Да, да, он должен все время повторять: «Радуйтесь, что я с вами. Цените время, пока я с вами…» Он придет в дом, а ноги ему омоют не водой, а мирром. По-моему, неплохо. Бродяга, которому ноги омывают мирром. На нем будет драный хитон и в то же время все будут смотреть на него как на царя, — произнесла она мечтательно. — Или как на бога. Или сына бога… И сам он будет взирать на других, как бог. Без презрения, но все равно как бог. Герой — вот что дает бессмертие сочинению. Если читатель влюбляется в твоего героя, если плачет, когда тот умирает, — значит, ты сделал нечто замечательное.
— Ты рассуждаешь по-женски.
— Но все эти сухие сочинения, которыми восторгается Рим, похожи на корки, оставленные в наследство, библиотечным мышам. В Риме умеют сочинять либо сатиры, либо заумные трактаты!
— Это будет пользоваться успехом? — засомневался Серторий.
— Никогда не знаешь, что будет пользоваться успехом, а что нет. Обычно пользуются успехом или божественные произведения, или посредственные, средние проходят незамеченными, — сказал и я свое веское слово.
— Самое главное — удачно описать смерть героя, — сказал Марк. — Умирая, герой покоряет мир. Как умер наш герой?
— Его могли распять, как раба.
— Человек, который воображал себя богом, умер на кресте? — переспросил Серторий.
— В этом что-то есть — позорная казнь бога, — произнесла Береника задумчиво. — Вслушайся в эти слова. Они волнуют воображение. Они противоречат друг другу — все три. Это корни невиданного растения, прорастающие намертво через человеческую душу. Противоречие, сводящее с ума, приводящее в восторг. Таково бессмертие на вкус. Соленая сладость, сверкающая тьма — вот его название.
— Ну что ж, пусть его распнут на кресте. И тут же начнется страшная гроза, земля расколется и…— принялся фантазировать Серторий.
— Думаешь, это подходящая сцена? — засомневался я. — От нее за милю несет театром. Потом появится бог из машины…
— А кто его казнит ? — спросил Марк.
— В Иудее был какой-то философ, которого распяли во времена Тиберия. Я читал об этом где-то. Кажется, у Тацита. Если это так, то отправить философа на казнь должен был Понтий Пилат. Прокуратор Иудеи славился жестокостью.
— Жестокий правитель убивает философа? — засомневался Серторий. — Явный намек на Домициана.
— Пусть будет не так, — опять вмешалась Береника. — В нашей книге не должно быть ничего однозначного. Пилат был жесток, но наш философ ему почему-то понравится, и Пилат захочет его помиловать. Царь Ирод посмеется над бродячим философом, первосвященник будет требовать казни, а римский прокуратор попытается спасти несчастного, а когда не получится, воскликнет…— Береника замолчала, подыскивая подходящую фразу.
— «Что за безумье, увы! Ужели смертоубийство».
— Просто речною водой можно, по-вашему, смыть! — подсказал тут же Серторий.
— Да, да, Пилат омоет руки, будто захочет смыть с них кровь невинной жертвы, — подхватила Береника.
— Я никогда не был в Иудее, — признался Серторий. — Как я смогу описать эти места?
— Какое это имеет значение? Другие там тоже не были. Напишешь, как представляешь эту землю ты. Наш философ будет рассказывать занятные истории с поучительными выводами.
— Что-то вроде басен Эзопа? — усмехнулся одной половиной лица до того молчавший Марк.
— Может и так… но нечто другое. А ты, Серторий, выищешь у философов для него афоризмы, которыми так славился Эпиктет.
— Да вот, к примеру, мне один сразу пришел на ум..
«Питтак, оскорбленный одним человеком, мог наказать его, но отпустил со словами: „Прощение — лучше мщения“. Первое свойственно людям добрым, последнее — злым» . А когда Эпиктета спросили, чем можно мстить своему врагу, он сказал: «Стараться сделать ему как можно больше добра».
— Неплохо. Нашему философу подойдет. Однако форма. Обрати внимание на форму. Форма должна быть совершенной. Тогда каждое слово обретет удесятеренную силу. С Эпиктетом все понятно. Тут все строго, как в геометрии Евклида. А нам надо придумать такую фразу, которая вызовет бурю протеста и одновременно ощущения высшей правоты. Это будет действовать, как магия. Все должно быть примитивно и одновременно сложно. Две крайности соединим вместе. Вспомни Ликурга, как он перевоспитал своего мучителя, который выколол ему глаз. Что бы мог сказать Ликург?
— Ты вынул у меня один глаз, вынь и второй, — предположил Марк.
Я думал, что Марк неудачно пошутил, но Беренике его слова понравились.
— «Ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше ее» , — процитировала она.
— Ты веришь, как Сенека, что наши души воплотятся вновь в тела и вернутся в этот мир? — спросил я Беренику.
— Я верю, что душа бессмертна.
— Сократ пытался доказать это с помощью логики, но, по-моему, весьма неудачно, — заметил Серторий.
— Душа бессмертна, — повторила Беретка.
— «Душа, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно» , — возразил я.
— «Высшее благо заключается в самом сознании и совершенстве духа» , — процитировал Серторий.
— Что-то не верит народ в эти стоические мудрости, — буркнул Марк и, повернувшись на ложе, скорчил болезненную гримасу. — Слишком трудно находить отраду в самой добродетели. Куда справедливее было бы наградить человека за страдания какими-нибудь удовольствиями в Элизии.
— Нас упрекнут в том, что герой слишком уж походит на Сократа. Любой образованный человек тут же вспомнит платоновского «Криптона». Кто не знает заявления Сократа перед смертью: «…никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло».
— Нет, наш философ будет вовсе не похож на Сократа! — возмутилась Береника. — Сократ смешон, уродлив, лишен величия. За неказистой внешностью люди не видят мудрости. А многим, очень многим нужна внешность. А этот будет величав. То есть мы не будем описывать, как он выглядит. Но по всему должно быть ясно, что величав. И молод. И обращаться станет не к разуму, а к чувству.
— Вот еще положение, которое мне несомненно нравится… «Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом — не обращай других в рабство". — Кажется, я начал усваивать манеру Береники. Мне стал нравиться наш герой — безвестный философ, выдававший себя за бога… или бывший богом. Когда творишь, вымысел и явь сливаются. Это не вера — это просто переход в иной мир. В то самое небесное царство, в которое творец приглашает за собой остальных. Я был как будто пьян, хотя выпил не так уж много фалерна. — Или вот это:
«Я буду жить в убеждении, что родился для других".
— Кстати почему бы нам не сделать героя из Сенеки? — спросил Серторий.
— Не получится. Старого плута все знают. И про его огромное богатство, и про сделки с совестью. Хотя он и писал: «Только тот достоин бога, кто презрел богатства» . А ведь сам советовал, чтобы дело не расходилось с убеждениями. Нет, Сенека не подойдет. А про нашего философа ничего не известно. И это хорошо. Его можно сделать каким угодно. Возможно, он в жизни был фанатиком, требовал от учеников отречься от родителей и следовать за ним, подчинял своей воле, морил голодом, деля одну лепешку на двадцать человек и внушая, что все насытились, вдалбливал свои поучения день за днем. Но спустя сто лет все позабылось. Мы создадим его заново. Его безвестность — это глина, из которой мы вылепим чудо. — Мне вдруг сделалось не по себе. То, что начиналось забавою, вдруг обрело странный и даже мрачноватый смысл. Однако отказаться я не мог — меня будто кто толкал в спину.
Далее явно не хватало изрядного куска. Кумий посмотрел, нет ли записей на обороте, но ничего не нашел. На последней странице было лишь несколько строк.
— Мы будем писать на греческом? — спросил Серторий.
— Разумеется. Это же язык философов и всех образованных людей. К тому же то, что пишется по-латыни, считается исходящим непосредственно от власти. А все, что исходит от власти, ненавистно.
— «В Риме давно молодежь ненавидит могущество Рима", — процитировал Серторий.
На этом рукопись заканчивалась. Кумий сидел неподвижно. Никогда не читал сочинения этих странных четырех соавторов. Возможно, они укрылись под вымышленными именами. Даже скорее всего. Странно, что труд их исчез. Он просто канул в небытие… или…
Кумия охватила тоска. Ну почему текст, о котором говорили четыре собеседника, не сохранился? Почему все созданное раньше или позже гибнет? И задумываясь над этим, сознаешь, что делать вообще ничего не стоит, что все обречено на гибель, раньше или позже — неважно. Но все равно мы приходим в этот мир и трудимся как муравьи и сражаемся в надежде победить. Но победить невозможно. И переделать все дела — тоже. Смерть настигнет тебя на половине дороги.
«Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани — пора слезать».
Наверняка этим четверым казалось, что их книга перевернет мир. А не осталось ни одного экземпляра. И мир не пожелал переворачиваться.
Кумий перелистывал вновь и вновь листы странной рукописи. Он даже не слышал, что в дверь стучат. Наконец тому, за дверью, стучать надоело, и он толкнул хилую фанерную загородку. Гостем оказалась Ариетта. За ней шел молодой человек в кожаной куртке, отороченной мехом, из-под которой выглядывала шерстяная туника с длинными рукавами.
— Привет, — сказала Ариетта. — Узнала, что ты бедствуешь, решила навестить. Это Гимп, — сказала она, кивая на своего спутника. — Бывший гений Империи.
Она положила на стол сверток с едой, поставила бутыль вина.
— Тебя наверняка редко навещают.
Кумий тоскливо улыбнулся. Почему-то был не рад ее приходу. Даже возможности нормально поесть — тоже не рад. А уж Гимпа он и вовсе не хотел видеть. К гениям Кумий испытывал странную ревность. Подумаешь, бывший гений! Разве это что-то доказывает?
— Я принесла вино с пряностями. У тебя есть чаши? — Ариетта принялась распоряжаться сама, видя, что Кумий сидит, не двигаясь, и глядит в одну точку.
— Напьемся? — предложил Гимп. — Уж больно тошно.
— Это точно, — подтвердил Кумий. Он пил и ел, а тошнотворное чувство не убывало, а росло.
— Пытался придумать анекдот про Бенита, но ничего не получается. А у тебя?
— Я придумал библион. Это получше анекдота.
— В последнее время библионы походят на анекдоты, — заметила Ариетта.
— Зачем мы пишем книги? — спросил вдруг Кумий.
— «Помни о смерти, единственное, что вырвет тебя из ее власти, это твои стихи, все остальное, хрупкое и тленное, исчезает и гибнет, как сами люди» , — отвечала Ариетта словами Плиния.
— Книги тоже смертны, — вздохнул Кумий. — Как та, о которой я узнал сегодня. А мне так хотелось прочесть историю бродячего философа, распятого на кресте.
— О чем ты? — встревожился гений.
— Я прочел рассказ, как была написана книга. А самой книги, увы, нет. Такое бывает?
— Дай сюда! — закричал Гимп и вырвал рукопись из рук Кумия.
Перелистнул страницы. «Серторий"… «Береника"… Едва Гимп прочел эти имена, как волосы у него зашевелились. Неужели опять? Неужели напрасно он тысячу лет назад расправился с этими бунтарями?.. В ярости он принялся мять и рвать страницы.
— Что ты делаешь? — закричал Кумий и попытался отнять рукопись, но Гимп оттолкнул его, и поэт свалился на пол между ложем и столом. Попытался встать, но так неловко упал, что не мог повернуться и барахтался на полу, кляня гения.
Ариетту эту возня забавляла, и она рассмеялась. А Гимп уже щелкал зажигалкой.
Беспомощный, Кумий смотрел, как горит рукопись. Гимп тоже смотрел, как пляшут язычки пламени. И лишь когда только черный комок остался от белых страниц, перевел дух.
— Гений этой книги оказался необыкновенно силен. Просто фантастически! Едва явившись, он чуть не убил меня, — пояснил Гимп и, обессиленный, опустился на ложе. Он как будто и не замечал, что Кумий пытается подняться. — Я должен был его уничтожить. Или он бы уничтожил меня. И Империю вместе со мною.
— Гений книги? — переспросил Кумий, наконец выбираясь из нелепой ловушки. — У книг есть гении? — Сердце его заколотилось в горле — то ли от страха, то ли от восторга.
— Ну да. А разве ты не знаешь, что едва начинаешь писать книгу, как у нее появляется гений. И умирает он либо вместе с рукописью, если книга не издана, либо вместе с последним экземпляром. Память о книге, как память о человеке, не продлевает гению жизнь. Лишь графоманские сочинения не осенены гением.
— Значит, и мои книги…— задохнувшись от внезапного открытия, начал было Кумий.
— Нет, — оборвал его Гимп. — Теперь нет. Так было. Совсем недавно. А теперь — нет. Ныне гении больше не рождаются. Они только умирают.
— Что ж это такое! — воскликнул Кумий и почувствовал, что на глаза против воли сами наворачиваются слезы. — Выходит, больше нельзя написать гениальную книгу?
— Выходит, что нельзя.
— Почему?!
— Потому что в мире больше нет гениев. Кроме одного гения Рима.
— Да к чему тогда этот самый гений?! — Кумий плакал уже по-настоящему. — Я написал прекрасную книгу. Самую лучшую! Гениальную! И что же? Она превратится в серенькое ничто только потому, что написана в наше подлое время?! Что ж это такое…
Ариетта не вмешивалась в их спор, лишь подливала в свою чашу вино.
Гимп вдруг вскрикнул и закрыл лицо руками. Ариетта к нему обернулась. И выронила чашу. Та упала и разбилась. Одна из трех уцелевших чаш Кумия. Ну вот, явились! Одна бьет посуду, другой жжет чужие сочинения.
— Я ослеп, — простонал Гимп. — Я вновь ослеп.
— Знаешь, какой это библион! — стонал Кумий и тряс за плечо слепца. — Ничегошеньки ты не знаешь. А еще гений!
Глава 5
Мартовские игры 1977 года

«По настоятельному требованию Бенита все сенаторы независимо от пола, возраста и здоровья записались в армию добровольцами».
«Сегодня день ковки щитов. Скачки в честь бога Марса. Диктатор Бенит заявил, что лично примет участие в скачках».
«Акта диурна». Канун Ид марта
Валерия не обманула. Однажды вечером, заканчивая очередную страницу, Кумий заметил, что комнату наискось перечеркнула чья-то тень. Он поднял голову и увидел преторианца на пороге. Сердце остановилось. Холодный пот разом прошиб до костей. Кумий замер, так и не отыскав на клавиатуре нужную букву. Все мысли пропали. Окончание главы смыла из мозга волна животного страха.
— Привет, — сказал преторианец голосом слишком высоким для мужчины и слишком низким для женщины, и шагнул в комнату.
Тогда Кумий понял, что это женщина-гвардеец.
Кумий ощутил бешеное биение крови в висках, ему казалось — голова лопнет. Сейчас лопнет и…
— Я — Верма, — сказала женщина в броне-нагруднике с мечом у пояса. — Из охраны Дома весталок. Меня прислала Валерия.
— Вот и хорошо, и хорошо, — залепетал Кумий и погладил себя по груди, успокаивая сердце, как встревоженную кошку. — Я ждал… я рад… я готов…
К чему готов? Что такое он мелет! Он замолчал и вопросительно глянул на Верму. Несмотря на странный наряд, женщина казалась красивой.
— Эти дары прислала Валерия. — Она поставила корзину на стол и уронила чашу. Предпоследнюю.
Кумий кинулся поднимать ее и замер, глядя на стройные ноги Вермы. Красная туника выше колен ей очень шла.
— А что, гвардейцы из охраны Дома так же целомудренны, как и весталки? — спросил он, собирая осколки, но при этом умудряясь искоса поглядывать на ноги Вермы.
Быть наглее и настойчивее Кумий пока опасался — эта женщина могла размазать его по стене — буквально.
— Кто как. — Верма выкрутила из машинки начатый лист, пробежала глазами строки.
— А ты?
Она смерила его взглядом свысока (в смысле самом прямом) и ничего не ответила. Кумию показалось, что взгляд этот впечатал его в пол. Поэт решил не торопить события.
— Валерия предлагает отдать рукописи ей. В Доме весталок они будут в большей сохранности.
Кумий кашлянул.
— Не получится. Дело в том… что… ну… мои сочинения не для Дома весталок. Я их спрячу в надежном месте. А домну Валерию поблагодари, — добавил он с поспешностью.
— Как знаешь. — Верма отложила страницу.
— Отужинаем вместе? Поболтаем о литературе и о преторианской гвардии.
— Только не о гвардии, — запротестовала Верма.
— Хорошо, поговорим о любви. Теперь Верма не возражала. Она сняла броненагрудник и перевязь с мечом. Кумий не мог оторвать взгляда от рельефных мускулов на ее руках, пока она вынимала из корзины холодную телятину, фрукты и запечатанные бутылки вина. А талия у гостьи была тонкой, и грудь очень даже заметно круглилась под военной туникой.
— Ты — самый красивый преторианец, которого я когда-либо видел, — не удержался Кумий от комплимента.
Чаша оставалась всего одна. Пришлось зайти к соседке и занять у нее две простенькие стеклянные чаши. Не разливать же фалерн в презренную глину.
Для пущей таинственности Кумий зажег свечи. Впрочем, электричество на его чердаке уже месяц как отключили за неуплату.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35