Мы потеряем наши передовые позиции. Позвольте напомнить вам, что идет война.
– Именно поэтому я вынужден поступить так. Нам приходится экономить. Вам известно, – спросил Эрнст, ссылаясь на недавно изобретенную уловку, державшуюся в строгом секрете, – что половина бомб на складах наполнена бетоном?
– И по этой причине самолеты нужно снабжать моторами, работающими на резиновых приводных ремнях?
Эрнст подошел к двери и крикнул своего адъютанта.
– Кофе! – распорядился он. – Крепкий.
Он поставил перед профессором резную африканскую шкатулку, в которой хранил сигареты. Мессершмитт взял сигарету, закурил и прошелся по кабинету, рассматривая рисунки на стенах. Он остановился перед карикатурами. Эрнст был рад, что карикатура с изображением Мессершмитта не вывешена.
– Вы художник, – сказал Мессершмитт. – Я художник. Мы оба занимаемся не своим делом.
– Я летчик, – сказал Эрнст.
Адъютант принес кофе, и профессор сел. Он поставил чашечку на свое костлявое колено и стряхнул пепел в блюдечко.
– Идиотизм ситуации заключается в том, – сказал он, – что «Ме-двести шестьдесят два» может выиграть войну.
– Я не успею к сроку, – сказал Эрнст.
– Похоже, вы уверены, что война не затянется надолго.
– Сколько вам осталось до запуска машины в производство?
– Восемнадцать месяцев.
– Слишком долго. – Эрнст в любом случае не поверил Мессершмитту.
– Вы лишены воображения, – спокойно сказал профессор. – Более того, вы не разбираетесь в самолетах. Я это знаю. Я наблюдал за вами, когда вы рассматривали чертежи, и думал: вот человек, который не понимает, что он видит.
Он поставил чашечку на стол и поднялся с кресла. Вынул из внутреннего кармана блокнот и карандаш, резко раскрыл блокнот на столе Эрнста и принялся рисовать.
– Вот как работает реактивный двигатель.
– Покиньте мой кабинет, – сказал Эрнст.
Не разгибаясь, Мессершмитт поднял голову и посмотрел на него. Пристальный взгляд в упор, направленный снизу вверх, почти испугал Эрнста. Он невольно отшатнулся.
Мессершмитт закрыл блокнот и положил обратно в карман.
– Очень жаль, что наше будущее находится в таких руках, – сказал он. – Что вы собираетесь предпринять дальше? Прекратить разработку новой высотной версии «Бф-сто девять»?
– Конечно, нет.
– «Бф-сто девять» опережал свое время, – сказал Мессершмитт.
– Да. Это отличный самолет.
– «Ме-двести шестьдесят два» – его естественный преемник. До сих пор я ни разу не подводил вас. Позвольте мне продолжить работу, генерал.
– Нет, – сказал Эрнст.
Последовала пауза. Потом профессор взял свое пальто и коротко кивнул.
Эрнст понял, что не может отпустить его так. Он должен сказать что-то напоследок, утешить уязвленное самолюбие.
– Профессор, – сказал он, – вы вносите чрезвычайно важный вклад в дело нашей победы.
– Теперь вы произносите хвалебную речь. Какой смысл?
– В ближайшие несколько месяцев министерство сделает много новых заказов. Краткосрочные проекты, конверсия и тому подобное. У нас с вами широкое поле для совместной работы.
– Сотрудничество предполагает взаимопонимание, – прорычал Мессершмитт.
– Вот именно. Я прошу вас понять мою позицию. Думаю, могу заверить вас, что в будущем, подавая заявки на новые проекты, вы встретите в моем кабинете самый благожелательный прием.
Молчание. Потом они встретились глазами, и у Эрнста возникло ощущение, будто он тонет в холодной ванне, и холодное рукопожатие только усугубило неприятное впечатление.
Эрнст возлагал большие надежды на «грифона». Он заказал самолет Хейнкелю в 1938 году. «Грифон» должен был стать нашим стратегическим бомбардировщиком дальнего действия. Эрнст очень часто и подробно обсуждал проект с доктором Хейнкелем; при помощи этого самолета он рассчитывал реабилитироваться. Он летал на завод при каждой возможности, чтобы проверить, как движется строительство машины.
Один из таких визитов он совершил незадолго до своего разговора с Мессершмиттом.
«Грифон» казался огромным в своем ангаре, похожем на пещеру. Под самой крышей рабочие в комбинезонах сваривали швы фюзеляжа. Искры летели в разные стороны и соскальзывали с округлых стальных боков машины. В ангаре стоял оглушительный шум, невыносимая жара и кипела бурная деятельность. Самолет хранил величественное молчание.
– Он прекрасен, – сказал Эрнст Хейнкелю.
– Да.
Эрнст стоял на усыпанном опилками и металлическими стружками полу и завороженно смотрел на свое творение. Огромный киль самолета вздымался в дальнем конце ангара подобием паруса. Под рулем направления находился короткий отсек, предназначенный для хвостового орудия. Пока Эрнст любовался машиной, рабочий с мотком кабеля в руке спустился в задний отсек и скрылся из виду. Эрнст трепетал от возбуждения.
– Вы укладываетесь в график? – спросил он.
– Да. Если не произойдет ничего непредвиденного, он полетит через четыре месяца.
Эрнст повернул голову. Плоскость огромного крыла пересекала глубокая поперечная впадина.
– Не беспокойтесь, – сказал Хейнкель. – Все нагрузки рассчитаны. Я говорил вам, мы уже такое делали.
– Но тот самолет не эксплуатируется!
– Да, это была экспериментальная машина. Положитесь на меня, генерал. Спаренные двигатели не подведут.
Они вышли из шумного цеха и прошли в уютный тихий кабинет Хейнкеля.
Между тем отношения Эрнста с Мильхом неуклонно портились.
В начале 1940 года Мильх явился к нему в кабинет.
– Я инспектировал несколько эскадрилий бомбардировщиков, – сказал он. – Вы знаете, что пилоты все еще побаиваются летать на «Ю-восемьдесят восемь»?
– Ну и что с того? – сказал Эрнст. – Они хотят, чтобы кто-нибудь сидел рядом и водил их руками, покуда они не взлетят?
Он устыдился своих слов, но просто не смог сдержаться.
– Вы знаете, в чем недостатки самолета? – спросил Мильх. Он принялся загибать пальцы. – Он слишком тяжелый. Он должен был весить шесть тонн. А весит двенадцать. Поскольку он тяжелый, он тихоходный. Он развивает такую же скорость, как «Хейнкель-сто одиннадцать», который уже устарел. Поскольку он тихоходный, он уязвимый и потому нуждается в дополнительном вооружении, а, как следствие, становится еще тяжелее. А поскольку он такой тяжелый, дальность его полета в два раза меньше планировавшейся! В два раза!!! И это наш типовой бомбардировщик!
– Хорошо, он удовлетворяет не всем техническим условиям, – резко сказал Эрнст. – А какой самолет удовлетворяет всем?
– И он ненадежен. Летчики дали мне список дефектов длиной с мою руку. Состоящий из тридцати одного пункта, если быть точным. – Он порылся в кармане. – Зачитать вам?
– Нет, спасибо.
– И любой из перечисленных дефектов может стать причиной гибели людей во время боевой операции.
– И стал?
– Прошу прощения?
– Мильх, война закончена.
– Она еще толком не началась. Военно-воздушные силы еще не проверялись в деле.
– Надеюсь, вы скажете это родственникам погибших пилотов.
– Эрнст, – сказал Мильх, – когда война станет серьезной, мы обнаружим, что не готовы к ней. Мы испытываем недостаток практически во всем, у нас ничего нет в запасе, а наш типовой бомбардировщик просто никуда не годится. Что вы собираетесь делать?
В течение доли секунды Эрнст перешел от состояния полной растерянности к состоянию крайней ярости.
– Мне до смерти надоело ваше постоянное вмешательство в мои дела! – истерически прокричал он. – Будьте любезны покинуть мой кабинет!
Мильх не шелохнулся. Эрнст стиснул голову руками. Перед глазами у него все плыло.
– Пока мы не решим наши проблемы, нам следует увеличить производство «Хейнкеля-сто одиннадцать» и «Дорнье-семнадцать» и прекратить производство «Ю-восемьдесят восемь», – сказал Мильх. – Вы должны пойти к шефу.
При мысли о Толстяке, нависающем над своим заставленным золотыми и серебряными макетами самолетов столом, словно Юпитер над своим алтарем, у Эрнста, который закуривал сигарету, затряслись руки.
– Почему бы вам самому не пойти к нему? – спросил он.
– Он не захочет меня принять.
Надо полагать, Мильху нелегко далось такое признание, подумал Эрнст. Но лицо Мильха оставалось совершенно бесстрастным.
– Он должен принять вас, – лицемерно сказал Эрнст. – Вы инспектирующий генерал военно-воздушных сил.
– Вы прекрасно знаете, как обстоят дела, – сказал Мильх.
Эрнст испытал слабое низменное торжество.
Вероятно, Мильх понял это. А возможно, он в любом случае сказал бы то, что сказал в следующую секунду:
– Есть еще одна причина, почему вам следует пойти к нему: во всех проблемах с «Ю-восемьдесят восемь» виноваты вы.
– Я?!
– Да. Все они являются следствием вашего распоряжения реконструировать самолет. Он был вполне жизнеспособной машиной. А теперь, со всеми этими аэродинамическими тормозами и упрочнениями планера, он превратился в летающую телегу; и все из-за вашей навязчивой идеи сделать из нормального самолета пикирующий бомбардировщик. Со времени разработки «штуки» вы одержимы одной только этой идеей!
Несколько секунд Эрнст не находил, что ответить. Потом он сказал:
– Обычные бомбардировки в Испании дали весьма жалкие результаты. Средний бомбардировщик Должен уметь бомбить с пикирования, чтобы приносить хоть какую-то реальную пользу.
– Средний бомбардировщик, неспособный бомбить с пикирования, приносит гораздо больше пользы, чем пикирующий бомбардировщик, неспособный летать, – сказал Мильх.
Мильх оставался в меньшинстве в своей оценке ситуации. С виду дела в военно-воздушных силах шли блестяще. Адольф, безусловно, считал именно так. В июле, после побед во Франции и Нидерландах, многие офицеры получили очередное звание.
Толстяк стал рейхсмаршалом. Этот новый чин, введенный специально для него, ставил Толстяка над всеми офицерами германской армии. Для рейхсмаршала придумали форму сизо-серого цвета.
Мильх получил звание фельдмаршала и не преминул поставить всех об этом в известность.
А Эрнст стал генерал-полковником и был награжден рыцарским крестом вдобавок к уже имеющемуся железному.
Толстяк сказал Эрнсту, что теперь, когда его звезда взошла так высоко, он должен сменить свое место жительства на более приличное.
Эрнст запротестовал. Он очень любил свою полную экзотических сувениров квартиру с дурацким баром, по которой постоянно гулял сквозняк. Он сказал Толстяку, что здесь его дом.
Похоже, Толстяк не понял Эрнста. Все старшие чины военно-воздушных сил живут в домах, соответствующих занимаемой должности, сказал он. Он намекнул, что для Эрнста делалось достаточно исключений с момента его поступления на службу в министерство и что уже настало время подчиняться общим требованиям.
Он подыскал подходящий дом для Эрнста. Особняк посреди широких лугов Грюневальда. Почти за городом. Эрнст поехал посмотреть его и остался недоволен. В таком большом доме без слуг было не обойтись. Эрнст не хотел заводить слуг. Он сказал, что нуждается в уединении. Толстяк просто посмеялся над ним.
В глубокой печали Эрнст упаковал свои вещи, посадил кота в корзину, распрощался с Поммерштрассе и поехал к новому дому.
Замок заело. Морщась от боли в пальцах, Эрнст несколько минут бился с ключом, прежде чем тот провернулся в скважине. Оглянувшись на пороге, он увидел позади безвкусную кованую арку над воротами с траурным крестом в центре и мысленно отметил, что ее нужно убрать.
В августе началась операция «Орел».
Ревущие эскадрильи устремились в сторону Англии. Толстяк, который руководил операцией из номера отеля, где расхаживал в купальном халате, не сомневался в успехе. Он считал, что через две-три недели с английскими военно-воздушными силами будет покончено, а в первые четыре дня будет уничтожена вся южная линия британской противовоздушной обороны.
В первые четыре дня Германия понесла потери, по меньшей мере вдвое превосходящие потери противника, и англичане использовали систему связи, непонятную Толстяку. Он не придал этому никакого значения. Важнейшими факторами, сказал он, являются лучшая подготовка и боевой дух немецкого солдата, и скоро они дадут о себе знать.
Пошла вторая, а потом и третья неделя воздушных боев, по-прежнему ожесточенных. Наши летчики теряли силы; и сознание, что англичане тоже наверняка теряют силы, нисколько не утешало. Потом, в последнюю неделю августа, произошло нечто невероятное. Английская авиация нанесла бомбовый удар по Берлину.
Сверху незамедлительно поступил приказ устроить ответные налеты на Лондон. В кинохронике смаковались жуткие кадры разбомбленных доков и разрушенных взрывами жилых домов. Среди всеобщего радостного возбуждения лишь несколько человек в министерстве, к которым никто не прислушивался, указывали на то, что наши самолеты перестали бомбить аэродромы английских военно-воздушных сил, упуская таким образом единственный шанс одержать победу в сражении.
Одним из таких людей был Мильх. В то время он не находил никакого утешения в своем фельдмаршальском жезле. Он с самого начала выражал серьезные опасения насчет операции «Орел». Поскольку – забудьте о подготовке немецкого солдата; забудьте о боевом духе; посмотрите на нашу боевую технику.
Самые мрачные предчувствия Мильха насчет «Ю-88» подтверждались. Для сражения, где все решала скорость, «Ю-88» был убийственно тихоходен. Взлетать на нем ночью было рискованно, сбросить с него надувной плот на воду представлялось практически невозможным – самолет имел все недостатки, давно известные Мильху, и еще несколько других.
Потом еще был «Me-110» Мессершмитта. Мессершмитт, любимец министерства, здорово подвел нас со своим «Me-110». Последний должен был сопровождать «Бф-109» в качестве истребителя прикрытия, поскольку дальности полета «109-го» едва хватало, чтобы добраться до Лондона. «110-й» имел значительную дальность полета, но и только. Этому неповоротливому самолету пришлось так худо в первые дни операции «Орел», что он сам нуждался в прикрытии истребителями. Поскольку в этом не было никакого смысла, «Me-110» просто вывели из операции, и Мессершмитт получил лаконичный приказ модернизировать машину.
И еще была «штука». По слухам, Мильх заявлял, что о «штуке» лучше говорить поменьше, поскольку уже сказано более чем достаточно. Он всегда утверждал, что в определенных обстоятельствах хваленый пикирующий бомбардировщик Эрнста окажется недееспособным. Теперь самолет столкнулся с такими обстоятельствами. Неповоротливая «штука» представляла собой очень удобную мишень, пока не пикировала. После тяжелых потерь его тоже вывели из операции.
Что же касается принятой в английской военной авиации системы связи, эффективность которой стала неприятным сюрпризом на Лейпцигерштрассе, то Мильх грозно осведомился: «Почему у нас нет радиосвязи между истребителями и бомбардировщиками?»
Никто не ответил. Честный ответ, получи Мильх таковой, в конечном счете сводился бы к тому, что в Германии на протяжении многих последних лет никто не имел права ни с кем разговаривать.
В ноябре Толстяк объявил, что уезжает в отпуск в свои охотничьи угодья в Восточной Пруссии, и передал командование военно-воздушными силами Мильху. К тому времени все попытки вторжения в Англию были прекращены в официальном порядке, и в сумраке поздней осени воздушные налеты предпринимались все реже и реже. Все понимали, что операция «Орел» провалилась.
Эрнст в течение трех месяцев старался вообще не высовываться. Его отношения с Толстяком были натянутыми, а отношения с Мильхом – холодными. Он курил одну сигарету за другой и пил (хотя сам не признавал этого) запойно.
Пока операция «Орел» продолжалась и лица в министерстве становились все мрачнее, я испытывала устройство для перерезания тросов заградительных аэростатов. Аэростаты, жутковато-прекрасные, словно чудом выжившие динозавры, представляли опасность для наших бомбардировщиков. Они дрейфовали над английскими городами на стальных тросах, невидимых взгляду до тех пор, покуда вы не подлетали к ним вплотную, рискуя повредить крыло или сломать пропеллер.
Конструкторы изобрели буферную решетку, при столкновении откидывавшую трос на крыло, при этом укрепленное на крыле стальное лезвие перерезало трос. Таким устройством оборудовали «Дорнье-17», потом изготовили несколько заградительных аэростатов по образцу британских, и несколько недель я только и делала, что летала на бомбардировщике под аэростатами. Чтобы лучше видеть тросы, мы привязали к ним лоскутки ткани. Буферная решетка уменьшала маневренность машины, поэтому вскоре мы ее сняли.
Как-то раз один лихой пилот умудрился захватить настоящий английский аэростат, пустившийся после разрыва троса в свободное воздушное плаванье. Все были крайне возбуждены, и мы решили использовать захваченный аэростат при следующем испытании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Именно поэтому я вынужден поступить так. Нам приходится экономить. Вам известно, – спросил Эрнст, ссылаясь на недавно изобретенную уловку, державшуюся в строгом секрете, – что половина бомб на складах наполнена бетоном?
– И по этой причине самолеты нужно снабжать моторами, работающими на резиновых приводных ремнях?
Эрнст подошел к двери и крикнул своего адъютанта.
– Кофе! – распорядился он. – Крепкий.
Он поставил перед профессором резную африканскую шкатулку, в которой хранил сигареты. Мессершмитт взял сигарету, закурил и прошелся по кабинету, рассматривая рисунки на стенах. Он остановился перед карикатурами. Эрнст был рад, что карикатура с изображением Мессершмитта не вывешена.
– Вы художник, – сказал Мессершмитт. – Я художник. Мы оба занимаемся не своим делом.
– Я летчик, – сказал Эрнст.
Адъютант принес кофе, и профессор сел. Он поставил чашечку на свое костлявое колено и стряхнул пепел в блюдечко.
– Идиотизм ситуации заключается в том, – сказал он, – что «Ме-двести шестьдесят два» может выиграть войну.
– Я не успею к сроку, – сказал Эрнст.
– Похоже, вы уверены, что война не затянется надолго.
– Сколько вам осталось до запуска машины в производство?
– Восемнадцать месяцев.
– Слишком долго. – Эрнст в любом случае не поверил Мессершмитту.
– Вы лишены воображения, – спокойно сказал профессор. – Более того, вы не разбираетесь в самолетах. Я это знаю. Я наблюдал за вами, когда вы рассматривали чертежи, и думал: вот человек, который не понимает, что он видит.
Он поставил чашечку на стол и поднялся с кресла. Вынул из внутреннего кармана блокнот и карандаш, резко раскрыл блокнот на столе Эрнста и принялся рисовать.
– Вот как работает реактивный двигатель.
– Покиньте мой кабинет, – сказал Эрнст.
Не разгибаясь, Мессершмитт поднял голову и посмотрел на него. Пристальный взгляд в упор, направленный снизу вверх, почти испугал Эрнста. Он невольно отшатнулся.
Мессершмитт закрыл блокнот и положил обратно в карман.
– Очень жаль, что наше будущее находится в таких руках, – сказал он. – Что вы собираетесь предпринять дальше? Прекратить разработку новой высотной версии «Бф-сто девять»?
– Конечно, нет.
– «Бф-сто девять» опережал свое время, – сказал Мессершмитт.
– Да. Это отличный самолет.
– «Ме-двести шестьдесят два» – его естественный преемник. До сих пор я ни разу не подводил вас. Позвольте мне продолжить работу, генерал.
– Нет, – сказал Эрнст.
Последовала пауза. Потом профессор взял свое пальто и коротко кивнул.
Эрнст понял, что не может отпустить его так. Он должен сказать что-то напоследок, утешить уязвленное самолюбие.
– Профессор, – сказал он, – вы вносите чрезвычайно важный вклад в дело нашей победы.
– Теперь вы произносите хвалебную речь. Какой смысл?
– В ближайшие несколько месяцев министерство сделает много новых заказов. Краткосрочные проекты, конверсия и тому подобное. У нас с вами широкое поле для совместной работы.
– Сотрудничество предполагает взаимопонимание, – прорычал Мессершмитт.
– Вот именно. Я прошу вас понять мою позицию. Думаю, могу заверить вас, что в будущем, подавая заявки на новые проекты, вы встретите в моем кабинете самый благожелательный прием.
Молчание. Потом они встретились глазами, и у Эрнста возникло ощущение, будто он тонет в холодной ванне, и холодное рукопожатие только усугубило неприятное впечатление.
Эрнст возлагал большие надежды на «грифона». Он заказал самолет Хейнкелю в 1938 году. «Грифон» должен был стать нашим стратегическим бомбардировщиком дальнего действия. Эрнст очень часто и подробно обсуждал проект с доктором Хейнкелем; при помощи этого самолета он рассчитывал реабилитироваться. Он летал на завод при каждой возможности, чтобы проверить, как движется строительство машины.
Один из таких визитов он совершил незадолго до своего разговора с Мессершмиттом.
«Грифон» казался огромным в своем ангаре, похожем на пещеру. Под самой крышей рабочие в комбинезонах сваривали швы фюзеляжа. Искры летели в разные стороны и соскальзывали с округлых стальных боков машины. В ангаре стоял оглушительный шум, невыносимая жара и кипела бурная деятельность. Самолет хранил величественное молчание.
– Он прекрасен, – сказал Эрнст Хейнкелю.
– Да.
Эрнст стоял на усыпанном опилками и металлическими стружками полу и завороженно смотрел на свое творение. Огромный киль самолета вздымался в дальнем конце ангара подобием паруса. Под рулем направления находился короткий отсек, предназначенный для хвостового орудия. Пока Эрнст любовался машиной, рабочий с мотком кабеля в руке спустился в задний отсек и скрылся из виду. Эрнст трепетал от возбуждения.
– Вы укладываетесь в график? – спросил он.
– Да. Если не произойдет ничего непредвиденного, он полетит через четыре месяца.
Эрнст повернул голову. Плоскость огромного крыла пересекала глубокая поперечная впадина.
– Не беспокойтесь, – сказал Хейнкель. – Все нагрузки рассчитаны. Я говорил вам, мы уже такое делали.
– Но тот самолет не эксплуатируется!
– Да, это была экспериментальная машина. Положитесь на меня, генерал. Спаренные двигатели не подведут.
Они вышли из шумного цеха и прошли в уютный тихий кабинет Хейнкеля.
Между тем отношения Эрнста с Мильхом неуклонно портились.
В начале 1940 года Мильх явился к нему в кабинет.
– Я инспектировал несколько эскадрилий бомбардировщиков, – сказал он. – Вы знаете, что пилоты все еще побаиваются летать на «Ю-восемьдесят восемь»?
– Ну и что с того? – сказал Эрнст. – Они хотят, чтобы кто-нибудь сидел рядом и водил их руками, покуда они не взлетят?
Он устыдился своих слов, но просто не смог сдержаться.
– Вы знаете, в чем недостатки самолета? – спросил Мильх. Он принялся загибать пальцы. – Он слишком тяжелый. Он должен был весить шесть тонн. А весит двенадцать. Поскольку он тяжелый, он тихоходный. Он развивает такую же скорость, как «Хейнкель-сто одиннадцать», который уже устарел. Поскольку он тихоходный, он уязвимый и потому нуждается в дополнительном вооружении, а, как следствие, становится еще тяжелее. А поскольку он такой тяжелый, дальность его полета в два раза меньше планировавшейся! В два раза!!! И это наш типовой бомбардировщик!
– Хорошо, он удовлетворяет не всем техническим условиям, – резко сказал Эрнст. – А какой самолет удовлетворяет всем?
– И он ненадежен. Летчики дали мне список дефектов длиной с мою руку. Состоящий из тридцати одного пункта, если быть точным. – Он порылся в кармане. – Зачитать вам?
– Нет, спасибо.
– И любой из перечисленных дефектов может стать причиной гибели людей во время боевой операции.
– И стал?
– Прошу прощения?
– Мильх, война закончена.
– Она еще толком не началась. Военно-воздушные силы еще не проверялись в деле.
– Надеюсь, вы скажете это родственникам погибших пилотов.
– Эрнст, – сказал Мильх, – когда война станет серьезной, мы обнаружим, что не готовы к ней. Мы испытываем недостаток практически во всем, у нас ничего нет в запасе, а наш типовой бомбардировщик просто никуда не годится. Что вы собираетесь делать?
В течение доли секунды Эрнст перешел от состояния полной растерянности к состоянию крайней ярости.
– Мне до смерти надоело ваше постоянное вмешательство в мои дела! – истерически прокричал он. – Будьте любезны покинуть мой кабинет!
Мильх не шелохнулся. Эрнст стиснул голову руками. Перед глазами у него все плыло.
– Пока мы не решим наши проблемы, нам следует увеличить производство «Хейнкеля-сто одиннадцать» и «Дорнье-семнадцать» и прекратить производство «Ю-восемьдесят восемь», – сказал Мильх. – Вы должны пойти к шефу.
При мысли о Толстяке, нависающем над своим заставленным золотыми и серебряными макетами самолетов столом, словно Юпитер над своим алтарем, у Эрнста, который закуривал сигарету, затряслись руки.
– Почему бы вам самому не пойти к нему? – спросил он.
– Он не захочет меня принять.
Надо полагать, Мильху нелегко далось такое признание, подумал Эрнст. Но лицо Мильха оставалось совершенно бесстрастным.
– Он должен принять вас, – лицемерно сказал Эрнст. – Вы инспектирующий генерал военно-воздушных сил.
– Вы прекрасно знаете, как обстоят дела, – сказал Мильх.
Эрнст испытал слабое низменное торжество.
Вероятно, Мильх понял это. А возможно, он в любом случае сказал бы то, что сказал в следующую секунду:
– Есть еще одна причина, почему вам следует пойти к нему: во всех проблемах с «Ю-восемьдесят восемь» виноваты вы.
– Я?!
– Да. Все они являются следствием вашего распоряжения реконструировать самолет. Он был вполне жизнеспособной машиной. А теперь, со всеми этими аэродинамическими тормозами и упрочнениями планера, он превратился в летающую телегу; и все из-за вашей навязчивой идеи сделать из нормального самолета пикирующий бомбардировщик. Со времени разработки «штуки» вы одержимы одной только этой идеей!
Несколько секунд Эрнст не находил, что ответить. Потом он сказал:
– Обычные бомбардировки в Испании дали весьма жалкие результаты. Средний бомбардировщик Должен уметь бомбить с пикирования, чтобы приносить хоть какую-то реальную пользу.
– Средний бомбардировщик, неспособный бомбить с пикирования, приносит гораздо больше пользы, чем пикирующий бомбардировщик, неспособный летать, – сказал Мильх.
Мильх оставался в меньшинстве в своей оценке ситуации. С виду дела в военно-воздушных силах шли блестяще. Адольф, безусловно, считал именно так. В июле, после побед во Франции и Нидерландах, многие офицеры получили очередное звание.
Толстяк стал рейхсмаршалом. Этот новый чин, введенный специально для него, ставил Толстяка над всеми офицерами германской армии. Для рейхсмаршала придумали форму сизо-серого цвета.
Мильх получил звание фельдмаршала и не преминул поставить всех об этом в известность.
А Эрнст стал генерал-полковником и был награжден рыцарским крестом вдобавок к уже имеющемуся железному.
Толстяк сказал Эрнсту, что теперь, когда его звезда взошла так высоко, он должен сменить свое место жительства на более приличное.
Эрнст запротестовал. Он очень любил свою полную экзотических сувениров квартиру с дурацким баром, по которой постоянно гулял сквозняк. Он сказал Толстяку, что здесь его дом.
Похоже, Толстяк не понял Эрнста. Все старшие чины военно-воздушных сил живут в домах, соответствующих занимаемой должности, сказал он. Он намекнул, что для Эрнста делалось достаточно исключений с момента его поступления на службу в министерство и что уже настало время подчиняться общим требованиям.
Он подыскал подходящий дом для Эрнста. Особняк посреди широких лугов Грюневальда. Почти за городом. Эрнст поехал посмотреть его и остался недоволен. В таком большом доме без слуг было не обойтись. Эрнст не хотел заводить слуг. Он сказал, что нуждается в уединении. Толстяк просто посмеялся над ним.
В глубокой печали Эрнст упаковал свои вещи, посадил кота в корзину, распрощался с Поммерштрассе и поехал к новому дому.
Замок заело. Морщась от боли в пальцах, Эрнст несколько минут бился с ключом, прежде чем тот провернулся в скважине. Оглянувшись на пороге, он увидел позади безвкусную кованую арку над воротами с траурным крестом в центре и мысленно отметил, что ее нужно убрать.
В августе началась операция «Орел».
Ревущие эскадрильи устремились в сторону Англии. Толстяк, который руководил операцией из номера отеля, где расхаживал в купальном халате, не сомневался в успехе. Он считал, что через две-три недели с английскими военно-воздушными силами будет покончено, а в первые четыре дня будет уничтожена вся южная линия британской противовоздушной обороны.
В первые четыре дня Германия понесла потери, по меньшей мере вдвое превосходящие потери противника, и англичане использовали систему связи, непонятную Толстяку. Он не придал этому никакого значения. Важнейшими факторами, сказал он, являются лучшая подготовка и боевой дух немецкого солдата, и скоро они дадут о себе знать.
Пошла вторая, а потом и третья неделя воздушных боев, по-прежнему ожесточенных. Наши летчики теряли силы; и сознание, что англичане тоже наверняка теряют силы, нисколько не утешало. Потом, в последнюю неделю августа, произошло нечто невероятное. Английская авиация нанесла бомбовый удар по Берлину.
Сверху незамедлительно поступил приказ устроить ответные налеты на Лондон. В кинохронике смаковались жуткие кадры разбомбленных доков и разрушенных взрывами жилых домов. Среди всеобщего радостного возбуждения лишь несколько человек в министерстве, к которым никто не прислушивался, указывали на то, что наши самолеты перестали бомбить аэродромы английских военно-воздушных сил, упуская таким образом единственный шанс одержать победу в сражении.
Одним из таких людей был Мильх. В то время он не находил никакого утешения в своем фельдмаршальском жезле. Он с самого начала выражал серьезные опасения насчет операции «Орел». Поскольку – забудьте о подготовке немецкого солдата; забудьте о боевом духе; посмотрите на нашу боевую технику.
Самые мрачные предчувствия Мильха насчет «Ю-88» подтверждались. Для сражения, где все решала скорость, «Ю-88» был убийственно тихоходен. Взлетать на нем ночью было рискованно, сбросить с него надувной плот на воду представлялось практически невозможным – самолет имел все недостатки, давно известные Мильху, и еще несколько других.
Потом еще был «Me-110» Мессершмитта. Мессершмитт, любимец министерства, здорово подвел нас со своим «Me-110». Последний должен был сопровождать «Бф-109» в качестве истребителя прикрытия, поскольку дальности полета «109-го» едва хватало, чтобы добраться до Лондона. «110-й» имел значительную дальность полета, но и только. Этому неповоротливому самолету пришлось так худо в первые дни операции «Орел», что он сам нуждался в прикрытии истребителями. Поскольку в этом не было никакого смысла, «Me-110» просто вывели из операции, и Мессершмитт получил лаконичный приказ модернизировать машину.
И еще была «штука». По слухам, Мильх заявлял, что о «штуке» лучше говорить поменьше, поскольку уже сказано более чем достаточно. Он всегда утверждал, что в определенных обстоятельствах хваленый пикирующий бомбардировщик Эрнста окажется недееспособным. Теперь самолет столкнулся с такими обстоятельствами. Неповоротливая «штука» представляла собой очень удобную мишень, пока не пикировала. После тяжелых потерь его тоже вывели из операции.
Что же касается принятой в английской военной авиации системы связи, эффективность которой стала неприятным сюрпризом на Лейпцигерштрассе, то Мильх грозно осведомился: «Почему у нас нет радиосвязи между истребителями и бомбардировщиками?»
Никто не ответил. Честный ответ, получи Мильх таковой, в конечном счете сводился бы к тому, что в Германии на протяжении многих последних лет никто не имел права ни с кем разговаривать.
В ноябре Толстяк объявил, что уезжает в отпуск в свои охотничьи угодья в Восточной Пруссии, и передал командование военно-воздушными силами Мильху. К тому времени все попытки вторжения в Англию были прекращены в официальном порядке, и в сумраке поздней осени воздушные налеты предпринимались все реже и реже. Все понимали, что операция «Орел» провалилась.
Эрнст в течение трех месяцев старался вообще не высовываться. Его отношения с Толстяком были натянутыми, а отношения с Мильхом – холодными. Он курил одну сигарету за другой и пил (хотя сам не признавал этого) запойно.
Пока операция «Орел» продолжалась и лица в министерстве становились все мрачнее, я испытывала устройство для перерезания тросов заградительных аэростатов. Аэростаты, жутковато-прекрасные, словно чудом выжившие динозавры, представляли опасность для наших бомбардировщиков. Они дрейфовали над английскими городами на стальных тросах, невидимых взгляду до тех пор, покуда вы не подлетали к ним вплотную, рискуя повредить крыло или сломать пропеллер.
Конструкторы изобрели буферную решетку, при столкновении откидывавшую трос на крыло, при этом укрепленное на крыле стальное лезвие перерезало трос. Таким устройством оборудовали «Дорнье-17», потом изготовили несколько заградительных аэростатов по образцу британских, и несколько недель я только и делала, что летала на бомбардировщике под аэростатами. Чтобы лучше видеть тросы, мы привязали к ним лоскутки ткани. Буферная решетка уменьшала маневренность машины, поэтому вскоре мы ее сняли.
Как-то раз один лихой пилот умудрился захватить настоящий английский аэростат, пустившийся после разрыва троса в свободное воздушное плаванье. Все были крайне возбуждены, и мы решили использовать захваченный аэростат при следующем испытании.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47