Ее нет в городе.
— Нет, ее нет.
— Да, она дома. Я передам. Она читала.
— Нет, ее нет.
— Да. Да. Работает. Нет. Я знаю. Читала.
— Нет. Не плачет. Я передам. Хорошо.
— Нет. Ее нет.
— Нет. Ее нет в стране.
— Нет, мне ничего об этом не известно.
— Да. Хорошо. Сейчас. Елена Сергеевна, вас просит Клара.
Ага! Вот оно. Я глубоко вздохнула. Раз, другой, успокаивая сердцебиение.
— Спасибо, Юра. Алло, Кларочка, здравствуй.
— Елена Сергеевна! Вы читали?
— Клара, ты откуда звонишь?
— С работы.
— Уйти можешь?
— Да. Через полчаса.
— Тогда слушай инструкции.
Я передала Юре трубку, он назначил Кларе свидание на углу, описал машину и водителя. Затем, не кладя трубку, позвонил Олегу и попросил его послать Кешу на «Жигулях» за Кларой.
— Переведи телефон на автоответчик, — попросила я. Юра кивнул.
Я пошла за ним в кухню, села у стола и стала смотреть, как он ставит чайник.
— Как ты думаешь, если знать нашу семью, кто «близкая родственница»?
— Вы.
— Еще?
— Татьяна Ивановна.
— Еще?
Он сделал сложное движение, одновременно качнув головой и пожав плечами.
Я поняла. Кто же еще? Никто.
Что ж, Танька не подведет. Хотя я ее ни о чем не предупреждала.
* * *
Кеша поднялся вместе с Кларой. Она не могла отвести взгляд от белокурого красавца атлета. Кеша обожает женское восхищение и готов ответить на ее призыв немедленно. Клара это почувствовала и потянулась к нему всей своей девичьей душой. И телом.
Юра, не раз бывавший свидетелем подобных романов, откровенно ухмыльнулся и отправил Кешу ждать в машине.
Кеша театрально вздохнул, метнул Кларе томный взгляд и удалился. Юра успокоил приунывшую девушку:
— Он подождет вас в машине, потом отвезет куда скажете.
Клара приободрилась, и мы с ней направились в гостиную. Юра принес с кухни приготовленный мной поднос, поставил его на столик и покинул нас.
Поблескивая зеленоватыми глазами, Клара начала свой рассказ:
— Я нашла газету на столе, как только пришла на работу. У нас персонал начинает работать в разное время от девяти до одиннадцати часов. Сегодня к десяти собрались почти все. На каждом столе лежала газета. Все газеты были сложены так, что заметка бросалась в глаза.
Патрон приехал сразу после десяти. Как всегда, ни на кого не глядя и не здороваясь, прошел в свой кабинет. Мы все притихли, только переглядывались. Почти сразу раздался визг по селектору:
— Клара!
Я, под откровенные усмешки и ободряющее подмигивание, прошла в кабинет.
Михаил Павлович стоял за своим столом, опершись на ладони, лежащие на газете. Он весь трясся, челюсть ходила ходуном, глаза выпучились.
Я остановилась у дверей, стараясь выглядеть как всегда. Дверь тихонько проскрипела. Это Ирка-секретарша пристроилась к щелочке подслушивать.
Михаил Павлович толчками выдыхал воздух и никак не мог начать говорить. Я почему-то подумала, что у него совершенно плоские глаза, как бледно-голубые фарфоровые блюдца. А он все пыхтел, его лицо наливалось кровью. Наконец он выдавил несколько звуков, так хрипло, что я даже не поняла, что он сказал.
Я хлопнула ресницами. Он еще больше покраснел.
Хотя я не могла поверить, что такое возможно. Воздух с шипением вышел у него изо рта. Я поняла.
— Кто? — Он тыкал пальцем в газету.
— Я не знаю.
— Ты видела?
— Да.
— Кто еще?
— Все.
Он вдруг съежился и сел. У него даже лицо опало.
— Кто принес?
— Не знаю. Когда я пришла, газета лежала на моем столе.
— И на всех других?
— Да.
— Ты принесла?
— Нет.
Мне было нечем убедить его, но он сразу поверил.
— Алла Николаевна?
— Она уехала к родне. В Брест.
— Это ничего не значит.
— У нее нет ключей.
— А у кого есть?
— У вас и у охраны.
— Еще?
— Больше ни у кого. У вас два комплекта.
— Могли украсть?
— Наверное.
Михаил Павлович побарабанил пальцами по столу.
Я все стояла у дверей. В эту минуту я поняла, что больше не останусь у него работать. Мне стало страшно. Я вдруг сразу отчетливо поверила, что он может быть виноват. В том, что случилось с Еленой Сергеевной. Я никогда раньше не видела такого испуганного человека. И я испугалась сама.
Никто не работал. Никто даже не пытался работать. Люди переходили от стола к столу, шептались, без конца выходили курить. Обсуждались два вопроса: откуда взялась газета и что следует предпринять шефу?
Ни разу не прозвучало слово «клевета». И меня снова словно озарило. Я поняла, что все испытывают после смерти Елены Сергеевны то же, что и я…
Работа перестала приносить удовольствие, общение — радость. От всего, что составляло смысл нашего дела, осталась только зарплата. И еще. Все так же, как я, глухо ненавидели Троицкого. Почти никто не думал, есть ли основания для сомнений у автора статьи, все злорадствовали из-за беды Троицкого.
Михаил Павлович пробыл у себя около часа. Почти все время разговаривал по телефону. Потом вызвал Ирку, велел ей собрать все газеты и принести ему.
Ирка подошла к начальнику отдела сбыта. Он вырезал заметку, сунул ее в карман. Ирка пошла дальше.
Она всем показывала дыру в газете. Все смеялись. Многие тоже вырезали заметку. Ирка свалила газеты на стул в углу кабинета шефа.
Через некоторое время Троицкий, ссутулясь и втянув голову в плечи, пронесся к выходу и уехал.
Все собрались и пошли толпой обедать, оставив одну Ирку на телефонах. Она выла, но ей пообещали, что после обеда отпустят домой.
Я вышла вместе со всеми и поехала к вам.
* * *
Танька примчалась без звонка. Юра впускал ее, когда явился господин Скоробогатов. Он неодобрительно посмотрел на потную, с выпученными глазами Таньку, перевел на меня тот же неодобрительный взгляд. Я поежилась.
Взгляд переместился на Юру. Юра тихо слинял.
Танька неудовольствия не заметила. По-родственному обхватила господина Скоробогатова поперек туловища, потискала, обмусолила ему лицо, оставляя следы оранжевой помады.
Господин Скоробогатов с неожиданным подъемом тоже включился в церемонию приветствия и потискал Таньку, звонко чмокая ее румяное, влажное от пота лицо.
У меня засосало под ложечкой, а Танька, приняв Костины ласки как должное, скинула босоножки и поплыла в гостиную. Костя, не сводя с меня настороженного взгляда, легкими тычками направлял ее движение.
На пороге гостиной он на миг отвлекся. Этого мне хватило. Я наступила Таньке на ногу, она вскинула глаза, я прикусила нижнюю губу, она кивнула. Костя вернул нам свое внимание, мы смотрели в разные стороны.
— Чему обязаны? — вежливо осведомился господин Скоробогатов у гостьи, когда мы расселись в гостиной со стаканами холодного пива. Мы все предпочитаем отечественное пиво. Не потому, что импортное хуже, а потому, что нам нравится «Балтика».
Я пила «первое», Костя и Танька — «шестое».
— Чего это? — не поняла Танька.
— Чему обязаны визитом?
— Это ты спрашиваешь, чего я пришла? — дошло до Таньки. Она неожиданно обиделась:
— Меня-то Ленка позвала, а ты сам-то чего здесь?
— А где ж мне быть? — притворился непонимающим господин Скоробогатов.
— Как где? В «домушке», — прищурилась Танька.
Меня мало волновала их перебранка. Они умели остановиться и не довести разговор до скандала. Я хотела знать, с чем пришла Танька, и хотела знать, что в столь ранний час пригнало в конюшню кормильца. Но выяснять это надлежало с каждым индивидуально.
Парочка переместилась на кухню и начала греметь там, открывая холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать. Плохо, что на кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя приволочет гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.
Потому что Юре питье не положено, а мне сроду не выпить столько, чтобы их догнать.
Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в тот момент, когда они открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:
— Тань, а ты не из-за статьи прибежала?
— Из-за какой?
Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки, святая простота. Знаю, что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.
— А ты сегодняшнюю молодежку не читала?
— Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.
— Значит, этого не видела?
Костя откуда-то из-под себя извлек газету.
Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец, прочла, шевеля губами.
«Не переигрывай, дуреха! — мысленно взмолилась я. — Если он что-то заподозрит, он меня запрет». :
Но Танька была в образе и неподражаема.
— Ты думаешь, это о Ляльке? — помолчав и поморгав глазами, спросила она, сраженная наповал собственной догадливостью. Ее глаза медленно переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами. Сейчас Танька не играла. Она приехала, чтобы пролить эти слезы. Присутствие Кости останавливало ее и заставляло крепиться.
Я села рядом с Танькой. Мы держались за руки и тихо плакали. Костя расстроился. Его глаза беспомощно моргали, уголки губ жалостливо опустились. Он жалел нас, ужасно любил. И не верил ни на грош.
— Значит, это не ты «одна из близких родственниц»? — спросил господин Скоробогатов. Он мучился, не смел на нас взглянуть, но все-таки спросил. Вот характер! Я в очередной раз возгордилась мужем.
— Нет, Костенька, это не я, — честно ответила Танька. — Я и журналистов-то никаких не знаю.
— И не ты? — зачем-то спросил Костя меня. Он явно не рассчитывал на ответ. Я и не ответила.
Мы выпили вкусной холодной водки не чокаясь и поели, молча, с неожиданным аппетитом. И еще выпили. Все молчали и чувствовали себя неловко.
Костя мешал нам и знал это, но какое-то время вредничал. Потом встал:
— Ну ладно, девки, гуляйте одни. Я поеду, имение посмотрю.
Он не выглядел обиженным. Я точно знала: он не обижен. Мой муж — чуткий человек. Он понимает, что сейчас нам с Танькой надо побыть вдвоем.
Мы проводили Костю до дверей. Танька обняла его и ушла. Я заглянула в синие тревожные глаза:
— Приходи ночевать, ладно? Мне без тебя плохо.
Он кивнул и поцеловал меня. Я закрыла за ним дверь и вдруг вспомнила, что он не вызвал машину. Я бросилась к окну, выходящему на подъезд.
Костя садился в свою машину. Значит, он заскочил домой ненадолго и не отпускал Вадима. У него еще есть дела, он приходил просто посмотреть на меня.
Танька мыла посуду. Я взяла полотенце и, встав с ней рядом, начала вытирать.
Когда посуда была расставлена по местам, стол вытерт, а пол подметен, Танька вышла и вернулась со своей сумкой. Она достала пачку сигарет и, показав глазами в сторону коридора, спросила, имея в виду Юру:
— Заложит?
Я отрицательно качнула головой, закрыла дверь, мы сели у раскрытого окна и закурили.
Мы обе были настолько зажаты, что алкоголь не произвел никакого действия.
— Я правда не видела газету утром. Я ее и вообще-то каждый день не читаю. Выписываю по привычке. Чтоб бумага в доме была. Ну так вот. Ларек я открыла в девять. Торговля шла ни шатко ни валко, но не прекращалась. Я на полчаса закрывалась поесть.
Потом еще поторговала. Потом около меня остановились две тетки, начали выбирать мясную гастрономию.
Я таких не люблю. Все перелапают, обхают и если купят, то на копейку. Не покупатели; а, как у нас один парень говорит, экскурсанты.
Я ждала, когда они наиграются, и мысленно кляла их на чем свет стоит, но пока молчала, сдерживалась.
Вдруг тетки разлетелись в разные стороны, а передо мной Миша! Прям как чертик из табакерки! Я его сначала не узнала. Он всегда такой чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!
Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.
— А тут прямо фурий злобный! Весь потный, распатланный, расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и слюни.
«Ты что, сука старая, охренела?»
Я и впрямь «охренела». Со мной так еще никто не разговаривал. Я его за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе за спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки глаза вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они носы сплющили, смотрят.
Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется, в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.
«Уходи, Миша. Я в газету не писала. И говорить с тобой не хочу. Уходи. Я охрану позову».
Ее звали Роза, в честь Розы Люксембург. Хотя теперь, когда ей исполнилось пятьдесят лет, чаще ее называли Роза Дмитриевна. Или по прозвищу — Королева бензоколонок. Именно так, во множественном числе. Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И не только. А начинала свой жизненный путь она в светлом социалистическом прошлом в качестве оператора бензоколонки. Которую успешно приватизировала. Ну и пошло-поехало.
Сейчас Роза Дмитриевна сидит в плюшевом кресле в офисе фонда и пьет кофе с коньяком. Она принесла чек на очередной взнос, передала его бухгалтеру и зашла навестить меня. А я решила, что она заслужила рюмочку.
Мне симпатична эта приземистая толстушка с разлохмаченной «химией» на крупной голове и выщипанными в ниточку бровями над веселыми маленькими глазками. У нее широкий улыбающийся рот и громкий голос.
Роза Дмитриевна одной из первых поддержала идею фонда и регулярно переводит нам деньги. Два ее сына заняты в материнском бизнесе. Про мужа известно только, что он есть.
Сейчас моя гостья неожиданно заговорила именно о муже. Вертя в толстых коротких пальцах, унизанных массивными перстнями, чайную ложечку, она сокрушалась:
— Вы слышали? Где-то с месяц назад умерла женщина, владевшая сетью надомниц. Они вязали, вышивали, плели кружева и еще что-то. Короче, народные промыслы. Всю продукцию реализовывали через лотки на нескольких рынках и ателье-салон. Не золотое дно, но бизнес достойный. Она умерла в одночасье, и сразу пошел слух, что муж дело продает. А на днях в газете намек, мол, похоже, не сама она умерла… Понимаете?
Кому ее смерть выгодна? Наследникам. А наследник всего — муж.
Роза Дмитриевна покачала головой в тяжком раздумье и налила себе коньяку.
— Я ведь тоже замужем. И ему мои дела не по нутру. Вышел на пенсию, продал квартиру, которая от матери досталась, купил дом в деревне. Живет один, ко мне не едет. Вот я и думаю: помру, все прахом пустит.
А отписывать ребятам не могу, не по-нашему это, не по-православному, раз муж есть…
Роза Дмитриевна действительно была огорчена, почему и откровенничала со мной. Кроме того, мы были знакомы меньше двух лет, она знала меня в качестве жены Скоробогатова, и только. О моей связи с героиней ее рассказа она и не подозревала.
Выпив очередную рюмку. Роза Дмитриевна закурила длинную черную сигарету и, вдруг хмыкнув, завершила повествование:
— Сегодня встретила я этого мужа. Троицкий его фамилия. Мы знакомы, не так чтобы очень близко, но там-сям встречались. Ну другой человек. Словно его через стиральную машину пропустили: весь мятый и полинявший. Встретились мы в банке. Стояли у соседних окошек. Я на него невольно пару раз глянула. Он, видно, мой взгляд перехватил. Догнал у дверей, загородил дорогу, от злости весь дрожит.
"Что вы, госпожа Самойлова, на меня таращитесь?
Думаете, я жену убил?"
Не знаю, что на меня нашло. Посмотрела я ему прямо в глаза и спрашиваю:
«А ты убил?»
Он вздрогнул, глаза в сторону метнулись, он задом дверь толкнул и выскочил.
Я плюхнулась на ближайший стул. Сижу, а между лопаток струйка пота течет, течет…
Роза Дмитриевна залпом выпила новую порцию коньяка. Было заметно, что ее отпустило. Дама развеселилась. Увидев входящего Юру, нагнулась ко мне и заговорщицки зашептала:
— Какой у тебя мальчишечка славный. Уступишь мне, а?
Я покачала головой. Захмелевшая бизнес-вумен огорченно похлопала коротенькими, густо накрашенными ресничками и предложила:
— Не хочешь отдавать, давай меняться. У меня знаешь какой красавчик? Хочешь, позову?
* * *
Я не сразу решила, стоит ли мне звонить репортерше. Позвонила, не будучи уверена, что поступаю правильно.
Она показалась мне озабоченной, когда, выслушав мою неловкую благодарность, негромко заметила:
— Елена Сергеевна, боюсь, что вы можете пожалеть о моем вмешательстве.
— Что случилось?
— Пока ничего. Но шеф-редактор рубрики нехорошо обрадовался теме. А он у нас, как бы это попонятней сказать.., борзый очень.
Прошло несколько дней, и стало ясно, что она имела в виду.
Статья называлась «Кошелек или жизнь». В ней описывалось несколько неясных случаев смерти богатых москвичей. В частности, скоропостижная кончина владелицы «Сибири». Была приведена беседа с соседкой по подъезду, не устававшей удивляться обстоятельствам смерти и похорон предпринимательницы.
* * *
Дом малютки ремонтировали югославы. Молчаливые черноволосые мужчины прилежно и настойчиво, словно муравьи, копошились в комнатах, сновали по коридорам.
Детей на время ремонта не выселяли, просто переводили из комнаты в комнату. Сначала мебель перетаскивал персонал, состоящий на сто процентов из женщин, потом строители стали это делать сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Нет, ее нет.
— Да, она дома. Я передам. Она читала.
— Нет, ее нет.
— Да. Да. Работает. Нет. Я знаю. Читала.
— Нет. Не плачет. Я передам. Хорошо.
— Нет. Ее нет.
— Нет. Ее нет в стране.
— Нет, мне ничего об этом не известно.
— Да. Хорошо. Сейчас. Елена Сергеевна, вас просит Клара.
Ага! Вот оно. Я глубоко вздохнула. Раз, другой, успокаивая сердцебиение.
— Спасибо, Юра. Алло, Кларочка, здравствуй.
— Елена Сергеевна! Вы читали?
— Клара, ты откуда звонишь?
— С работы.
— Уйти можешь?
— Да. Через полчаса.
— Тогда слушай инструкции.
Я передала Юре трубку, он назначил Кларе свидание на углу, описал машину и водителя. Затем, не кладя трубку, позвонил Олегу и попросил его послать Кешу на «Жигулях» за Кларой.
— Переведи телефон на автоответчик, — попросила я. Юра кивнул.
Я пошла за ним в кухню, села у стола и стала смотреть, как он ставит чайник.
— Как ты думаешь, если знать нашу семью, кто «близкая родственница»?
— Вы.
— Еще?
— Татьяна Ивановна.
— Еще?
Он сделал сложное движение, одновременно качнув головой и пожав плечами.
Я поняла. Кто же еще? Никто.
Что ж, Танька не подведет. Хотя я ее ни о чем не предупреждала.
* * *
Кеша поднялся вместе с Кларой. Она не могла отвести взгляд от белокурого красавца атлета. Кеша обожает женское восхищение и готов ответить на ее призыв немедленно. Клара это почувствовала и потянулась к нему всей своей девичьей душой. И телом.
Юра, не раз бывавший свидетелем подобных романов, откровенно ухмыльнулся и отправил Кешу ждать в машине.
Кеша театрально вздохнул, метнул Кларе томный взгляд и удалился. Юра успокоил приунывшую девушку:
— Он подождет вас в машине, потом отвезет куда скажете.
Клара приободрилась, и мы с ней направились в гостиную. Юра принес с кухни приготовленный мной поднос, поставил его на столик и покинул нас.
Поблескивая зеленоватыми глазами, Клара начала свой рассказ:
— Я нашла газету на столе, как только пришла на работу. У нас персонал начинает работать в разное время от девяти до одиннадцати часов. Сегодня к десяти собрались почти все. На каждом столе лежала газета. Все газеты были сложены так, что заметка бросалась в глаза.
Патрон приехал сразу после десяти. Как всегда, ни на кого не глядя и не здороваясь, прошел в свой кабинет. Мы все притихли, только переглядывались. Почти сразу раздался визг по селектору:
— Клара!
Я, под откровенные усмешки и ободряющее подмигивание, прошла в кабинет.
Михаил Павлович стоял за своим столом, опершись на ладони, лежащие на газете. Он весь трясся, челюсть ходила ходуном, глаза выпучились.
Я остановилась у дверей, стараясь выглядеть как всегда. Дверь тихонько проскрипела. Это Ирка-секретарша пристроилась к щелочке подслушивать.
Михаил Павлович толчками выдыхал воздух и никак не мог начать говорить. Я почему-то подумала, что у него совершенно плоские глаза, как бледно-голубые фарфоровые блюдца. А он все пыхтел, его лицо наливалось кровью. Наконец он выдавил несколько звуков, так хрипло, что я даже не поняла, что он сказал.
Я хлопнула ресницами. Он еще больше покраснел.
Хотя я не могла поверить, что такое возможно. Воздух с шипением вышел у него изо рта. Я поняла.
— Кто? — Он тыкал пальцем в газету.
— Я не знаю.
— Ты видела?
— Да.
— Кто еще?
— Все.
Он вдруг съежился и сел. У него даже лицо опало.
— Кто принес?
— Не знаю. Когда я пришла, газета лежала на моем столе.
— И на всех других?
— Да.
— Ты принесла?
— Нет.
Мне было нечем убедить его, но он сразу поверил.
— Алла Николаевна?
— Она уехала к родне. В Брест.
— Это ничего не значит.
— У нее нет ключей.
— А у кого есть?
— У вас и у охраны.
— Еще?
— Больше ни у кого. У вас два комплекта.
— Могли украсть?
— Наверное.
Михаил Павлович побарабанил пальцами по столу.
Я все стояла у дверей. В эту минуту я поняла, что больше не останусь у него работать. Мне стало страшно. Я вдруг сразу отчетливо поверила, что он может быть виноват. В том, что случилось с Еленой Сергеевной. Я никогда раньше не видела такого испуганного человека. И я испугалась сама.
Никто не работал. Никто даже не пытался работать. Люди переходили от стола к столу, шептались, без конца выходили курить. Обсуждались два вопроса: откуда взялась газета и что следует предпринять шефу?
Ни разу не прозвучало слово «клевета». И меня снова словно озарило. Я поняла, что все испытывают после смерти Елены Сергеевны то же, что и я…
Работа перестала приносить удовольствие, общение — радость. От всего, что составляло смысл нашего дела, осталась только зарплата. И еще. Все так же, как я, глухо ненавидели Троицкого. Почти никто не думал, есть ли основания для сомнений у автора статьи, все злорадствовали из-за беды Троицкого.
Михаил Павлович пробыл у себя около часа. Почти все время разговаривал по телефону. Потом вызвал Ирку, велел ей собрать все газеты и принести ему.
Ирка подошла к начальнику отдела сбыта. Он вырезал заметку, сунул ее в карман. Ирка пошла дальше.
Она всем показывала дыру в газете. Все смеялись. Многие тоже вырезали заметку. Ирка свалила газеты на стул в углу кабинета шефа.
Через некоторое время Троицкий, ссутулясь и втянув голову в плечи, пронесся к выходу и уехал.
Все собрались и пошли толпой обедать, оставив одну Ирку на телефонах. Она выла, но ей пообещали, что после обеда отпустят домой.
Я вышла вместе со всеми и поехала к вам.
* * *
Танька примчалась без звонка. Юра впускал ее, когда явился господин Скоробогатов. Он неодобрительно посмотрел на потную, с выпученными глазами Таньку, перевел на меня тот же неодобрительный взгляд. Я поежилась.
Взгляд переместился на Юру. Юра тихо слинял.
Танька неудовольствия не заметила. По-родственному обхватила господина Скоробогатова поперек туловища, потискала, обмусолила ему лицо, оставляя следы оранжевой помады.
Господин Скоробогатов с неожиданным подъемом тоже включился в церемонию приветствия и потискал Таньку, звонко чмокая ее румяное, влажное от пота лицо.
У меня засосало под ложечкой, а Танька, приняв Костины ласки как должное, скинула босоножки и поплыла в гостиную. Костя, не сводя с меня настороженного взгляда, легкими тычками направлял ее движение.
На пороге гостиной он на миг отвлекся. Этого мне хватило. Я наступила Таньке на ногу, она вскинула глаза, я прикусила нижнюю губу, она кивнула. Костя вернул нам свое внимание, мы смотрели в разные стороны.
— Чему обязаны? — вежливо осведомился господин Скоробогатов у гостьи, когда мы расселись в гостиной со стаканами холодного пива. Мы все предпочитаем отечественное пиво. Не потому, что импортное хуже, а потому, что нам нравится «Балтика».
Я пила «первое», Костя и Танька — «шестое».
— Чего это? — не поняла Танька.
— Чему обязаны визитом?
— Это ты спрашиваешь, чего я пришла? — дошло до Таньки. Она неожиданно обиделась:
— Меня-то Ленка позвала, а ты сам-то чего здесь?
— А где ж мне быть? — притворился непонимающим господин Скоробогатов.
— Как где? В «домушке», — прищурилась Танька.
Меня мало волновала их перебранка. Они умели остановиться и не довести разговор до скандала. Я хотела знать, с чем пришла Танька, и хотела знать, что в столь ранний час пригнало в конюшню кормильца. Но выяснять это надлежало с каждым индивидуально.
Парочка переместилась на кухню и начала греметь там, открывая холодильник и зажигая плиту. Ясно, собираются пировать. Плохо, что на кухне. Значит, их застолье затянется за полночь. Позже Костя приволочет гитару, и они будут петь. А мы с Юрой слушать.
Потому что Юре питье не положено, а мне сроду не выпить столько, чтобы их догнать.
Костя пролетел от двери к бару и обратно. Ясно, к холодильнику, водку охладить. Я поплелась на кухню и достигла ее в тот момент, когда они открыли по очередной бутылке пива и Костя спросил:
— Тань, а ты не из-за статьи прибежала?
— Из-за какой?
Ой Танька, ой торговка, голубенькие глазки, святая простота. Знаю, что врет, но верить хочется. А господину Скоробогатову не хочется.
— А ты сегодняшнюю молодежку не читала?
— Нет. Я на рынок до почтальона ухожу и почту вечером забираю.
— Значит, этого не видела?
Костя откуда-то из-под себя извлек газету.
Танька уставилась в то место в газете, где был Костин палец, прочла, шевеля губами.
«Не переигрывай, дуреха! — мысленно взмолилась я. — Если он что-то заподозрит, он меня запрет». :
Но Танька была в образе и неподражаема.
— Ты думаешь, это о Ляльке? — помолчав и поморгав глазами, спросила она, сраженная наповал собственной догадливостью. Ее глаза медленно переходили с Костиного лица на мое и наливались слезами. Сейчас Танька не играла. Она приехала, чтобы пролить эти слезы. Присутствие Кости останавливало ее и заставляло крепиться.
Я села рядом с Танькой. Мы держались за руки и тихо плакали. Костя расстроился. Его глаза беспомощно моргали, уголки губ жалостливо опустились. Он жалел нас, ужасно любил. И не верил ни на грош.
— Значит, это не ты «одна из близких родственниц»? — спросил господин Скоробогатов. Он мучился, не смел на нас взглянуть, но все-таки спросил. Вот характер! Я в очередной раз возгордилась мужем.
— Нет, Костенька, это не я, — честно ответила Танька. — Я и журналистов-то никаких не знаю.
— И не ты? — зачем-то спросил Костя меня. Он явно не рассчитывал на ответ. Я и не ответила.
Мы выпили вкусной холодной водки не чокаясь и поели, молча, с неожиданным аппетитом. И еще выпили. Все молчали и чувствовали себя неловко.
Костя мешал нам и знал это, но какое-то время вредничал. Потом встал:
— Ну ладно, девки, гуляйте одни. Я поеду, имение посмотрю.
Он не выглядел обиженным. Я точно знала: он не обижен. Мой муж — чуткий человек. Он понимает, что сейчас нам с Танькой надо побыть вдвоем.
Мы проводили Костю до дверей. Танька обняла его и ушла. Я заглянула в синие тревожные глаза:
— Приходи ночевать, ладно? Мне без тебя плохо.
Он кивнул и поцеловал меня. Я закрыла за ним дверь и вдруг вспомнила, что он не вызвал машину. Я бросилась к окну, выходящему на подъезд.
Костя садился в свою машину. Значит, он заскочил домой ненадолго и не отпускал Вадима. У него еще есть дела, он приходил просто посмотреть на меня.
Танька мыла посуду. Я взяла полотенце и, встав с ней рядом, начала вытирать.
Когда посуда была расставлена по местам, стол вытерт, а пол подметен, Танька вышла и вернулась со своей сумкой. Она достала пачку сигарет и, показав глазами в сторону коридора, спросила, имея в виду Юру:
— Заложит?
Я отрицательно качнула головой, закрыла дверь, мы сели у раскрытого окна и закурили.
Мы обе были настолько зажаты, что алкоголь не произвел никакого действия.
— Я правда не видела газету утром. Я ее и вообще-то каждый день не читаю. Выписываю по привычке. Чтоб бумага в доме была. Ну так вот. Ларек я открыла в девять. Торговля шла ни шатко ни валко, но не прекращалась. Я на полчаса закрывалась поесть.
Потом еще поторговала. Потом около меня остановились две тетки, начали выбирать мясную гастрономию.
Я таких не люблю. Все перелапают, обхают и если купят, то на копейку. Не покупатели; а, как у нас один парень говорит, экскурсанты.
Я ждала, когда они наиграются, и мысленно кляла их на чем свет стоит, но пока молчала, сдерживалась.
Вдруг тетки разлетелись в разные стороны, а передо мной Миша! Прям как чертик из табакерки! Я его сначала не узнала. Он всегда такой чистенький, сладенький, как леденец обсосанный. Прости, Господи!
Она перекрестилась правой рукой, левой держа сигарету.
— А тут прямо фурий злобный! Весь потный, распатланный, расхристанный. Машет у меня перед лицом сложенной газетой. Изо рта шип и слюни.
«Ты что, сука старая, охренела?»
Я и впрямь «охренела». Со мной так еще никто не разговаривал. Я его за грудки схватила, дернула на себя, втянула в ларек и толкнула себе за спину, вглубь, к ящикам с консервами. Там что-то загремело. Тетки глаза вылупили и за Мишкой полезли. Но я перед ними стекло опустила. Они носы сплющили, смотрят.
Я газету подняла, прочла и все поняла. Миша сидит на ящике, трясется, в глазах слезы и страх смертный. Мне так гадко, так мерзко стало.
«Уходи, Миша. Я в газету не писала. И говорить с тобой не хочу. Уходи. Я охрану позову».
Ее звали Роза, в честь Розы Люксембург. Хотя теперь, когда ей исполнилось пятьдесят лет, чаще ее называли Роза Дмитриевна. Или по прозвищу — Королева бензоколонок. Именно так, во множественном числе. Потому как владела эта дама огромным числом бензоколонок в Москве. И не только. А начинала свой жизненный путь она в светлом социалистическом прошлом в качестве оператора бензоколонки. Которую успешно приватизировала. Ну и пошло-поехало.
Сейчас Роза Дмитриевна сидит в плюшевом кресле в офисе фонда и пьет кофе с коньяком. Она принесла чек на очередной взнос, передала его бухгалтеру и зашла навестить меня. А я решила, что она заслужила рюмочку.
Мне симпатична эта приземистая толстушка с разлохмаченной «химией» на крупной голове и выщипанными в ниточку бровями над веселыми маленькими глазками. У нее широкий улыбающийся рот и громкий голос.
Роза Дмитриевна одной из первых поддержала идею фонда и регулярно переводит нам деньги. Два ее сына заняты в материнском бизнесе. Про мужа известно только, что он есть.
Сейчас моя гостья неожиданно заговорила именно о муже. Вертя в толстых коротких пальцах, унизанных массивными перстнями, чайную ложечку, она сокрушалась:
— Вы слышали? Где-то с месяц назад умерла женщина, владевшая сетью надомниц. Они вязали, вышивали, плели кружева и еще что-то. Короче, народные промыслы. Всю продукцию реализовывали через лотки на нескольких рынках и ателье-салон. Не золотое дно, но бизнес достойный. Она умерла в одночасье, и сразу пошел слух, что муж дело продает. А на днях в газете намек, мол, похоже, не сама она умерла… Понимаете?
Кому ее смерть выгодна? Наследникам. А наследник всего — муж.
Роза Дмитриевна покачала головой в тяжком раздумье и налила себе коньяку.
— Я ведь тоже замужем. И ему мои дела не по нутру. Вышел на пенсию, продал квартиру, которая от матери досталась, купил дом в деревне. Живет один, ко мне не едет. Вот я и думаю: помру, все прахом пустит.
А отписывать ребятам не могу, не по-нашему это, не по-православному, раз муж есть…
Роза Дмитриевна действительно была огорчена, почему и откровенничала со мной. Кроме того, мы были знакомы меньше двух лет, она знала меня в качестве жены Скоробогатова, и только. О моей связи с героиней ее рассказа она и не подозревала.
Выпив очередную рюмку. Роза Дмитриевна закурила длинную черную сигарету и, вдруг хмыкнув, завершила повествование:
— Сегодня встретила я этого мужа. Троицкий его фамилия. Мы знакомы, не так чтобы очень близко, но там-сям встречались. Ну другой человек. Словно его через стиральную машину пропустили: весь мятый и полинявший. Встретились мы в банке. Стояли у соседних окошек. Я на него невольно пару раз глянула. Он, видно, мой взгляд перехватил. Догнал у дверей, загородил дорогу, от злости весь дрожит.
"Что вы, госпожа Самойлова, на меня таращитесь?
Думаете, я жену убил?"
Не знаю, что на меня нашло. Посмотрела я ему прямо в глаза и спрашиваю:
«А ты убил?»
Он вздрогнул, глаза в сторону метнулись, он задом дверь толкнул и выскочил.
Я плюхнулась на ближайший стул. Сижу, а между лопаток струйка пота течет, течет…
Роза Дмитриевна залпом выпила новую порцию коньяка. Было заметно, что ее отпустило. Дама развеселилась. Увидев входящего Юру, нагнулась ко мне и заговорщицки зашептала:
— Какой у тебя мальчишечка славный. Уступишь мне, а?
Я покачала головой. Захмелевшая бизнес-вумен огорченно похлопала коротенькими, густо накрашенными ресничками и предложила:
— Не хочешь отдавать, давай меняться. У меня знаешь какой красавчик? Хочешь, позову?
* * *
Я не сразу решила, стоит ли мне звонить репортерше. Позвонила, не будучи уверена, что поступаю правильно.
Она показалась мне озабоченной, когда, выслушав мою неловкую благодарность, негромко заметила:
— Елена Сергеевна, боюсь, что вы можете пожалеть о моем вмешательстве.
— Что случилось?
— Пока ничего. Но шеф-редактор рубрики нехорошо обрадовался теме. А он у нас, как бы это попонятней сказать.., борзый очень.
Прошло несколько дней, и стало ясно, что она имела в виду.
Статья называлась «Кошелек или жизнь». В ней описывалось несколько неясных случаев смерти богатых москвичей. В частности, скоропостижная кончина владелицы «Сибири». Была приведена беседа с соседкой по подъезду, не устававшей удивляться обстоятельствам смерти и похорон предпринимательницы.
* * *
Дом малютки ремонтировали югославы. Молчаливые черноволосые мужчины прилежно и настойчиво, словно муравьи, копошились в комнатах, сновали по коридорам.
Детей на время ремонта не выселяли, просто переводили из комнаты в комнату. Сначала мебель перетаскивал персонал, состоящий на сто процентов из женщин, потом строители стали это делать сами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25