Он должен был как-то их соединить, всех троих. А еще был Рим. Отдельно. За чертой. И — Элий был должен был это признать — Рим влек его не меньше, а может быть и больше, чем Постум или Летиция…
— …Я уже провел предварительные консультации, — неожиданно расслышал он фразу Флакка.
Элий отложил вестник.
— Консультации… о чем? Извини, я прослушал часть разговора и…
— Неплохие новости для нас. Большой совет большинством голосов готов отменить старинный закон о лишении гражданства лиц, побывавших в плену. Мы получим необходимые две трети голосов в совете. И Мезия, и Фракия, и даже Испания готовы признать Элия Цезарем. Германия колеблется. Но Бенита не поддержит — это точно. Скорее всего будет соблюдать нейтралитет. Ну а за Галлию отвечаешь ты, Бренн.
— А что союзники? — деловито спросил Бренн.
— Египет за Элия, Африка пока не высказалась. Все европейские члены содружества за Элия. — Флакк сделал глоток из своей чаши. — Отменное вино. Дар богов. Но фалерн все же лучше.
Элий поморщился.
— А. Италия? И Римский сенат…
— Ну, Италия за Бенита, с этим ничего не сделаешь. Но Италия не может выстоять против всей остальной Империи. Силы слишком уж неравны.
— Дело может кончиться кровопролитием? Гражданской войной?
— Да, скорее всего. Но все завершится быстро. За Бенитом лишь Второй Парфянский легион. Ну, может быть, Первый Минервин. Против германских легионов и против Десятого — это, считай, ничто. Неизвестно, правда, кого поддержат преторианцы.
— Ты хочешь втравить в это дело преторианскую гвардию? — Элий почувствовал, как у него холодеет спина, а ноги сделались ватными.
— Если бы Августа обратилась непосредственно к гвардии, их можно было бы перетянуть на свою сторону. Преторианцы присягают всему императорскому дому. Однако назначение Блеза меня тревожит. Угораздило же тебя попасть в плен, Элий! Если бы ты и твои ребята удрали из Нисибиса и явились в Антиохию, всего этого можно было бы избежать. «Но раз так, раз этак, — сказал мужик, потеряв пегую свинью», — Флакк неожиданно процитировал Петрония. — Попытаемся исправить прежние ошибки. После того как мы устраним Бенита, ты предложишь мою кандидатуру сенату на должность консула. Прохвоста Силана терпеть больше нельзя.
— Бенит скорее всего тоже хочет устранить Силана, — предположил Бренн.
— Да, но он прочит на эту должность Аспера.
О чем они говорят? О должностях. И мимоходом постановили: быть гражданской войне. Где начнется братоубийственная бойня? На территории Галлии? Или Италии? Опять переходить Рубикон? А потом, после многих жертв, устроить триумф. Как Юлий Цезарь. После победы над своими, как над чужими, как над врагами. Элий опять потерял нить разговора.
— …Префект претория должен быть от оптиматов. Эта партия не поддерживает Бенита. Во всяком случае поголовно, как популяры.
— Я не могу допустить гражданской войны, — сказал Элий.
— Но это единственный шанс скинуть Бенита.
— А сколько крови? Будет так, как писал Тацит, — сын убивает отца, так?
— Другого выхода нет, — сказал Флакк, а Бренн многозначительно промолчал.
— Я не могу. — Элий поднялся и, припадая на искалеченную ногу, попятился из триклиния.
— Элий, Бенит никогда сам не откажется от власти! — в гневе воскликнул Флакк. — Ни через пять лет, ни через десять. Войну рано или поздно придется начать. Сейчас удобный момент.
— Я не могу! — Элий распахнул двери и выскочил в коридор.
— Печально, — вздохнул Флакк, — от этого человека после плена ничего не осталось — одни ступни.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Сентябрьские игры 1976 года
«Выступление Бренна в Римском сенате было встречено с возмущением. Как может человек, пользуясь своей неприкосновенностью, хулить нашего обожаемого ВОЖДЯ»?!
«Вероятность нападения виков на наши Северные границы возрастает с каждым днем».
«Переформирование преторианской гвардии вызвано необходимостью защитить императора от вредного воздействия облученных гвардейцев».
«После тяжелой болезни центурион Марк Проб ушел в отставку».
«Монголы никогда не вернутся».
«Акта диурна», 11-й день до Календ октября
Кумий развалился на мраморном сиденье. Храм Минервы был не особенно удобен для подобных сборищ. Кумий предпочел бы ближайшую таверну. В правой руке поэт сжимал свернутую трубочкой рукопись, левой картинно подпирал голову. За последний год он сильно растолстел. В тоге ему было неловко, постоянно чесалась спина. И кто придумал ходить на заседания коллегии поэтов в тоге. Девушка в белой палле села рядом. Красивые у нее волосы, золотые. А вот шрам на щеке портит красотку, добавляет вульгарности.
— Ты меня помнишь? — спросила девушка. — Я — Ариетта.
Кумий тут же восстановил в своей памяти список всех известных ему имен. Ариетта там значилась. С примечанием: неинтересная особа.
— Я пробовала сочинять библион. Кажется, что-то получается, — она воображала, что Кумию интересно слушать разговоры о ее планах. Вот если бы она заговорила об отрывке его нового библиона, что напечатали в ежемесячнике «Континент», тогда бы Кумий мог немного поговорить об этом с Ариеттой.
— Я читала отрывок твоего библиона в «Континенте».
Вот как? Кумий милостиво кивнул.
— Смотри, это же Неофрон! — воскликнула Ариетта.
При этом имени Кумий брезгливо сморщился. Неофрон вошел в литературу напористо и мощно. Еще вчера никто его не знал — сегодня все о нем говорили. Правда, за ним пока числилось лишь два небольших рассказика. Но он обещал новый библион. И читающая публика затаила дыхание. Сам Бенит назвал его надеждой римской литературы.
Статного парня с военной выправкой и кирпичным оттенком широкоскулого лица сразу же окружило несколько шепелявых подхалимов.
Вошел Бенит. И все поэты встали. Невероятно! Они встали, увидев Бенита. Даже Ариетта дернулась подняться. Но потом глянула на Кумия и осталась сидеть. А Кумий еще наглее развалился на скамье и похлопывал трубочкой рукописи по колену.
— Вставай! — прошипел ему в спину критик Галликан.
— Это еще почему? — нагло отозвался Кумий. — Разве мы в сенате? Здесь состязание поэтов. А Бенит уступает мне по таланту. Уж скорее он должен вставать, когда я вхожу.
Кумий говорил достаточно громко, так что его все слышали. И Бенит тоже слышал. Лицо диктатора пошло пятнами. Неофрон подошел к скамье Кумия небрежно-уверенной походкой, поигрывая могучими плечами, и вдруг ухватил поэта за край туники да за складки тоги на боку, поднял в воздух и поволок к выходу. Напрасно Кумий дергался, напрасно яростно дрыгал ногами — из могучих рук бывшего преторианца ему было не вырваться. Неофрон с размаху вышвырнул его из храма. Кумий покатился по ступенькам, разбил лицо, разбил колени и локти.
— Это будет тебе хорошим уроком! — крикнул Неофрон.
Хныча, Кумий поднялся и вдруг, набычив голову, рванул назад. Слезы ярости брызнули из глаз. Кумий размахивал слабыми руками и выкрикивал:
— Я сейчас его убью… сейчас убью… Удар кулака опрокинул его на ступени. Перед глазами все заволокло красным туманом. Подняться Кумий не сумел — сил не стало. Он медленно сползал вниз. Бочком, прижимаясь к стене, выбралась из дверей Ариетта. На Неофрона она смотрела с ужасом. Тот наверняка принял ее взгляд за восхищение. Зато Бенит восхитился в самом деле искренне. Демонстративно похлопал в ладоши, потом одобрительно положил руку на плечо бравому сочинителю.
— Вот так и надо всегда и во всем — дерзко! — воскликнул он. — Мы — первооткрыватели. И мы победители.
— Все равно Кумий пишет лучше, чем ты, Неофрон, и чем ты, Бенит! — неожиданно для себя выкрикнула Ариетта.
— Так он пишет лучше? — поинтересовался Неофрон. Сбежал по ступеням и пнул лежащего в бок. — Так ты говоришь, лучше? — Он вновь замахнулся, глядя на нее с издевкой.
— И я пишу лучше тебя! — выкрикнула она. Неофрон сделал шаг в ее сторону и остановился. Рассмеялся:
— О тебе я вообще не слышал. А ты, диктатор Бенит, слышал об этой телке?
— А кто она такая? — пожал плечами тот. И оба первооткрывателя-победителя удалились.
Кумий стоял на четвереньках возле фонтана, и его рвало желчью.
Глава 2
Октябрьские игры 1976 года
«Мерзкая сатира на диктатора Бенита, написанная поэтом Кумием, вызвала бурный протест всего Рима».
«Отныне диктатор Бенит управляет всем. Даже регулировщики движения в Риме не могут перейти на зимнюю форму одежды без согласия ВОЖДЯ».
«Акта диурна», 15-й день до Календ ноября
Новое жилище Кумия находилось прямо под крышей. Летом здесь царила невыносимая духота, осенью сразу становилось холодно. Зато в комнатке имелась дверь, и оттуда был выход на крышу. Здесь соседка развела маленький садик — несколько деревьев в кадках, цветы в горшках, и Кумий, поместясь в плетеном кресле под сенью лимонного дерева, правил напечатанные страницы, а вечером, когда солнце медленно катилось за Капитолий, читал выверенные листы садовнице, и та слушала, подперев пухлую щеку кулачком и вздыхая. Читать было трудно — Кумий печатал на обратной стороне старой рукописи, лента в машинке полностью истерлась, оттискивала литеры почти без краски. Но Кумий читал, воодушевляясь с каждой строкой, смеялся собственным шуткам, плакал над собственными выдумками, окончательно и бесповоротно в них веря, и единственная слушательница плакала вместе с ним. А потом непременно целовала Кумия в щеку, гладила по спутанным волосам и приносила тарелку тушеного мяса с капустой, хлеб и кувшин вина. Это была ее ежедневная плата. Щедрая, учитывая скромные средства соседки. Он был ее личным писателем. Не каждому римлянину выпадает такая честь.
Кумий бедствовал. Со дня ссоры с Бенитом его не печатали. Издательство «Аполлон» вернуло уже набранную рукопись, никак не объяснив отказа. Он хотел было потребовать выплаты гонорара, но в агентстве по авторским правам ему вежливо намекнули, что дело безнадежное. Из издательства «Римский мир» пришел безобразный отзыв. Рецензент старательно объяснял Кумию, какое он ничтожество. Поэт попал в западню, но вместо того, чтобы отчаяться, работал как сумасшедший. Проснувшись и едва ополоснув лицо, он садился к машинке. Чем нелепее и мрачнее были сообщения «Акты диурны», тем быстрее подвигался библион.
Казалось, неведомый господин купил раба Кумия и теперь заставлял с утра до вечера бить по клавишам. А он не мог убежать, прикованный невидимой цепью. Порой ему становилось страшно. Он хватал незаконченную рукопись, прижимал к груди и расхаживал с ней по своей комнатушке, баюкая недописанный библион, как ребенка. Кумий цитировал наизусть страницы, будто напевал колыбельную своему странному дитяте, и плакал. .
Он окунался в библион с головой, как другие уходят в запой. Да это и был своего рода запой. Кумий приходил то в ярость, то в гнев, то хлопал в ладоши, то ругался и рвал листы. И вновь печатал. Он говорил за героев на разные голоса. Описывая сражения, он размахивал рукою, будто десница его в самом деле сжимала рукоять меча. И кровь начинала пульсировать в висках, и ярость распаляла сердце.
Стопка на столе неумолимо росла. И, глядя на нее, Кумий испытывал какое-то радостное тепло — будто выпил стакан неразбавленного вина и голова кружилась от легкого хмеля. Библион рос, ветвился, как дерево, засасывал, как болото, сначала ясный, потом непонятный и наконец загадочно пугающий.
Кумий давным-давно придумал ему название — «1984 год».
Он приходил в восторг от своей придумки. Он даже не боялся того, что делает. Ему было весело.
Давно он не походил на прежнего Кумия — молодого претенциозного поэта, которому казалось, что блеск его таланта мог свести с ума. Не только Кумий изменился — весь мир стал другим. Прежняя игра словами и образами; полунамеки, вульгарные выпады, изысканные обороты — все вдруг потеряло значение. Статую Либерты сняли с Авентинского холма, но лишь немногие заметили пугающую пустоту. Бенит милостиво разрешал критиковать своих приспешников и сам порой веселился, читая в вестниках заметки про своих подхалимов. Особенно часто доставалось продажному Асперу и недоумку Блезу. Но особа Вождя была неприкосновенна.
Неофрон был в моде. Его библион вышел миллионном тиражом. Все зачитывались историей похождения преторианца в пустыне. Попав в плен к арабскому шейху, гвардеец бежал, уведя с собой двадцать пять прелестниц из крепости араба. И отправился в поход через пустыню. Чтобы красотки шагали быстрее, он трахал их всех каждую ночь, и красотки бежали по пустыне, как резвые арабские лошадки. Тут очень кстати попалось им поле огурцов, что одичали и росли в пустыне самосеянцами из года в год. Беглецы наелись огурцами, набили сумки, а из ботвы сделали себе пращи для борьбы с агентами шейха. Однако выбраться из владений коварного шейха было не так-то просто. Вся пустыня вокруг владений шейха была заминирована. К тому же герой прикинул, что воды и огурцов на всех никак не хватит, а хватит только на семерых, включая его самого. Произведя в уме столь сложные расчеты, гвардеец отправил на мины лишних красоток, оказывая им тем самым высшее благодеяние — подорваться на мине гораздо лучше, чем умирать в пустыне от жажды. Разумеется, не всех убило сразу. Кому-то всего-навсего оторвало ноги. И благородный герой добил женщин голыми руками, перед смертью оттрахав каждую на прощание. Некоторые, правда, успели умереть, и он трахал их уже мертвыми, а бессмертные души наблюдали за половым актом и заливались слезами благодарности. После этого с оставшимися шестью милашками гвардеец отправился в путь и, конечно же, спасся, добравшись до оазиса. В конце концов он выменял у караванщика трех своих телок на трех верблюдов и благополучно достиг Пальмиры. Здесь он продал оставшихся красавиц какому-то старцу. К радости читателя, нашему герою хватило не только на железнодорожный билет до Карфагена, но и на билет на теплоход до Рима. А прибыв в Рим, доблестный гвардеец обнаружил, что кинктус его полон алмазов. Камней было как минимум на миллион сестерциев. Герой подумал-подумал и выбросил кинктус вместе с алмазами в Тибр.
Кумий завидовал. Написано было превосходно. Читалось на одном дыхании. Сам Кумий никогда бы не сочинил такое.
За прошедший месяц Кумий еще больше располнел, обрюзг, зубы почернели, он курил почти непрерывно. На обедах у Сервилии Кар он больше не бывал. Его не приглашали. Иногда поутру захаживал он в дом Бенитовой супруги и, затерявшись в толпе прочих клиентов, ждал. Она принимала его, делая вид, что рада, расспрашивала о творческих замыслах, выслушивала почти с искренним интересом, снабжала десятком сестерциев, и Кумий уходил. По дороге домой он награждал Сервилию самыми мерзкими, самыми ядовитыми эпитетами, но все слова казались ему недостаточно сильными, недостаточно язвительными. Он клялся не ходить. Клялся, но вновь шел, когда кончались деньги и не на что было купить табачные палочки. Какое дело тем, кто прочтет библион Кумия, что автор унижался перед Сервилией? Да никакого.
Кумий писал библион, не зная точно, что будет делать, когда закончит книгу. Но он должен был ее написать. Это было его искуплением, его просьбой о прощении перед Великим Римом. Когда-то он помог Бениту надеть тогу с пурпурной полосой, теперь он должен был написать правду о мире, который создавал Бенит. Ему даже начинало казаться, будто мир изменится, если он напишет библион. Он выверял каждое слово. Оно должно быть естественным и точным, как лист на ветке дерева, как почка, из которой непременно распустится цветок. Тогда слово проникнет сквозь закостенелость души к самому сердцу, тогда ему не будет стыдно за свое творение. Кумий любил цитировать Горация:
…поэту посредственных строчек
Ввек не простят ни люди, ни боги, ни книжные лавки.
Есть нечто в искусстве, что не достигается ударом кулака. Есть некое тайное желание, которое не исполнить ударом меча даже на арене Колизея. Ах, если бы угадать его смысл, настигнуть, как беглого гения, и заклеймить!
Тогда бы исполнилось нечто… Он и сам не знал, что должно было исполниться в этом случае.
Кумий был уверен, что миром правят книги. И тот, кто напишет более яркую книгу, получит в награду весь мир. Это политикам, воякам и банкирам кажется, что они указывают путь. Самообман. Все решают книги. Они ниспровергают режимы, они возводят на трон властителей и губят целые народы или приводят их к власти над миром. Жаль только, что у Кумия нет достаточного таланта, чтобы написать такую книгу. Он плакал от отчаяния, сознавая свою ничтожность. И все равно писал. Это было сильнее его. Кумию некуда было спешить. Ближайшие пятнадцать лет его все равно не будут печатать. Гораций советовал хранить стихи девять лет, прежде чем их издать. Кумий мог делать вид, что следует мудрому совету.
Иногда он прекращал стучать на машинке. Выходил из дома и долго бродил по улицам, вглядываясь в незнакомые лица прохожих, будто спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— …Я уже провел предварительные консультации, — неожиданно расслышал он фразу Флакка.
Элий отложил вестник.
— Консультации… о чем? Извини, я прослушал часть разговора и…
— Неплохие новости для нас. Большой совет большинством голосов готов отменить старинный закон о лишении гражданства лиц, побывавших в плену. Мы получим необходимые две трети голосов в совете. И Мезия, и Фракия, и даже Испания готовы признать Элия Цезарем. Германия колеблется. Но Бенита не поддержит — это точно. Скорее всего будет соблюдать нейтралитет. Ну а за Галлию отвечаешь ты, Бренн.
— А что союзники? — деловито спросил Бренн.
— Египет за Элия, Африка пока не высказалась. Все европейские члены содружества за Элия. — Флакк сделал глоток из своей чаши. — Отменное вино. Дар богов. Но фалерн все же лучше.
Элий поморщился.
— А. Италия? И Римский сенат…
— Ну, Италия за Бенита, с этим ничего не сделаешь. Но Италия не может выстоять против всей остальной Империи. Силы слишком уж неравны.
— Дело может кончиться кровопролитием? Гражданской войной?
— Да, скорее всего. Но все завершится быстро. За Бенитом лишь Второй Парфянский легион. Ну, может быть, Первый Минервин. Против германских легионов и против Десятого — это, считай, ничто. Неизвестно, правда, кого поддержат преторианцы.
— Ты хочешь втравить в это дело преторианскую гвардию? — Элий почувствовал, как у него холодеет спина, а ноги сделались ватными.
— Если бы Августа обратилась непосредственно к гвардии, их можно было бы перетянуть на свою сторону. Преторианцы присягают всему императорскому дому. Однако назначение Блеза меня тревожит. Угораздило же тебя попасть в плен, Элий! Если бы ты и твои ребята удрали из Нисибиса и явились в Антиохию, всего этого можно было бы избежать. «Но раз так, раз этак, — сказал мужик, потеряв пегую свинью», — Флакк неожиданно процитировал Петрония. — Попытаемся исправить прежние ошибки. После того как мы устраним Бенита, ты предложишь мою кандидатуру сенату на должность консула. Прохвоста Силана терпеть больше нельзя.
— Бенит скорее всего тоже хочет устранить Силана, — предположил Бренн.
— Да, но он прочит на эту должность Аспера.
О чем они говорят? О должностях. И мимоходом постановили: быть гражданской войне. Где начнется братоубийственная бойня? На территории Галлии? Или Италии? Опять переходить Рубикон? А потом, после многих жертв, устроить триумф. Как Юлий Цезарь. После победы над своими, как над чужими, как над врагами. Элий опять потерял нить разговора.
— …Префект претория должен быть от оптиматов. Эта партия не поддерживает Бенита. Во всяком случае поголовно, как популяры.
— Я не могу допустить гражданской войны, — сказал Элий.
— Но это единственный шанс скинуть Бенита.
— А сколько крови? Будет так, как писал Тацит, — сын убивает отца, так?
— Другого выхода нет, — сказал Флакк, а Бренн многозначительно промолчал.
— Я не могу. — Элий поднялся и, припадая на искалеченную ногу, попятился из триклиния.
— Элий, Бенит никогда сам не откажется от власти! — в гневе воскликнул Флакк. — Ни через пять лет, ни через десять. Войну рано или поздно придется начать. Сейчас удобный момент.
— Я не могу! — Элий распахнул двери и выскочил в коридор.
— Печально, — вздохнул Флакк, — от этого человека после плена ничего не осталось — одни ступни.
ЧАСТЬ 2
Глава 1
Сентябрьские игры 1976 года
«Выступление Бренна в Римском сенате было встречено с возмущением. Как может человек, пользуясь своей неприкосновенностью, хулить нашего обожаемого ВОЖДЯ»?!
«Вероятность нападения виков на наши Северные границы возрастает с каждым днем».
«Переформирование преторианской гвардии вызвано необходимостью защитить императора от вредного воздействия облученных гвардейцев».
«После тяжелой болезни центурион Марк Проб ушел в отставку».
«Монголы никогда не вернутся».
«Акта диурна», 11-й день до Календ октября
Кумий развалился на мраморном сиденье. Храм Минервы был не особенно удобен для подобных сборищ. Кумий предпочел бы ближайшую таверну. В правой руке поэт сжимал свернутую трубочкой рукопись, левой картинно подпирал голову. За последний год он сильно растолстел. В тоге ему было неловко, постоянно чесалась спина. И кто придумал ходить на заседания коллегии поэтов в тоге. Девушка в белой палле села рядом. Красивые у нее волосы, золотые. А вот шрам на щеке портит красотку, добавляет вульгарности.
— Ты меня помнишь? — спросила девушка. — Я — Ариетта.
Кумий тут же восстановил в своей памяти список всех известных ему имен. Ариетта там значилась. С примечанием: неинтересная особа.
— Я пробовала сочинять библион. Кажется, что-то получается, — она воображала, что Кумию интересно слушать разговоры о ее планах. Вот если бы она заговорила об отрывке его нового библиона, что напечатали в ежемесячнике «Континент», тогда бы Кумий мог немного поговорить об этом с Ариеттой.
— Я читала отрывок твоего библиона в «Континенте».
Вот как? Кумий милостиво кивнул.
— Смотри, это же Неофрон! — воскликнула Ариетта.
При этом имени Кумий брезгливо сморщился. Неофрон вошел в литературу напористо и мощно. Еще вчера никто его не знал — сегодня все о нем говорили. Правда, за ним пока числилось лишь два небольших рассказика. Но он обещал новый библион. И читающая публика затаила дыхание. Сам Бенит назвал его надеждой римской литературы.
Статного парня с военной выправкой и кирпичным оттенком широкоскулого лица сразу же окружило несколько шепелявых подхалимов.
Вошел Бенит. И все поэты встали. Невероятно! Они встали, увидев Бенита. Даже Ариетта дернулась подняться. Но потом глянула на Кумия и осталась сидеть. А Кумий еще наглее развалился на скамье и похлопывал трубочкой рукописи по колену.
— Вставай! — прошипел ему в спину критик Галликан.
— Это еще почему? — нагло отозвался Кумий. — Разве мы в сенате? Здесь состязание поэтов. А Бенит уступает мне по таланту. Уж скорее он должен вставать, когда я вхожу.
Кумий говорил достаточно громко, так что его все слышали. И Бенит тоже слышал. Лицо диктатора пошло пятнами. Неофрон подошел к скамье Кумия небрежно-уверенной походкой, поигрывая могучими плечами, и вдруг ухватил поэта за край туники да за складки тоги на боку, поднял в воздух и поволок к выходу. Напрасно Кумий дергался, напрасно яростно дрыгал ногами — из могучих рук бывшего преторианца ему было не вырваться. Неофрон с размаху вышвырнул его из храма. Кумий покатился по ступенькам, разбил лицо, разбил колени и локти.
— Это будет тебе хорошим уроком! — крикнул Неофрон.
Хныча, Кумий поднялся и вдруг, набычив голову, рванул назад. Слезы ярости брызнули из глаз. Кумий размахивал слабыми руками и выкрикивал:
— Я сейчас его убью… сейчас убью… Удар кулака опрокинул его на ступени. Перед глазами все заволокло красным туманом. Подняться Кумий не сумел — сил не стало. Он медленно сползал вниз. Бочком, прижимаясь к стене, выбралась из дверей Ариетта. На Неофрона она смотрела с ужасом. Тот наверняка принял ее взгляд за восхищение. Зато Бенит восхитился в самом деле искренне. Демонстративно похлопал в ладоши, потом одобрительно положил руку на плечо бравому сочинителю.
— Вот так и надо всегда и во всем — дерзко! — воскликнул он. — Мы — первооткрыватели. И мы победители.
— Все равно Кумий пишет лучше, чем ты, Неофрон, и чем ты, Бенит! — неожиданно для себя выкрикнула Ариетта.
— Так он пишет лучше? — поинтересовался Неофрон. Сбежал по ступеням и пнул лежащего в бок. — Так ты говоришь, лучше? — Он вновь замахнулся, глядя на нее с издевкой.
— И я пишу лучше тебя! — выкрикнула она. Неофрон сделал шаг в ее сторону и остановился. Рассмеялся:
— О тебе я вообще не слышал. А ты, диктатор Бенит, слышал об этой телке?
— А кто она такая? — пожал плечами тот. И оба первооткрывателя-победителя удалились.
Кумий стоял на четвереньках возле фонтана, и его рвало желчью.
Глава 2
Октябрьские игры 1976 года
«Мерзкая сатира на диктатора Бенита, написанная поэтом Кумием, вызвала бурный протест всего Рима».
«Отныне диктатор Бенит управляет всем. Даже регулировщики движения в Риме не могут перейти на зимнюю форму одежды без согласия ВОЖДЯ».
«Акта диурна», 15-й день до Календ ноября
Новое жилище Кумия находилось прямо под крышей. Летом здесь царила невыносимая духота, осенью сразу становилось холодно. Зато в комнатке имелась дверь, и оттуда был выход на крышу. Здесь соседка развела маленький садик — несколько деревьев в кадках, цветы в горшках, и Кумий, поместясь в плетеном кресле под сенью лимонного дерева, правил напечатанные страницы, а вечером, когда солнце медленно катилось за Капитолий, читал выверенные листы садовнице, и та слушала, подперев пухлую щеку кулачком и вздыхая. Читать было трудно — Кумий печатал на обратной стороне старой рукописи, лента в машинке полностью истерлась, оттискивала литеры почти без краски. Но Кумий читал, воодушевляясь с каждой строкой, смеялся собственным шуткам, плакал над собственными выдумками, окончательно и бесповоротно в них веря, и единственная слушательница плакала вместе с ним. А потом непременно целовала Кумия в щеку, гладила по спутанным волосам и приносила тарелку тушеного мяса с капустой, хлеб и кувшин вина. Это была ее ежедневная плата. Щедрая, учитывая скромные средства соседки. Он был ее личным писателем. Не каждому римлянину выпадает такая честь.
Кумий бедствовал. Со дня ссоры с Бенитом его не печатали. Издательство «Аполлон» вернуло уже набранную рукопись, никак не объяснив отказа. Он хотел было потребовать выплаты гонорара, но в агентстве по авторским правам ему вежливо намекнули, что дело безнадежное. Из издательства «Римский мир» пришел безобразный отзыв. Рецензент старательно объяснял Кумию, какое он ничтожество. Поэт попал в западню, но вместо того, чтобы отчаяться, работал как сумасшедший. Проснувшись и едва ополоснув лицо, он садился к машинке. Чем нелепее и мрачнее были сообщения «Акты диурны», тем быстрее подвигался библион.
Казалось, неведомый господин купил раба Кумия и теперь заставлял с утра до вечера бить по клавишам. А он не мог убежать, прикованный невидимой цепью. Порой ему становилось страшно. Он хватал незаконченную рукопись, прижимал к груди и расхаживал с ней по своей комнатушке, баюкая недописанный библион, как ребенка. Кумий цитировал наизусть страницы, будто напевал колыбельную своему странному дитяте, и плакал. .
Он окунался в библион с головой, как другие уходят в запой. Да это и был своего рода запой. Кумий приходил то в ярость, то в гнев, то хлопал в ладоши, то ругался и рвал листы. И вновь печатал. Он говорил за героев на разные голоса. Описывая сражения, он размахивал рукою, будто десница его в самом деле сжимала рукоять меча. И кровь начинала пульсировать в висках, и ярость распаляла сердце.
Стопка на столе неумолимо росла. И, глядя на нее, Кумий испытывал какое-то радостное тепло — будто выпил стакан неразбавленного вина и голова кружилась от легкого хмеля. Библион рос, ветвился, как дерево, засасывал, как болото, сначала ясный, потом непонятный и наконец загадочно пугающий.
Кумий давным-давно придумал ему название — «1984 год».
Он приходил в восторг от своей придумки. Он даже не боялся того, что делает. Ему было весело.
Давно он не походил на прежнего Кумия — молодого претенциозного поэта, которому казалось, что блеск его таланта мог свести с ума. Не только Кумий изменился — весь мир стал другим. Прежняя игра словами и образами; полунамеки, вульгарные выпады, изысканные обороты — все вдруг потеряло значение. Статую Либерты сняли с Авентинского холма, но лишь немногие заметили пугающую пустоту. Бенит милостиво разрешал критиковать своих приспешников и сам порой веселился, читая в вестниках заметки про своих подхалимов. Особенно часто доставалось продажному Асперу и недоумку Блезу. Но особа Вождя была неприкосновенна.
Неофрон был в моде. Его библион вышел миллионном тиражом. Все зачитывались историей похождения преторианца в пустыне. Попав в плен к арабскому шейху, гвардеец бежал, уведя с собой двадцать пять прелестниц из крепости араба. И отправился в поход через пустыню. Чтобы красотки шагали быстрее, он трахал их всех каждую ночь, и красотки бежали по пустыне, как резвые арабские лошадки. Тут очень кстати попалось им поле огурцов, что одичали и росли в пустыне самосеянцами из года в год. Беглецы наелись огурцами, набили сумки, а из ботвы сделали себе пращи для борьбы с агентами шейха. Однако выбраться из владений коварного шейха было не так-то просто. Вся пустыня вокруг владений шейха была заминирована. К тому же герой прикинул, что воды и огурцов на всех никак не хватит, а хватит только на семерых, включая его самого. Произведя в уме столь сложные расчеты, гвардеец отправил на мины лишних красоток, оказывая им тем самым высшее благодеяние — подорваться на мине гораздо лучше, чем умирать в пустыне от жажды. Разумеется, не всех убило сразу. Кому-то всего-навсего оторвало ноги. И благородный герой добил женщин голыми руками, перед смертью оттрахав каждую на прощание. Некоторые, правда, успели умереть, и он трахал их уже мертвыми, а бессмертные души наблюдали за половым актом и заливались слезами благодарности. После этого с оставшимися шестью милашками гвардеец отправился в путь и, конечно же, спасся, добравшись до оазиса. В конце концов он выменял у караванщика трех своих телок на трех верблюдов и благополучно достиг Пальмиры. Здесь он продал оставшихся красавиц какому-то старцу. К радости читателя, нашему герою хватило не только на железнодорожный билет до Карфагена, но и на билет на теплоход до Рима. А прибыв в Рим, доблестный гвардеец обнаружил, что кинктус его полон алмазов. Камней было как минимум на миллион сестерциев. Герой подумал-подумал и выбросил кинктус вместе с алмазами в Тибр.
Кумий завидовал. Написано было превосходно. Читалось на одном дыхании. Сам Кумий никогда бы не сочинил такое.
За прошедший месяц Кумий еще больше располнел, обрюзг, зубы почернели, он курил почти непрерывно. На обедах у Сервилии Кар он больше не бывал. Его не приглашали. Иногда поутру захаживал он в дом Бенитовой супруги и, затерявшись в толпе прочих клиентов, ждал. Она принимала его, делая вид, что рада, расспрашивала о творческих замыслах, выслушивала почти с искренним интересом, снабжала десятком сестерциев, и Кумий уходил. По дороге домой он награждал Сервилию самыми мерзкими, самыми ядовитыми эпитетами, но все слова казались ему недостаточно сильными, недостаточно язвительными. Он клялся не ходить. Клялся, но вновь шел, когда кончались деньги и не на что было купить табачные палочки. Какое дело тем, кто прочтет библион Кумия, что автор унижался перед Сервилией? Да никакого.
Кумий писал библион, не зная точно, что будет делать, когда закончит книгу. Но он должен был ее написать. Это было его искуплением, его просьбой о прощении перед Великим Римом. Когда-то он помог Бениту надеть тогу с пурпурной полосой, теперь он должен был написать правду о мире, который создавал Бенит. Ему даже начинало казаться, будто мир изменится, если он напишет библион. Он выверял каждое слово. Оно должно быть естественным и точным, как лист на ветке дерева, как почка, из которой непременно распустится цветок. Тогда слово проникнет сквозь закостенелость души к самому сердцу, тогда ему не будет стыдно за свое творение. Кумий любил цитировать Горация:
…поэту посредственных строчек
Ввек не простят ни люди, ни боги, ни книжные лавки.
Есть нечто в искусстве, что не достигается ударом кулака. Есть некое тайное желание, которое не исполнить ударом меча даже на арене Колизея. Ах, если бы угадать его смысл, настигнуть, как беглого гения, и заклеймить!
Тогда бы исполнилось нечто… Он и сам не знал, что должно было исполниться в этом случае.
Кумий был уверен, что миром правят книги. И тот, кто напишет более яркую книгу, получит в награду весь мир. Это политикам, воякам и банкирам кажется, что они указывают путь. Самообман. Все решают книги. Они ниспровергают режимы, они возводят на трон властителей и губят целые народы или приводят их к власти над миром. Жаль только, что у Кумия нет достаточного таланта, чтобы написать такую книгу. Он плакал от отчаяния, сознавая свою ничтожность. И все равно писал. Это было сильнее его. Кумию некуда было спешить. Ближайшие пятнадцать лет его все равно не будут печатать. Гораций советовал хранить стихи девять лет, прежде чем их издать. Кумий мог делать вид, что следует мудрому совету.
Иногда он прекращал стучать на машинке. Выходил из дома и долго бродил по улицам, вглядываясь в незнакомые лица прохожих, будто спрашивал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35