— Я прошу — без спешки. Медленно, основательно, точно. В подобных случаях это мой девиз. Просмотрите все самым тщательным образом, пересчитайте отдельные графы, устраните мельчайшие погрешности.
— Все в полном порядке, господин капитан.
— Тем не менее проверьте еще! Если и после этого все будет в норме, прошу через полчаса доложить мне в моем кабинете весь материал с приложениями. И чтобы не отнимать у вас времени, материал может принести мне фрейлейн Яблонски. — Катер отечески кивнул Ирене и вышел из канцелярии.
Хауптфельдфебель собрал документы, поставил дату, на что потребовалось десять секунд, и сказал:
— Готово.
— На сегодня все, — заметила Эльфрида. — Самое время кончать. Ты, Ирена, отправляйся к себе. Ясно?
— Но я должна пойти к капитану Катеру.
— Ничего ты не должна, — промолвила решительно Эльфрида. — В это время ты должна спать. Марш! Иди в свою комнату. Через десять минут я приду проверить, лежишь ли ты в кровати.
— Но господин капитан сказал…
— Капитан Катер, очевидно, забыл посмотреть на часы. Конец на сегодня. Никаких возражений, Ирена.
Ирена Яблонски последовала указаниям Эльфриды и поплелась к себе.
— Я не хотел вмешиваться, — проговорил хауптфельдфебель, — но вам, вероятно, ясно, фрейлейн Радемахер, что они затевают?
— Это мне так же ясно, как и вам. Но они должны оставить и помыслы об этом. Я принимаю, мягко выражаясь, всю ответственность на себя, и документы капитану Катеру доложите вы. Воображаю, как он будет удивлен, увидев вместо Ирены вас.

Генерал-майор Модерзон прервал свою ночную работу. Он прислушался к шуму холодного дождя, капли которого тяжело падали на оконные стекла, и потер руки. Они были холодными и влажными. Голова генерала горела, его знобило, как обычно при перемене погоды.
Модерзон заставлял себя не думать о неудачах. Позже в своей комнате он примет хинин и запьет его водой.
Генерал вызвал адъютанта. Тот был на месте; там же находился и писарь. Никогда нельзя было застать Сибиллу Бахнер одну, особенно в вечерние часы, когда генерал оставался один.
— Обер-лейтенант Бирингер! Подготовьте учебный план до конца этого выпуска, — приказал генерал.
— До конца выпуска? — с удивлением спросил адъютант.
Генерал молча посмотрел на него. Бирингер поспешил себя застраховать:
— Учебный план до конца выпуска. Слушаюсь, господин генерал.
— Сколько дней вам понадобится для этого, господин обер-лейтенант?
— Три дня, господин генерал.
— Таким образом — послезавтра.
— Так точно, господин генерал.
— Передайте, пожалуйста, фрейлейн Бахнер, что я жду ее работу. Пока все, господин обер-лейтенант.
Адъютант исчез в приемной. Мгновение он стоял в задумчивости у двери, которую тщательно закрыл за собой. Затем медленно пошел к своему столу и начал нервно перелистывать какие-то бумаги, посматривая на Сибиллу Бахнер, сидевшую за пишущей машинкой. Наконец Бирингер осторожно спросил:
— Вы понимаете, фрейлейн Бахнер, что здесь происходит?
Сибилла Бахнер оторвалась на некоторое время от работы и посмотрела на него с удивлением. Адъютант крайне редко говорил с нею таким доверительным тоном. Она должна была высоко оценить это и тем не менее ответила ничего не значащим:
— Нет.
— Я не могу пока ничего узнать точно, — продолжал адъютант, — но то, что здесь сейчас происходит, чертовски похоже на заключительный аккорд. Над чем, собственно, вы сейчас работаете, фрейлейн Бахнер?
— Над выпускными характеристиками фенрихов, как обычно перед окончанием обучения.
— Уже сейчас? — спросил Бирингер озабоченным тоном. — До выпуска еще шесть недель. Может быть, речь идет о характеристиках отдельных лиц?
— Нет, господин обер-лейтенант. Почти на всех. Очень на немногих они еще не готовы, и это, как правило, на фенрихов второго потока и на некоторых из шестого.
— Я этого не могу понять, — промолвил задумчиво Бирингер. Ему до сих пор ни разу не удавалось угадать намерения генерала, хотя за это время все его указания были четкими и не носили какого-то скрытого, секретного характера. — Все это должно означать лишь одно, — заметил Бирингер, задумчиво глядя перед собой, — генерал отсюда уходит.
— Но почему? — спросила озабоченно Сибилла. — Может быть, он просто решил пойти в отпуск?
Бирингер отрицательно покачал головой:
— Генерал летом прошлого года был в отпуске, как раз перед тем, как нам перебраться в этот свинарник. Нет, нет! Эта завершающая работа генерала должна означать что-то другое.
Сибилла Бахнер была слегка расстроена. Она тоже заметила те же симптомы, что и адъютант, однако не решалась говорить о них. Она не хотела думать о возможных последствиях. У обер-лейтенанта Бирингера дела были относительно проще: генерал возьмет его с собою, а ее нет.
— Генерал ждет вашу работу, фрейлейн Бахнер.
Сибилла кивнула, открыла верхний ящик письменного стола, где лежало зеркало, поставила его перед собою и, не обращая внимания на адъютанта, начала себя рассматривать.
Обер-лейтенант Бирингер украдкой наблюдал за девушкой. Он обратил внимание на ее немного полные, но грациозные руки, которые приводили в порядок прическу. Затем Сибилла вынула заколки, придерживавшие ее волосы на затылке, и они волнистыми прядями распустились по ее плечам. Она заботливо расчесала их, и улыбка скользнула по ее губам.
Бирингер тоже улыбнулся, но его улыбка была с известной долей скептицизма.
Сибилла Бахнер встала, бросила последний испытующий взгляд на зеркало, взяла папку с готовой работой и направилась в комнату генерала.
Модерзон взглянул на нее или, по крайней мере, на папку с напечатанными бумагами. Он протянул руку, взял папку, открыл ее, посмотрел внутрь и через несколько секунд спросил:
— Что у вас еще, фрейлейн Бахнер?
Тогда она набралась смелости и спросила:
— Вам не мешает моя новая прическа, господин генерал?
— Нет, — ответил Модерзон, не отрывая глаз от бумаг.
В этот момент Сибилла почувствовала себя почти счастливой. Как ни скупо прозвучал ответ генерала, он показал ей совершенно ясно, и это было главное, — он заметил ее новую прическу, он со вниманием смотрел на нее даже тогда, когда казалось, что он ее не замечает.
Его «нет» было явным доказательством этого, думала она. И ее глаза заблестели.
— Фрейлейн Бахнер, — промолвил генерал, — я хотел бы, чтобы вы подумали о том, где бы вам хотелось работать, если дела здесь, в штабе, будут закончены. Я даю вам три дня на размышления, после чего вы сообщите мне о своем желании. На сегодня все. Благодарю, фрейлейн Бахнер.

Марион Федерс, жена капитана, вошла с беспокойством в спальню, включила маленькую лампу и взглянула на кровать мужа. Она была пуста и заботливо заправлена.
От этого беспокойство Марион Федерс еще более усилилось. Она устало повернулась и посмотрела в гостиную. Там стоял обер-лейтенант Зойтер, Миннезингер. Он налил рюмку коньяку, посмотрел его на свет и выпил с заметным удовольствием.
Марион Федерс на мгновение закрыла глаза, подошла к своей кровати и навзничь упала на нее. Свет ослеплял ее, и она быстрым, нервным движением повернула к себе абажур лампы.
Затем она вновь взглянула в гостиную. Миннезингер крутил рукоятку радиоприемника, пытаясь найти какую-либо музыку. Затем подошел к окну и взглянул на висящий на стене барометр. Стрелка указывала «Переменно». Посмотрев на часы, он налил себе еще коньяку.
— Ты скоро будешь готова? — спросил он.
Марион Федерс не отвечала, хотя отчетливо слышала каждое слово. Ее лицо застыло, стало похоже на маску, только в глазах светилось беспокойство.
Офицер еще в гостиной, идя в спальню, начал расстегивать мундир. Он вел себя так, как ведут люди, которым все разрешено и которые уже добились своей цели. В дверном проеме он остановился, посмотрел с удивлением на кровать, на лежавшую на ней Марион Федерс и сказал:
— Ну, что произошло?
Марион Федерс посмотрела на него, на его атлетическую фигуру, красивое лицо, руки, готовые обнять ее, улыбку мужчины, имеющего все основания быть довольным собою.
— Что с тобою, Марион? — спросил он несколько недовольным тоном. — Ты больна?
— Здорова, — последовал ответ.
— Может быть, ты боишься, что твой муж придет слишком рано? — Офицер взглянул на свои водонепроницаемые, антимагнитные часы со светящимися циферблатом и секундомером. — Раньше полуночи он никогда не возвращается домой, в особенности если уезжает из расположения части. Куда, собственно говоря? Да это и не наше дело. Во всяком случае мы гарантированы, что до полуночи нас никто не потревожит. Так в чем же дело? Будешь ты раздеваться или нет?
— Я не хочу, — ответила Марион Федерс.
Он не на шутку удивился. Будучи светским человеком, он часто сталкивался с женскими капризами. Но здесь он ожидал их меньше всего.
— Ты не хочешь? — спросил он и присел к ней на кровать, наклонился и положил руку на ее колено.
— Я не хочу больше, — ответила Марион Федерс. — Я не могу больше. Пять минут забытья — и двадцать четыре часа пустоты сменяются двадцатью четырьмя часами отвращения. Это как инфекционное заболевание, такое, как корь, коклюш. С возрастом они исчезают и не опасны. Ими нужно лишь переболеть. То же происходит при отрыве ребенка от груди матери, при прорезывании у него зубов.
— Что за чушь ты несешь?! — воскликнул он, деланно улыбаясь. — Это не твои мысли. Их тебе кто-то внушил.
— Я всегда об этом думала, — ответила она. — То, что мы с тобою делаем, это не решение вопроса.
— Ну, иди, иди, — сказал он. — Ты же не против.
И она почувствовала, как его рука с ее колена начала подниматься все выше. Ее мускулы напряглись, а он коснулся бедер и продолжал скользить дальше.
— Я не хочу больше, — повторила она. Нет, она не могла больше выносить, как ее муж молча страдал, как он прятал от нее свое лицо. Он дал ей полную свободу. Но истинная свобода, которую, как ей казалось, она теперь осознала, заключалась лишь в том, что ей предоставлялось право самой решать, как жить. И жить она хотела с ним — своим мужем. Марион Федерс еще раз повторила: — Я не хочу больше.
Обер-лейтенант Зойтер засмеялся. Он решил, что ее отказ является утонченным приемом кокетки, который можно и должно преодолеть насилием. Почему бы нет?
Он с жаром схватил Марион, накинулся на нее и с удивлением почувствовал, что она лежит неподвижная и холодная, как камень.
— Ты мне противен, — сказала она.
Это было для него уже слишком. Он поднялся, привел себя в порядок и вышел, не удостоив ее даже взглядом.

— В движение человечество приводят только великие мысли, — сказал капитан Ратсхельм.
— К примеру, мысли фюрера, — подтвердил фенрих Хохбауэр.
Ратсхельм кивнул головой.
— Но великие дела, — продолжал он, — лишь те, которые удерживают человечество в движении.
— Если бы все офицеры думали так, как господин капитан, — заметил Хохбауэр с благородным подъемом в голосе, — то мы эту войну уже выиграли бы. Но, к сожалению, не все офицеры так думают.
Капитан Ратсхельм поник головою, как при настоящем трауре. Он неукоснительно придерживался тезиса: все офицеры думают так, как положено думать офицерам. Возможно, конечно, что некоторые из них выражают свои мысли несколько иначе, чем он. Но при всех условиях позиция, взгляды офицеров всегда ясны, безупречны, чисты.
Далее он говорил, что если эта война до сих пор еще не выиграна, то это зависит не от офицеров, не от унтер-офицеров и даже не от солдат, руководимых этими офицерами. Если имеются обстоятельства, тормозящие достижение победы, то их нужно искать где-то в другом месте: в досадном превосходстве сил противника, слабой подготовке пополнения, в безголовых штафирках на гражданских постах, которые терпят вокруг себя нытиков и маловеров, в целых толпах блуждающих по рейху иностранных рабочих, которые позволяют провоцировать себя коммунистам и другим изменникам родины и присяги. И так далее и тому подобное, но отнюдь не в офицерах.
Все это капитан Ратсхельм сказал бы любому фенриху. Но Хохбауэр был в его глазах завидным исключением. Он думал и действовал уже как офицер.
— Мы, офицеры, — говорил поучающе Ратсхельм, — стремимся к совершенству. Но образованным из нашей среды, к числу которых я отношу и себя, не всегда удается стать полным совершенством. В лучшем случае нам удается лишь приблизиться к этому совершенству. Но общая масса офицеров, приближающихся к таким рубежам, должна все увеличиваться.
Капитан Ратсхельм наслаждался возвышенными речами. Он чувствовал себя во время уроков почитаемым и любимым фенрихами примерно так же, как благодарные школяры боготворят некоторых своих учителей.
Ему вспоминался Платон, который, сидя у ног Сократа, внимательно слушал его речи, чтобы в последующем сделать своего учителя бессмертным.
Это сравнение наполняло радостью Ратсхельма. О таких блестящих лекциях он лишь мечтал при поступлении в военную школу. Как ему казалось, его распирали познания и мудрость, и тем не менее он был вынужден выполнять здесь роль извозчика. Он должен был согласиться вдалбливать фенрихам основы офицерской этики. При этом он старался создать такой тип школы, в которой распространялись бы его тяжелые для понимания тезисы и философия солдатского воспитания. До последнего времени это ему не удавалось. И наконец на его жизненном пути попался Хохбауэр, этот благородный юноша, имя которого с этого времени не сходит с уст капитана.
— Совершенство, так сказать, является высшей целью, и достигнуть ее, не избавившись от всего несовершенного, невозможно. Вы понимаете, что я хочу этим сказать. Слабости присущи человеку. Даже среди двенадцати апостолов Христа нашелся один Иуда, предатель. Но мы не будем вдаваться в церковные истории, не правда ли? В конце концов, мы являемся первой нацией, покончившей со средневековыми порядками. Нами начинается новая блестящая глава мировой истории. Вы так не считаете, мой дорогой Хохбауэр?
Хохбауэр считал только так.
— Господин капитан, — проникновенным голосом с благодарностью говорил фенрих, — господин капитан, вы окончательно внесли необходимую ясность и убедили меня, что это именно так. Какие значительные высказывания, какая глубина мысли в тезисе, высказанном вами, господин капитан: совершенства можно достигнуть, лишь отвергая несовершенное. Это напоминает мне давно прочитанную историю, которая тем не менее волнует меня до сих пор. Офицер армии Фридриха Великого сидел однажды в кабаке и услышал, как другой офицер ругает короля. Он встал, выхватил пистолет и пристрелил предателя со словами: «Негодяй тот, кто не чтит своего короля!»
— Да, — промолвил капитан Ратсхельм нравоучительно, — это были великие, исторические времена.
— Но, господин капитан, германский дух не должен умереть! — промолвил фенрих, весь сияя.
Капитан Ратсхельм многозначительно кивнул, подтверждая сказанное Хохбауэром, хотя он почти не слушал его. В этот момент капитан был погружен в мысли о героическом прошлом, о матерях спартанцев, которые были счастливы, если им приносили мертвых сыновей, убитых в грудь, а не в спину. Он думал о великом короле, который кричал своим солдатам: «Ребята, я вам обещаю бессмертие!» — о гвардии, которая умирает, но не сдается; о кайзере, который требовал от солдат стрелять в отцов и братьев, если он прикажет. Это был мир капитана Ратсхельма, лучший из всех миров.

Эльфрида Радемахер с наслаждением потянулась. Она лежала прислонившись к груди Карла Крафта.
— Как хорошо, — промолвила она.
Он тоже находил все отличным. На пять минут он забыл обо всем, кроме лежавшей рядом с ним женщины. Исчезли война, школа, маленький город и убогая комната, в которой они находились. Это была квартира Эльфридиной подруги, которая ушла со своим знакомым в кино. Позабыт был муж этой подруги, всегда очень занятой железнодорожник, перевозивший в настоящее время солдат и военные грузы по просторам Германии.
Они лежали, изнеможенные, на кушетке, и им казалось, что их сердца готовы выпрыгнуть из груди, так громко они стучали. Но внезапно они услышали стук совсем иного характера. Кто-то барабанил кулаком в дверь, и высокий громкий мужской голос повторял:
— Наконец-то я тебя поймал! Ты мне за все ответишь, потаскушка! Немедленно открывай дверь! Я убью твоего хахаля!
Эльфрида и Карл вскочили. Они с беспокойством прислушивались и растерянно смотрели друг на друга.
— Это, вероятно, вернулся муж моей подруги, ее железнодорожник, — предположила Эльфрида.
Это предположение подтвердилось. Железнодорожник колотил в дверь с такой силой, что, казалось, мог сдвинуть с места целый товарный поезд.
— Я застал тебя на месте преступления, паршивая свинья, — рычал мужчина. — А проходимцу сейчас же сверну шею! Я застрелю его, как шелудивого пса, и тебя вместе с ним. Ты, грязная тварь!
Крафт подошел к двери и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76