Лет тридцати, довольно упитанная, натуральная блондинка с голубыми глазами и с веснушчатым розовым лицом.
— Вы что-то ищете? — спросила я по-русски.
— Вы моя соотечественница? — обрадовалась женщина. Она рывком повернулась ко мне и теперь улыбалась мне в лицо. Зубы у нее были крупные, здоровые, несколько желтоватые. Пальцы, сжимавшие ручки сумки, длинные, толстые, с крупными крашеными ногтями и с несколькими неплохими перстнями.
Я приветливо ответила на ее улыбку и уточнила:
— Скорее всего бывшая.
В безупречном русском блондинки проскальзывали едва заметные звуки, выдававшие ее прибалтийское происхождение.
— Разве вы не из России? — спросила она.
— Разве вы не из Латвии? — спросила я.
— Да. Правда. — Казалось, женщина растерялась.
— Вы ведь латышка?
— Конечно, — все еще растерянно согласилась женщина и словно вдруг нашлась, обрадованно заявив:
— Но ведь мы все недавно были советскими.
Верно?
— Верно.
(Как и то, что мало кто из латышей любит об этом вспоминать. И уж совсем не в привычках латышей признавать за границей русских за соотечественников. Забавная бабенка.).
Мое настроение уже не было благодушным. Дама же, не снимая с лица улыбку, предложила:
— Тогда, может быть, познакомимся? Я Лайма Кауниньше.
Я назвала себя, и мы церемонно коснулись пальцев друг друга. Пальцы Лаймы оказались мягкими, холодными, влажными. Они заметно подрагивали, и ей пришлось снова вцепиться в ручки сумки. Дама явно нервничала. Хотя старалась этого не показывать.
Мне не хотелось начинать разговор. Я сидела, молчала и смотрела в розовое лицо визави благожелательно и сонно. Лайма поерзала. Ее отлично сшитая юбка задралась, оголяя тяжеловатые бедра, но она не обратила на это внимания. Женщина глубоко вздохнула и заговорила с душераздирающей искренностью. А ее пальцы терзали многострадальную сумку.
— Все так непросто, так непросто! Появились деньги. Решила заняться своим лицом. Пора. Мне ведь уже двадцать пять. — «Да? Ну-ну…» — А здесь запись на годы вперед. В другую клинику я не хочу. Эти люди мне отказали. У меня здесь, в Женеве, живет знакомая. Я ее просила. Она нашла возможность устроить мне консультацию. И вот я приехала. Хожу, хожу, а врача с такой фамилией никто не знает. Представляете?
Она говорила вроде бы взволнованно, но ее речь была связной и гладкой. Из нее почти исчез акцент.
Почему? Она что, репетировала? Занятно.
— Представляете? — настойчиво повторила Лайма, отрывая меня от мыслей.
— Да, — кивнула я сочувственно и предположила, чтобы просто что-нибудь сказать:
— Может быть, вы перепутали фамилию врача или не правильно ее произносите?
Моя реплика оказалась удачной. Лайма буквально просияла.
— Вы думаете? Ну конечно, такое вполне возможно. Знакомая диктовала мне фамилию по телефону, я могла не расслышать, — обрадованно протараторила она и умоляюще сложила ладони у пышной груди. — Елена, золотко, не могли бы вы проводить меня к телефону? Умоляю. — Она просительно улыбнулась и шутливо добавила:
— Помогите бывшей соотечественнице.
— Ну что ж… — Я встала.
Я оставила Лайму у телефона-автомата и успела сделать всего несколько шагов, когда она, запыхавшись, догнала меня.
— У подруги никто не отвечает, — сокрушенно сказала приставала и посмотрела на меня жалобно, как сиротка.
Можно было, конечно, ее отогнать и посмотреть, что будет дальше, но я не садистка, и мучить людей мне не нравится. К тому же было ясно, что я Лайме нужна позарез (зачем?), и было лень сопротивляться неизбежному.
В результате всех этих размышлений я бодро предложила:
— А что, если я угощу вас кофе? У меня есть около часа свободного времени, мы скоротаем его вдвоем, а там, глядишь, и ваша подруга объявится.
Честное слово, она только что не плакала от счастья. Ее ярко-голубые, как у фарфоровой куклы, глаза (сравнение, конечно, заезженное, но в данном случае лучше не скажешь) сияли любовью, когда она трясла обе мои руки своими цепкими пальцами.
Мы прошли в мои апартаменты и, заказав кофе, устроились на балконе. Лайма завистливо оглядывалась вокруг.
— У вас удобное помещение. Дорого?
— Понятия не имею. — Я равнодушно пожала плечами.
— Как это? — не поверила Лайма. А кто бы поверил?
— Очень просто. Это компенсация.
— Компенсация? От кого? И за что?
— От мужа. За причиненный урон.
— Простите, я не понимаю. Конечно, это невежливо — расспрашивать вас, но вы заинтриговали меня.
— Все очень просто. Мой муж расплачивается за совершенное.
Я вздохнула, помолчала, взглянула в полные жадного любопытства глаза, снова вздохнула и печально проговорила:
— Я застала его с другой женщиной.
— В постели?! — подалась вперед Лайма. В уголках ее приоткрытого рта появились капельки слюны.
Я от негодования предельно выпрямилась на стуле и поджала губки.
— Еще чего! Он бы не посмел. Но он обнимал девушку за талию. — Я снова вздохнула, опечалясь. — Представляете? Молодую девушку. Она на четверть века моложе меня.
Лайма с сомнением взглянула на мое лицо.
— Что вы смотрите?
Меня обидело ее недоверие. Я вообще очень чувствительна, к тому же говорила правду. Оказывается, эта история сильно меня задела, и я с удовольствием облегчила душу, произнеся все вслух.
— Что вы смотрите? Я заканчиваю курс омолаживания и вообще имела в виду свой паспортный возраст.
Лайма опомнилась и принялась всячески выражать сочувствие. Потом вернулась к тому, что ее действительно интересовало. Она обвела рукой вокруг:
— Ваш муж может себе это позволить?
— Может! — отрезала я, давая понять, что дальнейшие вопросы нежелательны. Но моя гостья этого понять не захотела.
— Он богат? О, какая вы счастливица! А чем он занимается?
— Всем понемногу. Меня это не интересует.
— Но ведь это жизнь вашего мужа. Неужели вам не хочется в ней участвовать?
Я решила еще немного пожаловаться. На мои глаза набежали слезы. По крайней мере глаза слегка покраснели после того, как я потерла их платочком.
— Ах, Лайма, вы удивительно чуткая девочка. — «Девочка!» — Я просто мечтаю разделить с мужем все тяготы его бизнеса. Но я так непрактична, так бесполезна, так далека от всего.
Я сокрушенно покачала головой. Помолчала. Сделала глоток кофе. Потом, решив не разочаровывать чуткую девочку совсем, похвасталась:
— Но иногда муж дает мне небольшие поручения. Совсем незначительные. Но я так горжусь своей помощью ему. И он всегда оплачивает мой труд.
Это так приятно — иметь собственные заработанные деньги… — Я закатила глаза и добавила скромно:
— Пусть совсем немного. Всего несколько десятков тысяч долларов.
В глазах Лаймы полыхала ненависть. Она подобрала отвисший подбородок и со свистом переспросила:
— Несколько десятков тысяч долларов?
— Ну да… — Я доверительно приблизила свое лицо к ее. — Между нами. Мой муж скуповат и не переплатит лишней копейки даже родной жене. Но я и этому рада.
Лайма залпом выпила кофе. Она молча таращила на меня фарфоровые глаза. Очевидно, приводила в порядок потрясенные мысли. Потом заговорила утомленно, словно по обязанности:
— А в Женеве у вас нет маленького поручения?
Вот оно! Я даже огорчилась. Ну чего ж ты так — в лоб? Главный вопрос надо задавать как бы между прочим. Но я решила не придираться. Сама ведь виновата — деморализовала девушку. Так что удовлетворим ее любопытство.
Выражение моего лица меняется. В глазах появляется недоверие. Я смущенно их отвожу и неуклюже перевожу разговор, суетливо двигая руками:
— Простите, я совсем забыла. Мне надо идти. То есть я должна увидеть своего врача. Извините… Я не знаю…
Я вскочила, схватила Лайму за руку и потащила ее к двери, всем своим видом демонстрируя смятение.
* * *
Следующий день в клинике был предпоследним. Вообще-то он должен был быть последним. Но самолет, на котором я собиралась вернуться домой, вылетал в первой половине дня. Возиться с заселением в гостиницу на одну ночь мне не хотелось. Администрация клиники охотно пошла мне навстречу и позволила остаться до утра.
Я подписала все бумаги, получила выписки, распрощалась со всеми, кто мной занимался, и готовилась лечь спать.
Утром планировалось совершить небольшую экскурсию по городу, заехать в пару магазинов за сувенирами и отбыть на Родину.
Мне уже слышался вздох облегчения, с которым Костя обнимет меня. Он всегда вырывался из груди мужа, когда после разлуки его руки смыкались вокруг меня.
Как всегда, соскучившись, я забывала считать наш брак фиктивным и думала о господине Скоробогатове как о муже, Косте.
Был ранний вечер. Делать было совершенно нечего. Это казалось странным после расписанных по минутам, спрессованных дней лечения.
Я лежала в халате поверх покрывала на широкой и плоской, как аэродром (конечно же, лечебной), кровати, заложив руки за голову. Мои мысли были далеко-далеко — в Москве. Я представляла, как войду в свою квартиру, захлопну дверь и, оставив за ней Милашку, Качка, Лайму и весь белый свет, почувствую себя в безопасности.
Но не в одиночестве — привычно опечалилась я.
* * *
Жить в Москве опасно. Это аксиома. Беда подстерегает каждого. Это может быть случайный наезд, случайная пуля, случайное нападение. Для многих, вернее, для большинства москвичей опасность носит скорее случайный характер. Ее вероятность на самом деле невелика. Правда, это мало утешает тех, кому выпадает трагический жребий. Но все-таки.
Кроме того, есть в столице люди, для которых вероятность беды гораздо выше средней. Ну прежде всего те, кто стоит по обе стороны закона… Еще кое-кто…
Те, у кого есть деньги.
Мы попали в «группу риска» около трех лет назад.
Нет, меньше, когда бизнес господина Скоробогатова окончательно оформился. Какие-то меры охраны принимались уже тогда. Но личная охрана у меня появилась два года назад.
Ограбили квартиру московской жены Степаняна — цветочного монополиста. При ограблении пострадала домработница — дуэнья.
Господин Скоробогатов отреагировал мгновенно и однозначно.
Поначалу за мной приглядывали в очередь Саша и Витя — двадцатилетние дембели, веселые здоровые лоботрясы. Но что-то в них господину Скоробогатову не понравилось. Тогда в моей жизни появился Юра. Он остался со мной и после того, как кормилец переехал в «домушку».
* * *
Мои прежние телохранители поглядывали на охраняемое тело (мое) с нескрываемым интересом. Меня это забавляло и тонизировало.
Юру женщины не интересуют. У него где-то под Каширой служит лесником любимый человек, и два раза в месяц Юра его навешает. Меня на это время загоняют в «домушку», и мы с Костей снова живем семьей.
Поначалу я приглядывалась к Юре с недоверием и чувствовала себя с ним неловко, не зная, как себя вести. Но со временем убедилась, что, если не принимать во внимание лесника, Юра нормальный парень, неглупый и надежный. Его странности (если они и были) внешне никак не проявлялись. Я привыкла к своему телохранителю, прекрасно с ним ладила и полностью доверяла.
* * *
Я лежала, закрыв глаза, и представляла себе Костю. Нет, не господина Скоробогатова.
Синий махровый халат распахнут и обнажает широкую мускулистую грудь. Я прижимаюсь к груди щекой, слышу сбивчивое биение сердца, ощущаю теплую кожу, шелковистые волоски.
Костины пальцы разбирают мне волосы. Я заранее жмурюсь, зная, что сейчас будет, и тихонько смеюсь, когда горячие губы щекотно прижимаются к макушке.
Как же я соскучилась! Я не помню ни обид, ни подозрений. Я соскучилась…
Если ничего не случится, завтра я заставлю его ночевать в моей квартире, даже если он будет сопротивляться. Если понадобится, я его свяжу.
Я никак не могу представить себе Костю, отказывающего мне в близости. Это веселит и радует меня.
Я проснулась от телефонного звонка. Это дежурная. Она сообщила, что в холле меня ждет посетительница. Я пообещала спуститься через десять минут и отправилась привести себя в порядок.
Лайма встала мне навстречу. В элегантном костюме, тщательно причесанная и накрашенная женщина с тревожным неуверенным взглядом. Пальцы, как всегда, сжимали ручки сумочки.
— Я снова посещала клинику и осмелилась нанести вам визит.
— Я рада. Как ваши дела? Вам удалось отыскать врача?
— Да. Но, к сожалению, он в отпуске. Так что придется, видимо, вставать в общую очередь.
— Ничего страшного. Вы еще очень молоды. Время для вас не критический параметр.
— Вам так кажется? Спасибо. А как ваши дела?
— Прекрасно. Сегодня последняя ночь в клинике.
Завтра буду дома.
В голубых глазах паника.
— Так вы завтра уезжаете?
— Да. И очень рада. Муж ждет меня.
Лайма теребила ручки своей сумочки и не знала, на что решиться.
Ей явно была нужна помощь. Но я ей не помощница. На несколько минут повисло молчание. Я равнодушно рассматривала свой собственный маникюр. Лайма лихорадочно мыслила.
Наконец ее мыслительный процесс закончился. Удачно. Дама жизнерадостно улыбнулась и хлопнула ладонями по полным бедрам.
— А что, если мы пропустим по рюмочке? — с подъемом предложила она.
— В честь чего? — не отказала я.
— За знакомство.
— Ну что ж… — Я одобрила идею.
В кафе при клинике спиртного не подавали. Мы заказали кофе, и Лайма отпросилась в туалет.
Вернулась она просветленная и с четкой целью. Что неудивительно, если учесть соседство туалета с телефоном-автоматом.
Лайма не стала откладывать и сразу взяла быка за рога. (Что, как я заметила, вообще было ей свойственно.).
— Елена, вчера вы были так добры ко мне. И вообще вы мне очень понравились (ладони к груди — жест признания). Мне бы очень хотелось продолжить наше знакомство. Я приглашаю вас поужинать со мной.
— Пожалуй. Все равно мне нечем занять сегодняшний вечер. Но две женщины в вечернем ресторане… Боюсь, это не совсем удобно.
Но она была готова к подобным возражениям. Ее глаза засияли еще ярче.
— С этим все будет в порядке. Я сейчас же позвоню моему кузену. Он очень милый и приличный молодой человек и будет рад сопровождать нас.
* * *
Кузен Лаймы действительно оказался очень милым и приличным молодым человеком. Лайма представила мне его, и он склонил к моей руке красивую голову:
— Влад.
(Понятно? Влад, а не Милашка. И все-таки мой круг знакомств не расширился. Но я не огорчилась.
Пусть будет Влад. Какая разница?).
Итак, в чудесный летний вечер я сидела в уютном зале очень хорошего ресторана в компании Лаймы и Влада.
Мы уже выпили, закусили и, лениво переговариваясь, ждали горячее.
Влад с первой минуты играл влюбленность. По ювелирной отработанности приемов легко угадывался большой опыт общения Милашки (тьфу ты, Влада) с дамами бальзаковского и постбальзаковского возраста.
Он смотрел на меня влажными телячьими глазами и все норовил ухватить за руку. Его глаза погружаются в мои, еще больше влажнеют, прикрываются тяжелыми веками. Чувственные красные губы улыбаются ласково и хищно.
«Каков артист!» — восхищалась я мастерством кавалера. Влад весь вечер вел себя так, будто мы одни за столиком.
Лайма не выглядела обиженной, сидела тихонько, ела с аппетитом и пила, наливая себе сама.
— Потанцуем? — интимно промурлыкал Влад.
Он прекрасно двигается, у него пластичное тренированное тело.
Я оперлась спиной о его сильные руки, обняла его за шею и отдалась танцу. Я очень люблю танцевать, умею это делать и в руках достойного партнера получаю от танца ни с чем не сравнимое удовольствие. Владу тоже понравилось танцевать со мной, и какое-то время мы просто танцуем. Получается у нас хорошо, и, когда танец кончается, все вокруг аплодируют нам.
Влад, растроганно и смущенно улыбаясь, поцеловал меня. Поцелуй пришелся в уголок губ и выглядел вполне мотивированным.
Влад обнял меня в новом танце. Он прижимается щекой к моей щеке. Его щека горячая и немного колется.
Я снова вспоминаю Костю. Вспоминаю первые дни нашего брака. Тогда у меня на лице частенько появлялось раздражение. Костя любит потереться щекой о мое лицо. Просто так. Это у него такая ласка. Даже днем. Вдруг потянется, потрется щекой. (Хотя днем я нежности всегда пресекаю.) Он сам заметил, что у меня раздражение от его небритых щек. И теперь прикасается ко мне, только тщательно выбрившись.
Я загрустила о Косте. Влад щекотно водил губами у меня за ухом. Странно, мне это не неприятно, но желание не просыпается. Мое тело не реагировало на близость молодого жадного самца. А Влад продолжал стараться. Зачем? Чего он добивается?
В зале душно, и Влад предложил выйти на открытую веранду. Лайма отказалась. Она уже изрядно выпила и продолжала справлять свой собственный праздник.
Мы прошли через стеклянную дверь и вышли на каменную, огороженную бетонной балюстрадой площадку. Слева в тени притаилась обнимающаяся парочка.
Мы встали справа, и Влад осторожно обнял меня за плечи. Я отстранилась, но нерешительно, словно нехотя.
Влад не настаивал. Он встал рядом, прижался ко мне плечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Вы что-то ищете? — спросила я по-русски.
— Вы моя соотечественница? — обрадовалась женщина. Она рывком повернулась ко мне и теперь улыбалась мне в лицо. Зубы у нее были крупные, здоровые, несколько желтоватые. Пальцы, сжимавшие ручки сумки, длинные, толстые, с крупными крашеными ногтями и с несколькими неплохими перстнями.
Я приветливо ответила на ее улыбку и уточнила:
— Скорее всего бывшая.
В безупречном русском блондинки проскальзывали едва заметные звуки, выдававшие ее прибалтийское происхождение.
— Разве вы не из России? — спросила она.
— Разве вы не из Латвии? — спросила я.
— Да. Правда. — Казалось, женщина растерялась.
— Вы ведь латышка?
— Конечно, — все еще растерянно согласилась женщина и словно вдруг нашлась, обрадованно заявив:
— Но ведь мы все недавно были советскими.
Верно?
— Верно.
(Как и то, что мало кто из латышей любит об этом вспоминать. И уж совсем не в привычках латышей признавать за границей русских за соотечественников. Забавная бабенка.).
Мое настроение уже не было благодушным. Дама же, не снимая с лица улыбку, предложила:
— Тогда, может быть, познакомимся? Я Лайма Кауниньше.
Я назвала себя, и мы церемонно коснулись пальцев друг друга. Пальцы Лаймы оказались мягкими, холодными, влажными. Они заметно подрагивали, и ей пришлось снова вцепиться в ручки сумки. Дама явно нервничала. Хотя старалась этого не показывать.
Мне не хотелось начинать разговор. Я сидела, молчала и смотрела в розовое лицо визави благожелательно и сонно. Лайма поерзала. Ее отлично сшитая юбка задралась, оголяя тяжеловатые бедра, но она не обратила на это внимания. Женщина глубоко вздохнула и заговорила с душераздирающей искренностью. А ее пальцы терзали многострадальную сумку.
— Все так непросто, так непросто! Появились деньги. Решила заняться своим лицом. Пора. Мне ведь уже двадцать пять. — «Да? Ну-ну…» — А здесь запись на годы вперед. В другую клинику я не хочу. Эти люди мне отказали. У меня здесь, в Женеве, живет знакомая. Я ее просила. Она нашла возможность устроить мне консультацию. И вот я приехала. Хожу, хожу, а врача с такой фамилией никто не знает. Представляете?
Она говорила вроде бы взволнованно, но ее речь была связной и гладкой. Из нее почти исчез акцент.
Почему? Она что, репетировала? Занятно.
— Представляете? — настойчиво повторила Лайма, отрывая меня от мыслей.
— Да, — кивнула я сочувственно и предположила, чтобы просто что-нибудь сказать:
— Может быть, вы перепутали фамилию врача или не правильно ее произносите?
Моя реплика оказалась удачной. Лайма буквально просияла.
— Вы думаете? Ну конечно, такое вполне возможно. Знакомая диктовала мне фамилию по телефону, я могла не расслышать, — обрадованно протараторила она и умоляюще сложила ладони у пышной груди. — Елена, золотко, не могли бы вы проводить меня к телефону? Умоляю. — Она просительно улыбнулась и шутливо добавила:
— Помогите бывшей соотечественнице.
— Ну что ж… — Я встала.
Я оставила Лайму у телефона-автомата и успела сделать всего несколько шагов, когда она, запыхавшись, догнала меня.
— У подруги никто не отвечает, — сокрушенно сказала приставала и посмотрела на меня жалобно, как сиротка.
Можно было, конечно, ее отогнать и посмотреть, что будет дальше, но я не садистка, и мучить людей мне не нравится. К тому же было ясно, что я Лайме нужна позарез (зачем?), и было лень сопротивляться неизбежному.
В результате всех этих размышлений я бодро предложила:
— А что, если я угощу вас кофе? У меня есть около часа свободного времени, мы скоротаем его вдвоем, а там, глядишь, и ваша подруга объявится.
Честное слово, она только что не плакала от счастья. Ее ярко-голубые, как у фарфоровой куклы, глаза (сравнение, конечно, заезженное, но в данном случае лучше не скажешь) сияли любовью, когда она трясла обе мои руки своими цепкими пальцами.
Мы прошли в мои апартаменты и, заказав кофе, устроились на балконе. Лайма завистливо оглядывалась вокруг.
— У вас удобное помещение. Дорого?
— Понятия не имею. — Я равнодушно пожала плечами.
— Как это? — не поверила Лайма. А кто бы поверил?
— Очень просто. Это компенсация.
— Компенсация? От кого? И за что?
— От мужа. За причиненный урон.
— Простите, я не понимаю. Конечно, это невежливо — расспрашивать вас, но вы заинтриговали меня.
— Все очень просто. Мой муж расплачивается за совершенное.
Я вздохнула, помолчала, взглянула в полные жадного любопытства глаза, снова вздохнула и печально проговорила:
— Я застала его с другой женщиной.
— В постели?! — подалась вперед Лайма. В уголках ее приоткрытого рта появились капельки слюны.
Я от негодования предельно выпрямилась на стуле и поджала губки.
— Еще чего! Он бы не посмел. Но он обнимал девушку за талию. — Я снова вздохнула, опечалясь. — Представляете? Молодую девушку. Она на четверть века моложе меня.
Лайма с сомнением взглянула на мое лицо.
— Что вы смотрите?
Меня обидело ее недоверие. Я вообще очень чувствительна, к тому же говорила правду. Оказывается, эта история сильно меня задела, и я с удовольствием облегчила душу, произнеся все вслух.
— Что вы смотрите? Я заканчиваю курс омолаживания и вообще имела в виду свой паспортный возраст.
Лайма опомнилась и принялась всячески выражать сочувствие. Потом вернулась к тому, что ее действительно интересовало. Она обвела рукой вокруг:
— Ваш муж может себе это позволить?
— Может! — отрезала я, давая понять, что дальнейшие вопросы нежелательны. Но моя гостья этого понять не захотела.
— Он богат? О, какая вы счастливица! А чем он занимается?
— Всем понемногу. Меня это не интересует.
— Но ведь это жизнь вашего мужа. Неужели вам не хочется в ней участвовать?
Я решила еще немного пожаловаться. На мои глаза набежали слезы. По крайней мере глаза слегка покраснели после того, как я потерла их платочком.
— Ах, Лайма, вы удивительно чуткая девочка. — «Девочка!» — Я просто мечтаю разделить с мужем все тяготы его бизнеса. Но я так непрактична, так бесполезна, так далека от всего.
Я сокрушенно покачала головой. Помолчала. Сделала глоток кофе. Потом, решив не разочаровывать чуткую девочку совсем, похвасталась:
— Но иногда муж дает мне небольшие поручения. Совсем незначительные. Но я так горжусь своей помощью ему. И он всегда оплачивает мой труд.
Это так приятно — иметь собственные заработанные деньги… — Я закатила глаза и добавила скромно:
— Пусть совсем немного. Всего несколько десятков тысяч долларов.
В глазах Лаймы полыхала ненависть. Она подобрала отвисший подбородок и со свистом переспросила:
— Несколько десятков тысяч долларов?
— Ну да… — Я доверительно приблизила свое лицо к ее. — Между нами. Мой муж скуповат и не переплатит лишней копейки даже родной жене. Но я и этому рада.
Лайма залпом выпила кофе. Она молча таращила на меня фарфоровые глаза. Очевидно, приводила в порядок потрясенные мысли. Потом заговорила утомленно, словно по обязанности:
— А в Женеве у вас нет маленького поручения?
Вот оно! Я даже огорчилась. Ну чего ж ты так — в лоб? Главный вопрос надо задавать как бы между прочим. Но я решила не придираться. Сама ведь виновата — деморализовала девушку. Так что удовлетворим ее любопытство.
Выражение моего лица меняется. В глазах появляется недоверие. Я смущенно их отвожу и неуклюже перевожу разговор, суетливо двигая руками:
— Простите, я совсем забыла. Мне надо идти. То есть я должна увидеть своего врача. Извините… Я не знаю…
Я вскочила, схватила Лайму за руку и потащила ее к двери, всем своим видом демонстрируя смятение.
* * *
Следующий день в клинике был предпоследним. Вообще-то он должен был быть последним. Но самолет, на котором я собиралась вернуться домой, вылетал в первой половине дня. Возиться с заселением в гостиницу на одну ночь мне не хотелось. Администрация клиники охотно пошла мне навстречу и позволила остаться до утра.
Я подписала все бумаги, получила выписки, распрощалась со всеми, кто мной занимался, и готовилась лечь спать.
Утром планировалось совершить небольшую экскурсию по городу, заехать в пару магазинов за сувенирами и отбыть на Родину.
Мне уже слышался вздох облегчения, с которым Костя обнимет меня. Он всегда вырывался из груди мужа, когда после разлуки его руки смыкались вокруг меня.
Как всегда, соскучившись, я забывала считать наш брак фиктивным и думала о господине Скоробогатове как о муже, Косте.
Был ранний вечер. Делать было совершенно нечего. Это казалось странным после расписанных по минутам, спрессованных дней лечения.
Я лежала в халате поверх покрывала на широкой и плоской, как аэродром (конечно же, лечебной), кровати, заложив руки за голову. Мои мысли были далеко-далеко — в Москве. Я представляла, как войду в свою квартиру, захлопну дверь и, оставив за ней Милашку, Качка, Лайму и весь белый свет, почувствую себя в безопасности.
Но не в одиночестве — привычно опечалилась я.
* * *
Жить в Москве опасно. Это аксиома. Беда подстерегает каждого. Это может быть случайный наезд, случайная пуля, случайное нападение. Для многих, вернее, для большинства москвичей опасность носит скорее случайный характер. Ее вероятность на самом деле невелика. Правда, это мало утешает тех, кому выпадает трагический жребий. Но все-таки.
Кроме того, есть в столице люди, для которых вероятность беды гораздо выше средней. Ну прежде всего те, кто стоит по обе стороны закона… Еще кое-кто…
Те, у кого есть деньги.
Мы попали в «группу риска» около трех лет назад.
Нет, меньше, когда бизнес господина Скоробогатова окончательно оформился. Какие-то меры охраны принимались уже тогда. Но личная охрана у меня появилась два года назад.
Ограбили квартиру московской жены Степаняна — цветочного монополиста. При ограблении пострадала домработница — дуэнья.
Господин Скоробогатов отреагировал мгновенно и однозначно.
Поначалу за мной приглядывали в очередь Саша и Витя — двадцатилетние дембели, веселые здоровые лоботрясы. Но что-то в них господину Скоробогатову не понравилось. Тогда в моей жизни появился Юра. Он остался со мной и после того, как кормилец переехал в «домушку».
* * *
Мои прежние телохранители поглядывали на охраняемое тело (мое) с нескрываемым интересом. Меня это забавляло и тонизировало.
Юру женщины не интересуют. У него где-то под Каширой служит лесником любимый человек, и два раза в месяц Юра его навешает. Меня на это время загоняют в «домушку», и мы с Костей снова живем семьей.
Поначалу я приглядывалась к Юре с недоверием и чувствовала себя с ним неловко, не зная, как себя вести. Но со временем убедилась, что, если не принимать во внимание лесника, Юра нормальный парень, неглупый и надежный. Его странности (если они и были) внешне никак не проявлялись. Я привыкла к своему телохранителю, прекрасно с ним ладила и полностью доверяла.
* * *
Я лежала, закрыв глаза, и представляла себе Костю. Нет, не господина Скоробогатова.
Синий махровый халат распахнут и обнажает широкую мускулистую грудь. Я прижимаюсь к груди щекой, слышу сбивчивое биение сердца, ощущаю теплую кожу, шелковистые волоски.
Костины пальцы разбирают мне волосы. Я заранее жмурюсь, зная, что сейчас будет, и тихонько смеюсь, когда горячие губы щекотно прижимаются к макушке.
Как же я соскучилась! Я не помню ни обид, ни подозрений. Я соскучилась…
Если ничего не случится, завтра я заставлю его ночевать в моей квартире, даже если он будет сопротивляться. Если понадобится, я его свяжу.
Я никак не могу представить себе Костю, отказывающего мне в близости. Это веселит и радует меня.
Я проснулась от телефонного звонка. Это дежурная. Она сообщила, что в холле меня ждет посетительница. Я пообещала спуститься через десять минут и отправилась привести себя в порядок.
Лайма встала мне навстречу. В элегантном костюме, тщательно причесанная и накрашенная женщина с тревожным неуверенным взглядом. Пальцы, как всегда, сжимали ручки сумочки.
— Я снова посещала клинику и осмелилась нанести вам визит.
— Я рада. Как ваши дела? Вам удалось отыскать врача?
— Да. Но, к сожалению, он в отпуске. Так что придется, видимо, вставать в общую очередь.
— Ничего страшного. Вы еще очень молоды. Время для вас не критический параметр.
— Вам так кажется? Спасибо. А как ваши дела?
— Прекрасно. Сегодня последняя ночь в клинике.
Завтра буду дома.
В голубых глазах паника.
— Так вы завтра уезжаете?
— Да. И очень рада. Муж ждет меня.
Лайма теребила ручки своей сумочки и не знала, на что решиться.
Ей явно была нужна помощь. Но я ей не помощница. На несколько минут повисло молчание. Я равнодушно рассматривала свой собственный маникюр. Лайма лихорадочно мыслила.
Наконец ее мыслительный процесс закончился. Удачно. Дама жизнерадостно улыбнулась и хлопнула ладонями по полным бедрам.
— А что, если мы пропустим по рюмочке? — с подъемом предложила она.
— В честь чего? — не отказала я.
— За знакомство.
— Ну что ж… — Я одобрила идею.
В кафе при клинике спиртного не подавали. Мы заказали кофе, и Лайма отпросилась в туалет.
Вернулась она просветленная и с четкой целью. Что неудивительно, если учесть соседство туалета с телефоном-автоматом.
Лайма не стала откладывать и сразу взяла быка за рога. (Что, как я заметила, вообще было ей свойственно.).
— Елена, вчера вы были так добры ко мне. И вообще вы мне очень понравились (ладони к груди — жест признания). Мне бы очень хотелось продолжить наше знакомство. Я приглашаю вас поужинать со мной.
— Пожалуй. Все равно мне нечем занять сегодняшний вечер. Но две женщины в вечернем ресторане… Боюсь, это не совсем удобно.
Но она была готова к подобным возражениям. Ее глаза засияли еще ярче.
— С этим все будет в порядке. Я сейчас же позвоню моему кузену. Он очень милый и приличный молодой человек и будет рад сопровождать нас.
* * *
Кузен Лаймы действительно оказался очень милым и приличным молодым человеком. Лайма представила мне его, и он склонил к моей руке красивую голову:
— Влад.
(Понятно? Влад, а не Милашка. И все-таки мой круг знакомств не расширился. Но я не огорчилась.
Пусть будет Влад. Какая разница?).
Итак, в чудесный летний вечер я сидела в уютном зале очень хорошего ресторана в компании Лаймы и Влада.
Мы уже выпили, закусили и, лениво переговариваясь, ждали горячее.
Влад с первой минуты играл влюбленность. По ювелирной отработанности приемов легко угадывался большой опыт общения Милашки (тьфу ты, Влада) с дамами бальзаковского и постбальзаковского возраста.
Он смотрел на меня влажными телячьими глазами и все норовил ухватить за руку. Его глаза погружаются в мои, еще больше влажнеют, прикрываются тяжелыми веками. Чувственные красные губы улыбаются ласково и хищно.
«Каков артист!» — восхищалась я мастерством кавалера. Влад весь вечер вел себя так, будто мы одни за столиком.
Лайма не выглядела обиженной, сидела тихонько, ела с аппетитом и пила, наливая себе сама.
— Потанцуем? — интимно промурлыкал Влад.
Он прекрасно двигается, у него пластичное тренированное тело.
Я оперлась спиной о его сильные руки, обняла его за шею и отдалась танцу. Я очень люблю танцевать, умею это делать и в руках достойного партнера получаю от танца ни с чем не сравнимое удовольствие. Владу тоже понравилось танцевать со мной, и какое-то время мы просто танцуем. Получается у нас хорошо, и, когда танец кончается, все вокруг аплодируют нам.
Влад, растроганно и смущенно улыбаясь, поцеловал меня. Поцелуй пришелся в уголок губ и выглядел вполне мотивированным.
Влад обнял меня в новом танце. Он прижимается щекой к моей щеке. Его щека горячая и немного колется.
Я снова вспоминаю Костю. Вспоминаю первые дни нашего брака. Тогда у меня на лице частенько появлялось раздражение. Костя любит потереться щекой о мое лицо. Просто так. Это у него такая ласка. Даже днем. Вдруг потянется, потрется щекой. (Хотя днем я нежности всегда пресекаю.) Он сам заметил, что у меня раздражение от его небритых щек. И теперь прикасается ко мне, только тщательно выбрившись.
Я загрустила о Косте. Влад щекотно водил губами у меня за ухом. Странно, мне это не неприятно, но желание не просыпается. Мое тело не реагировало на близость молодого жадного самца. А Влад продолжал стараться. Зачем? Чего он добивается?
В зале душно, и Влад предложил выйти на открытую веранду. Лайма отказалась. Она уже изрядно выпила и продолжала справлять свой собственный праздник.
Мы прошли через стеклянную дверь и вышли на каменную, огороженную бетонной балюстрадой площадку. Слева в тени притаилась обнимающаяся парочка.
Мы встали справа, и Влад осторожно обнял меня за плечи. Я отстранилась, но нерешительно, словно нехотя.
Влад не настаивал. Он встал рядом, прижался ко мне плечом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25