«Матвеева А. Банкирша»: АСТ; М.; 2001
ISBN 5-17-002093-7, 5-17-010639-4
Аннотация
Это — история любви и предательства, верности и мести.
Это — история незаурядной смелой женщины и благородною мужчины.
Они живут в мире, где любой успех может стать приманкой для преступников В мире, где люди способны ради наживы обречь на гибель даже тех, кто им дорог.
Они живут в нашем мире — и выжить в нем им помогают глубокая и чистая любовь и вера друг в друга…
Александра МАТВЕЕВА
БАНКИРША
Часть 1

Девятый день
«Следующая станция…» — объявляет голос ниоткуда мою остановку, и я делаю два шага в сторону двери, скользя ладонью по никелированной палке под потолком вагона. На палке микробы и бактерии — возбудители всех известных болезней от чесотки до СПИДа. Эта мысль приносит мне облегчение. У меня есть шанс неизлечимо заболеть и покончить с существованием, лишенным смысла.
В грязном стекле отражается перечеркнутый надписью «Не прислоняться» смутный женский силуэт. Мой силуэт. Мне неприятно смотреть на него, и я отвожу глаза. Прислоняюсь спиной к запрещающей это надписи, обвожу взглядом вагон. Народу не то чтобы много, но почти все места на кожаных диванчиках заняты.
Лица пассажиров в свете ламп сероватые и нездоровые, глаза равнодушно смотрят перед собой или уткнулись в какое-нибудь чтиво. Все выглядят обособленными и отгороженными друг от друга.
Только две юные особы в коротких ярких нарядах и смелом макияже оживленно разговаривают, сблизив лица, да пожилая женщина что-то внушает черноволосой девочке лет пяти, стоящей коленками на диванчике.
В вагоне чисто. Мне, коренной москвичке, приятно сознавать, что наше метро по-прежнему лучшее в мире.
Эта мысль на мгновение зацепляется за сознание и вызывает удивление. Удивляет появление положительной эмоции, да и появление эмоции вообще.
Сколько же я не ездила в метро? Пожалуй, года три. Тогда оно выглядело ужасно: грязь, наперсточники, торговцы, цыгане — не многим лучше кошмарной нью-йоркской подземки.
Три года. Почти столько же я не выходила из дома одна.
Страшно подумать, что я на это решилась. На что я рассчитываю? Что он не узнает? Конечно, узнает.
Если не знает уже. Ведь меня оставили одну не более чем на полчаса.
А может быть, я хочу, чтобы он узнал? Надеюсь, что он начнет кричать и я заплачу от обиды?
Наконец заплачу.
Я всегда легко плачу, можно сказать, люблю это дело. Но сейчас слез нет. Я не плакала в тот день. И ни разу потом. А ведь должна бы плакать, заливаться.
Не могу. Ни одной слезинки. Только сердце щемит и что-то душит, сжимает горло, мешая дышать и говорить.
Лица напротив сливаются в одну грязно-белую полосу. Медленно накатывает и отступает головокружение.
Я поворачиваюсь лицом к дверям, сжимаю пальцы на поручне, крепко, до боли зажмуриваюсь.
Не могу вдохнуть. Не могу.
О Господи! Помоги мне!
— Выходите?
Грубый голос демонстрирует готовность к скандалу. Локоть мне в бок, угол сумки в колено.
Спасибо, мадам! Вы помогли мне вдохнуть.
— Выхожу.
Будь благословенно московское метро! Здесь не размечтаешься, не распереживаешься, живо определят на место, вовлекут в заданный ритм движения. Вперед, вперед, вперед! Вынесли из вагона, пронесли к эскалатору, вынесли на поверхность, оттолкнули с дороги и бросили.
Теперь делай что хочешь, ты уже не часть толпы, не принадлежность метро, ты одиночка и сам за себя отвечаешь.
Вдоль реки, через парк, все время в горку, к белой ограде, виднеющейся среди деревьев, — почти забытая дорога.
Засинели церковные купола — вот я и у цели.
Прекрасен храм, прекрасен старый парк, и лица людей прекрасны. Люди неспешно движутся среди деревьев.
Какое счастье родиться русской в России! На мгновение забываю обо всем, стою и смотрю вокруг.
Кажется, мне стало немного легче. Но слез по-прежнему нет, и камень на душе давит и холодит ее.
У крутого церковного крылечка — на паперти — достаю из сумки черную косынку, покрываю голову и медленно поднимаюсь к открытой для всех двери.
Я стою под куполами в окружении икон, и горящих свечей, и запаха ладана, смотрю в прекрасные скорбные всезнающие и все понимающие глаза Богородицы и не молюсь.
Я не умею молиться. Ни родители-коммунисты, ни пионерско-комсомольское прошлое не научили меня этому.
У меня всего две молитвы: «Господи, помоги!» — для самого трудного, страшного часа и «Благодарю, Господи!». — для самого светлого и радостного.
Сейчас они не подходят.
По соседству идет служба. Слышится голос отца Николая — низкий, рокочущий, величественный.
Женщина моих лет и моей комплекции, в темном платье и платке, обнимает меня, и мы целуемся.
У женщины чистое моложавое лицо, умный, полный сочувствия ясный взгляд.
Мы с матушкой Ларисой выходим из церкви, делаем несколько шагов в глубь парка и садимся на пустующую скамейку. Молчим.
Ларисины маленькие натруженные ладошки бесцельно разглаживают юбку на коленях. Не глядя на меня, Лариса негромко говорит:
— А ведь она была здесь.
— Кто? — выдыхаю я, заранее зная ответ.
Ларисе пора возвращаться к своим обязанностям.
Мы прощаемся, я бреду по парку к троллейбусной остановке.
После разговора с Ларисой мне стало еще тяжелее.
Снова и снова донимает саднящее чувство вины и безответный вопрос «почему?». Почему меня не было рядом? Не было рядом в трудные минуты для единственного человека на Земле, который имел все права на меня?
Не помню, как ехала в троллейбусе, как сошла на нужной остановке. Медленно, едва переставляя ноги, тащусь вдоль проспекта по тротуару, к заветной девятиэтажке.
Вдруг что-то ощутимо толкает меня в спину. Один раз и второй. Не сразу включаюсь в действительность и оттого еще сильнее пугаюсь.
В ужасе оборачиваюсь и вижу блестящий капот, лобовое стекло и за ним ухмыляющуюся от уха до уха широкую лоснящуюся рожу.
Из последних сил сопротивляюсь накатывающейся панике, делаю рывок влево, понимаю, что успеваю отскочить, и краем глаза замечаю движение руки на баранке.
Машина виляет вслед за мной, нагоняет и сильным толчком скидывает в огромную лужу жидкой грязи, оставшуюся после многодневных дождей. Я падаю на спину, мои ноги дергаются вверх. Дверца машины раскрывается, и оттуда раздается глумливый хохот.
— Чего растопырилась, тетка? Надеешься, кто трахнет?
Все темнеет перед глазами. Я с трудом, помогая себе руками в жидкой липкой грязи, сажусь прямо и вдруг чувствую слезы, непрерывным потоком текущие по лицу.
Маленький хлопотливый человек, из тех, кто в прежние времена обязательно был бы тимуровцем, помогает мне выбраться из лужи, не боясь испачкаться.
Да, впрочем, и всей одежки на нем только легкие шорты и тапочки.
— Это Борька Сморчок! — Голос мальчика звенит от ненависти.
Он идет рядом со мной, крепко держит за руку маленькой жесткой рукой. Это очень взрослый человек. Он не боится, что сверстники будут дразнить его, увидев за ручку с теткой, с платья которой потоком стекает грязь. А может быть, теперешние мальчишки не дразнятся?
А мальчик говорит и говорит о Борьке Сморчке.
— Он ларечников на Котляковском продовольственном рынке пасет. Рэкет. Такой крутой, что ты!
Всегда к дому по тротуару едет, ему так ближе. И всех толкает.
Какое счастье, что мальчик рядом! Его добрая рука держит меня. Если бы не он, я бы, наверное, упала на асфальт и каталась бы, воя, пока не умерла.
Я не вижу, куда иду, меня колотит безостановочная дрожь.
Как-то мы все-таки добрались до заветной двери, она открывается, и Танька втягивает меня в квартиру.
Туда же заскакивает провожатый.
Танька — вдова моего брата, двадцать три года назад упавшего по пьянке с башенного крана, куда ему, по-хорошему, и лезть было незачем.
От моего братца Славика остался Таньке сын и мой единственный племянник — беспутный и обаятельный, весь в отца — Пашка, который уже десять лет после армии бороздит необъятные просторы Родины в неизвестном направлении, изредка появляясь и одаривая мать лаской и "Кучкой денег, иногда немалой.
Танька всю жизнь проработала на вредном производстве, в сорок пять ушла на льготную пенсию и теперь подрабатывает на продуктовом рынке ларечницей у хозяина-азербайджанца.
Мальчишка оказывается Таньке знакомым. Она называет его Денисом и, выслушав его доклад, берет швабру и стучит ею по стояку отопления в комнате.
Я помещаюсь на маленькой скамеечке посреди прихожей, истекая грязью и слезами. Рядом стоит, переминаясь с ноги на ногу, мой спаситель. У двери, положив ладонь на ручку, застыла Танька. Мы ждем, но все равно звонок раздается оглушительно и внезапно.
Танька рванула дверь на себя, и в прихожей появился еще один персонаж. После чего и без того тесное помещение стало напоминать кабину лифта в часы пик.
Рыжеволосая, ярко накрашенная, ярко одетая Милка в два раза выше и в два раза тоньше темноволосой Таньки. Стоя рядом, они представляют собой комичное, но привычное зрелище и смеха не вызывают.
А может быть, я вообще потеряла способность смеяться.
Милка прищуривает зеленоватый глаз и обводит нашу группу проницательным, как у следователя прокуратуры, взглядом.
Безошибочно оценив обстановку, старший советник юстиции Эмилия Владиславовна Дашковская выбирает того, от кого можно ждать максимальной пользы. Чуть приподняв выщипанную в ниточку бровь. Милка поощряюще смотрит на Дениса.
Денис толково излагает все, что видел, и в заключение воспроизводит финальную реплику моего обидчика.
Милка засовывает в ярко-красный рот сигарету и хорошо поставленным голосом потомственной интеллигентки характеризует господина Сморчка одним словом.
— Паскуда! — говорит Милка и начинает командовать:
— Ленку — в ванну, мне коньяку, Дениска — мыть руки и к столу.
Я с помощью Таньки стягиваю с себя платье, белье и опускаюсь в ванну. Танька заставляет меня встать и переводит воду на душ.
— Прими душ. Ванна займет много времени, — говорит она.
Я слушаюсь ее.
* * *
Когда мы выходим из ванной, выясняется, что пришли Лариса и Лидуня. Они заканчивают сервировку стола. Денис принимает в этом самое деятельное участие, снует из кухни в комнату и обратно, что-то носит.
Милка сидит у стола боком, закинув ногу на ногу.
Она выпила сколько-то коньяка, выкурила сколько-то сигарет, и мысль о мести «паскуде» полностью созрела в ее предприимчивом мозгу. Сообщение Таньки: «У нее (у меня) вся задница синяя» — подкрепило Милкину решимость.
— Так! — зловеще произносит она и при почтительном молчании окружающих берется за телефон. — Василек?
Милкин голос звучит ласково и, пожалуй, игриво.
Я вопросительно смотрю на Таньку. Та недоуменно пожимает круглым плечом.
Милка тем временем нажимает на телефонном аппарате кнопку громкого вещания, вовлекая всех присутствующих в разговор.
Я сижу на диване и кутаюсь в Танькин халат, стараясь унять дрожь, не утихающую даже после горячего душа. Сидеть мне больно. Задница действительно вся «синяя».
— Узнал меня? — кокетничает Милка.
— Узнал… — В хриплом голосе никакой радости.
— Чудненько!
Милка захлебывается от восторга и продолжает на той же ноте:
— За тобой должок. Помнишь?
— Ну.
Похоже, недовольный Василек жует лимон, настолько кислый у него голос.
— Есть шанс расплатиться. Хочешь?
— Что надо? — насторожился Василек.
— Тебе такое имя, Борька Сморчок, что-нибудь говорит?
— Много. — Василек явно оживился и даже пошутил:
— Но все нецензурно.
— Но тебе про него ведь интересно?
— Про него мне интересно. Буквально все. Каждая мелочь.
— Как тебе преднамеренный наезд на пешеходной дорожке, повлекший тяжелые телесные увечья и временную нетрудоспособность? Нравится?
— Мне нравится. Но покушение на преднамеренное убийство лучше.
Теперь голос нашего невидимого друга полон энтузиазма.
— Лучше.
Милка тоже умеет быть покладистой.
— А потерпевший есть? — озаботился Василек.
— Есть. Очень хороший. Вся задница — сплошной синяк.
— Чудненько! — обрадовался Василек и снова забеспокоился:
— А свидетели?
— Есть. Мальчик Денис Ярченко.
— Мальчик — слабовато, — расстраивается наш собеседник.
Неожиданно вмешивается Лидуня. Она кладет руку на Милкино плечо и кивает на телефон.
Милка снова переводит телефон в «интимный» режим, говорит в трубку:
— Подожди, — и вопросительно смотрит на Лидуню.
— Я в автобусе мимо ехала и все видела. Это во сколько было?
Денис, напряженно слушавший переговоры Милки с Васильком, раскраснелся от волнения. Подавшись в сторону Лидуни худеньким телом, он четко произносит точное время происшествия. Лидуня уверенно кивает.
Дениска смотрит на беленькую аккуратную Лидуню горящими восторгом влажными глазами и, весь напрягшись, сияя загорелым личиком, сжимая кулачки, выпаливает на одном дыхании:
— А вы какую машину видели, тетенька? Синюю «ауди»? А на полочке сзади лев меховой? Она с проспекта на тротуар перед телефонной будкой выехала?
Лидуня кивает на каждый из вопросов, и Денис сообщает Милке ликующим звонким голоском:
— Точно! Тетенька все видела.
Пришло время кивнуть Милке. Сделав это, она говорит в трубку:
— Есть и свидетели. Подгребай. Я у себя в доме, этажом ниже…
Милка вешает трубку и начинает задумчиво разглядывать Лидуню. Проходит несколько минут. Мы все невольно присоединяемся к процессу, и Лидуня принимается ерзать на стуле и стесняться. Ее веснушчатое лицо густо краснеет, а глаза наполняются слезами.
— Что? — нервно обращается она к Милке.
— Ты плохая свидетельница…
— Почему это? — обижается Лидуня.
— Ты из нашей компании. Это подозрительно.
— Что ж, если я из вашей компании, так не могла на автобусе ехать?
— Могла. Ребенок и подруга — слабо. Адвокат придурка нас размечет.
Мы все подавленно молчим. Пришла очередь Ларисы.
— Я тоже могу подтвердить…
— Что?
— Что я видела.
— А ты видела?
— Нет.
Она опускает русую, гладко причесанную голову.
— Врать — грех, — наставительно произносит Милка.
— Отмолю, — неуверенно шепчет матушка Лариса и под укоризненными взглядами окружающих окончательно тушуется.
Снова повисает молчание. Все выглядят подавленными. Моя дрожь становится все сильнее, я с трудом сдерживаю постукивание зубов. Лидуня садится рядом, прижимает меня к мягкому теплому боку мягкой теплой рукой. Другой рукой, просто ладонью крепко вытирает мое мокрое лицо.
Денис, как и все мы, лелеявший мечту о возмездии, напряженно морщит светлые бровки. Что-то надумав, он дергает Милку за рукав. Милка отводит глаза от стены и с надеждой смотрит на ребенка.
— Может, бабки… — не очень уверенно начинает мальчик, и в ту же минуту Танька, издав не то визг, не то вой, выносится из комнаты в прихожую.
Хлопает дверь. Оставшиеся недоуменно переглядываются, не зная, что делать, что думать и почему-то боясь задавать вопросы.
Раздался пронзительный звонок. Все остались сидеть. Звонок повторился, короткий, резкий и требовательный. Никто не встал.
Звонок звонит непрерывно. Денис под нашими взглядами направляется к двери. Лариса идет за ним.
Ее руки приподняты над мальчиком в защищающем жесте.
Мы с Лидуней перестали дышать.
— Вы чего, оглохли? — возмущается, вломившись в квартиру, Танька. — Я дверь захлопнула, а ключ не взяла! Вот Софья Васильевна. — Танька выталкивает вперед низенькую полную старуху со значительным лицом. — У нее окна на проспект выходят. Она у окна сидела сегодня весь день, почтальона с пенсией ждала.
Она все видела.
Старуха значительно кивает и значительно поджимает губы.
Танька усаживает новую свидетельницу. Все остальные тоже облегченно рассаживаются и начинают молча ждать очередного звонка в дверь.
* * *
В квартиру вкатился кругленький, лысенький и предельно энергичный майор Василек в сопровождении усталого парня лет тридцати в несвежем белом халате.
— Во! — победно заявляет Василек, не здороваясь. — Участкового врача поймал. В лифте. Он травмы опишет. И факт подтвердит.
— Я про Сморчка чего хочешь подтвержу. Он сволочь, каких мало. Бычара безмозглая. Рэкетир хренов. Ублюдок!
Присутствующие дамы с почтительным вниманием слушают врача. Заметив это, парень поперхнулся и смолк.
Помолчал и закончил, извиняясь, тихо и печально:
— Позавчера Клавдию Владимировну госпитализировали с обширным инфарктом. Она у меня в школе географию вела.
— У нас тоже, — сурово говорит Милка. Мм все киваем. И Василек кивнул. И Дениска.
— Из-за паскуды Сморчка.
Врач сел к столу, взял сигарету из Милкиной пачки, по-свойски, не спрашивая разрешения, долго разминал, глядя на нас больными карими глазами.
— Она с собачкой гуляла. Так эта сволочь заехала на тротуар — и песика насмерть. — Парень кулаком трет глаза, прикуривает от протянутой Милкой зажигалки и заканчивает:
— А ведь тоже у нее учился…
Он качает головой, недоумевая, как такое может быть.
Мы подавленно молчим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25