И все же в его душу закралось слабое сомнение. Не каждый, говорил он себе, был человеком его формации, обладающим высоким чувством долга и моральной непогрешимостью. Он умел чувственные потребности заглушать жаждой деятельности. Однако, несомненно, имеются такие люди, даже среди его офицеров, которые склонны к заблуждениям. Он однажды читал о странной приверженности молодых людей к пожилым женщинам — а этот Крафт способен на всякое.
— Он смотрел на меня так, как будто хотел меня раздеть! — с деланным негодованием продолжала его жена.
Майор опечаленно покачал головой.
— Тебе это просто показалось, — робко предположил он.
— В таких вещах я никогда не ошибаюсь, — твердо заявила она. — И если тебе недостаточно того, что я уже сказала, то я не утаю от тебя и последнее: этот человек пытался самым безнравственным образом приставать ко мне под столом.
— Непостижимо! — произнес майор. — Но может быть, это была несчастливая случайность?
— Слишком много случайностей! — зло воскликнула Фелицита.
Она подошла к двери, открыла ее и крикнула:
— Барбара!
Барбара, племянница-служанка, тотчас же явилась. Она надела замызганный фартук, так как ее рабочий день еще не кончился. Она смотрела через майора на Фелициту и ждала.
— Барбара, — требовательно произнесла Фелицита, — когда ты помогала господам офицерам одеваться, что там у вас произошло? Ты хихикала и визжала, как индюшка. Почему?
— Ах, нет, нет, ничего не было, — сказала Барбара и покраснела.
— Ага! — воскликнула госпожа Фелицита. — Возле тебя стоял обер-лейтенант Крафт. Он что, ущипнул тебя? Если да, то за что?
— Ничего не было, — подозрительно горячо заверила Барбара. — Абсолютно ничего. — И потупилась.
— Ну хорошо! — заявила Фелицита Фрей. — Ты можешь продолжать свою работу.
Барбара удалилась. И сделала это с облегчением. Майор задумчиво посмотрел ей вслед. У нее действительно соблазнительная фигура, подумал он. И этот подонок Крафт заметил это в первый же вечер.
— Ну? — с вызовом спросила Фелицита. — И ты не собираешься ничего предпринять? Завтра может быть уже поздно.
Майор Фрей хмуро кивнул. Потом он решительно снял телефонную трубку и связался с казармой. Когда коммутатор школы ответил, что произошло не сразу, он назвал свое имя и звание, затем откашлялся и потребовал связать его с генералом.
— Модерзон, — сразу же прозвучал ясный, спокойный голос.
— Я очень прошу извинить меня, господин генерал, что я так поздно…
— Никаких объяснений, — заявил генерал, — переходите к сути дела.
— Господин генерал, после долгих размышлений я принял решение просить господина генерала воздержаться от назначения обер-лейтенанта Крафта офицером-инструктором в мой курс.
— Не согласен, — произнес генерал и положил трубку.
— Что меня привлекает, — заявил капитан Ратсхельм, — так это благородная, изысканная обходительность, царящая в доме майора Фрея.
— А что привлекает меня, — сказал Федерс, — так это потрясающая близорукость, царящая в этом мире.
Они поднимались на холм по дороге к казарме. В середине шагал капитан Ратсхельм, справа от него капитан Федерс, слева — обер-лейтенант Крафт. Со стороны они являли собой картину, полную мира и согласия: воспитатели будущих офицеров, дружно шагая, весело переговариваются между собой.
Под подошвами скрипел снег. Ночь была ясной, и все вокруг казалось зачарованным: черные контуры деревьев, дома, казавшиеся игрушечными, небо, усеянное сверкающими звездами. «Немецкая зимняя ночь», — подумал Ратсхельм. Затем он снова обратился к Федерсу и задушевно сказал:
— Вы недооцениваете всего этого, дорогой Федерс. Наш майор и его уважаемая супруга сохраняют нетленные ценности. Они сохраняют то, что должно быть сохранено, — домашний очаг, достоинство, гармонию между людьми.
— Плоскую болтовню, сладковатые разглагольствования и досужую навязчивость! — продолжил Федерс. — Короче говоря, эти люди не в своем уме — и они неодиноки.
— Я прошу вас, Федерс, вы ведь говорите о своем майоре, — упрекнул его капитан Ратсхельм.
— Я говорю о состоянии, — продолжал Федерс, — которое называю близорукостью, — это широко распространенная эпидемия. Каждый видит лишь настолько, насколько позволяет ему его горизонт. А он очень узок.
— Дорогой Федерс, мы должны стараться прожить свою жизнь преданно, скромно и самоотверженно, — умиротворяюще проговорил Ратсхельм.
— Чепуха! — оборвал его Федерс. — Мы должны смотреть на мир открытыми глазами и видеть его таким, какой он на самом деле, вместе с грязью, кровью и гноем! Видеть дальше своего горизонта — вот в чем дело. Там, за высотой 201, находится Берлин — и почти каждую ночь там умирает несколько тысяч людей. Их разносит на куски, они сгорают, задыхаются, истекают кровью. И за несколько сот километров проходит Восточный фронт. В то время как мы расцеловываем ручки и вежливо улыбаемся, там подыхают тысячи людей, раздавленные гусеницами танков, испепеленные огнеметами, а мы любуемся собой, своей изысканной воспитанностью.
— Вы ожесточены, капитан Федерс, — произнес Ратсхельм, — и я вас хорошо понимаю.
— Если вы сейчас еще начнете намекать на мою честь, то я скажу вам все, что я о вас думаю.
— Да у меня и в мыслях не было этого, — поспешил заверить его Ратсхельм. — Я просто намеревался высказать свою точку зрения. Но иногда бывает действительно очень трудно иметь с вами дело.
— Жаль, что только иногда, — сказал Федерс. — Я ведь всего-навсего слабый, усталый человек, которому все опротивело. А самое главное — я не Крафт: наш друг даже на ходу может спать. Или вы, может быть, натура глубокомыслящая?
— Глубокомыслие меня особенно не волнует, — сказал обер-лейтенант, — я в общем-то сужу больше по мелким признакам. Помните? Эта девица, Барбара, смеялась!
— Точно! — повеселел вдруг Федерс. — А я чуть было не забыл! Малютка ликовала, как неповоротливая кухарка, которую ущипнули за задницу.
— Не понимаю, — огорошенно сказал Ратсхельм, — если я не ошибаюсь, то господа ведут речь о фрейлейн Барбаре Бендлер-Требиц, племяннице госпожи Фрей. Она смеялась, ну и что же, что здесь такого?
— Важно, почему она смеялась, — объяснил Федерс. — Она смеялась потому, что наш друг Крафт действительно ущипнул ее за задницу.
Ратсхельм с ужасом вымолвил:
— Как вы могли такое сделать, господин обер-лейтенант Крафт? Я считаю ваши действия в этом доме исключительно вульгарными!
— Конечно, — промолвил Крафт, — пожалуй, вы правы. Но малютка была рада этому! В этом доме. А это показательно. Вы не находите?
«Не согласен», — сказал генерал. Больше ни одного слова…
Майор Фрей, герой многих битв, светский человек, почувствовал себя погибшим. Отказ генерала в такой резкой форме мог повлечь за собой совершенно немыслимые последствия. Генерал всегда казался недосягаемым, но таким резким и сдержанным Фрей его еще не знал.
— Боюсь, что я только что совершил непоправимую ошибку. И виноват в этом обер-лейтенант Крафт, — глухо произнес майор.
— Я чувствовала, — с триумфом сказала его жена, — что этот человек не приносит людям добра.
— Возможно, что ты и права, — с беспокойством возразил майор, — но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в это!
И он стал мысленно искать выход.
— Но ты же знаешь, из каких побуждений я это делаю, — удивилась она, — и до сих пор ты всегда соглашался со мной.
— Возможно, это было ошибкой, — глухо промолвил майор. Он все еще мучительно, до боли в голове, пытался найти выход, но быстро понял, что это бессмысленно. Он избегал смотреть на жену, которая так разочаровала его на этот раз.
Его взгляд беспокойно скользил по ковру с розами. Он был недостаточно внимателен к жене. Он должен был лучше знать особенности ее характера. Она была слишком чувствительна относительно некоторых вещей. Часами она могла говорить о болезнях, ранениях и смерти, но иногда одно-единственное прикосновение почти лишало ее рассудка.
При этом она была благородна, очень благородна — майор был убежден в этом. В том деликатном вопросе она любила нежность, романтичность, рыцарскую преданность, нежную музыку, услужливое ожидание пажей. Мимоза! Но достойная уважения, необычайного уважения. Ей не хватает, и основательно, чувства реальности. Черт подери! Офицеры ведь не миннезингеры, не говоря уж о Крафте, из-за которого он сел в лужу.
— Фелицита, мне кажется, тебе не следует слишком уж усердствовать в роли бедной, добродетельной овечки — особенно когда ты сталкиваешься с жестокой действительностью. Бог мой, да пойми ты наконец: военная школа — это ведь не теплица для нежных сердец.
Фелицита посмотрела на своего мужа, как на батрака, который вторгся в ее покои. Она величественно подняла свой овечий нос и заявила:
— Это не тот тон, которым следует со мной говорить, Арчибальд.
— Ах, оставь! — возразил он; Фрей еще находился в шоковом состоянии, в которое привел его своими словами Модерзон. — Если бы ты не влезла со своим дурацким сексуальным комплексом, мне бы не пришлось выслушивать этот резкий отказ генерала.
— Мне жаль тебя, — сказала она, — и мне очень прискорбно, что ты стараешься свалить на меня свою несостоятельность.
Овечий нос поднялся еще выше, стал еще более величественным, описал поворот на 180 градусов и был вынесен из комнаты. Убедительная картина гордого негодования. Дверь захлопнулась, и майор остался один.
«Этот обер-лейтенант Крафт, — подумал майор с раздражением, — не только ставит под угрозу мою семью, из-за него у меня могут быть теперь неприятности с генералом. К черту этого Крафта!»
8. Фенрихи заблуждаются
— Достать ручные гранаты — новенький идет! — резко крикнул один из фенрихов. — Точите штыки и самописки, ибо на карту поставлено все! Идиоты и самоубийцы — на фронт, солдаты — в укрытия!
Кричавший оглядел всех, ожидая одобрения. Однако никто не смеялся. На остряков в данный момент спроса не было. Новый офицер-воспитатель мог стать новой главой на курсах — возможно, даже абсолютно новым началом. Это наводило на размышления.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» поодиночке и небольшими группами входили в классную комнату № 13. Они садились на свои места, открывали портфели и раскладывали перед собой блокноты для записей. Все это делалось механически, уверенными движениями, как навертывание болта на какой-либо фабрике, как поворот рычага после сигнала к началу работы.
До сих пор все было точно регламентировано: подъем, утренняя зарядка, умывание, завтрак, уборка помещений, приход на занятия. А вот начались осложнения; могло случиться непредвиденное, возможно, могло произойти невозможное — каждый неверный ответ мог привести к плохой оценке, каждое неверное движение — к отрицательному замечанию.
— Внимание! — закричал фенрих Крамер, назначенный командиром учебного отделения. — Нового зовут Крафт, обер-лейтенант Крафт! — Он узнал его имя от писаря начальника потока. — Его кто-нибудь знает?
Никто из курсантов его не знал. Они потратили больше чем достаточно времени, чтобы познакомиться с прежним офицером-инструктором, преподавателем тактики, начальником потока, начальником курса, то есть со всеми теми, кто имел решающее слово при их производстве в офицеры. Остальные их не интересовали.
— Не позднее чем через час, — заявил с чувством превосходства фенрих Хохбауэр, — мы будем точно знать, как нам себя вести. До тех же пор я советую быть крайне сдержанными. И чтобы никто не поспешил подлизаться к новому.
Это был не только совет, это было предупреждение. Курсанты из окружения Хохбауэра закивали головой. Требование это было весьма обоснованным: не рекомендуется встречать начальника с наивной доверчивостью, если этот начальник имеет своей задачей подвергнуть вас строгой, многонедельной, интенсивной проверке.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» в это утро были необычно смирными. Они беспокойно ерзали на своих местах и с опаской поглядывали в сторону доски, возле которой стоял стол ведущего урок офицера.
За средним столом переднего ряда сидел фенрих Хохбауэр. Рядом с ним было место командира учебного отделения из числа обучающихся. Оба тихо перешептывались. Хохбауэр давал Крамеру, советы, Крамер одобрительно кивал.
Курсанты Редниц и Меслер сидели, конечно, в самом заднем ряду и вели себя спокойнее остальных: они пока что не внесли почти никакого вклада в жизнь учебного потока, ни душой, ни телом, — стало быть, и терять им было нечего.
— Почему мы, собственно говоря, так волнуемся, детки? — весело спросил Редниц. — Ведь вполне может быть, что новый офицер окажется исключительно свойским парнем. Вполне возможно, что он в какой-то степени ограничен или обладает доброй толикой тупости. В конце концов, он ведь офицер — а от них можно ожидать всего, чего угодно.
— Поживем — увидим, — внушительно изрек Хохбауэр. — Поспешные выводы в данном случае противопоказаны, не Так ли, Крамер?
— Абсолютно противопоказаны, — согласился с ним командир отделения.
— А что, — поинтересовался Меслер, — если новый будет того же калибра, что и лейтенант Барков?
— Тогда мы вынуждены будем снова положиться на бога, на нашего фенриха Хохбауэра и на эффективность быстрогорящего бикфордова шнура, — заявил Редниц.
Хохбауэр поднялся с места и выпрямился. Курсанты в передних рядах раздвинулись и посторонились в ожидании. Наступила гнетущая тишина. Были слышны только тяжелые шаги.
Хохбауэр шел по проходу между столами к задним рядам. Крамер следовал за ним. К нему присоединились еще два фенриха — Амфортас и Андреас, образуя как бы прикрытие с тыла. Атмосфера в плохо отапливаемом помещении накалялась.
— Что это за представления с раннего утра?! — воскликнул Меслер, высматривая путь к отступлению.
Редниц тоже встал. Он немного побледнел, но выглядел все же бодро. Он подождал, пока Хохбауэр подойдет к нему. Затем с заметным трудом улыбнулся еще приветливее. Он не был робким: слишком хорошо познакомился на фронте с бессмысленными случайностями, чтобы испугаться какого-то воинственного мальчишки. И хотя они были с Хохбауэром почти ровесниками, он чувствовал себя в сравнении с ним стариком.
— Редниц, — с явной угрозой произнес Хохбауэр, — мне не нравятся твои подлые намеки.
— А ты не слушай их!
— Они задевают мою честь, — сказал Хохбауэр.
— Велика беда! — ответил Редниц.
Курсант Редниц посмотрел вокруг, увидел плоские, серые лица своих товарищей и не заметил в них ничего, что бы говорило в его пользу. Но с благодарностью ощутил на своей руке руку Меслера. Он также увидел, что похожий на бульдога курсант Эгон Вебер занимает положение, удобное для драки, в которую он ввяжется не ради дружбы, а ради удовольствия. Однако конечный эффект был тот же самый.
— Ты сейчас же извинишься перед Хохбауэром, — потребовал Крамер от Редница.
Амфортас и Андреас энергично поддержали его.
— В этой ситуации шуткам не место.
— В этом вопросе наши мнения случайно совпадают, — согласился с ними Редниц. — Стало быть, осталось только втолковать это Хохбауэру.
Фенрихи смотрели на спорящих со все возрастающим беспокойством. Они чувствовали, что это может повести к лишним осложнениям. Положение в потоке и без того было сложным; им никак не нужны были распри в их собственных рядах — это было опасно и отнимало много времени.
Большинство фенрихов уважали Крамера как командира отделения. Он, унтер-офицер с большим стажем, был достаточно опытен и не был пройдохой, верховодящим с помощью интриг. Он был довольно порядочен и честно ишачил. Лучшего командира они вряд ли могли бы найти.
Но фенрихи терпели также и Хохбауэра в качестве заместителя командира отделения, так как быстро поняли, что он относится к числу самых честолюбивых молодых людей во всей стране. Его ничем нельзя было остановить или угомонить, кроме как уступить ему. И то, что Хохбауэр был хорошим спортсменом и суперидеалистом, было дополнительной причиной того, почему фенрихи уступали ему дорогу.
Таковы были в принципе соображения обучающихся. Они приветствовали самый удобный путь, а неизбежный воспринимали как должное. Поэтому вызывающее поведение Редница и Меслера казалось им безответственным. Простой инстинкт самосохранения не давал им следовать за этими аутсайдерами.
— Я жду, — сказал Хохбауэр и посмотрел на Редница как на насекомое.
— Пожалуйста, можешь ждать, пока не пустишь корней, — ответил Редниц.
— Даю тебе пять секунд, — продолжал Хохбауэр. — Затем мое терпение лопнет.
— Будь благоразумен, Редниц, — умолял его Крамер. — Мы ведь товарищи и тянем здесь одну лямку. Извинись — и дело с концом.
— Посторонись, Крамер! — решительно произнес Хохбауэр. — С такими людьми нужно говорить по-немецки.
Крамер продолжал увещевать. Хохбауэр протиснулся вперед. Его лейб-гвардия — Амфортас и Андреас последовали за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
— Он смотрел на меня так, как будто хотел меня раздеть! — с деланным негодованием продолжала его жена.
Майор опечаленно покачал головой.
— Тебе это просто показалось, — робко предположил он.
— В таких вещах я никогда не ошибаюсь, — твердо заявила она. — И если тебе недостаточно того, что я уже сказала, то я не утаю от тебя и последнее: этот человек пытался самым безнравственным образом приставать ко мне под столом.
— Непостижимо! — произнес майор. — Но может быть, это была несчастливая случайность?
— Слишком много случайностей! — зло воскликнула Фелицита.
Она подошла к двери, открыла ее и крикнула:
— Барбара!
Барбара, племянница-служанка, тотчас же явилась. Она надела замызганный фартук, так как ее рабочий день еще не кончился. Она смотрела через майора на Фелициту и ждала.
— Барбара, — требовательно произнесла Фелицита, — когда ты помогала господам офицерам одеваться, что там у вас произошло? Ты хихикала и визжала, как индюшка. Почему?
— Ах, нет, нет, ничего не было, — сказала Барбара и покраснела.
— Ага! — воскликнула госпожа Фелицита. — Возле тебя стоял обер-лейтенант Крафт. Он что, ущипнул тебя? Если да, то за что?
— Ничего не было, — подозрительно горячо заверила Барбара. — Абсолютно ничего. — И потупилась.
— Ну хорошо! — заявила Фелицита Фрей. — Ты можешь продолжать свою работу.
Барбара удалилась. И сделала это с облегчением. Майор задумчиво посмотрел ей вслед. У нее действительно соблазнительная фигура, подумал он. И этот подонок Крафт заметил это в первый же вечер.
— Ну? — с вызовом спросила Фелицита. — И ты не собираешься ничего предпринять? Завтра может быть уже поздно.
Майор Фрей хмуро кивнул. Потом он решительно снял телефонную трубку и связался с казармой. Когда коммутатор школы ответил, что произошло не сразу, он назвал свое имя и звание, затем откашлялся и потребовал связать его с генералом.
— Модерзон, — сразу же прозвучал ясный, спокойный голос.
— Я очень прошу извинить меня, господин генерал, что я так поздно…
— Никаких объяснений, — заявил генерал, — переходите к сути дела.
— Господин генерал, после долгих размышлений я принял решение просить господина генерала воздержаться от назначения обер-лейтенанта Крафта офицером-инструктором в мой курс.
— Не согласен, — произнес генерал и положил трубку.
— Что меня привлекает, — заявил капитан Ратсхельм, — так это благородная, изысканная обходительность, царящая в доме майора Фрея.
— А что привлекает меня, — сказал Федерс, — так это потрясающая близорукость, царящая в этом мире.
Они поднимались на холм по дороге к казарме. В середине шагал капитан Ратсхельм, справа от него капитан Федерс, слева — обер-лейтенант Крафт. Со стороны они являли собой картину, полную мира и согласия: воспитатели будущих офицеров, дружно шагая, весело переговариваются между собой.
Под подошвами скрипел снег. Ночь была ясной, и все вокруг казалось зачарованным: черные контуры деревьев, дома, казавшиеся игрушечными, небо, усеянное сверкающими звездами. «Немецкая зимняя ночь», — подумал Ратсхельм. Затем он снова обратился к Федерсу и задушевно сказал:
— Вы недооцениваете всего этого, дорогой Федерс. Наш майор и его уважаемая супруга сохраняют нетленные ценности. Они сохраняют то, что должно быть сохранено, — домашний очаг, достоинство, гармонию между людьми.
— Плоскую болтовню, сладковатые разглагольствования и досужую навязчивость! — продолжил Федерс. — Короче говоря, эти люди не в своем уме — и они неодиноки.
— Я прошу вас, Федерс, вы ведь говорите о своем майоре, — упрекнул его капитан Ратсхельм.
— Я говорю о состоянии, — продолжал Федерс, — которое называю близорукостью, — это широко распространенная эпидемия. Каждый видит лишь настолько, насколько позволяет ему его горизонт. А он очень узок.
— Дорогой Федерс, мы должны стараться прожить свою жизнь преданно, скромно и самоотверженно, — умиротворяюще проговорил Ратсхельм.
— Чепуха! — оборвал его Федерс. — Мы должны смотреть на мир открытыми глазами и видеть его таким, какой он на самом деле, вместе с грязью, кровью и гноем! Видеть дальше своего горизонта — вот в чем дело. Там, за высотой 201, находится Берлин — и почти каждую ночь там умирает несколько тысяч людей. Их разносит на куски, они сгорают, задыхаются, истекают кровью. И за несколько сот километров проходит Восточный фронт. В то время как мы расцеловываем ручки и вежливо улыбаемся, там подыхают тысячи людей, раздавленные гусеницами танков, испепеленные огнеметами, а мы любуемся собой, своей изысканной воспитанностью.
— Вы ожесточены, капитан Федерс, — произнес Ратсхельм, — и я вас хорошо понимаю.
— Если вы сейчас еще начнете намекать на мою честь, то я скажу вам все, что я о вас думаю.
— Да у меня и в мыслях не было этого, — поспешил заверить его Ратсхельм. — Я просто намеревался высказать свою точку зрения. Но иногда бывает действительно очень трудно иметь с вами дело.
— Жаль, что только иногда, — сказал Федерс. — Я ведь всего-навсего слабый, усталый человек, которому все опротивело. А самое главное — я не Крафт: наш друг даже на ходу может спать. Или вы, может быть, натура глубокомыслящая?
— Глубокомыслие меня особенно не волнует, — сказал обер-лейтенант, — я в общем-то сужу больше по мелким признакам. Помните? Эта девица, Барбара, смеялась!
— Точно! — повеселел вдруг Федерс. — А я чуть было не забыл! Малютка ликовала, как неповоротливая кухарка, которую ущипнули за задницу.
— Не понимаю, — огорошенно сказал Ратсхельм, — если я не ошибаюсь, то господа ведут речь о фрейлейн Барбаре Бендлер-Требиц, племяннице госпожи Фрей. Она смеялась, ну и что же, что здесь такого?
— Важно, почему она смеялась, — объяснил Федерс. — Она смеялась потому, что наш друг Крафт действительно ущипнул ее за задницу.
Ратсхельм с ужасом вымолвил:
— Как вы могли такое сделать, господин обер-лейтенант Крафт? Я считаю ваши действия в этом доме исключительно вульгарными!
— Конечно, — промолвил Крафт, — пожалуй, вы правы. Но малютка была рада этому! В этом доме. А это показательно. Вы не находите?
«Не согласен», — сказал генерал. Больше ни одного слова…
Майор Фрей, герой многих битв, светский человек, почувствовал себя погибшим. Отказ генерала в такой резкой форме мог повлечь за собой совершенно немыслимые последствия. Генерал всегда казался недосягаемым, но таким резким и сдержанным Фрей его еще не знал.
— Боюсь, что я только что совершил непоправимую ошибку. И виноват в этом обер-лейтенант Крафт, — глухо произнес майор.
— Я чувствовала, — с триумфом сказала его жена, — что этот человек не приносит людям добра.
— Возможно, что ты и права, — с беспокойством возразил майор, — но было бы лучше, если бы ты не вмешивалась в это!
И он стал мысленно искать выход.
— Но ты же знаешь, из каких побуждений я это делаю, — удивилась она, — и до сих пор ты всегда соглашался со мной.
— Возможно, это было ошибкой, — глухо промолвил майор. Он все еще мучительно, до боли в голове, пытался найти выход, но быстро понял, что это бессмысленно. Он избегал смотреть на жену, которая так разочаровала его на этот раз.
Его взгляд беспокойно скользил по ковру с розами. Он был недостаточно внимателен к жене. Он должен был лучше знать особенности ее характера. Она была слишком чувствительна относительно некоторых вещей. Часами она могла говорить о болезнях, ранениях и смерти, но иногда одно-единственное прикосновение почти лишало ее рассудка.
При этом она была благородна, очень благородна — майор был убежден в этом. В том деликатном вопросе она любила нежность, романтичность, рыцарскую преданность, нежную музыку, услужливое ожидание пажей. Мимоза! Но достойная уважения, необычайного уважения. Ей не хватает, и основательно, чувства реальности. Черт подери! Офицеры ведь не миннезингеры, не говоря уж о Крафте, из-за которого он сел в лужу.
— Фелицита, мне кажется, тебе не следует слишком уж усердствовать в роли бедной, добродетельной овечки — особенно когда ты сталкиваешься с жестокой действительностью. Бог мой, да пойми ты наконец: военная школа — это ведь не теплица для нежных сердец.
Фелицита посмотрела на своего мужа, как на батрака, который вторгся в ее покои. Она величественно подняла свой овечий нос и заявила:
— Это не тот тон, которым следует со мной говорить, Арчибальд.
— Ах, оставь! — возразил он; Фрей еще находился в шоковом состоянии, в которое привел его своими словами Модерзон. — Если бы ты не влезла со своим дурацким сексуальным комплексом, мне бы не пришлось выслушивать этот резкий отказ генерала.
— Мне жаль тебя, — сказала она, — и мне очень прискорбно, что ты стараешься свалить на меня свою несостоятельность.
Овечий нос поднялся еще выше, стал еще более величественным, описал поворот на 180 градусов и был вынесен из комнаты. Убедительная картина гордого негодования. Дверь захлопнулась, и майор остался один.
«Этот обер-лейтенант Крафт, — подумал майор с раздражением, — не только ставит под угрозу мою семью, из-за него у меня могут быть теперь неприятности с генералом. К черту этого Крафта!»
8. Фенрихи заблуждаются
— Достать ручные гранаты — новенький идет! — резко крикнул один из фенрихов. — Точите штыки и самописки, ибо на карту поставлено все! Идиоты и самоубийцы — на фронт, солдаты — в укрытия!
Кричавший оглядел всех, ожидая одобрения. Однако никто не смеялся. На остряков в данный момент спроса не было. Новый офицер-воспитатель мог стать новой главой на курсах — возможно, даже абсолютно новым началом. Это наводило на размышления.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» поодиночке и небольшими группами входили в классную комнату № 13. Они садились на свои места, открывали портфели и раскладывали перед собой блокноты для записей. Все это делалось механически, уверенными движениями, как навертывание болта на какой-либо фабрике, как поворот рычага после сигнала к началу работы.
До сих пор все было точно регламентировано: подъем, утренняя зарядка, умывание, завтрак, уборка помещений, приход на занятия. А вот начались осложнения; могло случиться непредвиденное, возможно, могло произойти невозможное — каждый неверный ответ мог привести к плохой оценке, каждое неверное движение — к отрицательному замечанию.
— Внимание! — закричал фенрих Крамер, назначенный командиром учебного отделения. — Нового зовут Крафт, обер-лейтенант Крафт! — Он узнал его имя от писаря начальника потока. — Его кто-нибудь знает?
Никто из курсантов его не знал. Они потратили больше чем достаточно времени, чтобы познакомиться с прежним офицером-инструктором, преподавателем тактики, начальником потока, начальником курса, то есть со всеми теми, кто имел решающее слово при их производстве в офицеры. Остальные их не интересовали.
— Не позднее чем через час, — заявил с чувством превосходства фенрих Хохбауэр, — мы будем точно знать, как нам себя вести. До тех же пор я советую быть крайне сдержанными. И чтобы никто не поспешил подлизаться к новому.
Это был не только совет, это было предупреждение. Курсанты из окружения Хохбауэра закивали головой. Требование это было весьма обоснованным: не рекомендуется встречать начальника с наивной доверчивостью, если этот начальник имеет своей задачей подвергнуть вас строгой, многонедельной, интенсивной проверке.
Фенрихи учебного отделения «Хайнрих» в это утро были необычно смирными. Они беспокойно ерзали на своих местах и с опаской поглядывали в сторону доски, возле которой стоял стол ведущего урок офицера.
За средним столом переднего ряда сидел фенрих Хохбауэр. Рядом с ним было место командира учебного отделения из числа обучающихся. Оба тихо перешептывались. Хохбауэр давал Крамеру, советы, Крамер одобрительно кивал.
Курсанты Редниц и Меслер сидели, конечно, в самом заднем ряду и вели себя спокойнее остальных: они пока что не внесли почти никакого вклада в жизнь учебного потока, ни душой, ни телом, — стало быть, и терять им было нечего.
— Почему мы, собственно говоря, так волнуемся, детки? — весело спросил Редниц. — Ведь вполне может быть, что новый офицер окажется исключительно свойским парнем. Вполне возможно, что он в какой-то степени ограничен или обладает доброй толикой тупости. В конце концов, он ведь офицер — а от них можно ожидать всего, чего угодно.
— Поживем — увидим, — внушительно изрек Хохбауэр. — Поспешные выводы в данном случае противопоказаны, не Так ли, Крамер?
— Абсолютно противопоказаны, — согласился с ним командир отделения.
— А что, — поинтересовался Меслер, — если новый будет того же калибра, что и лейтенант Барков?
— Тогда мы вынуждены будем снова положиться на бога, на нашего фенриха Хохбауэра и на эффективность быстрогорящего бикфордова шнура, — заявил Редниц.
Хохбауэр поднялся с места и выпрямился. Курсанты в передних рядах раздвинулись и посторонились в ожидании. Наступила гнетущая тишина. Были слышны только тяжелые шаги.
Хохбауэр шел по проходу между столами к задним рядам. Крамер следовал за ним. К нему присоединились еще два фенриха — Амфортас и Андреас, образуя как бы прикрытие с тыла. Атмосфера в плохо отапливаемом помещении накалялась.
— Что это за представления с раннего утра?! — воскликнул Меслер, высматривая путь к отступлению.
Редниц тоже встал. Он немного побледнел, но выглядел все же бодро. Он подождал, пока Хохбауэр подойдет к нему. Затем с заметным трудом улыбнулся еще приветливее. Он не был робким: слишком хорошо познакомился на фронте с бессмысленными случайностями, чтобы испугаться какого-то воинственного мальчишки. И хотя они были с Хохбауэром почти ровесниками, он чувствовал себя в сравнении с ним стариком.
— Редниц, — с явной угрозой произнес Хохбауэр, — мне не нравятся твои подлые намеки.
— А ты не слушай их!
— Они задевают мою честь, — сказал Хохбауэр.
— Велика беда! — ответил Редниц.
Курсант Редниц посмотрел вокруг, увидел плоские, серые лица своих товарищей и не заметил в них ничего, что бы говорило в его пользу. Но с благодарностью ощутил на своей руке руку Меслера. Он также увидел, что похожий на бульдога курсант Эгон Вебер занимает положение, удобное для драки, в которую он ввяжется не ради дружбы, а ради удовольствия. Однако конечный эффект был тот же самый.
— Ты сейчас же извинишься перед Хохбауэром, — потребовал Крамер от Редница.
Амфортас и Андреас энергично поддержали его.
— В этой ситуации шуткам не место.
— В этом вопросе наши мнения случайно совпадают, — согласился с ними Редниц. — Стало быть, осталось только втолковать это Хохбауэру.
Фенрихи смотрели на спорящих со все возрастающим беспокойством. Они чувствовали, что это может повести к лишним осложнениям. Положение в потоке и без того было сложным; им никак не нужны были распри в их собственных рядах — это было опасно и отнимало много времени.
Большинство фенрихов уважали Крамера как командира отделения. Он, унтер-офицер с большим стажем, был достаточно опытен и не был пройдохой, верховодящим с помощью интриг. Он был довольно порядочен и честно ишачил. Лучшего командира они вряд ли могли бы найти.
Но фенрихи терпели также и Хохбауэра в качестве заместителя командира отделения, так как быстро поняли, что он относится к числу самых честолюбивых молодых людей во всей стране. Его ничем нельзя было остановить или угомонить, кроме как уступить ему. И то, что Хохбауэр был хорошим спортсменом и суперидеалистом, было дополнительной причиной того, почему фенрихи уступали ему дорогу.
Таковы были в принципе соображения обучающихся. Они приветствовали самый удобный путь, а неизбежный воспринимали как должное. Поэтому вызывающее поведение Редница и Меслера казалось им безответственным. Простой инстинкт самосохранения не давал им следовать за этими аутсайдерами.
— Я жду, — сказал Хохбауэр и посмотрел на Редница как на насекомое.
— Пожалуйста, можешь ждать, пока не пустишь корней, — ответил Редниц.
— Даю тебе пять секунд, — продолжал Хохбауэр. — Затем мое терпение лопнет.
— Будь благоразумен, Редниц, — умолял его Крамер. — Мы ведь товарищи и тянем здесь одну лямку. Извинись — и дело с концом.
— Посторонись, Крамер! — решительно произнес Хохбауэр. — С такими людьми нужно говорить по-немецки.
Крамер продолжал увещевать. Хохбауэр протиснулся вперед. Его лейб-гвардия — Амфортас и Андреас последовали за ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76