Это было что-то вроде лестничной клетки. В глубине ее помещалась стеклянная будочка, а в ней лупоглазый качок. Качок крутил пальцем у виска и мерзко ухмылялся.
Я шагнула к будке. Единственное, чего я сейчас хотела, — это добраться до лоснящейся физиономии охранника и несколько облагородить ее парой глубоких царапин.
Парень о чем-то догадался, ухмылка исчезла с его лица, он быстро выпалил:
— Добро пожаловать. Следуйте вниз по лестнице по указателям до нижнего уровня.
Лестница освещалась тусклыми настенными светильниками. Я ни за что в жизни не дотронулась бы до перил. Опираться о стену тоже не хотелось. Поэтому я начала потихоньку двигаться строго посередине лестницы, опуская сначала левую ногу и, убедившись, что она стоит устойчиво, подтягивая к ней правую.
Через десять высоких ступеней мне встретилась квадратная площадка. Коридор из нее был так же плохо освещен и вел, судя по указателю, прямо в объятия потомственной ясновидящей Дианы.
Кроме того, где-то там же можно было получить европедикюр с гарантией (?). К педикюру вела красная стрелка, третий указатель скромно обещал Ювеналия.
Гадая, на что бы мог сгодиться Ювеналий, я продолжила спуск. Лестница была узкой, и я радовалась, что никого не встретила, только однажды мне послышался стук двери наверху. Впрочем, к этому времени я уже полностью отключилась от действительности. Ползла себе потихоньку, наслаждаясь тишиной и легким запахом сырости.
Похоже, деятели из гражданской обороны пристроили к делу один из ядерных бункеров или бомбоубежищ, появившихся в Москве в годы «холодной войны».
Еще дважды я достигала коридоров. Но ни целительница Даша, ни прорицатель Август, ни астролог кандидат технических наук Потапов О.Я., ни их сподвижники мне не были нужны.
Все мои мысли были устремлены к преподобному Пафнутию, блаженному, травнику и Божьему угоднику, как повествовало газетное объявление. Именно его имя значилось в списке, полученном мной от Клары.
Именно его услуги оплачивались из кассы «Сибири».
Коридор нижнего уровня был освещен еще более скудно, чем лестница. Запах сырости тоже усилился.
Мне стало интересно, сколько времени я спускалась. Чувства говорили, что примерно неделю, мозг предполагал, что час. Часы показали, что чуть больше десяти минут.
У дверей преподобного стояло несколько старинных канцелярских стульев, массивных, с прямыми спинками, прямоугольными сиденьями, обитыми коленкором.
Все стулья, кроме двух крайних, были заняты.
Я поздоровалась. Народ, состоящий в основном из женщин раннего пенсионного возраста, благожелательно ответил.
Полная молодящаяся старуха хлопнула по соседнему стулу морщинистой рукой:
— Садись. За мной будешь.
Раздался звонок. Сидящий на ближайшем к двери стуле приличный мужчина встал и скрылся за дверью.
Все пересели, сдвинувшись на один стул.
Я тоже села на теплый после старухи стул. Стало неприятно. Впрочем, и до этого было неприятно.
* * *
Преподобный Пафнутий оказался небольшим благостным и вовсе не старым мужиком.
Поблескивая голубенькими глазками, он выслушал мои жалобы на боль в правом боку и равнодушие врачей, покивал, погладил лысину маленькой плоской ладошкой и осторожно осведомился:
— А какой диагноз врачи, значит, называют?
— Да какой, — пренебрежительно махнула я рукой. — Разве им можно верить?
— Это да, это да, — снова покивал преподобный. — Ну а орган-то какой обозначают?
— Печень. — Я болезненно сморщилась и приложила ладонь к правому боку. Голубенькие глазки оценивающе уставились на камни в перстнях.
— Желтухой болели? — оживился он.
Я удрученно кивнула, он тоже кивнул и протянул руку куда-то вправо. Я уже и раньше с любопытством поглядывала на синенькие занавесочки. За ними оказались полки, плотно уставленные пузырьками.
Преподобный протянул мне пузырек:
— Это настой. Травы собраны ночью под Ивана Купалу на заповедных заливных лугах, настояны на воде из Синь-озера.
Синь-озеро. О нем говорила Клара, когда перечисляла все Мишины чудачества. Он запретил Ляльке варить траву самой, покупал готовые отвары. Вода из Синь-озера.
— Спасибо вам, преподобный. А вот если рак или цирроз? Тогда как? Другие настои?
— Этот настой от всех печеночных болезней. Пей за полчаса до еды медленно и с молитвой.
Мужичок протянул лист бумаги с компьютерной распечаткой.
— — Я неверующая.
— Атеистка, что ли?
— Нет. Просто неверующая.
— Это плохо. Но настой все равно поможет. Стань лицом к востоку и пей.
Он назвал цену, не глядя сунул деньги в шкатулку на столе и кивнул на дверь у себя за спиной:
— Иди с миром, сестра. Я за тебя молиться буду.
Настой иссякнет — приходи.
Стал ясен ответ на мучивший меня вопрос — куда деваются люди, вошедшие в кабинет Пафнутия.
Я поднялась по другой, идентичной первой, лестнице, прошла мимо другого, но очень похожего качка в другой, но точно такой же будке и, миновав две двери, оказалась в совершенно незнакомом месте.
Светило солнце, и я внезапно ощутила, как озябла и отсырела в подвале. Где же Юра? Как мне найти ту дверь, у которой он остался?
Я яростно закрутила головой, пытаясь сориентироваться.
— Женщина, женщина. Да вы, вы, в юбочке…
Странное обращение явно адресовалось мне. Под детским грибочком сидела бабуля, посещавшая Пафнутия непосредственно передо мной.
— Идите, посидим на солнышке. Я чего-то никак не согреюсь.
Я присела на низкую скамеечку, вытянула ноги.
— Ты чем болеешь-то? — сочувственно спросила соседка.
— Печень пошаливает.
— Ну, это, если не сильно серьезно, Пафнутий поможет. У него хорошие отвары — помогают. Не от рака, конечно.
— А вы у него часто бываете?
— Я-то? А в первый раз. Это соседка моя, Татьяна Михайловна, к нему ходит. Очень его хвалит. У нее самой много болезней. Да и дочка ее не сильно здоровая. А у нас в семье слава Богу…
— Зачем же вы к Пафнутию пришли?
— Это я из-за зятя. Он у нас так-то неплохой, да ведь сама знаешь, как сейчас: на работе платить перестали. Он на заводе мастером двадцать лет отработал.
На Доске почета висел. Ну, понятное дело, уволился.
Двоюродный брат устроил на фирму. Что-то там делает. Деньги вроде получает, не то чтобы маленькие, а душа не лежит. Вот скажи, как бывает. Стал попивать.
Его жалко, дочку жалко, а всего жальчее ребятишек.
Ну что тут делать? Вот Татьяна Михайловна меня к Пафнутию и направила. Он ей с сыном помог.
— Он что, какое-то средство от пьянства знает?
— Про это я не скажу, не в курсе. Здесь дело другое. Хитрость. — Старушка неожиданно лихо подмигнула и повторила значительно:
— Хитрость. Начал у Татьяны Михайловны сын попивать, ну она давай ему на мозги капать: цирроз, цирроз. Утром он похмельем мучается, она ему эдак в глазки посмотрит: «Вот уж глазки пожелтели». Думала на его мнительности сыграть. А он только ржет. Ну понятно, мужик молодой, здоровый… И заливает себе пуще прежнего.
А тут, на счастье, у ее дочки гастрит обнаружился.
Знающие люди присоветовали обратиться к травнику.
Кто уж не знаю, рекомендовал преподобного Пафнутия. Татьяна Михайловна пошла. У него настой очень хорошие. Дочке сразу помогло.
И стала Татьяна Михайловна к нему ходить. А у кого чего болит, тот про то и говорит. Значит, и она Пафнутию рассказала про сына и как он цирроза-то не боится.
А Пафнутий говорит: «Можно так сделать, что забоится», — да и дал ей настой. Татьяна Михайловна смотрит утром, а у сына-то глаза и впрямь пожелтели!
Она в слезы, сын в панику. Побежал к врачу, а печень увеличена. Теперь в рот не берет. Так только когда…
— А как она его настой пить заставила?
— Она, вишь, подгадала, когда он кашлял. Пафнутий чего-то добавил в грудной сбор.
— Но ведь это может быть вредным.
— Вот и нет. Кончишь пить настой, все и пройдет.
У моего зятя как раз ангина началась, вот я бегом к Пафнутию. А ты-то от чего, говоришь, лечишься?
— Болезней много, денег мало.
— Это да, это да. Глянь-ка, что за парень?
Из дверей бомбоубежища выбрался Юра в распахнутом пиджаке. Его красное лицо было потным и встревоженным.
Я окликнула его и помахала рукой, подзывая.
— Это чего ж, твой, что ли? Кто он тебе? Сын?
Брат? Может, муж?
— Это мой охранник.
— Как? От кого он тебя охраняет?
— Ото всех.
— А кто ж приставил?
Желтенькие глазки поблескивали в складках лица неприкрытым любопытством.
— Муж.
— Старый?
— Новый, — брякнула я и спохватилась:
— В каком смысле старый?
— Тебя намного старше?
— Нет, не намного. — Я запуталась. — Вообще не старше. Он моложе меня.
— Ну это ты, девка, видать, сильно прокололась.
Я не поняла, чего больше звучало в ее голосе: осуждения или восхищения.
Юра отвернулся. Его плечи вздрагивали от хохота.
В данный момент меня занимали другие проблемы, и я отложила разборки с ним до другого раза.
Мы довезли Зою Васильевну до ее дома в Южном Чертанове, выслушали целую лекцию о целителях и целительницах.
Я спросила о тех, кто значился в Кларином списке.
Про Марьяну Зоя Васильевна сказала, что она «утешительница». Про Симеона наша приятельница не слышала.
Простившись с Зоей Васильевной, я по мобильнику связалась с Танькой.
Выслушав задание, подруга, не задавая вопросов, повесила трубку.
* * *
Симеон осуществлял свою благородную деятельность в двухкомнатной квартире на втором этаже замызганной «хрущобы».
На лестнице, впрочем, довольно чистой, нам встретилась молодая женщина с вытаращенными, почти безумными глазами. Она покачиваясь прошла мимо нас.
Мы с Юрой посмотрели друг на друга.
Юра сунул руку под мышку, к кобуре. Я фыркнула и показала ему кулак.
Дверь в квартиру Симеона была приоткрыта. На всякий случай я нажала на кнопку звонка. Не раздалось ни звука. Звонок не работал.
Я переступила порог и сделала шаг вперед, давая войти Юре. В прихожей было темно. Запах. Странный запах. Знакомый и забытый. Запах из детства. Так пахло в москательной лавке. Бабушка по старинке этим словом называла магазинчик, где торговали керосином, мочалками, вениками, мазутом — короче, всем тем, что могло понадобиться в деревенском хозяйстве.
За Юрой захлопнулась входная дверь, и прихожая погрузилась в кромешный мрак. Я почувствовала движение, Юра протиснулся мимо меня, прижав к чему-то бесформенному и мягкому, скорее всего к одежде на вешалке.
Стало светлее. Юра отыскал и открыл дверь в комнату.
Наше присутствие наконец привлекло внимание. Худая женщина без возраста и, судя по легкомысленному сарафанчику, без комплексов вышла из кухонной двери.
Дверь осталась открытой, и моему взору предстала захламленная крошечная кухонька, стол, заставленный бутылками, тарелками, закопченный чайник…
Комната тоже оказалась неопрятной и захламленной.
Затоптанный пол, засаленная мебель, на всем налет копоти и сала. Мерзкое, убогое, отвратительное место, скорее берлога или нора, чем человеческое жилье.
И Симеон напоминал животное: жирное, грязное и похотливое.
Он смотрел медвежьими глазками, умными и злыми, прямо мне в лицо, и его толстые красные губы лоснились, а волосатые короткие нечистые пальцы шевелились.
Симеон от всех болезней лечил керосином.
В машине я закурила. Юра, после секундного колебания, тоже. С этой минуты мы стали соучастниками. Узнай господин Скоробогатов, что Юра позволил мне курить, да еще и сам взял у меня сигарету, — парню не жить. Впрочем, мы уже сегодня натворили на хороший нагоняй. Так что кормильцу лучше пребывать в счастливом неведении.
— Домой?
Юра довольно неуклюже выбросил окурок в окно.
— Мы ведь можем по Полянке ехать?
Он кивнул.
— Ну тогда уж заедем к Марьяне. Это где-то там в переулке.
Юра лихо развернул машину, меня прижало к сиденью, и я закрыла глаза.
* * *
Центр нетрадиционной медицины был точь-в-точь платная стоматологическая клиника. В чистом светлом вестибюле за стойкой сидела роскошная платиновая блондинка.
На стойке, помимо телефонов, помещалась табличка, сообщающая курс доллара, стыдливо именующегося условной единицей.
Выяснилось, что Марьяна в данный момент ведет прием, но попасть к ней крайне сложно, поскольку желающие записываются за месяц вперед.
К счастью, на регистраторшу благоприятное впечатление произвело мое желание передать ей некоторое количество условных единиц.
Мимо трех респектабельных дам, вальяжно расположившихся в кожаных креслах, я под предводительством отзывчивой женщины, проигнорировав кабинет с табличкой «Марьяна» (просто «Марьяна», но золотом по голубому), вошла в следующий за ним, без всякой таблички.
Моя спутница приоткрыла дверь в соседнюю комнату и что-то туда прошептала.
Ободряюще мне покивав, дама ушла. Я оглядела чистенькую комнатку. Крашенные белой краской стены, белый пластиковый пол, стеклянный стол в углу, белый кожаный диванчик в другом. Зеленые растения на окне, полу, стенах.
Я устроилась на белом диванчике и замерла, проникаясь атмосферой комнаты. Пожалуй, мне здесь нравилось. Хотелось закрыть глаза и откинуться на спинку дивана. Что я и сделала.
Послышалось мелодичное легкое позвякивание. Я открыла глаза и выпрямилась.
Она стояла передо мной. Довольно полная, статная женщина под пятьдесят. На ней было длинное свободное платье, черное с большими сиреневыми и лиловыми цветами. Ее шея, грудь и руки были увешаны огромным количеством бус, цепей, цепочек, браслетов. Все это при малейшем движении тихонько звенело. У женщины были темные, с легкой проседью кудри до плеч и бледное смуглое лицо. Темные глаза смотрели кротко и ласково.
Сев рядом со мной, женщина положила на мою руку свою, довольно крупную, с красными длинными ногтями и диким количеством перстней с огромными фальшивыми камнями. Рука оказалась теплой, чуть влажной и дружеской.
— Что привело вас ко мне?
— Беспокойство. Знаете, вроде все хорошо, но на душе как-то тревожно. Жизнь не радует.
— Давно это чувствуете?
Черт побери! Такое ощущение, что Марьяна не притворяется. Ей действительно интересно, что со мной происходит.
— Не очень.
— Не было у вас размолвки с кем-то из близких?
В моем мозгу что-то звякнуло.
— Да. Было.
— Я чувствую. Ваша аура испорчена. И очень сильно. Такой урон, как правило, наносит кто-то из близких. Подруга, сестра, мать. Я смогу вам помочь. Но и вы должны помочь мне. В следующий раз принесите фото или какие-нибудь вещи своих близких, я постараюсь определить, от кого исходит негативный импульс.
Пока же постарайтесь вспомнить всех, с кем были конфликты. Старайтесь избегать контактов с ними. Приходите через неделю в это же время.
Она встала, ласково улыбаясь и протягивая руку на прощание.
Вот тут-то меня и посетило вдохновение. Я схватила руку Марьяны двумя своими и заговорила, сглатывая мгновенно хлынувшие слезы:
— Простите, простите меня. Я не сказала вам правды. Причина моего беспокойства мне известна.
Это моя дочь. От предыдущего брака. Мой теперешний муж много моложе меня, а дочь молода и очень хороша собой. Что мне было делать? Я не могла оставить ее с нами и не могла позволить двадцатилетней девушке жить одной. Я отправила ее к бабушке, матери отца.
Теперь дочь совсем взрослая, закончила институт, мы купили ей квартиру. Она может очень хорошо выйти замуж. Партнер моего мужа по бизнесу влюблен в нее. Достойный и обеспеченный человек. Мой муж очень заинтересован в этом браке. Но наша дуреха уперлась.
Не люблю. О Боже! И свекровь… Выжившая из ума старуха! Она влияет на мою дочь. Та ничего не хочет слушать.
Я заломила руки, удивляясь собственному актерскому дару. В тот момент я верила и в дуру-дочь, и в стерву-свекровь. Мое отчаяние было искренним.
И Марьяна мне поверила. Ее лицо выражало сострадание, но в глазах тлел холодный расчетливый интерес.
— Я не пожалела бы ничего, лишь бы дочь начала слушаться меня.
Так. Похоже, я попала в точку. Интерес в глазах Марьяны стал вполне отчетливым. Выражение лица сменилось на деловое. Надо немножко добавить. И я добавила, продолжая теребить руку Марьяны и заливаясь слезами:
— Никаких денег не пожалею для того, кто мне поможет. Никаких!
Марьяна утешающе обняла меня за плечи. Я бессильно привалилась головой к ее большой мягкой груди. Рыдания слегка стихли. Да и пора. А то потом глаза час красными будут.
Поглаживая мое плечо, Марьяна заговорила, и ее голос тоже звучал как поглаживание:
— Ничего. Ничего. Все можно поправить. Я вам помогу. Приводите свою девочку. Я с ней поработаю.
Она поймет, кто ей друг, кто враг. У меня будет время через неделю. Я вас запишу. И поживите с дочкой вместе. На даче, например. — Она помолчала и продолжала более настойчиво, словно пытаясь что-то внушить:
— Чтобы не терять времени до нашей встречи, обратитесь в гомеоцентр «Вита» к доктору Белову, скажите, от меня. Я ему позвоню. Он вам даст лекарство. Оно общеукрепляющее, но попутно снимет агрессию и предубежденность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25