Страшно жаль, что он повел себя так, думала я на следующий день, шагая по холмам с рюкзаком за спиной. Мне бы хотелось, чтобы он порадовался вместе со мной. Но я знала: любое мое осуществившееся желание пойдет вразрез с желаниями отца.
Я уже отметала все эти мысли в сторону.
Теперь моя жизнь только начинается. Я использую представившуюся мне возможность на все сто. Я могу летать на чем угодно. И я готова летать на чем угодно. И ничто не остановит меня. Богом клянусь.
Глава шестая
Эрнст часто бывал в США. Он ездил туда при каждом удобном случае – по делам, под любым другим предлогом. Ему нравилась Америка. На одном авиашоу там он увидел нечто такое, что перевернуло его жизнь.
Крохотная блестящая точка в ясном небе начала увеличиваться. Она увеличивалась на удивление быстро. Самолет находился прямо над ним и стремительно несся вниз почти по вертикали. Эрнст с трудом подавил желание распластаться на земле. В последний момент пилот вывел машину из пике; над летным полем прокатилась мощная воздушная волна; двигатель запел на другой ноте, и самолет вновь плавно пошел вверх. Эрнст увидел, как он описывает круг над землей и заходит на посадку в дальнем конце аэродрома.
Он побежал. Он прекрасно сознавал, что именно увидел сейчас, но всегда считал, что такое невозможно. Это было пикирование с работающим мотором. То есть пилот вводил машину в вертикальное пике, не сбавляя скорости. От нагрузок, действующих на машину при выходе из пике, запросто могли отвалиться крылья или хвостовое оперение. На бегу Эрнст осознал, что должен добежать до самолета первым, что со всех сторон поля к машине несутся люди, которые утянут у него секрет из-под носа. Задыхаясь, он достиг огороженного места, протолкался сквозь толпу и помахал своим пропуском перед лицом охранника. Он догнал пилота, который шагал к ангару, на ходу расстегивая ремешок шлемофона.
– Я Эрнст Удет. – У Эрнста сердце выпрыгивало из груди. – Я только что видел…
Пилот остановился. Эрнст никогда не знал, говорит его имя кому-нибудь что-нибудь или нет. Выросло новое поколение пилотов, и подвиги мировой войны для них являлись делами давно забытых дней.
– Вы Эрнст Удет? С ума сойти! – воскликнул пилот.
Они обменялись рукопожатием и взглядами. Пилот повернулся и провел Эрнста обратно к самолету. Это был маленький, непритязательный на вид биплан. Вокруг него копошились механики.
– Как он называется? – спросил Эрнст.
– «Кертис-хок». Хотите посидеть в кабине?
Эрнст не просто посидел в кабине. На следующий день он полетел. Пилот гордился своим самолетом и страстно хотел продемонстрировать все возможности машины. Высокий парень, постоянно жевавший жвачку, с открытым (как у всех американцев) лицом. Он объяснил Эрнсту, что и как, хлопнул ладонью по фюзеляжу, словно говоря «удачи тебе», и пошел прочь по стриженой траве.
Эрнст описал несколько кругов над аэродромом, приноровляясь к управлению, а потом поднялся на четыре тысячи метров и спикировал.
В первые же секунды он понял, что в его жизнь вошло нечто новое и что он давно этого ждал. Кровь ударила ему в голову, когда «кертис-хок» стал камнем падать вниз, в висках запульсировало в такт мерным завываниям двигателя, и в ушах проснулась давно забытая боль от поврежденного еще во время войны слухового нерва. Но все его существо пело, когда он несся вниз в ураганных потоках воздуха; все его существо пело, когда он стремительно летел к земле. Он завопил от восторга. Он чувствовал себя матадором, королем; он снова чувствовал себя летчиком-истребителем.
Задыхающийся от выхлопных газов, с кипением в крови, с невыносимой болью в ушах, Эрнст к концу пикирования стал человеком, определившим для себя цель жизни. Германия должна иметь самолеты, способные на такое. И он об этом позаботится.
Нам были нужны самолеты.
Германская авиация в начале тридцатых годов существовала на пограничье между дозволенным и недозволенным. Здесь вещи зачастую оказывались не тем, чем казались, и эта игра – делать вид, будто у вас нет того, что на самом деле есть, – шла, сколько я себя помню.
Так однажды, когда мне было шестнадцать, мы пили чай в саду – и вдруг по проселочной дороге мимо нашей калитки прогромыхало нечто не похожее на грузовик, но не похожее и ни на что другое.
Мы замолчали и проводили машину удивленными взглядами. Под железной юбкой, напоминающей по форме корпус лодки и выкрашенной в защитный цвет, вращались четыре обычных автомобильных колеса со спицами. Под прямоугольным передком машины размещались решетка радиатора и фары. Наверху находилось нечто вроде кастрюли, а из кастрюли торчала длинная металлическая труба.
Странная машина медленно двигалась по дороге, громыхая железной юбкой. За ней, держась на равном расстоянии друг от друга, следовали еще пять точно таких же груд металла.
Они направлялись на армейские маневры и свернули не на ту дорогу. Военнослужащие сержантского состава, ответственные за перегон машин, боялись, что об этом напишут в газетах. Мы не имели права производить танки. А посему не могли иметь никакой техники, с виду напоминающей оные.
Все тот же Версальский договор.
Пункт договора, касающийся авиации, систематически нарушался с помощью разных хитростей и уловок. Сначала мы вообще не имели права строить самолеты, даже модели; потом нам разрешили строить гражданские самолеты, но ввели жесткие ограничения на допустимую мощность двигателя, дальность полета и особенно количество машин. Поэтому самолеты строились за границей. Что касается количества, то здесь можно многое сделать с помощью ведра краски. На протяжении многих лет у всех без исключения самолетов «Люфтганзы» фюзеляж в местах расположения идентификационных номеров был покрыт, гораздо более толстым слоем краски, чем остальной корпус.
И еще был Липецк. Действительно рискованный фокус.
Представьте себе. На равнине в центре России однажды вдруг стремительно вырастают здания – словно грибы после дождя. Ангары, мастерские, жилые дома. Все материалы, использующиеся при строительстве, вплоть до молотков и гвоздей, привозятся из Германии. Контрабандой, по фальшивым документам. Самый серьезный контрабандный груз доставляется грузовыми самолетами, летящими на большой высоте, или быстроходными суденышками по Балтийскому морю. Бомбы и боеприпасы. Маленькие высокоскоростные самолеты отправляются в разобранном виде, в ящиках.
Пилоты путешествуют небольшими группами, под видом туристов. По прибытии в Советский Союз они исчезают в неизвестном направлении. Через много месяцев они возвращаются, словно с того света. Некоторые возвращаются мертвыми. «Детали станков» – написано на ящиках с телами.
В Липецке находится запрещенная авиашкола, готовящая летчиков-истребителей для запрещенных военно-воздушных сил. Она глубоко засекречена. Но Эрнст о ней знает.
По возвращении из Америки Эрнст отправился на встречу с Мильхом.
Эрхард Мильх в то время занимал пост руководителя гражданской авиакомпании «Люфтганза». Но поскольку «Люфтганза» являлась также военно-воздушным флотом, который нам по Версальскому договору запрещалось иметь, Мильх, помимо всего прочего, являлся руководителем военно-воздушного флота. Он создавал его под видом гражданской авиакомпании, на протяжении многих лет сохраняя осторожность и спокойствие.
Таков метод Мильха во всем. Ничто не заставит Мильха свернуть с пути. Ничто не приведет в замешательство. Вероятно, он самый компетентный человек на всем белом свете.
Мне Мильх не понравился с первого взгляда. Он тоже меня не выносит. Но у Мильха с Эрнстом отношения складывались иначе в то время. Они были хорошими друзьями.
– Нам нужен самолет, способный пикировать с работающим мотором, – заявил Эрнст.
Мильх позволил себе улыбнуться:
– Чтобы вы могли полетать на нем?
– Подумайте о применении такой машины в условиях боевых действий. Бомбардировка, атака наземных объектов.
Эрнста нисколько не интересовало применение машины в условиях боевых действий. Он просто хотел такой самолет.
– В прошлом мы уже экспериментировали, – заметил Мильх. – Результаты испытаний не обнадеживали. Во время пикирования корпус подвергается огромным нагрузкам, и за это приходится платить общим качеством полета.
– В Штатах я летал на самолете, который показал великолепное качество полета.
– Что у него за двигатель?
Эрнст вынул из кармана тоненький блокнот. Мильх внимательно изучил записи.
– Они позволили вам записать все это?
– Я записывал в туалете.
– Вам понравилась Америка?
– Да, очень.
– Наверное, не стоит говорить об этом слишком громко.
– Странно, почему все считают нужным давать мне советы?
– Нам на вас не наплевать, Эрнст. И совет вам не помешает. Вы долго отсутствовали, верно? Здесь все очень быстро меняется.
Мильх закрыл блокнот и отдал Эрнсту.
– Я готов обсуждать вопрос. Но мне нужно увидеть самолет.
– Вы дадите мне денег на покупку машины?
– Конечно нет, – сказал Мильх. – Вы знаете, у кого просить денег.
– Сейчас историческое время, – сказал Толстяк.
– Безусловно, – согласился Эрнст.
– Очень скоро мы возьмем власть в свои руки. – Толстяк сложил мясистую ладонь чашечкой, а потом стиснул пальцы хватательным движением. – Вы думали о том, чтобы вступить в партию?
Эрнст молчал.
– Не тяните слишком долго, – дружелюбно сказал Толстяк. – Как только мы придем к власти, все повалят к нам толпами.
Эрнст зажег сигару, чтобы скрыть свое отвращение.
– Я был Америке, – сказал он.
– Слышал. Ну и как там?
– Интересно. У них есть замечательный самолет, который может пикировать с работающим двигателем. «Кертис».
– Да ну?
– Нам нужно построить такую же машину.
Толстяк хихикнул.
– Чтобы вы могли полетать на ней?
– Для использования в условиях боевых действий. Высокая точность бомбардировки. Вдобавок, это мощное психологическое оружие.
– Хм-м… Вы говорили с Мильхом?
– Да. Он хотел бы увидеть «кертис». Я бы мог привезти один такой самолет для испытаний, на них ограничения не распространяются, но у меня нет денег.
– Сколько вам нужно?
Эрнст назвал сумму, и Толстяк даже глазом не моргнул.
Разговор перешел на другие темы.
Через месяц партия Толстяка стала правящей.
Эрнст стоял у окна отеля и смотрел, как отряды штурмовиков в коричневой форме проходят парадом перед своим лидером, час за часом. Они больше не походили на уличные банды. Они походили на армию. Над головами штурмовиков плясало в темноте пламя дымящихся факелов. Над головами развевались знамена. Черно-бело-красные. Как бешено они пульсировали в ночи, эти кроваво-красные пятна.
Толстяк стал министром авиации, а Мильх его заместителем.
Спустя некоторое время почтальон принес Эрнсту на Поммершен-штрассе письмо со штемпелем министерства авиации. В нем говорилось, что министерство решило купить два самолета «кертис-хок» и после испытаний готово разрешить Эрнсту совершать на них демонстрационные полеты.
На следующей неделе Эрнст вступил в партию.
Словно призраки, мы подлетаем к кладбищу рехлинского аэродрома.
Пять дней назад, когда мы прибыли сюда, чтобы пересесть на вертолет, в людях здесь еще чувствовалась некая безумная сосредоточенность на цели. Теперь только бесконечная усталость. Ангары пусты, и лица встречающих нас людей бессмысленны.
И малочисленны. Все начальство перебралось в более безопасное место.
Мы приземляемся на летной полосе, все еще сохранившейся в сносном состоянии. Отказавшись от помощи, генерал сам с трудом вылезает из кабины и ковыляет на костылях к главному административному зданию с затемненными окнами. Один раз он спотыкается и роняет костыль; он чертыхается голосом настолько слабым, что всем понятно, насколько ему худо, но не принимает ничьей помощи и поднимает костыль сам.
Войдя в здание, генерал направляется по узкому коридору к кабинету начальника аэродрома, включает там свет и становится за столом. Он обращается к нам.
– Мне поручено принять командование военно-воздушными силами Рейха, – говорит он. – Я прибыл сюда, чтобы отдать приказ немедленно стянуть на один аэродром все имеющиеся в нашем распоряжении силы и атаковать позиции русских вокруг Канцелярии. Одновременно с воздушным налетом наши войска предпримут попытку прорвать осаду Берлина с юга. Я знаю, всех вас подбодрит сообщение, что бои продолжаются. Наши самолеты соберутся здесь, в Рехлине; по моим расчетам, они начнут прибывать в ближайшие полчаса. Вопросы есть?
Несколько секунд все молчат. Ни у кого на лице не дрогнул ни один мускул. Потом один человек, стоящий впереди, откашливается. Его зовут Пауль; я немного с ним знакома. Молчаливый, но надежный; ветеран аэродромной команды.
– Я бы хотел сказать одну вещь, герр генерал, если позволите, – говорит он.
– Слушаю вас. – Генерал немного передвигает костыли, принимая чуть более удобное положение.
– Топливо. У нас нет топлива.
Лицо генерала мгновенно принимает холодное выражение.
– Мне не нравится ваш тон. В нем чувствуется пораженческое настроение.
– Виноват, герр генерал.
– Радиоприемник работает?
– Да, герр генерал. Мы ловим много русских радиопередач.
– Ничего удивительного, поскольку противник так близко. Кто ваш радист?
Невысокий человек с рыжеватыми волосами нервно переступает с ноги на ногу и говорит, что радист он. Он похож на торговца пылесосами. У него сильно дергается одно веко.
– Отлично, – уныло говорит генерал. Он шарит в кармане мундира и, не найдя нужной вещи, выдвигает ящик стола. Он хмурится, вынимает оттуда сложенный в несколько раз лист и разворачивает. Это чертеж фюзеляжа.
– А это еще что такое? Почему не в сейфе? Сколько еще таких чертежей валяется где попало?
Он обводит присутствующих гневным взглядом. Все кажутся смущенными.
Генерал открывает все выдвижные ящики и выкладывает их содержимое на стол. С дюжину чертежей.
Он роется в куче на столе и наконец находит карандаш и чистый лист бумаги.
– Итак, давайте приступим к делу. Сколько всего самолетов на вашем аэродроме?
– Исправных, герр генерал?
– Да, разумеется.
– Два, герр генерал.
– Два?
– Так точно.
– Хорошо. Что за самолеты?
– «Ю-пятьдесят два» и «Место десять», герр генерал.
Генерал пишет на листе бумаги.
– Но у «юнкерса» нет топлива.
Карандаш замирает. Генерал кладет его на стол. Потом комкает лист бумаги и бросает в мусорную корзину.
Тяжело опираясь на костыли, он выходит из-за стола.
– Покажите мне рацию.
Он выходит из комнаты в сопровождении радиста, бросив через плечо, что желает видеть всех нас здесь через тридцать минут.
Я выпиваю кружку горячего бульона, которую мне любезно предложили, и брожу по гулким пустым ангарам. Я разговариваю с призраками своих самолетов. Мне кажется, будто у меня за спиной стоит «комет», крохотный и гордый на своей буксировочной платформе; я настолько остро чувствую присутствие самолетика, что не удивилась бы, если бы, обернувшись, увидела его, – но, обернувшись, я вижу только сложенный кольцами трос, ведро с песком и струйку сочащегося из металлического бака темного масла, которое медленно стекает в кучу опилок, специально там насыпанную.
Я медленно вхожу в цеха, где идеи получали материальное воплощение, – неважно, казались они безумными или разумными, перспективными или бесперспективными, опасными для жизни пилотов или нет. Некоторые были безумными, и многие убивали пилотов. Некоторые были отмечены печатью гения. Я их проверяла на практике. Я провожу пальцами по станку, и они становятся серебристо-черными от металлической пыли. Вытираю пальцы о ладонь, оставляя на ней темные полосы. От едкого запаха сварочной горелки слезятся глаза. Я выхожу, тихо прикрыв дверь за собой, и возвращаюсь в кабинет, где нас ждет генерал.
Он в одиночестве сидит за столом начальника аэродрома. Осунувшееся лицо с глубоко ввалившимися глазами и впалыми щеками покрыто болезненной испариной. Он маленькими глотками пьет бульон из кружки и просматривает чертежи, извлеченные из ящиков стола.
Генерал поднимает на меня взгляд.
– Я отдал необходимые приказы. Нужно еще уладить кое-какие дела. Через полчаса я хочу вылететь отсюда.
– Мы летим прямо в Плен?
Плен, где размещается штаб адмирала Дёница, – это маленький городок у озера на полуострове Шлезвиг-Гольштейн, недалеко от Любека. Именно там, к северу от линии фронта британских, американских и русских войск, и следует находиться Дёницу. Но лететь туда в последние дни войны на маленьком тренировочном биплане с открытой кабиной едва ли разумно.
– Нет, – говорит генерал к моему удивлению (ибо он получил приказ лететь к Дёницу со всей срочностью). – Сначала я хочу увидеться с Кейтелем.
Кейтель – начальник штаба Верховного главнокомандования.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47