Подъезд охранялся. Когда мы вошли, охранник вышел из своей будочки и приветствовал нас. Господин Скоробогатов кивнул ему, и мы прошли мимо.
Охранник не выговорил привычного: «Вы к кому?» — чем очень меня удивил.
Охрана в нашем доме после случая со Степаняном серьезная, да и мужчина средних лет, судя по военной выправке, службу должен был знать.
Заинтригованная, но больше раздосадованная отсрочкой момента, когда можно будет завернуться в надежные сильные руки и выплакать пережитое в Юрмале, я шла следом за Юрой.
Костя открыл замок обманчиво тоненькой двери (это вам не сейфовый мастодонт — лицо «нового русского»), и я, недоумевая зачем, переступила порог чужой квартиры.
Не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы оценить масштаб бедствия.
Я стояла в центре огромной комнаты, освещенной и обставленной, как на картинке американского каталога, и чувствовала, как земля уходит у меня из-под ног, а в горле рождается крик отчаяния.
* * *
Моя жизнь началась в деревенском доме, состоящем из одной комнаты. Первые три года я спала с бабушкой. Потом лет до десяти мы спали со Славиком валетиком на топчане, сколоченном отцом.
Отца уже не было, когда нашу деревню снесли, а нас переселили в хрущобы. Нам дали компенсацию за, дом, и мы купили холодильник, телевизор и кое-какую мебель. Так появился диван-кровать. На нем я спала с мамой до самой ее смерти.
Потом мама умерла. Славик вернулся из армии.
Танька забеременела, и они поженились. Мы разменяли нашу двухкомнатную квартиру, и диван-кровать переехал со мной в восьмиметровую комнату в коммуналке. Так случилось, что моим соседом оказался молодой геолог Сережа Серебряков, он и стал моим мужем. А на постаревшем, но крепком изделии мебельной фабрики № 4 до самого замужества спала Лялька.
Судьбе было угодно, чтобы к тридцати восьми годам я не по своей воле трижды покидала места, которые считала своим домом. Я ни разу не спала на настоящей собственной кровати, и, уж конечно, у меня не было отдельной спальни.
Когда Академик ввел меня в эту квартиру и открыл дверь в довольно большую светлую комнату с широкой кроватью, покрытой пестрым пледом, сказав, что это моя комната, я была оглушена.
Десять лет у меня была моя собственная спальня и моя собственная кровать.
Та самая, на которой я узнала, что значит быть любимой и что значит любить.
Да, это был миг, когда я перестала лукавить с собой. Я не знала любви до встречи с Костей. Я была очень привязана к Сереже. Но разве я тосковала по нему, когда он по шесть месяцев в году находился в экспедиции, так отчаянно, как тосковала по Косте, стоило тому просто выйти за дверь?
Конечно, я скучала, беспокоилась, ждала писем, но не чувствовала себя несчастной, жила спокойной, размеренной жизнью. А когда Сережа возвращался, я не. сразу привыкала к его присутствию.
Мне нравились его ласки, но я не очень нуждалась в них, не грезила о них.
А когда я узнала о его связи с женщиной? Он сам проговорился случайно. Я испытала боль, обиду… Но легко оправдала его.
И такого потрясения, как от вида Костиной руки на чужой женской талии, не ощутила.
* * *
И вот теперь господин Скоробогатов разрушил то, чем я дорожила по-настоящему. Он лишил меня моего дома, моего гнезда, которое я вила десять лет, единственного места на земле, где я чувствовала себя защищенной и счастливой.
Почему, почему он не потрудился подумать о той боли, которую мне причиняет?
Слезы текли по моему лицу, и выражение детской радости сползло с лица господина Скоробогатова. Светлые глаза холодно и неприязненно блеснули:
— В чем дело?
— Что ты натворил…
— Это евроремонт. — Он начал заводиться. — Ты не хочешь жить по-человечески в «домушке». Ладно. Но я не могу допустить, чтобы моя жена жила в трущобах.
— Четырехкомнатная академическая квартира — это не трущобы. Как ты мог? Я десять лет жила здесь.
Здесь мои вещи. Здесь я хранила вещи Академика.
Память о нем.
— Все твои вещи целы. Можешь оставить все, что тебе дорого.
— Господи! Ну как ты не понимаешь? Я не хочу этих хором. Я хочу мою квартиру. Я была в ней счастлива. Всегда. Все эти годы. Здесь я спала, ела, училась, читала, думала, мечтала. Я все сохранила, как было при Академике. Мне это нравилось. Сюда приходили мои близкие, приходила Лялька.
— Вот именно. Это самое главное. Твоя Лялька.
Ты только о ней и думаешь. Она тебе снится. Ты зовешь ее во сне. А она тебе простить все не может.
Четыре года в ссоре…
— Да? Мы в ссоре? — Теперь мы оба кричали. — А кто в этом виноват? Если бы я не ждала тебя, не караулила твое наследство… Дача была нужна тебе на полчаса, чтобы вскрыть тайник. Если бы я продала ее и дала Ляльке денег, мы бы не поссорились. А я даже не могла сказать ей, почему не продаю дачу.
— Я виноват в том, что ты вырастила эгоистку?
— Она не эгоистка. Ей были нужны деньги для бизнеса, и у кого она должна была их просить? Ты виноват в том, что у меня испортились отношения с дочерью.
— Опомнись, Лена!
Но я не желала опомниться. Не желала видеть его несчастного потерянного лица. Мне было больно, и не было сил выдержать боль.
— Ты лишил меня дочери, лишил свободы и права на частную жизнь. Теперь ты лишил меня дома.
— Ты сошла с ума! В чем ты меня обвиняешь? В том, что я все делаю для твоего счастья? В том, что работаю, чтобы у тебя все было?
— Я не хочу больше тебя слушать. И не хочу больше тебя видеть. Ты ничего не способен понять.
Я подняла с пола сумку и, оттолкнув господина Скоробогатова с дороги, выскочила из квартиры.
За спиной с лестницы ссыпался Юра. Кажется, он был на моей стороне. И, судя по взгляду, который метнул в его сторону хозяин, пытался остановить реконструкцию. Что ж, эта квартира была и его домом, и он мог каждый день видеть, насколько она мне дорога.

За десять лет до…
Сережа утонул на зимней рыбалке. Я осталась вдовой после двадцати лет замужества. Мой брак не был безоблачным, но я ни разу ни о чем не пожалела, а многие ли замужние дамы могут так сказать о себе…
Помимо той беды, что я потеряла Сережу, была еще одна саднящая заноза.
Мне было тридцать восемь, а Ляльке вот-вот должно было исполниться двадцать два. Она заканчивала институт и собиралась замуж.
Миша, жених, учился с ней в одной группе. Он приехал учиться в институт из Костромы и для того, чтобы зацепиться в Москве, должен был получить московскую прописку, проще говоря, жениться.
Прописаться в нашей квартире было можно, а вот жить в двухкомнатной распашонке на двадцати четырех метрах с тещей нельзя — каждому понятно.
Лялька Мишу любила и боялась потерять, а он вел себя индифферентно, клятв не давал и на рай в шалаше не соглашался. К тому же кто-то кому-то сказал, что кто-то когда-то видел Мишу со Светкой Ковровой, которая сохла по нему с первого курса и была владелицей собственной однокомнатной квартиры.
От всего этого Лялька лезла на стену, и я, избегая общаться с ней и охраняя свою печаль о муже, засиживалась на работе. Я работала лаборанткой в оборонном НИИ. Я пришла туда сразу после школы. Это было огромное предприятие. В его разных подразделениях в разное время работали мои родители, родители моих подруг, Танька, Славик, Сережа. И вообще большинство моих знакомых и друзей.
Нашей лабораторией руководил семидесятилетний импозантный мужчина. Он носил прозвище Академик.
Он и был академик, и лауреат, и герой, и вообще величина мирового масштаба.
Когда-то Академик возглавлял наш НИИ, но за несколько лет до описываемого момента на опытном производстве обнаружили злоупотребления, начальника производства посадили, а Академика признали невиновным, но недостаточно бдительным, и понизили.
Лаборатория, в которой я работала, всегда считалась личным подразделением Академика, вот здесь-то он и оказался после отставки.
Большую часть своего времени ученый проводил на работе, и, когда я стала задерживаться, мы завели привычку пить чай и разговаривать.
Нам это казалось совершенно естественным, ведь мы оба были так одиноки. И так давно знакомы. Хотя нет, знакомы мы были мало. Просто каждый день встречались на работе больше двадцати лет.
Теперь я все лучше узнавала этого удивительного человека. Он оказался умным, чутким и обладающим чувством юмора собеседником. К тому же у него было редкое качество: разговаривая, он не делал скидку ни на возраст, ни на пол собеседника и оставался с ним на равных.
Постепенно он узнал всю мою историю и рассказал мне о себе. Конечно, не все, но очень много. Думаю, я знала о нем больше, чем кто бы то ни было.
И вот однажды Академик самым естественным образом предложил мне переехать к нему, чтобы помогать вести хозяйство. Чтобы избежать лишних разговоров, решено было заключить фиктивный брак.
Академик не имел никакой родни, и он сказал, что будет счастлив оставить мне все нажитое.
Лялька получила квартиру и Мишу.
Наше содружество продолжалось три года. Для меня это были трудные и светлые годы. Рядом с Академиком я стала другим человеком.
Последний год он не вставал С постели. Он был тяжело болен и обречен, когда делал мне предложение.
Ему нужен был человек, который дождался бы из тюрьмы Скоробогатова и вручил ему наследство. Он плохо знал меня, когда решился на этот шаг, но время поджимало и выхода у него не было. Он рискнул и выиграл.
Я выполнила все условия договора.

За неделю до…
Я без сна лежала в постели на втором этаже моей дачи. После замужества я здесь почти не бываю. А раньше проводила много времени. Академик жил здесь летом постоянно. Лялька с Мишей привозили сюда своих друзей. Три лета подряд Лидуня проводила на даче отпуск с ребятами, пока не построила собственную.
Деньги. Вот о чем я думала. Я привыкла иметь много денег и привыкла много тратить. Мои личные траты: дом, хозяйство, обучение Лидуниного сына, воскресная школа в приходе отца Николая, обеспечение собственной красоты и здоровья. Это то, на что хватает моей зарплаты. Участие в фонде, премия лучшим первокурсникам МХТИ, стипендия имени Академика дипломнику химфака МГУ — на это деньги давал Костя.
Тьфу, черт! Господин Скоробогатов.
От чего мне придется отказаться? Ну не знаю…
Все дорого. Дороже всего фонд. У него нет названия.
Только лозунг: «Нет чужих детей!»
Я в этом фонде казначей и прекрасно сознаю, что многие наши жертвователи дают деньги под фамилию Скоробогатова.
Конечно, в фонде я останусь, но пользы от меня будет меньше. А это очень обидно. После долгих мытарств совсем недавно нам удалось получить разрешение всех, кто должен был его дать, на наш эксперимент.
На базе Дома малютки в Подмосковье мы решили организовать детский дом непрерывного пребывания.
Дети должны были расти в одном коллективе и в одних стенах от младенчества до окончания школы.
Сейчас же детей переводят из приюта в приют.
Они живут сначала в Доме малютки, потом в дошкольном, потом в одном-двух школьных детских домах. А ведь домашние дети не меняют семьи в зависимости от возраста!
Я столько времени и сил отдала этому проекту.
Что мне делать?
Я не могу больше оставаться женой Скоробогатова. Я уйду от него. Какие-то деньги у меня есть. Есть ненавистная теперь квартира, дача, машина.
Все продам. Куплю однокомнатную квартиру. Деньги положу в надежный банк. Все проценты с вклада буду переводить на проект.
Так. Если не смогу помогать воскресной школе деньгами, буду там преподавать. Бесплатно. Николай давно зовет.
Андрюшке учиться еще два семестра. Если сократить личные расходы, можно будет дотянуть. Это дело принципа. Лидуня была против учебы в платном колледже. Я настояла.
Итак, я объявлю Косте, что ухожу от него. И из фирмы. Это понятно. Никаких игр, никаких фиктивных отношений. Надеяться на благородство моей собственной акулы капитализма не приходится. Он, конечно, озвереет. Но перекрывать мне кислород не станет. Это случится само собой. Кто это так расхрабрится, что возьмет на работу сбежавшую жену Скоробогатова?
Конечно, Костя предложит алименты… С чего это я так уверена? Какие алименты? Он никогда не даст мне развода. Он скорее убьет меня, чем отпустит на свободу.
Ну, в принципе можно не разводиться. Что я, замуж собираюсь?
Не лукавь. Ты ищешь возможность не рвать с ним все связи.
Что делать? Кто сможет мне помочь? Генка. Конечно. Ведь именно ему Академик поручил заботиться о моем благополучии. Вот и пусть себе.
Еще кто? Хачик. Ему нужен руководитель аналитической группы. Скоробогатов несколько раз обошел его, и Хачик знает, с чьей подачи. Он возьмет меня еще и затем, чтобы досадить конкуренту. Только не знаю, что должно случиться, чтобы я начала работать против Кости.
Перед глазами синие глаза, лукавые и ласковые:
«Лена, Леночка моя!»
Об этом я думать не буду.
Кто еще может мне помочь?
Лариса. Среди их прихожан вполне можно найти подходящего работодателя. Это на крайний случай.
Кротов из мэрии. Им нужен человек в Департамент образования. Он звал.
Марцевич из «Орго-пресс» предлагал попереводить для них. У меня все же четыре языка.
Я вспоминала все новые имена. Странно, оказывается, моя зависимость от Скоробогатова — это мой выбор. Я вполне могу обойтись без его материальной поддержки. Даже сохранив прежний уровень потребления.
Поняв это, я с ужасом осознала, что нет никаких препятствий для моего разрыва с господином Скоробогатовым.
Я сообщу Генке о решении развестись, он поставит в известность моего мужа, и все. Все?!
Я вытерла слезы, встала с постели и вышла на балкон. Ночь мне не понравилась. Было темно. Ни лучик луны, ни случайный огонек не рассеивали мглу.
Такой же мрак окутывал мою душу. Я вернулась в комнату и села на постели, плотно закутавшись в одеяло. Мучительно хотелось, чтобы Костя был рядом. Я соскучилась по нему. Сейчас похвалила себя за поцелуй в кабинете.
У нас не было заведено целоваться при посторонних.
Да что там! У нас вообще не было заведено целоваться днем. И обниматься. Все это только ночью. Всегда существовали два типа отношений: ночные и дневные. Если просто: ночью — любовь, днем — дружба. Моя блажь.
Синдром надвигающегося климакса. Чего я выпендривалась? Боялась, что Костю отпугнет чрезмерная любовь?
Или боялась этой самой любви? Стеснялась своего возраста? Но ведь я здорова, полна сил и привлекательна.
Все дело в нашем браке. Он был задуман как фиктивный. И хотя мы сразу стали близки, не были произнесены нужные слова и в наших отношениях всегда присутствовала фальшь.
Я боялась, что настанет момент и Костя вспомнит, что наш брак — всего лишь договор о партнерстве.
* * *
Скоробогатов появился на даче на следующей день к вечеру.
Стояла страшная жара. Мы с Танькой сидели в грядках и спорили, пытаясь определить, что посадил приходящий садовник.
Подруга приехала утром по моему вызову и привезла прорву продуктов и два ящика пива.
Юра таскал в дом коробки и пакеты, а таксист таращился на то, как мы с Танькой обнимаемся. Основным объектом его внимания была, разумеется, Танька в костюме с воланами, оборками и плечиками, сшитом в турецкой глубинке. Костюм имел необыкновенный оранжевый цвет и туго облегал все пять с лишним пудов ее живого веса. Дополняли зрелище жгуче-черная начесанная копна волос над круглым лицом и босоножки на высоченной платформе, которыми заканчивались ножки, напоминающие формой рояльные. Я с моими пятьюдесятью килограммами, в джинсовых шортах и майке, со стрижеными кудряшками выглядела рядом с подругой (сестрой) незначительной.
— Что случилось?
Танька послюнявила палец и стерла ярко-лиловую помаду от своих поцелуев с моей щеки.
— Соскучилась.
— Не ври! Черт-те сколько не звонила! И дома не жила. Тебе Милка в пятницу на автоответчик наговорила. Знаешь?
— Нет.
— Почему? Дома не была?
— Нет. Я в Женеву ездила.
— Ни фига себе! Зачем?
— В институт красоты.
— Да? Чего-то я красоты никакой не вижу, одни синяки под глазами. Ревела?
Мы сели в беседке в саду. Юра оделил нас пивом, потоптался и ушел. Танька проводила его взглядом, отхлебнула, довольно пожмурилась. Посидев, глотнула еще и, вытерев ладонью капли с подбородка, вернулась к допросу:
— Из-за чего ревела?
— Из-за евроремонта.
— Где?
— В моей квартире.
— Ты сделала ремонт? Клево. А плакала чего?
Испортили?
— Да нет. Костя сделал ремонт, пока меня не было. Сам.
— Что значит сам?
— То и значит…
— Не спросив тебя? — потрясенно догадалась Танька, и слезы опять полились по моему лицу.
Танька поняла все сразу, но происшедшее никак не могло уложиться в ее сознании.
— Вот блин! Он что, обалдел? Ты что, в своем доме не хозяйка? Ну я тебе скажу… Это прям ни в какие ворота. Дом — дело женское. Да вообще, какое он право имел? Не им нажито, не ему и проживать.
— Он хотел как лучше, — вдруг подал голос Юра.
Он принес еще две совершенно никому не нужные бутылки пива.
— А ну иди отсюда! — распорядилась Танька и, когда расстроенный парень, держа в каждой руке по бутылке, ушел, сочувственно покивала головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25