И тут капитан Федерс, не раздумывая, пожертвовал ладьей. Он хотел добраться до короля противника. Он прорывал позиции старшего лейтенанта беспощадно и успешно, но не проявлял ни малейшего Удовлетворения. Его нервозность, его почти лихорадочная напряженность не ослабевали. Он снова и снова смотрел на свои часы, и взгляд его с недоверием следил за медленным движением стрелок. Он подозвал посыльного:
— Мне нужно знать точное время.
— Без нескольких минут семь, господин капитан, — ответил солдат, исполнявший обязанности официанта.
— Чудак, — раздраженно сказал Федерс, — мне не нужно твое гадание, мне нужно точное время. Точное до минуты.
Посыльный исчез, но тут же вернулся и поспешно доложил:
— Восемнадцать часов пятьдесят шесть минут, господин капитан. Сказали по радио.
— А можно верить радио? — спросил Федерс.
— Когда сообщают время — можно, господин капитан.
Федерс рассмеялся: ответ ему понравился. Солдат мог бы быть его учеником, но он разносил здесь бутылки со шнапсом и жратву. Ну что ж, возможно, ото и лучше, чем мучиться с офицерами. Возможно, и умнее. Во всяком случае — приятнее.
— Поймите меня правильно, мой дорогой Крафт, — подчеркнуто сказал капитан и осушил свой стакан. — Я не бунтарь и не реформатор, я просто пытаюсь очертить более четко наши границы. Вас мучает сейчас, очевидно, определенное воспитательское честолюбие, Крафт, а это все, конечно, чепуха. Срок обучения на наших офицерских курсах — одиннадцать недель, больше времени война нам для этого не дает. Чего вы хотите достичь за эти несчастные одиннадцать недель, Крафт? Вы что, хотите преобразить людей, отчеканить индивидуумы, сформировать личности? Это ведь бред собачий. И даже если не менее восьмидесяти процентов фенрихов — жалкие неудачники, все же не менее восьмидесяти процентов из них станут офицерами. Норма всегда выполняется. Или вы полагаете, что мы можем здесь, в военной школе, дать повод для того, чтобы нас считали неспособными? Ни в коем случае! Стало быть, мы выдаем поточную продукцию. Да нам и не остается ничего другого, как за это предоставленное нам короткое время до тошноты напичкать обучаемых самыми элементарными основами знаний. И что самое важное — мы втолковываем им здесь в последний раз, что приказ есть приказ.
Федерс снова посмотрел на часы и поспешно склонился над шахматной доской. При этом он полностью попал в сноп света, падающего от лампы. Резкие тени легли на его умное, страдальчески перекошенное лицо и избороздили его до неузнаваемости.
— Давайте выводите ферзя, — сказал он, — нам пора уже кончать.

— Ты сегодня какая-то безучастная, — сказал мужчина и немного приподнялся.
— Нет, нет, — возразила Марион Федерс, — я неудобно лежу. Твоя рука мешает мне.
— Она все время лежит у тебя под головой, но ты только сейчас заметила это, — промолвил мужчина.
— Я медленно прихожу в себя, но потом становлюсь очень чувствительной, как тебе известно, — оправдывалась Марион Федерс.
Они лежали в гостинице, в небольшой квартире, принадлежащей капитану Федерсу. Марион Федерс неподвижно смотрела в потолок.
Мужчина рядом с ней уютно потянулся. Его волосы даже сейчас были декоративно завиты. Глаза его смотрели мечтательно, а красиво очерченные губы были чувственно приоткрыты. Это был Зойтер, обер-лейтенант и офицер-воспитатель первого потока по прозвищу Миннезингер. Его имя было Альфред; друзья и женщины звали его Фредди.
— Я тебя очень разочаровываю, Альфред? — спросила Марион Федерс.
— Нет, нет, — заверил он ее, — ни в коем случае.
— Я кажусь себе иногда такой ужасно неблагодарной.
— Прошу тебя, перестань, — произнес он небрежно, принимая это последнее замечание Марион на свой счет. — Ты можешь быть абсолютно спокойна: у каждого бывают иногда неудачные минуты. — Он еще немного приподнялся и принялся рассматривать ее. Она лежала на спине и, прищурив глаза, снизу смотрела на него. Затемненный свет ночной лампы освещал ее тело розовым светом.
— У меня некрасивые бедра, — сказала она, — я знаю это. Они слишком толсты.
Он, проверяя, провел по ним рукой.
— Я этого не нахожу, — возразил он. — Они женственны. Настоящему мужчине это нравится.
— Прошу тебя, ты делаешь мне больно.
— Иногда ты бываешь чрезмерно напряжена. Иногда мне кажется, что ты противишься этому.
— Перестань, пожалуйста. Убери руку.
— Вот это мне нравится, — произнес он ей на ухо. — Сначала ты всегда противишься, а потом совсем преображаешься. Тогда ты становишься дикой и безудержной. Это мне нравится в тебе.
— Нет, — сказала она, — пожалуйста, уже поздно, Альфред. Я уверена, что уже очень поздно. Посмотри на часы, пожалуйста.
— Потом.
Она приподнялась. Это движение он принял сначала за страсть. Однако она скользнула в сторону, схватила ночник и сорвала с него красный платок. Яркий свет упал на нее и на настольные часы.
— Уже очень поздно! — взволнованно воскликнула она. — Что я тебе сказала? Уже восьмой час.
— Ну и что, — сказал он и попытался нетерпеливо притянуть ее к себе. — Пять минут туда, пять минут сюда, это теперь уже не имеет значения.

— Вы теперь понимаете, что я имею в виду, Крафт? — спросил капитан Федерс. Он без труда выиграл партию. — Вам стало хотя бы понятно, на какие глупости вы идете? Вы ведете с фенрихами бодрые беседы, убеждаете их, пытаетесь, как животновод, развивать индивидуальные способности. Для чего это все? Начиняйте оболтусов уставами, пока у них не вылезут глаза на их дурные лбы. Вдалбливайте им, что их дело слушаться. Другого ничего сделать нельзя.
— Я благодарю вас за ваши советы, господин капитан, — произнес Крафт. Этот Федерс был самым своенравным офицером, каких он когда-либо встречал, не считая генерал-майора Модерзона. — Вы дали мне хороший урок.
— Мой дорогой Крафт, — сказал сдержанно капитан, осушая свой стакан, — я не хочу сказать, что питаю к вам слабость, но мне жаль вас. Вы — человек, сохранивший порядочность самоуверенности. Но здесь вы можете ее сохранить, если только умело запрячете ее — иначе ее быстро выбьют из вас. И тогда нам едва ли будет интересно быть друг с другом.
— Этого я никак не хотел бы лишиться, господин капитан.
— Ну ладно, надеюсь, мы к этому еще вернемся. Но от вас, вероятно, не ускользнуло, что капитан Ратсхельм и майор Фрей не очень рады вам. Это, правда, говорит в вашу пользу. Практически же это доказательство вашего неумения приспособляться. А за это у нас полагается по меньшей мере посылка на фронт. Впрочем, Крафт, я беспокоюсь в первую очередь за кучку фенрихов, офицером-воспитателем которых вы являетесь и преподавателем тактики у которых я должен быть. У меня нет никакого желания биться над стадом избалованных и всезнающих оболтусов. Я хочу обрабатывать материал. Все остальное — пустая трата времени. — С этими словами капитан Федерс встал, закупорил еще не допитую бутылку коньяка и сунул ее под мышку.
Крафт тоже встал.
— Это был интересный вечер, — заверил он Федерса.
— Он еще не окончен, — сказал Федерс после небольшой паузы. — Проводите меня, если хотите. Я покажу вам, где и как я живу. И познакомлю вас со своей женой.
— Большое спасибо, — сказал Крафт, — но я не хочу вам мешать.
Федерс открыто посмотрел на него — и его глаза смотрели чуть печально.
— Не хотите, значит? Жаль! Но я могу это понять. Навязываться я, конечно, не хочу.
— Я охотно бы пошел, — честно признался Крафт. — И вы должны мне верить. Но у меня еще свидание.
— С девушкой?
— Да, — сказал Крафт.
— И вы не можете отложить это свидание? На один час. Нельзя? Я был бы очень рад, если бы вы пошли со мной. Хорошо?
— Хорошо, — сказал Крафт, — я пойду.
— Вы не пожалеете, — сказал Федерс, который был этому явно рад. Но вдруг он снова нахмурился и тяжело добавил: — Так или иначе — вы свое получите.

Коридор так называемой гостиницы был узкий и высокий. Он производил унылое впечатление: коричневая кокосовая дорожка, мрачноватые серо-зеленые стены. На одинаковом расстоянии — двери. Провинциальная гостиница, отгроханная в конъюнктурное время, выглядела бы примерно так же.
— Я обитаю в самом конце коридора — справа, — сказал Федерс и приглашающим жестом вытянул руку в ту сторону. Дверь, на которую указал Федерс, открылась. Какой-то офицер вышел в коридор и осторожно прикрыл ее за собой. Увидев офицеров, отпрянул. Затем выпрямился, немного прищурил глаза и пошел им навстречу.
Федерс побледнел и схватил Крафта за плечо, но не так, как будто ему была нужна опора. Это скорее походило на дружеский жест. Капитану понадобилось меньше секунды, чтобы взять себя в руки. И совсем некстати, но почти добродушно прозвучал его голос:
— А ведь действительно есть лица, которые выглядят так, как будто бог изготавливает их на конвейере. Я, во всяком случае, никак не могу различить их, хотя я могу отличить одного ежа от другого, чего не мог даже заяц из сказки, бегавший с ежом наперегонки, — а вот перед униформированными солдатскими физиономиями я бессилен.
Между тем офицер подошел ближе. Это был, как увидел теперь Крафт, обер-лейтенант Зойтер, Миннезингер. Крафту он был не очень симпатичен. А Федерс, казалось, вообще его не замечал.
Миннезингер неожиданно приложил корректно руку к головному убору. Федерс нарочито равнодушно смотрел на стену. Крафт ответил на приветствие — немного отсутствующе, но четко. После того как Зойтер удалился, Федерс хрипло спросил:
— Понятно?
— Я не знаю еще всех офицеров училища, — уклончиво ответил Крафт. — Моя задача познакомиться сначала с нашими фенрихами.
— Не притворяйтесь, Крафт, — сдавленно произнес Федерс, — что вы ничего не знаете. Каждый в училище знает это — об этом говорят все. Я вижу это по глазам своих так называемых камерадов. Я слышу их хихиканье, когда они сплетничают у меня за спиной. Даже такой мешок с дерьмом, как этот Катер, осмеливается делать совершенно недвусмысленные намеки. А иногда у меня такое чувство, что генерал смотрит на меня прямо-таки сочувственно.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, — сухо сказал Крафт. И добавил: — Да я и не хочу ничего знать.
Капитан Федерс вздернул подбородок, как будто почуял след. Глаза его заблестели холодно и недоверчиво. Он остановился — казалось, что ему претила сама мысль войти в свою квартиру.
— Ладно, — произнес он наконец, — возможно, вы действительно не знаете, о чем я говорю. Но рано или поздно вы обо всем узнаете. Вам будут расписывать это во всех деталях, пока вы не покраснеете от стыда или злорадства.
— Я могу быть глухим, если захочу, — сказал Крафт. — Кроме того, я считаю, что в коридоре довольно холодно. Что мы будем делать? Пойдем в вашу квартиру или вернемся снова в клуб? В конце концов я должен взять реванш за проигранную мною партию. Да и бутылка с коньяком еще не пуста — мы можем разыграть ее содержимое.
— Оставьте ваши отвлекающие маневры, Крафт! И дайте мне наконец возможность очиститься от дерьма. Будет разумнее, если я сам просвещу вас, прежде чем это сделают другие.
— Господин капитан, — сказал Крафт, — мне кажется, что все мы слишком переоцениваем то, что о нас знают другие или что они, по их мнению, знают. У меня еще прибавляется и то, что я уважаю личную жизнь другого — возможно, потому, что желаю, чтобы и другие поступали со мной так же.
— Ну это уж дудки! — сказал Федерс с вымученной веселостью. — Вы забываете о вашем солдатском чувстве долга! А великогерманская общность народа? Итак, вперед, спешите, брат, друг и фольксгеноссе!
Федерс отпер дверь своей квартиры и широко распахнул ее. Появилась его жена и поспешила было ему навстречу, но остановилась, увидев у него за спиной незнакомого офицера. Она удивленно смотрела на обоих и при этом запахивала раскрывающийся на груди купальный халат.
— Не бойся, — сказал Федерс громким, внезапно охрипшим голосом, указывая на Крафта, — это не пополнение для тебя. Это новейший объект для моих экспериментов. Некий обер-лейтенант Крафт, о котором я тебе уже рассказывал много плохого.
На утомленном лице Марион появилось подобие улыбки, она подошла к Крафту и подала ему руку. Ее глаза внимательно разглядывали его.
— Я очень рада познакомиться с вами, господин Крафт, — сказала она.
— Ну вот видишь! — воскликнул Федерс и потащил обоих в комнату. — И Крафт тоже обрадуется, если получит что-либо выпить. Для этого нам нужны прежде всего стаканы — бутылку мы принесли с собой. Вторая бутылка стоит в туалете, в аптечном шкафчике, если я не ошибаюсь. Или ты нашла для нее более подходящее применение?
— Я сейчас принесу ее, и стаканы тоже, — заторопилась Марион.
Федерс посмотрел ей вслед.
— Ну как вам нравится моя жена? — настороженно спросил он.
— Она ваша жена, — осторожно ответил Крафт, — ей нет необходимости нравиться мне.
Федерс рассмеялся и открыл бутылку.
— Не бойтесь, Крафт. Ну хорошо, давайте сформулируем этот вопрос немного по-другому: что вы думаете о моей жене?
Крафт понял, что ему не отвертеться. Федерс настаивал на ответе — почему бы ему не получить его?
— Ну хорошо, — открыто сказал Крафт. — Таких женщин, как ваша жена, называют привлекательными. Она кажется очень сердечным человеком и, кроме того, как видно, не очень счастлива. Большего в данный момент я сказать не могу.
— Чудесно, — мрачно сказал Федерс, — тогда я немного дополню ее портрет. Моя жена очень закалена, поэтому, несмотря на холод, она ходит легко одетой. Кроме того, ее часы идут неправильно. Или у нее не было времени посмотреть на часы.
— Извини, пожалуйста, — сказала Марион Федерс, стоя у двери. Она внесла поднос, на котором стояли два стакана и бутылка. При этом она просительно смотрела на мужа. Федерс же избегал взгляда ее усталых глаз. — Извини, пожалуйста, — повторила она.
— Мне не за что тебя извинять, — вспылил Федерс, — даже за меня! Все ведь в порядке — не в самом лучшем, но в порядке. И то, что бутылка еще цела, вызывает во мне даже чувство благодарности.
— Я тебе сегодня вечером, пожалуй, больше не нужна, — заявила она, ничуть не обидевшись.
— Нет, — ответил Федерс, — ты можешь идти отдыхать. — И добавил тихо: — Тебе это необходимо…

— Вы прирожденный исповедник, Крафт, — произнес капитан Федерс и осушил восьмой стакан. — Вы вытягиваете признания, как магнит притягивает опилки. Кажется, что вам можно доверять. И от этого вы должны быть несчастным.
— У меня такая толстая шкура, какой нет даже у слонов, — сказал Крафт. — И если я захочу, я могу сделать свою память короче памяти комара.
— Всего этого недостаточно, — сказал Федерс. — Надолго этого наверняка не хватит. Ибо однажды вы поймете, Крафт, насколько жизнь, которую мы ведем, бессмысленна. И тогда даже вы вылезете из своей шкуры. Такое редкостное представление мне бы очень хотелось посмотреть. — Они были одни. Почти целый час они занимались тем, что играли в прятки, однако притягательная сила, которую они испытывали друг к другу, была велика.
— Нам нужно вести себя потише, — сказал Крафт, — а то мы будем мешать вашей жене. Она наверняка уже спит в соседней комнате.
— Она моя жена. И поскольку она является таковой, то нет ничего на свете, что бы могло ее еще потрясти.
Федерс опустил плечи и отсутствующе смотрел на свет. Его рот был слегка приоткрыт, и из него вытекало немного слюны. Руки едва уловимо дрожали, когда он снова схватил наполненный стакан. Резким движением он вылил в себя алкоголь и закашлялся; коньяк потек по его подбородку на рыцарский крест.
— Вам следовало бы увидеть меня год назад, Крафт, с меня можно было писать бога войны. И я говорю это не потому, что хочу похвастаться, а для того, чтобы кое-что объяснить вам. Я знал, что когда-нибудь стану генералом или в обозримое время трупом. Первое было для меня приятнее, но и второе меня не пугало. И я нашел в Марион женщину, которая делала еще более совершенным высокое чувство большой карьеры, и не в последнюю очередь благодаря пьянящему чувству счастья, которое она все время умела давать мне. И так я, дурень, блаженно шагал вперед — и везде я чувствовал себя победителем. Пока меня вскоре осколком гранаты не ранило в пах, после чего я перестал быть мужчиной, как кастрированный кот.
Крафт, который намеревался взять свой стакан, застыл посреди этого движения и смущенно посмотрел на Федерса. Он увидел мужественный, выпуклый, блестящий от пота лоб, за которым работал точный, быстро реагирующий мозг. Мозг, мысли которого могли быть стремительными и который умел точно, тщательно, математически безошибочно считать и рассчитывать.
Федерс постоянно пытался осознать все последствия, все возможности. У него ничего не оставалось непродуманным. Крафт, потрясенный, осознал это. Перед ним сидел человек, которому угрожало изойти кровью в результате ранений, которые он нанес сам себе — своим остро оперирующим мозгом.
— Этот случайный слизистый восторг, неужели он действительно так важен?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76