Придется искать, а на это уйдет время.
Не раздумывая я схватила телефон, набрала номер и с удивлением слушала гудки. Минута, две, три…
Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
Мелькнула мысль, что я никогда не интересовалась, где проводит господин Скоробогатов ночи. И с кем.
Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
Черт! Эту проклятую квартиру сроду не обойдешь, впору пускать рейсовый автобус. И какая из комнат теперь Юрина? Раньше он спал на диване в холле, а теперь?
— Юра! — завопила я, стоя посредине какой-то европлощади неизвестного назначения.
Из одной из дверей вылетел взлохмаченный Юра в тренировочных штанах и с голой волосатой горой мышц над ними. Он хлопал глазами. Я заикалась от злости.
— Чем ты занят?
— Сплю…
— Молодец! Продолжай. Тебя для того и наняли.
— Что случилось?
— Какая тебе разница? Твое дело тело охранять, а живое оно или мертвое — тебе плевать!
— Вам плохо? Врача?
Вид разволновавшегося Юры неожиданно несколько успокоил меня. По крайней мере я перестала заикаться.
— Ты знаешь, где Константин Владимирович?
Кивок.
— Где?
— В казино.
— Что он там делает? — Идиотский вопрос.
Движение плечом. Не знает.
— Позвонить ему можешь?
Кивок.
— Позвони. Скажи, он мне нужен.
Кивок.
О Боже!
* * *
Я включила свет в кухне и поставила варить кофе.
Великолепие белых стен, блеск хромированных частей мебели и всевозможное оборудование делали кухню чужой и совершенно безликой.
Я избегала бывать здесь без необходимости. А когда-то это было самое любимое место в квартире. Да что в квартире, в целом свете.
Опять поднялась обида на господина Скоробогатова, уничтожившего мой столь любовно налаженный быт.
На душе стало окончательно тоскливо и муторно.
Страшно хотелось курить, но я решила этого не делать, чтобы не злить господина Скоробогатова запахом дыма. Он чрезвычайно тяжело бросал курить.
Выпив кофе, я поставила чашку в мойку, отложив мытье на утро. Потом все-таки вымыла, вытерла и убрала в шкаф. Привычные движения успокаивали меня.
Какое-то время постояла посреди кухни, бессмысленно глядя в стену, вздохнула и, выключив свет, встала у окна, отодвинув штору. Это окно выходит на подъезд, и я надеялась увидеть, как приедет господин Скоробогатов.
Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как раздался щелчок и вспыхнул свет.
Он стоял в дверях кухни. Ворот белой крахмальной рубашки распахнут, темные волосы в беспорядке, одна рука в кармане брюк под распахнутым смокингом, другая на уровне плеча упирается в косяк.
Привычно отметив мужскую привлекательность ладной фигуры, я подняла глаза на лицо.
Господин Скоробогатов изрядно выпил. Чтобы об этом догадаться, надо хорошо его знать. По виду он такой же, как всегда. Выдает его холодный блеск серо-голубых глаз да необычайная бледность лица.
Он толчком выдыхает воздух сквозь сжатые зубы.
До меня доносится запах коньяка. Костя терпеть не может коньяк, но пьет только его. Таким образом он регулирует потребление спиртного. Одна из его маленьких хитростей.
— Зачем звала? — недружелюбно поинтересовался господин Скоробогатов, ощупывая меня жадным взглядом.
Мне не понравился взгляд и то, как он стоит, подобравшись, словно перед прыжком.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Я вдруг испугалась, что господин Скоробогатов откажет мне в моей просьбе.
— О чем?
— Костя, мне нужны деньги…
— Сейчас?
Господин Скоробогатов неприятно ухмыльнулся и вдруг…
Он отлепился от косяка, ногой закрыл дверь и сделал ко мне большой шаг… Я услышала тяжелое дыхание, и в тот же миг он, запустив руку мне в волосы, рывком поставил меня на колени.
Мои колени больно стукнулись об пол. Жесткая рука безжалостно надавливает на мой затылок, прижимает мое лицо к столу. Я почувствовала, как другая рука грубо задирает мой халат…
Происходящее показалось настолько нереальным, что первым моим чувством была растерянность. Потом я испугалась, что в кухню может войти Юра. А потом не осталось никаких чувств" только чувство неудобства позы.
Все закончилось так же неожиданно. Я почувствовала, что свободна, и с трудом поднялась на ноги.
Происшествие оглушило меня. Я не могла поверить, что подобное произошло со мной, не узнавала мужчину, которого, как мне казалось, знала до донышка, была обижена, раздосадована, напугана.
Прошло довольно много времени, пока мне удалось заставить себя взглянуть на господина Скоробогатова.
Он уже привел в порядок свой костюм и стоял у окна, отвернувшись от меня и ссутулив широкие плечи.
Я встала у него за спиной. Он обидел меня, но в тот момент я не хотела думать, почему он так поступил.
Меня занимали другие проблемы.
Почувствовав меня рядом, он медленно, словно с трудом, обернулся и посмотрел несчастными, больными, трезвыми глазами.
— С чего началось, тем и закончилось, верно? Ты ведь всегда считала меня способным на насилие. Нисколько не удивилась. Даже не сердишься.
— Я удивилась и сержусь. Мы еще поговорим об этом. Но не сейчас. Ты дашь мне денег?
В синих глазах появился нехороший блеск.
— Тебе настолько нужны деньги? Зачем?
Как-то сразу я поняла, что не хочу ничего ему говорить. Я смотрела в его лицо — такое знакомое, такое неизменно притягательное, и впервые мой муж был мне неприятен. В первую очередь потому, что я хотела искать у этого человека помощи и сочувствия.
Прищуренные чужие глаза не отрываясь смотрели на меня, ожидая ответа.
Было ясно, что я не хочу его денег. И не возьму их у него.
Я повернулась и, чувствуя навалившуюся усталость и пустоту, побрела прочь.
— Что, деньги больше не нужны? — насмешливо прозвучало сзади. Он шел за мной следом. — А может, они тебе и не были нужны?
Господи! Помоги мне, дай силу выстоять, пережить эту ночь.
У двери спальни Скоробогатов дернул меня за плечо, повернул к себе лицом. Он был в ярости.
— Так зачем ты звала меня?
Мне надо было срочно лечь. Голова кружилась, тело мгновенно покрылось холодным потом. Слабой, непослушной рукой я попыталась оттолкнуть мужа, но кружение перед глазами сделалось нестерпимым, потом все потемнело, я почувствовала, что сползаю по чужому телу…
Обморок был коротким. Я очнулась на руках Скоробогатова. Он положил меня на постель и сел рядом, глядя на меня встревоженно и совсем не зло.
— Тебе лучше?
Я кивнула, почувствовав боль в затылке от движения.
— Все уже прошло. Только слабость.
— Хочешь, я вызову врача?
— Не стоит. Мне надо просто поспать.
— Когда тебе нужны деньги?
— Мне не следовало просить их у тебя. Тем более звонить ночью.
— Зачем они тебе?
— Не важно.
Я чувствовала себя усталой, и ничего, кроме этой усталости, сейчас не существовало.
— Лена, я дам любые деньги. Но имею я право знать зачем?
— Имел. Еще час назад.
— Понятно. Теперь у тебя есть повод наказывать меня. Настоящий. Не в виде придуманного из-за евроремонта.
В его голосе снова звучала едкая насмешка. Что делается в его голове и сердце? Что вообще с ним происходит? Из-за чего его так корежит?
И вот, когда не осталось сил на эмоции, я смогла спокойно и трезво оценить свою жизненную ситуацию.
Он смотрел непримиримыми льдистыми глазами.
Мой муж. Мой мужчина. Человек, которого я люблю.
Что бы он сделал там, на кухне, если бы я не подчинилась ему? Взял бы меня силой? Отпустил бы? Я не узнаю этого. Да это и ни к чему. Потому что я знаю другое. Я никогда не откажу ему в близости. Не хочу.
Не могу.
Я не могу отказаться от него. И похоже, он не может отказаться от меня. Тогда что же мы делаем друг с другом? С нашей жизнью?
Когда-то я оттолкнула дочь. Нет, не оттолкнула.
Не сделала попытки удержать. Позже не сделала попытки вернуть.
И вот опять. Жизнь ничему не учит меня. Мне суждено снова и снова наступать на одни и те же грабли.
Я отодвинулась с краю и, потянув Костю за рукав, заставила лечь рядом. Он нехотя подчинился. Наши плечи соприкасались, я ощущала шершавую ткань смокинга.
— Мне не понравилось то, что ты делал на кухне.
Я сказала это и удивилась тому, как ровно прозвучал мой голос.
— А мне понравилось? — вскинулся Костя, но я снова уложила его и придавила ладонью, чтобы не вскакивал.
Под ладонью металось его сердце. Мне было жаль Костю, жаль себя. Мы не умели управлять своими чувствами, не умели щадить чувства другого.
— Ты нарочно злишь меня, — сказал Костя, и я поняла, что он укрощен.
— Раздевайся и ложись. Уже четыре часа.
Он заполз под одеяло и лег, стараясь не дотрагиваться до меня.
Я обняла его холодное, на все согласное тело, повернула на бок, спиной к себе, прижалась грудью.
— Лен, давай помиримся, — попросил он шепотом.
— Хорошо.
Я потерлась лицом о его затылок, вдохнула знакомый запах и покрепче обняла. Он потихоньку согревался в моих руках и словно расширялся, по-хозяйски располагаясь в супружеской постели. Но оставался неподвижным.
Моя ладонь легонько погладила его плечи, грудь, живот. Я очень соскучилась по нему. Уже больше месяца мы были в разлуке или в ссоре. Во мне скопилось море нежности. Отбросив все мысли и сомнения, я позволила себе просто любить. Я дала себе волю. Делала все, что хотела, не контролируя себя. Костя с радостной покорностью следовал за мной, отзываясь на каждое мое движение.
* * *
Когда я проснулась, мужа уже не было рядом.
Стрелки на будильнике образовали прямой угол. Девять часов.
После короткого сна я чувствовала себя неважно.
Очень хотелось позвонить Ляльке, услышать ее голос, узнать, как она, подбодрить.
Но возможно, Миша уже уехал на работу, а Лялька еще спит. Позвоню попозже.
Первое, что я сделала, — набрала номер покойного Бронштейна. Мне очень повезло. Его внук Лева жил в квартире деда, был дома и вспомнил меня. Он обещал все узнать и позвонить мне после двух часов.
Чтобы окончательно проснуться, пришлось принять холодный душ и выпить большую чашку очень крепкого кофе.
Потом я немного походила по комнате, поглядывая на телефон, постояла в раздумье и все-таки позвонила.
Напрасно. К телефону никто не подошел. Значит, Лялька спит, а Миша привернул звонок телефона, уходя на работу.
За время моего отсутствия скопилась уйма дел, требующих моего вмешательства. Я позвала Юру, и мы покинули дом.
За полтора часа мне удалось наведаться в пять мест.
Отовсюду я звонила Ляльке. Поначалу к телефону никто не подходил, в последний раз было занято.
Я колебалась между желанием немедленно ехать к дочери и желанием дождаться сообщения Бронштейна, чтобы ехать не с пустыми руками.
Было и еще кое-что, останавливающее меня от желанного визита. Лялька настойчиво просила не приезжать без предварительного телефонного звонка. Она повторила свою просьбу несколько раз.
Наши отношения только начинали налаживаться, и мне следовало действовать очень осторожно, чтобы ничего не напортить.
С Лялькой всегда было непросто, а сейчас, когда она так больна…
Может быть, она не хочет, чтобы я видела, как ей плохо. Она гордая, моя девочка.
Не ко времени разболелось сердце. Я велела Юре ехать домой. Из машины позвонила и отменила последнюю встречу.
Скинув босоножки у входа, я босиком прошлепала на кухню, накапала в стакан валокордина, выпила и посидела с закрытыми глазами, слушая, как больно ворочается в груди сердце.
— Юра, включи, пожалуйста, автоответчик.
— Лена, это Марина. Сегодня в шестнадцать собеседование для воспитательниц. Не забудь, ты обещала быть.
— Елена Сергеевна, это Марков из «Новостей».
Я по поводу вашего участия в дискуссии о непрерывном образовании. Я выслал вам вопросник по факсу еще позавчера. Очень прошу, посмотрите.
— Лен, я забыл про деньги. Позвони Боровской, скажи, сколько нужно и когда. По-прежнему твой.
— Уважаемая Елена Сергеевна! Объединение народных промыслов «Сибирь» с прискорбием сообщает о скоропостижной кончине госпожи Троицкой Елены Сергеевны, последовавшей вчера около полуночи. Гражданская панихида состоится сегодня в пятнадцать часов в крематории, после чего для близких покойной будет накрыт поминальный стол в ее доме. Автобусы будут поданы к крематорию в пятнадцать тридцать.
— Лен, это Мила. Ты собираешься мне звонить?
Юра остолбенело смотрит на меня от двери. Из автоответчика звенит возмущенный Милкин голос.
— Перекрути, — прошу я, но не слышу собственного голоса.
Юра по шевелению губ угадал мой приказ, пощелкал кнопочками автоответчика, встал рядом со мной.
— Уважаемая Елена Сергеевна…
Безликий, ровный девичий голосок прочитал стандартный текст. Текст для всех.
— Юра, я не понимаю… Это что, шутка такая?
Вчера я говорила с ней по телефону. Она сказала, что врачи дали ей три месяца. Не могла же она умереть через два часа! Не могла…
Я беспомощно смотрю на Юру и вдруг вижу, как по его грубому загорелому лицу текут слезы.
Значит, он не думает, что это розыгрыш. А что это?
Разве так сообщают матери о смерти единственной дочери?
«Уважаемая Елена Сергеевна…» У девочки текст сообщения и список имен. Она набирает номер телефона и читает сообщение, меняя только обращение. Я окаменела. Страшная правда не дошла до меня. Я все еще оставалась женщиной, у которой есть дочь.
Так в моей душе и в моей жизни поселился кошмар.
Абсурдность происходящего подавила мое сознание настолько, что я спокойно и размеренно произвела ряд действий.
Юра безмолвно следил за мной, в его глазах плескался ужас.
Прежде всего я взяла телефонный справочник и нашла в нем номер телефона крематория. Мужской голос без всякого выражения подтвердил, что на пятнадцать часов назначена Троицкая.
Положив трубку, я постояла в раздумье, прикидывая, как мне поступить. Приняв решение, походила взад-вперед по коридору, соображая, как осуществить задуманное.
— Юра, мне нужны сигареты, кофе и коньяк.
Он кивнул и скрылся в кухне.
Я снова взялась за телефон. У Троицких было занято. Видимо, секретарша зачитывает сообщение. В офисе «Сибири» тоже занято. Собирают народ на кремацию. Скорей-скорей. Время не ждет. Кстати, а почему это оно не ждет? Почему кремация сегодня, а не, предположим, завтра? Из-за жары? Может быть. На градуснике за окном двадцать семь градусов. Юра принес поднос со всем заказанным. Я держала в руках телефон.
— Телефонная станция.
— Добрый день. Вас беспокоит секретарь господина Кротова из мэрии.
— Здравствуйте. Я вас слушаю.
— Дело в том, что господин Кротов сейчас у мэра и тому нужна срочная справка. Ее можно получить по телефону, но номер все время занят. Вы не могли бы как-нибудь помочь?
— Минуточку. Какой у вас номер?
Я назвала.
— Не кладите трубку. Я вас соединю.
— Огромное спасибо.
Щелчок, какое-то шуршание и новый женский голос:
— Алло?
— Михаила Павловича, пожалуйста.
— Кто его спрашивает?
— Ас кем я говорю?
— Я его сотрудница. Дело в том, что у Михаила Павловича умерла жена и он занят похоронами.
— Его нет дома?
— Кто вы?
— Член семьи. Вы позовете Михаила Павловича?
— Нет. Он не сможет подойти.
— И все же скажите ему, что звонит Скоробогатова.
Ее не было довольно долго. Тон голоса несколько изменился:
— Пожалуйста, извините. Михаил Павлович, оказывается, ушел. Я передам, что вы звонили.
— Не надо. Я узнала все, что хотела.
Что я узнала? Что хотела. Лялька умерла. Меньше суток назад. Через два часа ее кремируют. Миша не хочет со мной говорить. Бред.
— Юра, выясни, сколько ехать до крематория, и закажи цветы.
Я курила сигарету за сигаретой, ожидая момента, когда нужно будет одеваться, чтобы ехать.
— Алло?
— Привет! Ты почему дома? Я по поводу денег.
Боровская говорит, ты не звонила. Лен, ты чего, все еще обижаешься на меня?
— Нет.
— Деньги возьмешь?
— Они больше не нужны.
— Почему?
— Она умерла.
— Кто?
— Лялька. Моя дочь.
— Я сейчас приеду.
Он приехал через пятнадцать минут. Потянул носом воздух, открыл створку окна. Только после этого обеспокоенно заглянул мне в лицо. Он выглядел скорее раздосадованным.
— Что случилось?
— Лялька умерла.
Он недоверчиво взглянул в мои сухие глаза.
— От чего?
— Рак печени.
— Разве она болела? Ты мне не говорила.
— Я сама узнала вчера вечером.
— От кого?
— От нее. Она позвонила и сказала, что врачи дали ей три месяца.
— А когда она умерла?
— Сегодня ночью.
— Вот черт!
Его правый кулак ударился в левую ладонь.
— Теперь ты мне никогда не простишь, что так любила меня этой ночью.
Я была наповал сражена его эгоизмом. Конечно, он практически не знал Ляльку, но ведь она моя дочь…
— Я полный болван! Лен, не сердись. Мне жаль, что так случилось. Я знаю, ты ее любишь. Что я могу сделать?
— Ничего. Спасибо.
Я видела, что он не способен на искреннее сочувствие. Его застарелая ревность к моему прошлому, к Ляльке мешала ему разделить мое горе. Ну что ж. Я обойдусь.
— Ты мне скажешь, когда идти на похороны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Не раздумывая я схватила телефон, набрала номер и с удивлением слушала гудки. Минута, две, три…
Где он, черт побери, шляется в три часа ночи?
Мелькнула мысль, что я никогда не интересовалась, где проводит господин Скоробогатов ночи. И с кем.
Меня охватили злость и обида. Всякий раз, когда он нуждался во мне, я была на месте и готова помочь ему. Впервые он мне понадобился, и что же?
Черт! Эту проклятую квартиру сроду не обойдешь, впору пускать рейсовый автобус. И какая из комнат теперь Юрина? Раньше он спал на диване в холле, а теперь?
— Юра! — завопила я, стоя посредине какой-то европлощади неизвестного назначения.
Из одной из дверей вылетел взлохмаченный Юра в тренировочных штанах и с голой волосатой горой мышц над ними. Он хлопал глазами. Я заикалась от злости.
— Чем ты занят?
— Сплю…
— Молодец! Продолжай. Тебя для того и наняли.
— Что случилось?
— Какая тебе разница? Твое дело тело охранять, а живое оно или мертвое — тебе плевать!
— Вам плохо? Врача?
Вид разволновавшегося Юры неожиданно несколько успокоил меня. По крайней мере я перестала заикаться.
— Ты знаешь, где Константин Владимирович?
Кивок.
— Где?
— В казино.
— Что он там делает? — Идиотский вопрос.
Движение плечом. Не знает.
— Позвонить ему можешь?
Кивок.
— Позвони. Скажи, он мне нужен.
Кивок.
О Боже!
* * *
Я включила свет в кухне и поставила варить кофе.
Великолепие белых стен, блеск хромированных частей мебели и всевозможное оборудование делали кухню чужой и совершенно безликой.
Я избегала бывать здесь без необходимости. А когда-то это было самое любимое место в квартире. Да что в квартире, в целом свете.
Опять поднялась обида на господина Скоробогатова, уничтожившего мой столь любовно налаженный быт.
На душе стало окончательно тоскливо и муторно.
Страшно хотелось курить, но я решила этого не делать, чтобы не злить господина Скоробогатова запахом дыма. Он чрезвычайно тяжело бросал курить.
Выпив кофе, я поставила чашку в мойку, отложив мытье на утро. Потом все-таки вымыла, вытерла и убрала в шкаф. Привычные движения успокаивали меня.
Какое-то время постояла посреди кухни, бессмысленно глядя в стену, вздохнула и, выключив свет, встала у окна, отодвинув штору. Это окно выходит на подъезд, и я надеялась увидеть, как приедет господин Скоробогатов.
Не успели мои глаза привыкнуть к темноте, как раздался щелчок и вспыхнул свет.
Он стоял в дверях кухни. Ворот белой крахмальной рубашки распахнут, темные волосы в беспорядке, одна рука в кармане брюк под распахнутым смокингом, другая на уровне плеча упирается в косяк.
Привычно отметив мужскую привлекательность ладной фигуры, я подняла глаза на лицо.
Господин Скоробогатов изрядно выпил. Чтобы об этом догадаться, надо хорошо его знать. По виду он такой же, как всегда. Выдает его холодный блеск серо-голубых глаз да необычайная бледность лица.
Он толчком выдыхает воздух сквозь сжатые зубы.
До меня доносится запах коньяка. Костя терпеть не может коньяк, но пьет только его. Таким образом он регулирует потребление спиртного. Одна из его маленьких хитростей.
— Зачем звала? — недружелюбно поинтересовался господин Скоробогатов, ощупывая меня жадным взглядом.
Мне не понравился взгляд и то, как он стоит, подобравшись, словно перед прыжком.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Я вдруг испугалась, что господин Скоробогатов откажет мне в моей просьбе.
— О чем?
— Костя, мне нужны деньги…
— Сейчас?
Господин Скоробогатов неприятно ухмыльнулся и вдруг…
Он отлепился от косяка, ногой закрыл дверь и сделал ко мне большой шаг… Я услышала тяжелое дыхание, и в тот же миг он, запустив руку мне в волосы, рывком поставил меня на колени.
Мои колени больно стукнулись об пол. Жесткая рука безжалостно надавливает на мой затылок, прижимает мое лицо к столу. Я почувствовала, как другая рука грубо задирает мой халат…
Происходящее показалось настолько нереальным, что первым моим чувством была растерянность. Потом я испугалась, что в кухню может войти Юра. А потом не осталось никаких чувств" только чувство неудобства позы.
Все закончилось так же неожиданно. Я почувствовала, что свободна, и с трудом поднялась на ноги.
Происшествие оглушило меня. Я не могла поверить, что подобное произошло со мной, не узнавала мужчину, которого, как мне казалось, знала до донышка, была обижена, раздосадована, напугана.
Прошло довольно много времени, пока мне удалось заставить себя взглянуть на господина Скоробогатова.
Он уже привел в порядок свой костюм и стоял у окна, отвернувшись от меня и ссутулив широкие плечи.
Я встала у него за спиной. Он обидел меня, но в тот момент я не хотела думать, почему он так поступил.
Меня занимали другие проблемы.
Почувствовав меня рядом, он медленно, словно с трудом, обернулся и посмотрел несчастными, больными, трезвыми глазами.
— С чего началось, тем и закончилось, верно? Ты ведь всегда считала меня способным на насилие. Нисколько не удивилась. Даже не сердишься.
— Я удивилась и сержусь. Мы еще поговорим об этом. Но не сейчас. Ты дашь мне денег?
В синих глазах появился нехороший блеск.
— Тебе настолько нужны деньги? Зачем?
Как-то сразу я поняла, что не хочу ничего ему говорить. Я смотрела в его лицо — такое знакомое, такое неизменно притягательное, и впервые мой муж был мне неприятен. В первую очередь потому, что я хотела искать у этого человека помощи и сочувствия.
Прищуренные чужие глаза не отрываясь смотрели на меня, ожидая ответа.
Было ясно, что я не хочу его денег. И не возьму их у него.
Я повернулась и, чувствуя навалившуюся усталость и пустоту, побрела прочь.
— Что, деньги больше не нужны? — насмешливо прозвучало сзади. Он шел за мной следом. — А может, они тебе и не были нужны?
Господи! Помоги мне, дай силу выстоять, пережить эту ночь.
У двери спальни Скоробогатов дернул меня за плечо, повернул к себе лицом. Он был в ярости.
— Так зачем ты звала меня?
Мне надо было срочно лечь. Голова кружилась, тело мгновенно покрылось холодным потом. Слабой, непослушной рукой я попыталась оттолкнуть мужа, но кружение перед глазами сделалось нестерпимым, потом все потемнело, я почувствовала, что сползаю по чужому телу…
Обморок был коротким. Я очнулась на руках Скоробогатова. Он положил меня на постель и сел рядом, глядя на меня встревоженно и совсем не зло.
— Тебе лучше?
Я кивнула, почувствовав боль в затылке от движения.
— Все уже прошло. Только слабость.
— Хочешь, я вызову врача?
— Не стоит. Мне надо просто поспать.
— Когда тебе нужны деньги?
— Мне не следовало просить их у тебя. Тем более звонить ночью.
— Зачем они тебе?
— Не важно.
Я чувствовала себя усталой, и ничего, кроме этой усталости, сейчас не существовало.
— Лена, я дам любые деньги. Но имею я право знать зачем?
— Имел. Еще час назад.
— Понятно. Теперь у тебя есть повод наказывать меня. Настоящий. Не в виде придуманного из-за евроремонта.
В его голосе снова звучала едкая насмешка. Что делается в его голове и сердце? Что вообще с ним происходит? Из-за чего его так корежит?
И вот, когда не осталось сил на эмоции, я смогла спокойно и трезво оценить свою жизненную ситуацию.
Он смотрел непримиримыми льдистыми глазами.
Мой муж. Мой мужчина. Человек, которого я люблю.
Что бы он сделал там, на кухне, если бы я не подчинилась ему? Взял бы меня силой? Отпустил бы? Я не узнаю этого. Да это и ни к чему. Потому что я знаю другое. Я никогда не откажу ему в близости. Не хочу.
Не могу.
Я не могу отказаться от него. И похоже, он не может отказаться от меня. Тогда что же мы делаем друг с другом? С нашей жизнью?
Когда-то я оттолкнула дочь. Нет, не оттолкнула.
Не сделала попытки удержать. Позже не сделала попытки вернуть.
И вот опять. Жизнь ничему не учит меня. Мне суждено снова и снова наступать на одни и те же грабли.
Я отодвинулась с краю и, потянув Костю за рукав, заставила лечь рядом. Он нехотя подчинился. Наши плечи соприкасались, я ощущала шершавую ткань смокинга.
— Мне не понравилось то, что ты делал на кухне.
Я сказала это и удивилась тому, как ровно прозвучал мой голос.
— А мне понравилось? — вскинулся Костя, но я снова уложила его и придавила ладонью, чтобы не вскакивал.
Под ладонью металось его сердце. Мне было жаль Костю, жаль себя. Мы не умели управлять своими чувствами, не умели щадить чувства другого.
— Ты нарочно злишь меня, — сказал Костя, и я поняла, что он укрощен.
— Раздевайся и ложись. Уже четыре часа.
Он заполз под одеяло и лег, стараясь не дотрагиваться до меня.
Я обняла его холодное, на все согласное тело, повернула на бок, спиной к себе, прижалась грудью.
— Лен, давай помиримся, — попросил он шепотом.
— Хорошо.
Я потерлась лицом о его затылок, вдохнула знакомый запах и покрепче обняла. Он потихоньку согревался в моих руках и словно расширялся, по-хозяйски располагаясь в супружеской постели. Но оставался неподвижным.
Моя ладонь легонько погладила его плечи, грудь, живот. Я очень соскучилась по нему. Уже больше месяца мы были в разлуке или в ссоре. Во мне скопилось море нежности. Отбросив все мысли и сомнения, я позволила себе просто любить. Я дала себе волю. Делала все, что хотела, не контролируя себя. Костя с радостной покорностью следовал за мной, отзываясь на каждое мое движение.
* * *
Когда я проснулась, мужа уже не было рядом.
Стрелки на будильнике образовали прямой угол. Девять часов.
После короткого сна я чувствовала себя неважно.
Очень хотелось позвонить Ляльке, услышать ее голос, узнать, как она, подбодрить.
Но возможно, Миша уже уехал на работу, а Лялька еще спит. Позвоню попозже.
Первое, что я сделала, — набрала номер покойного Бронштейна. Мне очень повезло. Его внук Лева жил в квартире деда, был дома и вспомнил меня. Он обещал все узнать и позвонить мне после двух часов.
Чтобы окончательно проснуться, пришлось принять холодный душ и выпить большую чашку очень крепкого кофе.
Потом я немного походила по комнате, поглядывая на телефон, постояла в раздумье и все-таки позвонила.
Напрасно. К телефону никто не подошел. Значит, Лялька спит, а Миша привернул звонок телефона, уходя на работу.
За время моего отсутствия скопилась уйма дел, требующих моего вмешательства. Я позвала Юру, и мы покинули дом.
За полтора часа мне удалось наведаться в пять мест.
Отовсюду я звонила Ляльке. Поначалу к телефону никто не подходил, в последний раз было занято.
Я колебалась между желанием немедленно ехать к дочери и желанием дождаться сообщения Бронштейна, чтобы ехать не с пустыми руками.
Было и еще кое-что, останавливающее меня от желанного визита. Лялька настойчиво просила не приезжать без предварительного телефонного звонка. Она повторила свою просьбу несколько раз.
Наши отношения только начинали налаживаться, и мне следовало действовать очень осторожно, чтобы ничего не напортить.
С Лялькой всегда было непросто, а сейчас, когда она так больна…
Может быть, она не хочет, чтобы я видела, как ей плохо. Она гордая, моя девочка.
Не ко времени разболелось сердце. Я велела Юре ехать домой. Из машины позвонила и отменила последнюю встречу.
Скинув босоножки у входа, я босиком прошлепала на кухню, накапала в стакан валокордина, выпила и посидела с закрытыми глазами, слушая, как больно ворочается в груди сердце.
— Юра, включи, пожалуйста, автоответчик.
— Лена, это Марина. Сегодня в шестнадцать собеседование для воспитательниц. Не забудь, ты обещала быть.
— Елена Сергеевна, это Марков из «Новостей».
Я по поводу вашего участия в дискуссии о непрерывном образовании. Я выслал вам вопросник по факсу еще позавчера. Очень прошу, посмотрите.
— Лен, я забыл про деньги. Позвони Боровской, скажи, сколько нужно и когда. По-прежнему твой.
— Уважаемая Елена Сергеевна! Объединение народных промыслов «Сибирь» с прискорбием сообщает о скоропостижной кончине госпожи Троицкой Елены Сергеевны, последовавшей вчера около полуночи. Гражданская панихида состоится сегодня в пятнадцать часов в крематории, после чего для близких покойной будет накрыт поминальный стол в ее доме. Автобусы будут поданы к крематорию в пятнадцать тридцать.
— Лен, это Мила. Ты собираешься мне звонить?
Юра остолбенело смотрит на меня от двери. Из автоответчика звенит возмущенный Милкин голос.
— Перекрути, — прошу я, но не слышу собственного голоса.
Юра по шевелению губ угадал мой приказ, пощелкал кнопочками автоответчика, встал рядом со мной.
— Уважаемая Елена Сергеевна…
Безликий, ровный девичий голосок прочитал стандартный текст. Текст для всех.
— Юра, я не понимаю… Это что, шутка такая?
Вчера я говорила с ней по телефону. Она сказала, что врачи дали ей три месяца. Не могла же она умереть через два часа! Не могла…
Я беспомощно смотрю на Юру и вдруг вижу, как по его грубому загорелому лицу текут слезы.
Значит, он не думает, что это розыгрыш. А что это?
Разве так сообщают матери о смерти единственной дочери?
«Уважаемая Елена Сергеевна…» У девочки текст сообщения и список имен. Она набирает номер телефона и читает сообщение, меняя только обращение. Я окаменела. Страшная правда не дошла до меня. Я все еще оставалась женщиной, у которой есть дочь.
Так в моей душе и в моей жизни поселился кошмар.
Абсурдность происходящего подавила мое сознание настолько, что я спокойно и размеренно произвела ряд действий.
Юра безмолвно следил за мной, в его глазах плескался ужас.
Прежде всего я взяла телефонный справочник и нашла в нем номер телефона крематория. Мужской голос без всякого выражения подтвердил, что на пятнадцать часов назначена Троицкая.
Положив трубку, я постояла в раздумье, прикидывая, как мне поступить. Приняв решение, походила взад-вперед по коридору, соображая, как осуществить задуманное.
— Юра, мне нужны сигареты, кофе и коньяк.
Он кивнул и скрылся в кухне.
Я снова взялась за телефон. У Троицких было занято. Видимо, секретарша зачитывает сообщение. В офисе «Сибири» тоже занято. Собирают народ на кремацию. Скорей-скорей. Время не ждет. Кстати, а почему это оно не ждет? Почему кремация сегодня, а не, предположим, завтра? Из-за жары? Может быть. На градуснике за окном двадцать семь градусов. Юра принес поднос со всем заказанным. Я держала в руках телефон.
— Телефонная станция.
— Добрый день. Вас беспокоит секретарь господина Кротова из мэрии.
— Здравствуйте. Я вас слушаю.
— Дело в том, что господин Кротов сейчас у мэра и тому нужна срочная справка. Ее можно получить по телефону, но номер все время занят. Вы не могли бы как-нибудь помочь?
— Минуточку. Какой у вас номер?
Я назвала.
— Не кладите трубку. Я вас соединю.
— Огромное спасибо.
Щелчок, какое-то шуршание и новый женский голос:
— Алло?
— Михаила Павловича, пожалуйста.
— Кто его спрашивает?
— Ас кем я говорю?
— Я его сотрудница. Дело в том, что у Михаила Павловича умерла жена и он занят похоронами.
— Его нет дома?
— Кто вы?
— Член семьи. Вы позовете Михаила Павловича?
— Нет. Он не сможет подойти.
— И все же скажите ему, что звонит Скоробогатова.
Ее не было довольно долго. Тон голоса несколько изменился:
— Пожалуйста, извините. Михаил Павлович, оказывается, ушел. Я передам, что вы звонили.
— Не надо. Я узнала все, что хотела.
Что я узнала? Что хотела. Лялька умерла. Меньше суток назад. Через два часа ее кремируют. Миша не хочет со мной говорить. Бред.
— Юра, выясни, сколько ехать до крематория, и закажи цветы.
Я курила сигарету за сигаретой, ожидая момента, когда нужно будет одеваться, чтобы ехать.
— Алло?
— Привет! Ты почему дома? Я по поводу денег.
Боровская говорит, ты не звонила. Лен, ты чего, все еще обижаешься на меня?
— Нет.
— Деньги возьмешь?
— Они больше не нужны.
— Почему?
— Она умерла.
— Кто?
— Лялька. Моя дочь.
— Я сейчас приеду.
Он приехал через пятнадцать минут. Потянул носом воздух, открыл створку окна. Только после этого обеспокоенно заглянул мне в лицо. Он выглядел скорее раздосадованным.
— Что случилось?
— Лялька умерла.
Он недоверчиво взглянул в мои сухие глаза.
— От чего?
— Рак печени.
— Разве она болела? Ты мне не говорила.
— Я сама узнала вчера вечером.
— От кого?
— От нее. Она позвонила и сказала, что врачи дали ей три месяца.
— А когда она умерла?
— Сегодня ночью.
— Вот черт!
Его правый кулак ударился в левую ладонь.
— Теперь ты мне никогда не простишь, что так любила меня этой ночью.
Я была наповал сражена его эгоизмом. Конечно, он практически не знал Ляльку, но ведь она моя дочь…
— Я полный болван! Лен, не сердись. Мне жаль, что так случилось. Я знаю, ты ее любишь. Что я могу сделать?
— Ничего. Спасибо.
Я видела, что он не способен на искреннее сочувствие. Его застарелая ревность к моему прошлому, к Ляльке мешала ему разделить мое горе. Ну что ж. Я обойдусь.
— Ты мне скажешь, когда идти на похороны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25