Выяснилось — выжил. Он один из оставшихся живых знал о том, что произошло накануне штурма. Ей казалось, что ее «воспитатель» постоянно наблюдает за нею. Обычно он делал вид, что не замечает ее. Но иногда останавливался возле ее кровати и с усмешкой говорил:
— А ведь все твои «братцы" погибли, «сестрица». Все…
Она не отвечала. Впивалась ногтями в ладонь и не отвечала.
— Ты помнишь их? — Неофрон продолжал свои уроки.
Она отворачивалась.
— Вспоминай почаще…
И уходил.
Она спала в одной комнате с мужчинами. Она — одна. Их — тридцать. Но никто не домогался ее тела. Кассий сделал из своей аббы что-то вроде полога для кровати Роксаны и поставил ее ложе рядом с кроватью того человека, что в беспамятстве лежал у окна.
После заката пленники начинали мастурбировать в темноте. Один из тяжело раненных не мог встать с постели, но ласкал себя каждую ночь. В последнюю ночь он долго возился в темноте, но ничего у него не получалось. Уже крылья Фаната реяли над его головой, а тело все не хотело смириться и стремилось напоследок извергнуть животворящее семя. Но не было женского лона, чтобы его принять. Раненый окликнул Роксану и попросил подержать его за руку. И тогда наконец трепет Венеры пробежал по его телу. К утру он потерял сознание, весь день пребывал без памяти. Уже на закате открыл он глаза, глянул непонимающе вокруг. Роксана склонилась над ним и приняла последний вздох умирающего, как будто была ему самым близким, самым дорогим человеком.
Иногда у Роксаны появлялась безумная мысль — раздеться догола, пройтись меж койками и предложить себя. Ну, кто хочет потешиться, я доступна, берите! А потом повернуться к Неофрону и сказать:
— Я хорошая ученица, не так ли? Но что-то ее сдерживало. Что-то, но не стыд. Больше всего ее бесило, что для Неофрона нашлось место в лодке, а для нее — нет. Она даже не знала о плане, задуманном Рутилием. Она, тайный агент, ничего об этом не знала! Она была на улице, когда невдалеке взрывом опрокинуло кусок стены. Ясно, что взрыв был организован не монголами. Возможно, так защитники пытались вывести поток воды из города. Спасаясь от потопа, Роксана взобралась на крышу трехэтажного дома. Обстрел прекратился — только вода рычала и бурлила в проулках. И тут она увидела, как, оседлав рыжий поток, выныривают из ворот цитадели Гостилиана один за другим шесть катеров и несутся к узкой пробоине в стене. Она закричала, но никто ее не услышал. Она проклинала и звала… Грозила им вслед кулаком. Римляне удрали. А ее бросили в городе. Она желала, чтоб все они утонули в реке. Но боги не исполнили ее желание. Ибо спустя много дней она встретилась с беглецами вновь. Они обрадовались ей. Искренне. И она пыталась улыбаться в ответ. И зачем-то повторяла: «Наконец-то свои… Я среди своих…» Но она лгала. Они были все ей чужие. Почти как люди Малека. Почти.
Один проходимец Гней был ей другом. От Гнея постоянно несло дерьмом, ибо ему Губастый доверил ответственное дело — выносить ведра с дерьмом. И если деньги, взимаемые за пользование латринами, не пахнут, то уж руки Гнея воняли всегда, учитывая, что с водой у пленников было туго. Но этот запах нисколько Роксану не раздражал. Ей казалось, что и от нее самой пахнет весьма и весьма дурно.
— Не печалься, детка, — сказал Гней, усаживаясь подле Роксаны. — Это на первый взгляд все так плохо. А на самом деле я сравнялся с Плутархом.
— Что? С Плутархом?
— Ну как же! В своей маленькой Херонее он занимался отводом сточных вод и вывозом навоза. И очень гордился, что служит своему городу. Так что хотя бы в этом я с ним наравне. Осталось теперь прославиться точно так же в области литературы. Когда я выберусь отсюда, напишу воспоминания. Я уже и псевдоним себе придумал: «Новый Плутарх».
— Я тоже писала книгу, — Роксана неожиданно оживилась.
— Так может, будем писать вместе? — предложил Гней. — Будем соавторами?
— Почему бы и нет…— Роксана попыталась улыбнуться.
Глава 10
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)
«Кенотаф Элия Цезаря каждое утро покрыт ковром свежих цветов».
«Базилика Юлия почти полностью уничтожена огнем. Вигилы выясняют, какие документы погибли во время пожара, а какие удалось спасти».
«Человек, пожелавший остаться неизвестным, позвонил в редакцию „Акты диурны“ и сообщил, что именно его желание исполняли таинственные поджигатели, устроившие пожар в базилике Юлия. Вигилы занимаются поисками звонившего, но пока безуспешно».
«Акта диурна», 10-й день до Календ октября
На другое утро, едва рассвело, явился Губастый.
— Эй, рабы. Хозяин оказывает вашему племени милость. Сегодня можно выйти к колодцу помыться.
— Неужто! — Неофрон приосанился и огляделся.
Ему казалось — стоит выбраться отсюда, и он уже свободен.
— Только тихо. Чуть что, мои люди будут стрелять, — предупредил Губастый.
Раненые, кто мог идти, устремились к выходу. Кто не мог, тому помогали товарищи. И даже несли на руках. Роксана вышла последней. Вода! Купание! Как она мечтала об этом! Термы снились ей каждую ночь. А вот и долгожданное разоблачение. Нагой перед всеми в водоеме вместе со всеми. Бесстыдно и целомудренно.
Лишь раненый у окна не проявил никакого интереса к происходящему.
Кассий Лентул тоже остался. Сидел в изножье кровати и ждал. И ничуть не удивился, когда появился Малек. Кассий поднялся, понимая, что хозяин здесь неспроста. Но Кассий мог лишь беспомощно сжать кулаки. Если Малек догадался, то… Работорговец шел по проходу между кроватями и улыбался. Если бы его рабы были подле, они бы тут же начали подобострастно хихикать. Но рабов подле не было. Малек остановился у последней постели. Раненый был недвижен. Исхудалые прозрачные руки безвольно вытянуты вдоль туловища. Шея и грудь перетянуты бинтами. Лицо казалось посмертной восковой маской. Нос заострился, зубы выдались вперед, как у покойника, глазные яблоки под прикрытыми веками выпирали шарами.
— Странно, что он вообще живет, не так ли? — прищурившись, спросил Малек.
— Его раны заживают. — Кассий Лентул поправил разбитые очки.
— А у тебя разве нет охоты искупаться? — поинтересовался Малек.
— Я… я потом…
— Уж не думаешь ли ты, римлянин, что я разрешу вам плескаться в своем водоеме каждый день? Пользуйся случаем, парень! Пока я добр. В чем моя задача, сам посуди? А? Надо, чтобы товар был отменным. И твои родичи в Риме, собирая выкуп, не тратили денежки зря. Я люблю торговать качественным товаром, доминус Лентул!
— Кто-нибудь вернется, и тогда я…
— Все вернутся вместе, когда мои люди вытолкают пленных палками со двора. Я посижу возле твоего больного. Чего ты боишься? Или думаешь, я его прикончу после того, как спас?
— Спас?
— Ну разумеется, спас. Сначала я подсунул им лишние трупы вместо оставшихся в живых. А потом привез вас сюда и спрятал. Иначе бы вас настигли монголы и перебили.
— Отпусти нас тогда.
— Ха, глупыш! У меня правило: ничего не делать даром, особенно для римлян. В юности у меня была красотка-римлянка. Я торговал тогда дешевыми украшениями. Эта красотка днем покупала у меня браслеты и ожерелья, расплачиваясь мужниными сестерциями, а по ночам я с нею забавлялся.
Кассий Лентул не знал, на что решиться. Он боялся оставить раненого. И в то же время боялся своим недоверием вызвать еще большие подозрения.
— Хорошо, я искупаюсь… я быстро… я сейчас… — И медик заспешил к двери.
Едва Кассий Лентул вышел, как Малек склонился над лежащим. Малек не мог не узнать его, даже спустя столько лет, даже в этой изуродованной болезнями и страданиями оболочке. Работорговец удовлетворенно ухмыльнулся.
— Здравствуй, Цезарь, приговоренный к смерти, я приветствую тебя! — зашептал он на ухо пленнику. — Сколько любящая женушка готова заплатить за твое спасение? Двадцать миллионов? Тридцать? Боги щедры… как я вижу… Они послали мне такую награду.
Купание было Лентулу не в радость. Да и какое это купание — плескание в грязной взбаламученной луже. Преторианцы пожирали глазами двор и стены, выискивая способ удрать. Считали охранников, искали убежища… Но Кассий не думал о побеге — только о своем пациенте, которого оставил один на один с Малеком.
— Я хочу лежать на солнце, — повторяла неустанно Роксана. — Назад я не пойду. Я буду лежать на солнце… Вот здесь.
Она отказалась идти, и двое преторианцев под гогот охранников унесли ее со двора на руках. Она вырывалась, визжала, пробовала кусаться. Неужели они не понимают, что она умрет в мерзком карцере.
Когда Кассий Лентул вернулся, Малека уже не было. Элий лежал все так же неподвижно, выпростав поверх простыни иссохшие руки. Глаза раненого были закрыты. Но меж плотно сомкнутых век текли слезы. Кассий не знал, что это означает — возвращение к жизни или приближение к смерти.
Вечером, сидя на крыше и наслаждаясь вкусом вина и прохладой ночного воздуха, Малек прикидывал, сколько можно потребовать за пленника, очутившегося так неожиданно у него в руках. Миллион сестерциев? Два? Три? Обращаться к сенату не стоит — тогда римляне явятся неожиданно и сровняют крепость Малека с землей. Но есть одна женщина, которая отдаст все, чтобы заполучить этого пленника. И он, Малек, получит эти деньги.
Малек потер руки. Никогда прежде ему так не везло. Если бы он знал сразу, кто очутился у него в руках, он бы не тащил через пустыню этот нелепый караван с ранеными, а перебил бы всех и бросил трупы среди песков — пусть валяются без погребения. К чему торговать прахом, ждать приезда посланцев из далекого Рима, когда один этот пленник, если останется жить, будет стоить дороже всех остальных, живых и мертвых, вместе взятых.
Но он тут же подумал, что это даже очень хорошо, что привел этот караван. Пусть его люди занимаются делом, охраняют римлян и пакуют прах в урны. Тогда никто не догадается, кого удалось заполучить Малеку и какова же истинная цена этого парня, что пребывает в прострации и не ведает, где и в чьих лапах он очутился.
— Бог должен быть всемогущ. Беспомощный бог — что может быть унизительнее. Вер расхаживал по комнате и повторял вновь и вновь:
«Андабат». Он повторял это слово день за днем с утра до вечера. Он был уверен, что слово это имеет какой-то очень важный смысл. Оно может разогнать тьму, и бог узрит свет. Но тьма не рассеивалась. Но постепенно Логос научился видеть в темноте. Только видел он не комнату, а какое-то поле, затянутое густым зеленым туманом. Туман шевелился, как живой. То поднимался вверх, то стлался к земле. Из тумана появлялись фигуры и вновь тонули в зеленых волнах. Логос шел наугад.
— Андабат, — сказал Логос.
Идущий впереди обернулся. Голова его была закрыта шлемом — глухим шлемом без прорезей для глаз. Так вот для кого с утра до ночи во тьме повторял Логос вновь и вновь «Андабат». Слова слились вместе и приняли чеканную форму шлема.
— Андабат, — повторил Логос.
Человек подался вперед, будто делал выпад. Боец. Но он лишь протягивал руку. Логос взял его за руку.
— Идем.
— На арену? — спросил Андабат. Голос из-под шлема звучал глухо.
— Скорее! — сказал Логос.
— За что я буду сражаться? — спросил Андабат.
Он сильно хромал, но следовал за Логосом.
— Как всегда — исполнять желания. Или ты забыл, зачем вообще сражаются?
— Просто так, — сказал Андабат. — Ради крови.
Поле кончилось — они стояли перед черным зевом пещеры.
— Сюда, — сказал Логос и шагнул в галерею.
И вновь ослеп, рванулся вперед — во тьму. Андабат бежал следом.
— Сними шлем! — крикнул Логос. — Сними шлем. Теперь ты видишь!
Рванулся вперед и с размаху впечатался в стену.
— Дверь рядом, — услышал он голос матери.
— Опять забыл, — Вер попытался улыбнуться. — Глупо.
— Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли, — услышал он голос матери.
— Что за капли?
— Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп, и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.
Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Эти капли непременно помогут.
— А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? — спросил он.
Глава 11
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)
«Тираж „Первооткрывателя“ вновь за половину месяца увеличился вдвое». «Сенат отказался рассматривать вопрос об обожествлении Элия».
«Из раздела объявлений: „Все желающие стать клиентами Постума Августа могут записаться в канцелярии императора. Для граждан Рима ограничений нет“.
«Конный отряд монголов в количестве двухсот человек — как полагают, посланный на разведку, — уничтожен кавалерией Шестого легиона. Планируется дополнительно перебросить в Месопотамию три алы из Галлии».
«Акта диурна», 9-й день до Календ октября
Элий шел по Риму. Рим был абсолютно пуст — ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролете арки Септимия Севера. Было утро — розовые облака исчиркали небо вдоль. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же черными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галерее базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нес дальше — на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесет вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы — печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер, и уже настоящий бумажный ураган несся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.
Элий силился закричать, но не мог — он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…
И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею — она все еще болела, — и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего — это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис — с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», — попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…
Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.
Ветер пустыни…
Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух — он вдыхал его когда-то.
Пустыня…
Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.
Пустыня…
Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он — пленник, другого объяснения быть не могло. Элия выворачивало наизнанку, не буквально, нет. Но лучше блевать, исходя желчью, чем корчиться червяком от отчаяния.
Когда он вновь открыл глаза — в изножье его кровати кто-то сидел. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— А ведь все твои «братцы" погибли, «сестрица». Все…
Она не отвечала. Впивалась ногтями в ладонь и не отвечала.
— Ты помнишь их? — Неофрон продолжал свои уроки.
Она отворачивалась.
— Вспоминай почаще…
И уходил.
Она спала в одной комнате с мужчинами. Она — одна. Их — тридцать. Но никто не домогался ее тела. Кассий сделал из своей аббы что-то вроде полога для кровати Роксаны и поставил ее ложе рядом с кроватью того человека, что в беспамятстве лежал у окна.
После заката пленники начинали мастурбировать в темноте. Один из тяжело раненных не мог встать с постели, но ласкал себя каждую ночь. В последнюю ночь он долго возился в темноте, но ничего у него не получалось. Уже крылья Фаната реяли над его головой, а тело все не хотело смириться и стремилось напоследок извергнуть животворящее семя. Но не было женского лона, чтобы его принять. Раненый окликнул Роксану и попросил подержать его за руку. И тогда наконец трепет Венеры пробежал по его телу. К утру он потерял сознание, весь день пребывал без памяти. Уже на закате открыл он глаза, глянул непонимающе вокруг. Роксана склонилась над ним и приняла последний вздох умирающего, как будто была ему самым близким, самым дорогим человеком.
Иногда у Роксаны появлялась безумная мысль — раздеться догола, пройтись меж койками и предложить себя. Ну, кто хочет потешиться, я доступна, берите! А потом повернуться к Неофрону и сказать:
— Я хорошая ученица, не так ли? Но что-то ее сдерживало. Что-то, но не стыд. Больше всего ее бесило, что для Неофрона нашлось место в лодке, а для нее — нет. Она даже не знала о плане, задуманном Рутилием. Она, тайный агент, ничего об этом не знала! Она была на улице, когда невдалеке взрывом опрокинуло кусок стены. Ясно, что взрыв был организован не монголами. Возможно, так защитники пытались вывести поток воды из города. Спасаясь от потопа, Роксана взобралась на крышу трехэтажного дома. Обстрел прекратился — только вода рычала и бурлила в проулках. И тут она увидела, как, оседлав рыжий поток, выныривают из ворот цитадели Гостилиана один за другим шесть катеров и несутся к узкой пробоине в стене. Она закричала, но никто ее не услышал. Она проклинала и звала… Грозила им вслед кулаком. Римляне удрали. А ее бросили в городе. Она желала, чтоб все они утонули в реке. Но боги не исполнили ее желание. Ибо спустя много дней она встретилась с беглецами вновь. Они обрадовались ей. Искренне. И она пыталась улыбаться в ответ. И зачем-то повторяла: «Наконец-то свои… Я среди своих…» Но она лгала. Они были все ей чужие. Почти как люди Малека. Почти.
Один проходимец Гней был ей другом. От Гнея постоянно несло дерьмом, ибо ему Губастый доверил ответственное дело — выносить ведра с дерьмом. И если деньги, взимаемые за пользование латринами, не пахнут, то уж руки Гнея воняли всегда, учитывая, что с водой у пленников было туго. Но этот запах нисколько Роксану не раздражал. Ей казалось, что и от нее самой пахнет весьма и весьма дурно.
— Не печалься, детка, — сказал Гней, усаживаясь подле Роксаны. — Это на первый взгляд все так плохо. А на самом деле я сравнялся с Плутархом.
— Что? С Плутархом?
— Ну как же! В своей маленькой Херонее он занимался отводом сточных вод и вывозом навоза. И очень гордился, что служит своему городу. Так что хотя бы в этом я с ним наравне. Осталось теперь прославиться точно так же в области литературы. Когда я выберусь отсюда, напишу воспоминания. Я уже и псевдоним себе придумал: «Новый Плутарх».
— Я тоже писала книгу, — Роксана неожиданно оживилась.
— Так может, будем писать вместе? — предложил Гней. — Будем соавторами?
— Почему бы и нет…— Роксана попыталась улыбнуться.
Глава 10
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)
«Кенотаф Элия Цезаря каждое утро покрыт ковром свежих цветов».
«Базилика Юлия почти полностью уничтожена огнем. Вигилы выясняют, какие документы погибли во время пожара, а какие удалось спасти».
«Человек, пожелавший остаться неизвестным, позвонил в редакцию „Акты диурны“ и сообщил, что именно его желание исполняли таинственные поджигатели, устроившие пожар в базилике Юлия. Вигилы занимаются поисками звонившего, но пока безуспешно».
«Акта диурна», 10-й день до Календ октября
На другое утро, едва рассвело, явился Губастый.
— Эй, рабы. Хозяин оказывает вашему племени милость. Сегодня можно выйти к колодцу помыться.
— Неужто! — Неофрон приосанился и огляделся.
Ему казалось — стоит выбраться отсюда, и он уже свободен.
— Только тихо. Чуть что, мои люди будут стрелять, — предупредил Губастый.
Раненые, кто мог идти, устремились к выходу. Кто не мог, тому помогали товарищи. И даже несли на руках. Роксана вышла последней. Вода! Купание! Как она мечтала об этом! Термы снились ей каждую ночь. А вот и долгожданное разоблачение. Нагой перед всеми в водоеме вместе со всеми. Бесстыдно и целомудренно.
Лишь раненый у окна не проявил никакого интереса к происходящему.
Кассий Лентул тоже остался. Сидел в изножье кровати и ждал. И ничуть не удивился, когда появился Малек. Кассий поднялся, понимая, что хозяин здесь неспроста. Но Кассий мог лишь беспомощно сжать кулаки. Если Малек догадался, то… Работорговец шел по проходу между кроватями и улыбался. Если бы его рабы были подле, они бы тут же начали подобострастно хихикать. Но рабов подле не было. Малек остановился у последней постели. Раненый был недвижен. Исхудалые прозрачные руки безвольно вытянуты вдоль туловища. Шея и грудь перетянуты бинтами. Лицо казалось посмертной восковой маской. Нос заострился, зубы выдались вперед, как у покойника, глазные яблоки под прикрытыми веками выпирали шарами.
— Странно, что он вообще живет, не так ли? — прищурившись, спросил Малек.
— Его раны заживают. — Кассий Лентул поправил разбитые очки.
— А у тебя разве нет охоты искупаться? — поинтересовался Малек.
— Я… я потом…
— Уж не думаешь ли ты, римлянин, что я разрешу вам плескаться в своем водоеме каждый день? Пользуйся случаем, парень! Пока я добр. В чем моя задача, сам посуди? А? Надо, чтобы товар был отменным. И твои родичи в Риме, собирая выкуп, не тратили денежки зря. Я люблю торговать качественным товаром, доминус Лентул!
— Кто-нибудь вернется, и тогда я…
— Все вернутся вместе, когда мои люди вытолкают пленных палками со двора. Я посижу возле твоего больного. Чего ты боишься? Или думаешь, я его прикончу после того, как спас?
— Спас?
— Ну разумеется, спас. Сначала я подсунул им лишние трупы вместо оставшихся в живых. А потом привез вас сюда и спрятал. Иначе бы вас настигли монголы и перебили.
— Отпусти нас тогда.
— Ха, глупыш! У меня правило: ничего не делать даром, особенно для римлян. В юности у меня была красотка-римлянка. Я торговал тогда дешевыми украшениями. Эта красотка днем покупала у меня браслеты и ожерелья, расплачиваясь мужниными сестерциями, а по ночам я с нею забавлялся.
Кассий Лентул не знал, на что решиться. Он боялся оставить раненого. И в то же время боялся своим недоверием вызвать еще большие подозрения.
— Хорошо, я искупаюсь… я быстро… я сейчас… — И медик заспешил к двери.
Едва Кассий Лентул вышел, как Малек склонился над лежащим. Малек не мог не узнать его, даже спустя столько лет, даже в этой изуродованной болезнями и страданиями оболочке. Работорговец удовлетворенно ухмыльнулся.
— Здравствуй, Цезарь, приговоренный к смерти, я приветствую тебя! — зашептал он на ухо пленнику. — Сколько любящая женушка готова заплатить за твое спасение? Двадцать миллионов? Тридцать? Боги щедры… как я вижу… Они послали мне такую награду.
Купание было Лентулу не в радость. Да и какое это купание — плескание в грязной взбаламученной луже. Преторианцы пожирали глазами двор и стены, выискивая способ удрать. Считали охранников, искали убежища… Но Кассий не думал о побеге — только о своем пациенте, которого оставил один на один с Малеком.
— Я хочу лежать на солнце, — повторяла неустанно Роксана. — Назад я не пойду. Я буду лежать на солнце… Вот здесь.
Она отказалась идти, и двое преторианцев под гогот охранников унесли ее со двора на руках. Она вырывалась, визжала, пробовала кусаться. Неужели они не понимают, что она умрет в мерзком карцере.
Когда Кассий Лентул вернулся, Малека уже не было. Элий лежал все так же неподвижно, выпростав поверх простыни иссохшие руки. Глаза раненого были закрыты. Но меж плотно сомкнутых век текли слезы. Кассий не знал, что это означает — возвращение к жизни или приближение к смерти.
Вечером, сидя на крыше и наслаждаясь вкусом вина и прохладой ночного воздуха, Малек прикидывал, сколько можно потребовать за пленника, очутившегося так неожиданно у него в руках. Миллион сестерциев? Два? Три? Обращаться к сенату не стоит — тогда римляне явятся неожиданно и сровняют крепость Малека с землей. Но есть одна женщина, которая отдаст все, чтобы заполучить этого пленника. И он, Малек, получит эти деньги.
Малек потер руки. Никогда прежде ему так не везло. Если бы он знал сразу, кто очутился у него в руках, он бы не тащил через пустыню этот нелепый караван с ранеными, а перебил бы всех и бросил трупы среди песков — пусть валяются без погребения. К чему торговать прахом, ждать приезда посланцев из далекого Рима, когда один этот пленник, если останется жить, будет стоить дороже всех остальных, живых и мертвых, вместе взятых.
Но он тут же подумал, что это даже очень хорошо, что привел этот караван. Пусть его люди занимаются делом, охраняют римлян и пакуют прах в урны. Тогда никто не догадается, кого удалось заполучить Малеку и какова же истинная цена этого парня, что пребывает в прострации и не ведает, где и в чьих лапах он очутился.
— Бог должен быть всемогущ. Беспомощный бог — что может быть унизительнее. Вер расхаживал по комнате и повторял вновь и вновь:
«Андабат». Он повторял это слово день за днем с утра до вечера. Он был уверен, что слово это имеет какой-то очень важный смысл. Оно может разогнать тьму, и бог узрит свет. Но тьма не рассеивалась. Но постепенно Логос научился видеть в темноте. Только видел он не комнату, а какое-то поле, затянутое густым зеленым туманом. Туман шевелился, как живой. То поднимался вверх, то стлался к земле. Из тумана появлялись фигуры и вновь тонули в зеленых волнах. Логос шел наугад.
— Андабат, — сказал Логос.
Идущий впереди обернулся. Голова его была закрыта шлемом — глухим шлемом без прорезей для глаз. Так вот для кого с утра до ночи во тьме повторял Логос вновь и вновь «Андабат». Слова слились вместе и приняли чеканную форму шлема.
— Андабат, — повторил Логос.
Человек подался вперед, будто делал выпад. Боец. Но он лишь протягивал руку. Логос взял его за руку.
— Идем.
— На арену? — спросил Андабат. Голос из-под шлема звучал глухо.
— Скорее! — сказал Логос.
— За что я буду сражаться? — спросил Андабат.
Он сильно хромал, но следовал за Логосом.
— Как всегда — исполнять желания. Или ты забыл, зачем вообще сражаются?
— Просто так, — сказал Андабат. — Ради крови.
Поле кончилось — они стояли перед черным зевом пещеры.
— Сюда, — сказал Логос и шагнул в галерею.
И вновь ослеп, рванулся вперед — во тьму. Андабат бежал следом.
— Сними шлем! — крикнул Логос. — Сними шлем. Теперь ты видишь!
Рванулся вперед и с размаху впечатался в стену.
— Дверь рядом, — услышал он голос матери.
— Опять забыл, — Вер попытался улыбнуться. — Глупо.
— Ляг на кровать, я закапаю тебе глазные капли, — услышал он голос матери.
— Что за капли?
— Мне дал их сосед. Узнал, что ты ослеп, и дал эти капли. Сказал: они непременно помогут.
Вер (а вернее, Логос) уловил слабый запах амброзии и улыбнулся. Эти капли непременно помогут.
— А у нашего соседа не было крылышек на шлеме? — спросил он.
Глава 11
Сентябрьские игры 1975 года (продолжение)
«Тираж „Первооткрывателя“ вновь за половину месяца увеличился вдвое». «Сенат отказался рассматривать вопрос об обожествлении Элия».
«Из раздела объявлений: „Все желающие стать клиентами Постума Августа могут записаться в канцелярии императора. Для граждан Рима ограничений нет“.
«Конный отряд монголов в количестве двухсот человек — как полагают, посланный на разведку, — уничтожен кавалерией Шестого легиона. Планируется дополнительно перебросить в Месопотамию три алы из Галлии».
«Акта диурна», 9-й день до Календ октября
Элий шел по Риму. Рим был абсолютно пуст — ни единой живой души. Хлопало на ветру пурпурное полотнище, натянутое в пролете арки Септимия Севера. Было утро — розовые облака исчиркали небо вдоль. Кроны пиний на Капитолийском холме казались почти такими же черными, как свечи кипарисов. Двери в храм Сатурна, где хранилась римская казна, были раскрыты. Ступени засыпаны бумагой. Элий всмотрелся. Это были документы, выброшенные из табулярия. Только теперь он заметил, что бумаги валяются повсюду, и ветер поднимает их и гонит, как палую листву, по форуму. Вся история Рима была разбросана здесь и уносилась ветром, а Элий смотрел, как листки порхают бабочками под аркой и носятся наперегонки в галерее базилики Эмилия. Ветер закидывал их на крышу курии и на Септимиеву арку, и нес дальше — на форум Цезаря, потом на форум Траяна, и донесет вскоре до театра Помпея и до Пантеона и терм Агриппы, и дальше, дальше, чтобы рассыпать по свету всю невиданную славу Рима, рассеять, развеять и обратить в прах. Элий кинулся собирать страницы — печатные бланки и обрывки старинных пергаментов и папирусов, но они ускользали и летели прочь, их кружение все усиливалось, все крепчал ветер, и уже настоящий бумажный ураган несся по Риму. Небо потемнело, из розовых облака сделались красными. Багровый больной свет заливал пустой город, и в небе над головой не было солнца.
Элий силился закричать, но не мог — он напрягал голосовые связки, шея разрывалась от боли, и он все же закричал, и испытал ни с чем не сравнимое облегчение, несмотря на острую боль…
И проснулся и сел на кровати, глядя в непроницаемую черноту ночи. Он тяжело, судорожно втягивал в себя воздух, будто боялся, что каждый вздох может оказаться последним. Элий ощупал шею — она все еще болела, — и пальцы наткнулись на бинты. Повязка охватывала часть груди и плечо. Он был ранен… Да, кажется, в него попала стрела. Элий огляделся. При слабом свете масляного светильника различил ряд кроватей и спящих людей. Желтые пятна лиц, белые пятна бинтов. Он в госпитале. Все в порядке… Элий хотел было лечь, но… что-то его встревожило. Элий пока не мог понять что. Прежде всего — это не госпиталь Нисибиса: он много раз бывал там и помнил маленькие его комнатки. Это не Нисибис — с каждой минутой Элий чувствовал это все отчетливее. Он поднял руку и нащупал коротенькую бородку. Именно не щетину, которая колет ладони, а бородку. Между тем он помнил отчетливо, что в то последнее утро, когда был ранен, он брился. Страх ледяной иглой прошил его тело. Элий откинулся на подушку, прижал руки к груди, пытаясь унять прыгающее лягушкой сердце. «Я в Антиохии», — попытался убедить себя, хотя ничто не намекало на это. Но где же ему быть, как не в Антиохии: Руфин пришел на помощь, снял осаду с Нисибиса и велел перевезти раненого Цезаря в Антиохию…
Но тут же понял, что ненужно лжет себе. Потому что раненого Цезаря в богатой, набитой золотом Антиохии поместили бы в отдельную роскошную палату, рядом с ним бы торчали три сиделки, шелковые занавеси на окнах и дверях колебал бы прохладный ветерок, гонимый лопастями вентиляторов. А он находится в общей палате, набитой людьми, и лишь ночной ветер пустыни развеивает удушающий запах гноящихся ран, немытого тела и лекарств.
Ветер пустыни…
Он ни с чем не мог спутать этот ветер. Сухой, ледяной и одновременно несущий в себе память о полуденном зное воздух — он вдыхал его когда-то.
Пустыня…
Он рванулся к решетке окна. И различил в темноте освещенные зеленоватым светом луны зубчатые стены и макушки пальм.
Пустыня…
Элий рухнул на кровать и закрыл глаза. Комок отчаяния и боли тошнотой подкатился к горлу. Он — пленник, другого объяснения быть не могло. Элия выворачивало наизнанку, не буквально, нет. Но лучше блевать, исходя желчью, чем корчиться червяком от отчаяния.
Когда он вновь открыл глаза — в изножье его кровати кто-то сидел. Зеленоватый отблеск обводил контуром огромную кошачью голову. Желтые глаза в темноте светились янтарем. Элий несколько раз моргнул, пытаясь прогнать странное видение, но не мог. Открывая глаза, он вновь видел гигантскую кошку, желтые глаза немигающе смотрели на него из темноты. Возле его кровати сидел большой оранжевый с черным тигр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35