Я ходила по дому с прорабом, проверяя качество и объем выполненных работ. Ремонт оплачивал фонд.
Закончив дела, я зашла в бухгалтерию.
Марина вместе с пожилой женщиной склонились над заваленным бумагами столом.
«Им нужен компьютер», — подумала я и сделала очередную пометку в записной книжке.
— Я закончила, можно ехать. — Я стояла на пороге и не хотела проходить в крошечную, душную комнату.
Марина подняла золотоволосую голову:
— Мне надо еще полчасика. Подожди в саду.
Я кивнула и вышла в сад. До него у нас еще не дошли руки. Он довольно большой, заросший и неопрятный. Листва уже побурела от пыли. Скамейка, старая, давно не крашенная, но крепкая, стоит под тополем в самой гуще кустов.
Я пробираюсь к ней и сажусь, сбросив босоножки.
Земля на вытоптанном кусочке травы перед скамейкой теплая, и босые ступни наслаждаются прикосновением к ней.
Одиночество. Это именно то, в чем я нуждаюсь. Я позволила своему лицу расслабиться, скинув ставшую привычной маску спокойствия. Какое облегчение… Уголки рта опускаются, голова повисает, плечи ссутуливаются.
Голоса. Меня ищут. Я надеваю босоножки, провожу платком по лицу, руками взбиваю прическу.
Марина тревожно заглядывает мне в лицо и, успокоенная, улыбается. Со мной все в порядке. Спокойное приветливое лицо, прямая спина, гордо откинутая голова, уверенные движения.
Из машины я позвонила Милке на работу.
— Эмилия Владиславовна приболела, — пробасила трубка, и я набрала домашний номер.
— Алло? — хрипло вопросили после пятого гудка.
— Мил, ты чего, простыла?
— Ага, ангина.
— Навестить-то тебя можно?
— Навести. Я не заразная.
— Ладно. Сейчас приеду.
— Выпить захвати. И поесть. А то Танька мне одно молоко и бананы покупает. Вычитала где-то, что при ангине полезна банановая диета. На мне проверяет, дура. А у меня за три дня уже хвост прорезался.
Юра и Марина стараются не смеяться громко, уважая мои чувства к Милке.
Обобрав универсам и овощной рынок поблизости, добираемся до родной девятиэтажки.
Юра провожает меня до Милкиной квартиры. Хотя какой от него толк, если обе руки заняты пакетами. С другой стороны, пакеты кому-то носить надо.
Милка в длинном и, конечно же, красном халате открывает дверь. Юра опускает пакеты на пол в прихожей.
— Отвезешь Марину и займи себя чем-нибудь пару часов. Поешь, что ли, где-нибудь…
Мой телохранитель кивает, выходит и остается у двери. Милка, покачивая головой и похмыкивая, запирает все замки и засовы. Юра с той стороны толкает дверь плечом. Дверь сотрясается, но выдерживает.
Милка показывает мне большой палец. Мы тащим пакеты на кухню.
— Ты прости Юру, — говорю я. — Он действует по инструкции. У кормильца — паранойя.
— Да нет, — серьезно возражает Милка, — твой Скоробогатов прав. Береженого Бог бережет.
— А ничего, что ты ходишь? Температура-то у тебя какая?
— А… — беспечно машет рукой моя подруга. — Сейчас подносик создадим да пойдем в комнату. Я лягу, и ты рядом. Жрать хочется, моченьки нет. Танька-стерва голодом морит. Я хотела Лидуню позвать, да она на даче. Правда, Лешка набивался.
Она хохочет. Я тоже смеюсь.
Без малого тридцать лет назад Лешка был Милкиным мужем. Чуть больше полугода длился их брак.
Жизнь у них не задалась с первого дня. Лешка — удалой лейтенант из «уголовки» — был горяч, ревнив и не слишком образован. Интеллигентная, свободолюбивая умница Милка не долго терпела его эскапады и отправила «Отелло» восвояси.
На этом их история кончилась. А через пять лет началась другая.
Лидуня окончила медицинское училище и работала в поликлинике медсестрой. И вот однажды к ней в процедурный кабинет пришел парень. Они долго приглядывались друг к другу, но все-таки вспомнили о своем знакомстве.
Выяснилось, что Лешка ушел из милиции и, вспомнив, чему учился в техникуме, устроился прорабом на стройку.
За все пять лет после развода Милка с Лешкой ни разу не виделись и вообще не интересовались жизнью друг друга. И все равно, когда Лешка начал ухаживать за Лидуней, та страшно переживала, не знала, как сказать Милке, и для решительного разговора с ней брала с собой Таньку.
Все это давно быльем поросло. Лидуня вырастила из Лешки хорошего мужа. Но всякий раз на общих праздниках подвыпившая Милка начинает на глазах у всех клеиться к Лешке.
Лидуня делает вид, что ей это безразлично. Лешка крутится, как уж на сковородке, и смущается. Танька злится, а Милка радуется. Каюсь, я тоже веселюсь.
Милка устроилась в подушках, хлопнула рюмашечку водочки и впилась длинными желтоватыми зубами в изрядный кусок копченой курицы. Я очистила яблоко, потом грушу, разрезала на кусочки, придвинула к Милке.
Она благосклонно взглянула на меня и стала заедать курицу ломтиками фруктов. Она так любит. Я принялась чистить апельсин.
Милка запила съеденное томатным соком и откинулась на подушки, вытирая пальцы вафельным полотенцем. Она не наелась, просто сделала передышку. Ей хотелось поговорить.
— Что ты затеяла? — спросила подруга прокурорским тоном.
— Ты о чем это? — Я притворилась непонимающей, в лучших традициях ее постоянных клиентов.
— Не дури! — прикрикнула Милка. — Газетка — твоих рук дело?
Я кивнула, отпила пива и зажевала бутербродом с ветчиной.
— Ешь с огурцом, — велела Милка.
Я послушно откусила от огурца. По-Милкиному, ветчину надо есть с огурцом, паштет — с помидором.
Ну и так далее, всего не упомнишь.
— Зачем ты его дразнишь?
— Ты сама сказала, что если он испугается, то может наделать ошибок и выдать себя.
— А он испугался?
— Очень.
— Плохо.
— Почему?
— Слишком напуганный человек становится опасным.
— Или нет.
— Или нет. Ты веришь, что он виновен в смерти Ляльки?
— А ты?
— Пожалуй.
Она помолчала, потом сделала то, что было ей совершенно несвойственно. Обняла меня и положила голову мне на плечо.
— Я боюсь за тебя, Ленка. Держись от него подальше.
«Ну уж дудки», — подумала я и кивнула Милке, поглаживая ладонью ее длинную худую спину.
* * *
— Привет!
— Привет! Ты откуда звонишь? Из Берлина?
— Из дома.
— Тогда чего ночью? Часовые пояса перепутал?
— Да нет, я тебе с самого утра звоню. Как контору навестил.
— А что случилось?
— «Сибирь» покупает исключительно крутой пацан. Мой человек больше не может тянуть процедуру вступления в наследство…
— Что мне делать? Я не успеваю. Еще хотя бы пару недель…
— Исключено. Дней пять — семь от силы.
— Спасибо.
— Не за что. Не знаю, что уж ты там задумала, но все равно — удачи тебе! Целую.
— Я тебя тоже. Марине привет.
* * *
— Господи! Как же я устала! — сказала Клара и вздохнула мне прямо в ухо. Я немного отстранилась от телефона. — Он совсем обезумел. Готовит фирму ч( продаже. На нас рычит как зверь. Никому не доверяет.
Ирку выгнал из приемной. На коммутатор посадил Сюткину. Она всегда ему наушничала. Я теперь не смогу вам звонить с работы. Вы позволите в случае необходимости звонить вечером?
— Конечно, Клара, звоните всякий раз, когда захочется, даже если не будет повода.
* * *
Утром господин Скоробогатов брюзгливо сообщил мне, что недельный аналитический отчет не содержал ни анализа информации, ни самой информации.
Это было не правдой. Отчет, подготовленный нашей аналитической группой, был неплох. Я его прочла.
Костино недовольство мне понятно. Я в работе над отчетом не участвовала. А должна была. Господин Скоробогатов не переносит, когда манкируют должностными обязанностями.
Поскольку приходилось признать правоту кормильца, я покаянно потерлась носом о его шею, выпрашивая прощение.
Господин Скоробогатов ласку принял, но до конца меня не простил. Отбыл на работу суровый и насупленный.
Переполненная раскаянием и чувством вины перед персоналом офиса, я закопалась в куче газет и журналов на разных языках, отмечая что-то для себя, а что-то занося в компьютер для последующих отчетов.
Работа была привычная и, пожалуй, любимая. Но в это утро она меня не захватывала. Мысль то и дело соскакивала с того, чем мне надлежало заниматься.
Но вот стрелки на старинных напольных часах расположились в нужной мне позиции. Я бросила компьютер и набрала телефонный номер.
— Клара, это Елена Сергеевна, как дела?
— — Все по-прежнему, — сдержанно ответила Клара, не скрывая удивления, вызванного моим звонком.
— Что с продажей? — приставала я.
— Пока ничего. Какие-то сложности с наследованием. Прошел слух о наличии завещания.
— Откуда слух?
— Неизвестно, вроде от нотариуса. Но никакого завещания не обнаружено.
Кларин голос звучал все более сухо, но я никак не могла отвязаться.
— А где искали?
— О Господи! Ну откуда же я знаю? Наверное, везде.
— А ее сейф в нашем банке?
— А разве был сейф? — заинтересовалась Клара и, судя по характерному щелчку в трубке, кто-то еще.
— Да, конечно.
— Елена Сергеевна, я сейчас очень занята.
Клара довольно ясно давала понять, что разговор неуместен. Я соизволила наконец догадаться.
— Хорошо, Клара, извини. Я позвоню позже.
Я посидела, полюбовалась телефоном, размышляя, позвонить Яковлеву или нет. Идея распустить слухи о завещании принадлежала ему. Он сам и мы все рассказали о якобы существующем завещании всем, кому могли.
«Сибири» слух достиг в течение недели. Хорошо.
Решив не отвлекать от работы ни Яковлева, ни себя, я с чувством глубокого сожаления рассталась с телефоном.
После некоторого раздумья я сходила на кухню попить водички из-под крана и снова сделала попытку начать работать.
Журналы и газеты все так же громоздились на столе, экран дисплея приветливо и приглашающе светился.
Повозившись на стуле, я нашла положение, показавшееся наиболее удобным, и, придвинув к себе один из журналов наугад, приступила к чтению.
* * *
Время шло. Я трудолюбиво таращила глаза, стараясь уловить смысл прочитанного. Смысл с завидным упорством ускользал.
Я приходила в отчаяние, потом в бешенство, снова в отчаяние… Через какое-то время заставляла себя успокоиться и предпринимала очередную попытку начать работать.
Зажав ладонями уши, я с тупым упорством в третий раз прочла короткую английскую фразу и наконец поняла ее смысл. Почти одновременно поняла, что фраза написана по-французски.
Волна бешенства накрыла меня. Я размахнулась и что было сил метнула журнал в сторону двери.
Именно в этот момент дверь открылась. Журнал летел прямехонько в лоб Юры. Я, оцепенев, наблюдала полет, не в силах ни крикнуть, ни зажмуриться.
Юра ловко поймал трепещущий листочками журнал и спокойно сунул под мышку.
— Елена Сергеевна, там пришли.
Я продолжала злобиться, поэтому спросила строго:
— Кто пришел?
Юра ответил подчеркнуто безразлично:
— Михаил Павлович Троицкий.
Мои злобно выпученные глаза выпучились еще больше. Просто вылезли из орбит. На лице Юры появилось озабоченное выражение. Он оставил свое место у двери и, сделав несколько шагов, остановился около меня, по-прежнему с журналом под мышкой.
— Ну что ж, зови! — решительно приказала я.
Юра помедлил, задумчиво разглядывая мое лицо, и направился к двери. Я остановила его:
— Положи журнал.
Юра вернулся к столу, аккуратно положил журнал передо мной и не спеша вышел.
Я провела ладонями по лицу, двумя руками взбила волосы. Волнения не было. Я была готова к встрече. И знала, что и как буду говорить и делать.
Я стала спиной к окну, прямо напротив двери, и смотрела, как Миша входит в комнату. У меня не было никакого желания скрывать свои чувства. Я смотрела на него исподлобья, с выражением недоброжелательного ожидания.
Мишино лицо тоже выражало истинные чувства.
Неприязнь, агрессию и страх. Он старался спрятать страх как можно дальше, но прищур голубоватых глаз и невольно прикушенная нижняя губа выдавали его.
Юра тоже вошел в комнату и теперь стоял за Мишиной спиной.
Я взглядом велела парню уйти. Он упрямо набычился, поджал губы в ниточку и отрицательно мотнул головой.
Я сурово нахмурилась, он сдался и повернулся, чтобы уйти. Но, уже взявшись за ручку двери, предупредил нашего гостя:
— Я буду за дверью.
— Да ради Бога, — расплылся в улыбке Троицкий. — Хоть под дверью.
Проводив Юру взглядом, обратился уже ко мне:
— Твоя овчарка меня не любит.
Я пожала плечами, разглядывая зятя. Сегодня он был в полном порядке и похож на себя всегдашнего.
— Зачем ему? Юра с тобой под венец не собирается.
— Да? — ехидно прищурился Миша. — А мог бы. Он холост, я вдов, оба свободны. А как я слышал, его пристрастия…
— Мы будем обсуждать сексуальную ориентацию моего телохранителя?
Я села в кресло, кивнула Мише на такое же по другую сторону журнального столика. Зять тут же сел, поддернув брюки, и, словно защищаясь, выставил вперед ладони.
— Ни Боже мой. Хотя, конечно, небезынтересно, почему господин Скоробогатов доверяет тебя именно ему. Боится, никто другой не устоит перед твоими чарами?
Он откровенно издевался надо мной. Я оставалась спокойной. Разговор не задевал меня. Мои мысли были заняты другим.
— Мы обсудили моего охранника и моего мужа.
Теперь, очевидно, следует поговорить о погоде и о собаках. После чего ты сможешь откланяться.
— Ты хочешь, чтобы я ушел? — не поверил Миша.
— Хочу.
— Даже не узнав, ради чего я здесь?
— Даже.
Он поерзал в кресле, провел ладонью по редеющим белокурым волосам. Мое безразличие сбило его с выбранной линии поведения. Но Троицкий еще не сдался.
— Угости меня своим кофе, и я все тебе расскажу.
Он вытянул скрещенные ноги и усмешливо взглянул на меня. По-доброму, как казалось ему, по-шакальи, как видела я.
— У тебя есть пять минут. Хочешь — говори, хочешь — выметайся молча.
Миша надулся, глядя куда-то мне за плечо. Я просто слышала, как прокручиваются шестеренки у него в голове.
Мише нужен был скандал. Он надеялся получить информацию, для чего стремился вывести меня из равновесия, считая, что, потеряв над собой контроль, я сообщу ему что-то важное. План сорвался, и теперь он лихорадочно придумывал новый.
— Ну все. Ты у меня побывал. Теперь уходи.
Троицкий послушно встал и задумчиво покачался с пятки на носок.
Несмотря на невысокий рост и явно избыточный вес, выглядел он неплохо. Да нет, выглядел он хорошо: был молод и привлекателен. Некоторая нервозность не портила его. Наоборот, окрашивала румянцем бледноватые щеки.
Я так ненавидела его, что могла оставаться спокойной в его присутствии. Ничто не могло ни убавить, ни прибавить силы моему чувству.
Миша колебался, и в какой-то момент я испугалась, что он и впрямь уйдет. Этого нельзя было допустить, и я, стремясь вызвать в нем чувство протеста, еще нажала на него:
— Уходи! И запомни: ты был здесь в последний раз. Больше тебя в мой дом не пустят.
— Почему это? — вскинулся Троицкий, обрадованный возможностью продолжить разговор в тайной надежде вызвать меня в конце концов на скандал.
— Ты знаешь.
Я пошла навстречу его желаниям и дала втянуть себя в перепалку.
— Ты что, по-прежнему носишься с этим бредом?
— Что ты называешь бредом? — все больше втягивалась я, словно нехотя поддерживая разговор.
На самом деле я, кажется, впервые в жизни так тщательно подбирала слова. Миша должен был сказать и услышать то, что я хотела. И при этом думать, что драма разыгрывается по его сценарию. До поры до времени. Он так и думал, поэтому, дразня меня, насмешливо выговорил:
— Твою идею, что я убил свою жену.
На мгновение я выпала из кадра, не в силах проглотить простую фразу, произнесенную столь обыденно, и молчала, глядя прямо в его гладкое, красивое, несколько женственное лицо. Миша тоже смотрел прямо на меня и что-то увидел, потому что в его зрачках мелькнул страх и убавилось уверенности в голосе.
— Я не убивал Лялю. И никто не убивал. Она умерла от болезни.
— Или от укола…
— Чушь! Лекарства прописаны врачом.
(Да. О враче я почти забыла. Что там Милка накопала?).
— А дозировка?
— А что дозировка? — Он затаился.
— Сам знаешь…
— Нет, я не знаю.
— Зачем ты пришел? Еще раз услышать, что я считаю тебя убийцей своей дочери? Считай, услышал.
— Ты сумасшедшая.
— Нет.
— Да. Твое место в дурдоме.
— А твое в тюрьме.
Он начал заводиться, но еще сдерживался.
— Это ты устроила заметку в газете?
— А если не я?
— Тогда кто?
— Кто-то, кто думает как я.
— Твои придурочные подружки?
— А если нет?
Я откровенно дразнила Мишу, и он попался. Его лицо побагровело, глаза вытаращились.
— Кто же, если не вы?
— Видимо, существуют люди, которым происшедшее кажется подозрительным. Я их не знаю, но обязательно познакомлюсь и тогда…
— Что тогда? — зашипел он побелевшими от бешенства губами и сжал кулаки. — Никто ничего не докажет. Никогда.
У меня закружилась голова. Если то, что я услышала, не признание… Лялька, Лялька, доченька, девочка моя.
Я на мгновение закрыла глаза, открыла их и, глубоко вздохнув, покачала головой:
— Я тоже так думала. — Голос плохо слушался меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25