о чем вы говорите? – спрашиваю я.
– О бездарном руководстве Геринга военно-воздушными силами, разумеется. Некомпетентность, лень, фаворитизм. Из-за него мы проиграли войну. – Генерал вздыхает. – Я знал обо всем, но что я мог поделать? Я был обязан выполнять приказы. Все мы обо всем знали. И никто даже пальцем не пошевелил.
После того как Паула забрала свою книгу, Карги затихарились. Вероятно, они хотели посмотреть, как мы себя поведем. Паула, которая поначалу с часу на час ожидала прихода гестапо и страшно побледнела, когда однажды вечером за нашей дверью раздались незнакомые шаги (это оказался пожарный инспектор), через несколько дней успокоилась и перестала вспоминать о происшествии.
Я терзалась тревогой и не знала, что делать. Впервые в жизни я столкнулась с проблемой, которую нельзя было решить просто усилием воли. Мне даже приходило в голову откупиться от Каргов, раз они хотели именно этого (я бы где-нибудь достала деньги); меня остановило только отвращение вкупе с пониманием, что шантажистам платить нельзя.
Занятая такими мыслями, однажды утром я ехала на пустой санитарной машине и увидела возле парка толпу людей. Над их головами я заметила знакомые очертания фюзеляжа.
Я не могла проехать мимо. Нажала на тормоз и выпрыгнула из машины.
«Фоккевульф-190» совершил аварийную посадку. Половина киля отвалилась, и в правом крыле зияла пробоина, но летчик сумел благополучно посадить машину. У самолета стоял полицейский в ожидании прибытия ремонтной бригады.
Я протолкалась сквозь толпу в первые ряды и, не обращая внимания на крики полицейского, положила ладонь на обтекатель двигателя. Он был теплым.
В полубессознательном состоянии я вернулась и села за руль санитарной машины. Мучительная тоска по прошлому захлестнула мою душу, у меня щипало глаза. Что я потеряла, отказавшись от полетов? От одного вида самолета сердце мое забилось чаще. Запах масла, запах металла, наэлектризованная пыль кабины… Полеты – не работа. Это страсть.
Я смотрела на округлую лопасть пропеллера «фоккевульфа», вырисовывавшуюся на фоне неба, и думала, что самолет – это самолет. Неважно, кому он принадлежит и для каких целей используется.
Меня начало трясти от возбуждения. Я выжала сцепление и поехала прочь, напряженно размышляя.
В считанные минуты мои мысли потекли по знакомому кругу. Нет, самолеты ни за что не несли ответственности, вся ответственность лежала на мне. Я могла летать только для правительства. Начать с того, что все самолеты принадлежали правительству.
Вырваться из этого круга не представлялось возможным. Я чувствовала во рту горький привкус.
В какой-то момент меня осенила совершенно неожиданная идея, ворвавшаяся подобием метеора в хоровод моих мыслей. Вот возможное решение проблемы с Каргами! Формально я все еще оставалась главным летчиком-испытателем Исследовательского института планеризма и имела право на квартиру в Дармштадте. Бывшую мою квартиру у меня реквизировали, но институт поможет мне найти другую. И Паула сможет жить там со мной.
Да, наверняка возникнут бюрократические трудности, и, возможно даже, факт проживания там Паулы придется скрывать, но любой вариант казался лучше перспективы жить по соседству с Каргами; и, безусловно, война скоро закончится.
Мне надо действовать быстро. Но сначала я должна сообщить Пауле о своем намерении вернуться в авиацию. Я решила ничего не говорить о Дармштадте, покуда не выясню, что мне там светит.
– Конечно, ты должна вернуться в авиацию, если хочешь, – сказала Паула. Она выглядела очень усталой. Она пахала с утра до вечера на своем оборонном заводе. – Я никогда не понимала, почему ты делаешь вид, будто у тебя и в мыслях такого нет. Но разве тебе не нужно сначала получить медицинское заключение о годности к полетам?
– Да, пожалуй, надо. – Я как-то не думала об этом. Я считала, что если хочу летать, значит, и могу. Теперь я окончательно решила, что должна считать именно так, иначе ничего не добьюсь. – Все будет в порядке, – неопределенно сказала я.
– И что ты собираешься сделать – написать в министерство?
– Ну… да. В министерство или в Дармштадт.
– Похоже, ты приняла решение, толком не подумав.
– Вовсе нет. Я много думала.
Я рассеянно гоняла по тарелке картофельную клецку. На чем они позволят мне летать? В принципе мне было все равно. Неужели я думала, испытывая хоть самые невинные самолеты, оставаться в стороне от войны? Еще несколько месяцев назад я даже не задавалась таким вопросом: неужели то, что я видела в России, перестало иметь для меня значение? Нет, но все произошедшее там на моих глазах уже начинало казаться чем-то нереальным. Осознав это, я вздрогнула. Но война скоро закончится. И тогда все прекратится.
– Все устаканится само собой, – сказала я.
– Фредди!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47