Артаксеркс промолчал, но посмотрел на Амана таким долгим, тяжелым взглядом, что любому другому сделалось бы не по себе, но только не царскому везирю, привыкшему к постоянным колебаниям настроений владыки.
- Я назову его позже, - наконец, проговорил Артаксеркс на редкость усталым голосом. - Я должен ещё обдумать это известие. Вскоре мне доставят письмо, и я велю зачитать его вслух.
- Тогда я сама назову имя этого негодного человека, - вдруг громко сказала Эсфирь, поднимаясь со скамьи. - Царь, ты спрашивал, какое мое желание? Я хочу сказать его тебе.
- Говори же, - несколько удивился Артаксеркс, привыкший к тому, что все свои прошения подданные обычно высказывали под конец пиршества.
- Вчера ты сказал, что любая моя просьба, даже если я буду просить до полуцарства, будет тобой исполена...
- Я и теперь не отказываюсь от своих слов. Чего же ты хочешь?
- Я хочу, чтобы ты сохранил мне жизнь. Подари мне мою жизнь и жизнь всему моему народу. Потому что проданы мы, я и мой народ, на истребление, убиение и погибель. Если бы враг наш продал нас в рабы и рабыни, я бы смолчала, хотя и тогда он не возместил бы тебе, мой господин, ущерба. Но он придумал ещё хитрее, как обмануть тебя лживыми словами...
- О ком ты говоришь, Эсфирь? Кто отважился так пойти против меня в своем сердце? - спросил Артаскеркс, сразу же забыв о том, что запрещал когда-то царице говорить о подобных делах. - Кто хочет тебя погубить?
- Вот он, наш враг и неприятель - Аман! Вот этот негодный человек! Или ты знаешь кого-то другого? Я нарочно позвала его на пир, чтобы ты увидел его лицо. Вот, кто придумал, как погубить мой народ и державу нашу сделать безлюдой, вот кто строит против тебя тайные козни.
- Ты сказала - мой народ? - удивленно переспросил Артаксеркс.
- Да, мой господин, потому что я тоже - иудейка. И если начнется великое злодеяние, пусть Аман меня, твою царицу, первой погубит за мою любовь к тебе, и заодно умертвит всех преданных тебе людей. Он задумал сделать великое злодеяние, и нужно остановить его, во что бы то ни стало помешать сотворить такое зло!
Артаксеркс вскочил со своего места, схватился рукой за меч и взглянул на Амана - тот сидел, вжавшись, в скамью и дрожал всем телом, слегка высунув изо рта язык, как нашкодивший пес. Никто в жизни не внушал царю прежде такого отвращения - настолько, что Артаксеркс без сожаления мог бы порубить мечом эту продажную собаку. Но тут же он заметил сгорбленную фигурку Харбоны, который по своему обыкновению стоял возле колонны в обнимку с большим кувшином вина, вспомнил, как тот когда-то молчаливо вытирал кровавую лужу, которая снова и снова натекала на мраморный пол из разрубленного тела Дария, старшего брата.
Артаксеркс зашипел и...выбежал в сад, успев в последнее мгновение побороть припадок ярости.
Аман же, оставшись наедине с царицей, какое-то время вглядывался в её лицо, пытаясь сообразить, как лучше с ней говорить. Но Эсфирь глядела на него с явной неприязнью, а времени было слишком немного, поэтому царский везирь просто упал перед Эсфирь на колени, и принялся лобзать край её платья.
- Самая добрая и милосердная из цариц, - лепетал Аман. - Никогда прежде не было ни у кого из наших царей более праведной и красивой жены, ты одна такая! Вели, сделай так, чтобы царь сохранил мне жизнь! Разве стал бы я делать все это, если бы знал, что нашацарица - иудейка? Неужто я осмелился бы пойти против лучшей из лучших?
Теперь Аман ползал перед Эсфирь на коленях, стонал, плакал и говорил такие хвалебные слова, которых она прежде ни от кого не слышала. Чтобы царица не смогла уйти, везирь нарочно обхватил и крепко держал обеими руками её ноги, покрывая их поцелуями, и молил о прощении, о спасении своей жизни, клялся и раскаивался в своем неведениии...
Эсфирь сидела неподвижно, как живая статуя - она не могла ни тронуться с места, ни даже закричать громко, и позвать слуг, потому что Аман своими причитаниями не давал ей вставить даже слово. Но она все равно заметно вздрогнула, когда в дверях вновь появился Артаксеркс - с обнаженным мечом в руках, перепачканной одежде, и все ещё перекошенным от злобы лицом.
- Вот как! Так ты ещё и насиловать царицу хочешь у меня в доме? вскричал царь, увидев Амана, хватающего колени Эсфирь.
Аман побледнел и метнулся к царю:
- Нет, владыка, нет, меня оговорили какие-то злые языки, - проговорил он в сильном страхе. - И если тебе Каркас, начальник стражи сказал, что это я изнасиловал царицу Астинь, то он нарочно на меня наговаривал, совсем не так все было...
- Рука! - вдруг выкрикнул царь. - Руку мне, грабитель!
Аман в страхе вытянул перед собой руку, растопырив пальцы, унизанные перстнями, и сразу стало видно, как сильно эта рука у него теперь дрожала. Царский везирь, как никто другой, знал про распространенный восточный обычай, первым делом отрубать у преступников, и особенно - у воров, нечистые руки.
- Но я всегда думал лишь про приумножение твоего богатства, владыка, запричитал Аман торопливо. - Разве не я обещал десять тысяч талантов серебра для царской казны за никчемных иудеев? И я бы вскоре сделал это, я знаю, как без труда пополнить нашу казну, я старался, потому что для полной победы над египтянами, нам нужно немало золота и серебра...
- Руку! - повторил Артаксеркс. - Снимай скорее перстень с моей печатью, которой ты скреплял указы. Или тебе помочь, отсечь его вместе с пальцем?
Аман торопливо стал сдирать с пальца перстень, пока царь не выполнил своей угрозы, лихорадочно обдумывая новые, убедительные слова, которыми можно было бы вымолить прощение и отвести в сторону внезапный, царский гнев. Дальше он бы уже придумал, как вывернуться...Руки Амана вспотели от напряжения, пальцы скользили, но, наконец-то, он все же снял перстень и протянул царю.
Артаксеркс сразу же нанизал его на средней палец своей руки и, прищурившись, несколько мгновений смотрел на него, как будто бы хотел разглядеть в рисунке на печати какие-то тайные знаки. А может быть, прочитать судьбу своего везиря.
- Слишком коротка твоя рука, - усмехнулся Артаксеркс, и у Амана сразу же отлегло от сердца. - Да, коротка твоя дорожка, Аман Вугеянин, а ведь могло быть по-другому...
- Но... но...мой... - попытался что-то выговорить Амана, но не успел.
- Увести его в темницу! - приказал царь слугам, указывая на Амана царским жезлом. - Его больше нет для меня.
Тут же к Аману подбежали слуги, накрыли лицо везиря покрывалом, и вывели из зала, как провинившегося раба. За Эсфирь тоже пришли служанки, потому что царица была так взволнована всем пережитым, что зубы её стучали о края кубка, и она все равно сейчас не могла продолжать пиршество.
Оставшись в одиночестве, царь в изнеможении присел на скамью: на сердце его скопилась такая горечь, что хотелось взвыть в полный голос, как во всех этих греческих пьеса, воскликнуть: "Увы, мне! Увы, мне! Горе мне, горе!"
"Если бы здесь был Фемистокл, он бы увидел, что у нас представления бывают ничуть не хуже, - неожиданно вспомнил Артаксеркс про грека. - Вот только не было никого, кто смог бы все это записать".
В зале и правда никого больше не было, кроме безмолвного Харбоны, и царь показал жестом, чтобы тот налил ему вина.
- Что, все молчишь, старая сова? - устало сказал Артаксеркс. - Хорошо же тебе все время молчать. Ты уже такой старый, что тебе можно даже и мышей не ловить. Может, я тоже хотел бы лучше быть теперь таким старым, до не могу. Но а мне что теперь делать? Что мне делать с Аманом?
Артаксеркс обхватил голову руками и говорил сейчас сам с собой. Но вдруг Харбона, от которого он уже невесть сколько времени не слышал ни слова, сказал отчетливо и громко:
- На площади уже готово древо, которое Аман приготовил для Мардохея. Получается, что везирь, не иначе, как для себя самого, его приготовил, он хорошо постарался, мой господин.
- Для какого Мардохея? Для того самого стража, который спас меня от заговорщиков? - удивился Артаксеркс.
- Да, для этого самого Мардохея, что сделал много доброго для царя и... особенно для царицы Эсфирь.
Но царь пропустил последние слова мимо ушей, а только вздохнул:
- Вот как, значит, и здесь везирь пошел поперек меня, и здесь тоже успел...
- Прикажи, владыка, чтобы Амана повесили на этом самом древе высотой в пятьдесят локтей, что он приготовил для Мардохея, чтобы все узнали о том, что ты разоблачил этого негодного человека, и тогда гнев твой быстро утихнет.
- А у тебя, Харбона, оказывается, ещё не отсох язык и ты умеешь говоить красивые слова, а не только сопеть носом и чихать за моим пологом. - задумчиво покачал головой царь. - Пожалуй, я так и сделаю, как ты сказал. Сегодня же! Сейчас же! В сию минуту! И ещё вот что: передай этому Мардохею приказ на утро...
4.
...срочно явиться перед лицо царя.
На следующее утро Мардохей Иудеянин явился перед лицо царя, и был сильно удивлен великолепием и убранством дворца и неожиданной милостью царя.
- Значит, ты и есть Мардохей Иудеянин, страж моего сада? - спросил царь, когда Мардохей по широкой лестнице вошел в комнату, где его ожидал царь. По правую руку от Артаксеркса сидела царица Эсфирь, котрую он даже не узнал в первый момент великолепном убранстве, с царским венцом на гордом челе.
- Да, мой повелитель, - сказал Мардохей, не вставая с колен. Он никогда прежде не видел царя и царицу вместе, и теперь слегка смутился при виде этой величественной пары.
- Я слышал, ты, Мардохей, спас меня от руки заговорщиков, и недавно был возвеличен за это на площади, получил плащ с моего плеча. Доволен ли ты моими подарками? - продолжал царь, показав жезлом, что можно пониматься и садиться на скамью напротив его тронного места.
- Доволен, - сказал Мардохей. - И особенно тем, что подарки эти я получил из рук Амана Вугеянина, главного врага иудеев, который вчера был повешен по твоему приказу на площади. Я думаю, он был опозорен в своих глазах таким поручением..
Собираясь во дворец, Мардохей помолился, и решил, что будет разговаривать с владыкой почтительно, но в тоже время прямо и откровенно, как он привык разговаривать с любым человеком на земле. Конечно, Артаксеркс был царь, но царь плотский, который, на самом деле, был также мал в глазах Небесного царя, как и всякий из иноверцев.
При упоминании об Амане, лицо царя сразу же переменилось - по нему, словно молния, пробежала мучительная судорога, веко дернулось, ноздри затрепетали от гнева.
- Тда, теперь Аман висит на городской площади, - сказал Артаксеркс. Я благодарен царице и тебе, иудей, что вы помогли мне распознать, какую змею я держал возле себя, и хочу наградить тебя за это. Царице Эсфирь я уже отдал дом Амана, а тебя, Мардохей, назначаю над этим домом смотрителем пусть все знают, как я бываю щедр со всеми, кто показывает свою верность трону. Или тебе, иудей, не нравится мой подарок?
- Я благодарен тебе, повелитель.
- Но на твоем лице нет радости.
Мардохей взглянул на царицу Эсфирь. Он и сам догадался, а потом узнал также через слугу её, Гафаха, что Эсфирь все же осмелилась говорить с царем, открыть ему глаза на злодейство Амана, и добиться, чтобы главный враг иудеев был повешен на городской площади тем же вечером, не дожидаясь нового утра.
И ещё Мардохей вдруг заметил, что лицо царицы как будто бы переменилось с того дня, когда он упрашивал её о заступничестве. Теперь это лицо, знакомое до каждой маленькой черточки, почему-то казалось чересчур резким и чужим.
- Я говорила тебе, мой господин, кто такой для меня Мардохей, неожиданно властно сказала Эсфирь. - Он не просто стражник у ворот, а тот, кто был моим воспитателем, и для кого я была вместо дочери. Я обо всем рассказала тебе этой ночью, и ты говорил, что тоже хотел бы иметь возле себя такого же верного человека.
- Я помню, помню... - слегка смутился царь.
- Ты ищешь радости на наших лицах? Но разве можем мы от всей души радоваться твоим подаркам, зная о великом бедствии, которое по злодейскому замыслу Амана Вугеянина должно постигнуть весь наш народ? Мы - иудеи, царь, и как можем мы веселиться, зная, что многих наших родных ждет верная погибель? Ведь все мы, наш народ - как одна общая плоть.
- Вас самих не коснется мой меч, даю вам царское слово! - сказал Артаксеркс. - Вот, я уже и дом Амана отдал Эсфири, а его самого уже повесили на дереве за то, что он налагал руку свою на иудеев. Но письма, написанного от имени царя и скрепленного перстнем царским, нельзя изменить. Будет то, что написано в письме, и никак иначе.
Усышав такие слова, Эсфирь больше не смогла совладать с собой, - она упала в ноги царя, стала горько плакать и упрашивать его найти любой способ отвратить замысел Амана Вугеянина, срочно что-нибудь придумать.
Но Артаксеркс только задумчиво качал головой и разглядывал перстень на среднем пальце - тот самый, которым скреплялись царские указы и письма. Все чувства, желания, слезы, мольбы были бессильны против этой маленькой, искусно вырезанной печати - знака царственой власти Ахменидов. На ней держалась все держава - стоит в законе сделать в хоть маленькую щель, послабление, и царство сразу же начнет рушиться...
- Всякий указ, написанный от лица царя, должен быть выполнен, даже если придется потерять половину из своего народа, - повторил Артаксеркс.
А про себя подумал: "Зато другая половина будет мне служить ещё лучше, с большим трепетом, ибо я - царь".
Эсфирь по-прежнему рыдала, и теперь Артаксерк смотрел на неё с нарастающим раздражением, словно бы молчаливо спрашивая: чего тебе ещё нужно от меня? Он и так дал царское слово, что сохранит жизнь её воспитателю, этому Мардохею, и всей его семье, он уже подарил ей лучший в Сузах дом после царского, и позволил иудею быть в нем главным распорядителем. Но царский закон - это как неотвратимая судьба, которой никто не может отменить.
Артаксеркс собрался уже указать слугам, чтобы они отвели Эсфирь в свои покои - в концеконцов, он сказал ей и её воспитателю все, что хотел, но тут Мардохей обратился к царю с почтительным поклоном:
- Нельзя отменить царского указа, - сказал иудей. - Но ведь царь может издавать сколько угодно указов? Поэтому можно издать другой указ, по которому иудеи получат право на защиту, и тогда уже не каждый осмелится поднять на них свой меч. Письмо, которое составил Аман, позволяет в тринадцатый день адара вырезать иудеев во всех областях, как безропотных овец. Но если уж и быть войне, то это должна быть война равных, и мы должны получить хотя бы возможность защищаться. Никто из иудеев не станет простирать на грабеж руки свои. Это амановы прислужники мечтают поживиться нашим добром, и считают дня до наступления тринадцатого дня адара, потому что Аман дозволил воинам брать себе часть имущества убитых, после того, как лучшую часть они отделят в его казну.
- О, да - ему всегда было мало, - недобро усмехнулся царь. - Зато теперь, когда он, подобно чучелу, висит на палке, ему больше ничего не нужно. Ты прав, иудей - в моей власти выпустить второй указ, и ещё сколько угодно новых писем от своего имени, где я смогу изложу все, что считаю нужным. И для этого мне вовсе не обязательно отменять прежнего указа. Аман думал обмануть меня, но ничего не получится. Теперь я вижу, иудей, что твоя премудрость и впрямь так велика, как рассказывала мне царица. Может, ты сможешь сам составить и слова для нового указа? Мой главный писец, Зефар, внезапно слег от неведомой сердечной болезни, а мне не хотелось бы доверять такого важного дела случайным людям.
- Да, этот указ должны составить те, для кого зависит от него жизнь или смерть. Вместе с царицей Эсфирь мы напишем все, что нужно, чтобы восстановить справедливость.
- С царицей? - поднял брови Артаксеркс. - Хорошо, пусть будет так, как ты говоришь.
И с этими словами царь снял в руки перстень, который отнял от Амана и передал его в руки Мардохею, сказав:
- Пишите то, что Dы считаете справедливым от имени царя и скрепите царским перстнем, я доверяю своей царице, а, значит, и тебе тоже, иудей. А за твою верность трону я хочу также пожаловать тебе царское одеяние яхонтового и белого цвета, золотой венец, означающий, что отныне я считаю тебя своим советником, а также виссоновую мантию с пурпурной подкладкой, которая будет весьма под стать твоей фигуре и благородному облику. Отныне не следует тебе стоять на воротах. Ты будешь по моему приказу являться во дворец, когда я захочу выслушивать твои советы, а все остальное время можешь сводобно жить в доме Амана, который я отдал царице Эсфирь и пользоваться всеми его богатствами.
Когда царь Артаксеркс покинул зал, Мардохей долго ещё не мог сойти со своего места - он был не готов к такой быстрой и благоприятной перемене событий.
- Как же все хорошо получилось, - с облегчением вздохнула Эсфирь, вытирая слезы с лица. - Мы спасены и хотя бы кто-то сумеет теперь защититься, ещё есть время, чтобы подготовиться. Теперь нужно так написать, чтобы как можно меньше иноверцев пожелали поднять на нас свой меч и поняли, откуда пришло столько неправды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41