Ничего, скоро явится Курций и накроет всю шайку. Или не появится? Вдруг затея не удалась?! Ариетта не смогла… Жучок-чудачок, бывший гений, испугался и удрал. Самому придется выбираться. Легко сказать — выбираться. Просто так Гимпа не отпустят. Бывший гений Империи нужен Гюну. Очень. Вот только зачем? И этот свет… Надо же, какая забота!
— Неплохо бы перекусить, — заметил Гимп.
— Сейчас тебе принесут еду, — пообещал Гюк и нырнул в непроглядную черноту. Вместо него из тьмы тут же вынырнул юноша, одетый в черное. Человек, не гений. В руках он держал поднос. Нехитрая трапеза: кувшин вина, хлеб, яйца. Человек, так же как и Гюн, ничего не видел в комнате Гимпа и дорогу себе освещал фонариком. Его луч казался гению Империи черным клинком. Гимп взял кувшин в руки, подержал. Странно одновременно ощущать что-то пальцами и видеть. Как будто совершаешь что-то лишнее. Как будто мир давит на тебя слишком избыточно.
— Хорошее вино? — спросил Гимп. Мальчишка не ответил. Гимп глотнул прямо из кувшина. — Сносное. А ты, надо полагать, немой?
— Нет. — Мальчишка поставил поднос на стол.
— Тогда почему молчишь?
— С гениями лучше не разговаривать.
— Почему?
— Опасно, — нехотя отвечал парнишка.
— Это почему же опасно? — Гимп расправил плечи. Откинулся назад и глянул свысока. Преобразился. На мгновение сделался прежним — опекуном Империи, олицетворением ее власти. — Так почему же? — настаивал Гимп.
— Вдруг я что-нибудь пожелаю, а ты исполнишь…
Гимп расхохотался.
— Этой власти у нас больше нет.
— Как же! — недоверчиво пожал плечами паренек. — Вот Понтий пожелал, чтобы Элий не возвращался из Месопотамии, и Цезарь погиб.
— Это всего лишь совпадение.
— Совпадений не бывает. Сосед мне показал письмо: просил, чтобы наш дом сожгли. И через семь дней мы стали погорельцами. Теперь мать с сестрой ютятся на вилле патрона в одной комнатушке.
— Письмо? Кому?
— Неважно. Ешь. Вы, гении, и не такое человеку устроить можете.
Гимп рассмеялся через силу, хотя смеяться ему не хотелось.
— А ты тоже желаешь что-нибудь в этом роде — убить, сжечь? И боишься своих желаний?
Парнишка направил Гимпу в лицо луч фонарика, и глаза гения мгновенно залила тьма.
— Я ничего не желаю.
Луч фонарика метнулся в сторону. Зрение вернулось.
— А если пожелать кому-нибудь удачи, сбудется?
— Не пробовал.
— А ты попробуй.
— Мне некому желать такое. Мой отец погиб в Месопотамии, — юный тюремщик повернулся к гению Империи спиной.
Когда дверь отворилась, Гимп разглядел за нею опять только черноту. Гимп рванулся следом. Но прежде чем шагнуть в чернильную тьму, Гимп обернулся и широко распахнул глаза, вбирая частичку света из комнаты и пряча ее под веками. Он плотно зажмурился. И очутившись за спиной юного тюремщика, поднял веки. Но увидел не коридор, не плечи и затылок юноши, а город на фоне гор, кирпичную зубчатую стену и вспышку, которая поглотила все — и город, и стену, и горы. Гимп закричал. Ему казалось, что увиденный свет выжигает глаза, и из пустых глазниц сейчас покатятся кровавые слезы.
— Андабат…— сказал равнодушный голос где-то рядом.
Глава 8
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Состояние Августы пока без изменений. Врачи не могут определить причину ее болезни».
«Вчера закончились Римские игры. Победителем объявлен Авреол. Он принес счастливчикам, поставившим на него, более двадцати миллионов сестерциев в сумме».
«Акта диурна», 12-й день до Календ октября
Порции было тошно. Но ведь она не знала, что Тиберия изувечат на самом деле. Прежде такое запрещалось цензорами — нельзя было желать никому вреда… И она… как бы в шутку… то есть не в шутку, а, так сказать, в сердцах… То есть она хотела, чтобы Тиберий… споткнулся, разбил колено… или… Но сломать ноги! Нет, она не сама лично… сама бы она ни за что не смогла такое устроить. Чисто физически не смогла бы. Виноваты те мерзавцы, что изувечили старика. Мерзавцы! Порция повторила это слово раз сорок, прежде чем добралась до редакции «Первооткрывателя». А сквозь пленку ужаса прорывалось: а если бы старик не измывался над Порцией, то не попал бы в беду… за дело наказан, за дело! Пусть и чересчур сурово, но все равно. Сам виноват.
«Да, да, сам виноват!» Порции сделалось немного легче.
Ведь как он над нею измывался! И Элий тоже поступил несправедливо. А что же прикажете ей делать? Терпеливо сносить незаслуженные удары? Но почему? За что? Разве мало она перенесла в жизни? Замужество длиною в пять дней и бесконечное вдовство. Работа урывками, мизерная зарплата. Хозяева, то наглые, то равнодушные. И эти вечные предложения прийти то на дом, то в гостиницу. То брошенные мимоходом, то настойчивые. Одни можно игнорировать, от других невозможно отказаться. Жизнь, липкая, как перезревшая груша, над которой рой мух и ос. Хлеб, вино, не выученные уроки сына, кофе, долги и повсюду сор. Где взять деньги на квартплату… кончился тюбик помады… Деньги патрона украли из сумочки в поезде… Постоянные боли в боку. Левая нога плохо сгибается. Нет денег на хорошего медика. А городской архиятер не слушает жалобы и строчит рецепты на тысячи сестерциев. Старость маячит у порога. А из-за плеча ее выглядывает мерзкая рожа Одиночества и строит паскудные гримасы. И после этого всего Тиберий смел издеваться над нею! А Элий выгнал, потому что она захотела жить чуточку лучше. Она отомстила. Никто не смеет ее ни в чем обвинять. Да, не смеет… Но почему же так тошно?
Идти в редакцию не хотелось. Но о том, чтобы не идти, речи быть не могло. И она пошла. Очень медленно. И другие шли. Впереди… позади. Непрерывный поток вливался в широко открытые двери. Люди поглядывали друг на друга подозрительно и прятали глаза. Но не все. Некоторые, напротив, смотрели гордо. И Порция тоже старалась смотреть точно так же. Как будто на ней не стираная-перестираная туника, а роскошная стола с золотым узором. Крул, выйдя в просторную приемную, сразу заметил именно ее и поманил жирным пальцем к себе в таблин.
— Ты довольна, крошка? — перед ним на столе стояла тарелка с нарезанной ветчиной. Он отправлял ломти в рот один за другим.
— Да, наверное.
— Что-то не так?
— В принципе… я не так хотела.
— Что значит — не так? Ты же сама попросила, чтобы Тиберию переломали ноги. Вот мы и исполнили. И ты должна быть довольна. И благодарна.
— Я довольна, — покорно согласилась Порция.
«Только бы никто не узнал, — мысленно взмолилась она. — Если узнают… о боги, если узнают…» Представить, что будет, если узнают ее друзья и знакомые, она была не в силах. Позор. Ужас. Смерть… Но ведь боги знают… Она вспомнила старую заповедь: «Мое поведение, хотя бы я оставался наедине, будет таково, что на него мог бы смотреть народ". Порция содрогнулась…
— Отлично. Тебе придется исполнять поступившие к нам желания.
Что значит — придется? Разве она не может отказаться? Порция с возрастающей тревогой следила за пальцами Крула. Старик хватал один за другим конверты, оставляя на бумаге жирные пятна. Писем было штук двадцать.
«Неужели они все просят о том же самом? То есть…» — Порция не успела додумать.
— Вот подходящее письмо. Одна женщина обращается за помощью.
Убить… Отравить… У Порции тоскливо забилось сердце. Но тот, кого отравят, наверняка виноват… Как Тиберий. Как Элий. Нет, не как Элий, конечно. Элия она уже не винила. Почти.
— Старая матрона просит, — продолжал медленно Крул, — чтобы кто-нибудь приехал и грамотно составил от ее имени жалобу в суд.
Порция облегченно перевела дыхание. Всего-то! Жалоба в суд! Да хоть десять. Эта работа как раз для нее. Она составит. Она… она… Она спешно взяла письмо и выскочила из таблина. Как приятно — какое счастье — всего лишь жалоба в суд.
«А потом я подсыплю матроне в чашу яд». Порцию стал разбирать мерзкий гаденький смех. А почему бы и нет? Она готова подсыпать яд. Чтобы все свершилось окончательно, бесповоротно.
— Еще одна мышка в мышеловке, — ухмыльнулся Крул. — Ну почему люди так любят, чтобы кто-нибудь другой исполнял их желания? Почему они не могут сделать это сами? Не хватает энергии? Нет сил? Нет фантазии? Да, с фантазией всегда у римлян было туго.
Нога Летиции распухла бревном. На коже проступали отвратительные красные пятна. Они нагнаивались, превращаясь в черные глубокие язвы. Никакие лекарства не помогали, но хуже всего было то, что не помогали и обезболивающие. Поначалу Летиция старалась держаться. Но очень скоро выдержка оставила ее. Уже и морфий не помогал. Сна не было. Были какие-то провалы. Всякий раз она оказывалась в черной пещере с отвратительным сернистым запахом, металась, звала на помощь и… никто не приходил… И выхода из пещеры не было.
Ее палата была просторна и светла. Легкие завесы на окнах, красивая, совсем не больничная мебель. Два раза в день меняли цветы. Каждое утро перестилали белье. Но ничего этого Летиция не видела. Она ослепла. Тьма слилась с болью и превратилась в единое целое.
Один за другим являлись в ее палату медички, озадаченно рассматривали ногу, потом светили фонариком в невидящие глаза. Старшие медики удалялись с озабоченным видом, вместо них являлись молоденькие медички, ставили капельницы или кололи в вену лекарства. Все без толку. Несколько раз приходил Макций Проб, что-то говорил. Во всяком случае Летиция слышала его голос. Но смысл сказанного до нее не доходил. Ее ничто не интересовало. В ее жизни отныне были только тьма и боль.
— Помогите, пожалуйста, помогите, — умоляла, хватая медиков за длинные рукава туник.
Летиция не видела их лиц, но в темноте, ныне ее окружавшей, лица медиков мерещились ей злобными масками лемуров.
Одни спешно уходили, другие пытались обнадежить. В темноте их слова звучали особенно фальшиво. Средства помочь не было. Боль не утихала.
— Кто-нибудь, помогите, — шептала Летиция.
И вдруг почувствовала прикосновение чьих-то пальцев к плечу и услышала быстрый тихий шепот:
— Вечером я приду, принесу лекарство. Но никому ни слова. — Голос был женский, молодой.
Летиция вцепилась в руку своей благодетельницы.
— Все что угодно, хоть яд.
— Тише! До вечера.
Быстрый шорох шагов, дуновение ветерка, когда дверь открылась и закрылась. Да был ли здесь кто-то вообще?
— Кто здесь? — спросила Летиция.
— Сиделка. Я здесь с утра, Августа.
— А вечер скоро?
— Сейчас полдень.
О, если б вечер наступил через минуту! Но не минута, а часы отделяли ее от обещанной помощи. Летиция считала секунды, складывала в минуты и всякий раз ошибалась. Ей мнилось, что синь за окном начала густеть, сделалась лиловой, потом почти мгновенно — черной.
— Который час? Уже стемнело? — спрашивала она сиделку. Но выяснялось, что минуло меньше получаса.
И все же, как ни противился Кронос, вечер наконец наступил. И тогда явилась неведомая спасительница. Августа узнала ее шаги, ее голос, почувствовала легкий укол. Боль стала стихать. Тело сделалось поразительно легким, и его потянуло к потолку. Лететь, лететь!
— Что это? — спросила Летиция.
— «Мечта», синтетический наркотик.
Значит, в самом деле яд.
«А хорошо бы умереть, — подумала Летиция. — Я встречусь с Элием. Наконец-то!»
Укол погрузил ее в сон. Знакомый сон. Опять пещера. И серный запах. Но теперь она без труда нашла выход. Перед нею расстилалось поле под зеленым мертвым небом. Зеленый туман клочьями плыл над землей. И по пояс в тумане брели белые студенистые фигуры. Летиция оглядывалась, пытаясь отыскать знакомое лицо. Но никого не узнавала. И ее тоже никто не узнавал. Она рванулась вперед. Она кого-то искала в тумане. Тени разбегались, пугаясь живой души.
— О Маны! — звала Летиция.
Никто не откликался на ее призыв. Она выбилась из сил, она устала. Хотелось лечь в зеленый туман и уснуть. Но знала, что спать нельзя. Повернула назад. И сразу же очутилась в пещере. Железная дверь приоткрылась, за дверью была тьма.
Сон кончился. И вместе со сном кончилось действие наркотика.
Гимп очнулся. Что-то противное, липкое ползло по лицу. Липкое, но оставляющее влажный, прохладный след. Неведомая тварь уже подбиралась к щеке. Он схватился за лицо. На ощупь — влажная плотная тряпка с какими-то клочьями, торчащими во все стороны.
— Н… н… д… — сказала тряпка вполне отчетливо. Гимп отшвырнул ее и расслышал мокрый шлепок.
Гимп открыл глаза. Он видел по-прежнему. Напротив него к стене прилепилась черная тряпка, такая драная, что даже на помойку ее нести было бы стыдно. И эта тряпка смотрела на него, Гимпа. Бывший покровитель Империи несколько раз отчаянно моргнул, пытаясь прогнать наваждение. Но видение не исчезало. Тряпка наблюдала за пленником. И при этом старательно что-то «изображала». В черных складках то и дело мелькало подобие человеческого лица. Черный тряпичный рот гримасничал, будто силился выдавить какой-то звук.
— Т… в… д… ш…— произнесла тряпка. «Ты видишь!» — догадался Гимп.
— Ловушка! — наконец дошло до бывшего гения.
Тряпка, висящая напротив Гимпа, что-то пробулькала. Говорит? Но что? Гимп не понимал.
Лужи, застывшие черными стеклами на римских мостовых. Дважды он проваливался в их предательскую глубину. Но то была не первая встреча. Первая — гораздо раньше. В лагере недалеко от Нисибиса. Именно там впервые он ощутил это липкое прикосновение. Он помнил, как неведомая тварь обвилась вокруг его ноги. Они оттуда, издалека, из безумного пламени, что выжгло гению глаза и уничтожило тридцать тысяч человек.
— Ты видишь в этой комнате? — удивился Гимп.
— Д-д…— сообщила тряпка и изобразила некий жест, отдаленно напоминающий кивок головы.
Конечно же, собрат по несчастью, она тоже видела свет смерти. Свет, обративший мир гения Империи во тьму.
— Зачем они поместили меня в эту комнату? Ты знаешь?
— Д-д…— отозвалась тряпка. — Д-ш…
— У гениев нет души.
— …ст…
— Гений сам дух. Что же тогда его душа?
— Зн… н…
— Его знания?
Гимп почувствовал, что холодеет. Будто лучи смерти, освещавшие его комнату день и ночь, уже отделили душу от тела. Знания… Тайна гения. У каждого она своя, недоступная для прочих. Ими гении не делятся друг с другом. Гений Империи как гений власти знает много чего такого… И прежде всего, он знает подлинное латинское имя гения Рима. Того самого, о котором людям даже неизвестно — женщина это или мужчина. Единственного гения, не сосланного на землю. Тот, кто знает это имя, повелевает Римом. Так вот что нужно Гюну! Так вот почему такая забота. Когда душа (или знания) покинут гения, они достанутся Гюну. Когда это случится? Завтра? Через час? Что же делать?! Бежать, бежать немедленно! Но как?
— Как мне убежать? — спросил Гимп вслух. — Ведь я слеп за пределами этой комнаты. Ты можешь мне помочь?
— Н…т, — отвечала тряпка. — Т… г… н… пр… д… м…
— Но как я могу придумать!
За дверью раздались шаги, и тряпка поспешно выскользнула в окно, просочившись в щель оконной решетки.
— Как дела? — раздался голос Гюна. — Тебе нравится у нас? Что делаешь?
— Размышляю, — Гимп старался говорить как можно более беззаботно.
— О чем?
— Да обо всем на свете. К примеру, зачем боги швырнули гениев на землю.
— Чего тут думать — нас наказали за то, что мы осмелились спорить с богами.
— Нет, все не так просто, — покачал головой Гимп. — Боги хотели, чтобы гении были среди людей, и мир стал бы другим. Мир, в котором живут гении. Неплохо звучит, — он улыбнулся, зная, что Гюн не видит его улыбки.
— Это дурацкая выдумка.
— Да нет же. Дурацкие выдумки — это истории про потоп, Марсия или Арахну. Боги не бывают бессмысленно жестоки.
— Ты слишком высокого мнения о богах.
— Бессмысленная жестокость присуща лишь низшей материи. Мир движется от Тьмы к Свету, от Зла к Добру. Бессмысленная жестокость толкает мир в хаос. Боги не могут служить хаосу.
— Что ты заладил одно и то же. Бессмысленная жестокость, бессмысленная жестокость, — передразнил Гюн.
— Раз мы среди людей, — Гимп продолжал улыбаться, — значит, должны творить добро и вести мир к добру и…
— Куда? — перебил его Гюн.
— Разве вы не этим заняты? — почти искренне удивился Гимп.
— Примерно так, как это делал Древний Рим.
— Я хочу это видеть! — с жаром воскликнул Гимп, сделав вид, что не заметил двусмысленности в ответе Гюна. — То есть видеть я разумеется, не могу. Но принять участие. С другими гениями. Представляешь, что мы можем сделать, когда все объединимся! — его восторг был почти неподделен. — Неужели гении наконец объединятся?!
— Ты в это не веришь? — пришел черед Гюна снисходительно улыбнуться.
— Я хочу в этом участвовать. Тогда я поверю.
Глава 9
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)

«Сенатор Бенит заявил, что исполнил уже две тысячи пятьсот двадцать два желания. Раскрыть механизм исполнения желаний он отказался. Это его тайна. Так же он отказался опубликовать список исполненных желаний. Сенатор Флакк заявил, что утверждение Бенита — чистейшее жульничество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35