Мардохей и теперь хорошо помнил тот нестерпимо жаркий летний день, когда он увидел на дворцовой площади лежащего в пыли старика. Сначала Мардохей подумал, что это снова кто-нибудь из прорицатетлей или тех бесноватых странников, кто нередко появлялся на городский площадаях в праздничные дни, и за горсть пшеничных зерен выкрикивают предсказания о предстоящей войне или скорой великой засухе, которые обычно все равно не сбываются.
"И почему люди так любят ужасаться и желают, чтобы их всегда чем-нибудь пугали? - подумал Мардохей, проходя мимо. - Или же таким образом человек готовит свою душу к неизбежным страданиям?"
Но возле этого старика почему-то никто не останавливался, даже мальчишки, обычно не пропускающие такие представления. Наоборот, все прохожие старательно обходили стороной скрюченную, жалкую фигурку бродячего прорицателя, и когда Мардохей оглянулся, он понял, что бедный старик просто-напросто лежит без сознания, а может быть, и вовсе уже без дыхания. Несмотря на невыносимую жару, а на голове старика не было никакого головного убора или накидки из ткани, и даже волос было очень мало - лишь несколько седых клочьев, сквозь которые просвечивал голый череп цвета красной пыли. Старик лежал на боку, притянув к подбородку острые коленки, и, похоже, какое-то время он пытался таким образом защититься от зноя, пока оно окончательно его не победило.
Внезапно Мардохей заметил на нижней рубахе старика кисти, молитвенные кисти из голубых шерстяных ниток, которые обычно носят на своей одежде иудеи. У дяди Абихаила тоже были такие же кисти по четырем углам его нижней рубахи, и когда он рассказывал какую-нибудь длинную историю, то любил то и дело перебирать их пальцами, гладить, теребить.
Когда-то сам Господь приказал Моисею объявить сынам Израиля, чтобы они сделали себе кисти на краях своей одежды, и в крайнюю кисть вставили нити из голубой шерсти, чтобы, глядя на кисти, все сразу же вспоминали заповеди Господа, и даже в повсдневной жизни на полагадись на один свой ум.
Похоже, этот несчастный странник с холщовой котомкой, не выдержавший ударов солнечных лучей, тоже был из иудеев. Не исключено, что он пришел в Сузы издалека и в самый последний момент, уже на дворцовой площади, потерял последние силы.
"А вдруг он пришел пешком из Иерусалима?" - подумал Мардохей, и ему даже показалось, что старик имеет внешнее сходство с Уззиилем и вполне может оказаться его старшим братом, который, наконец-то, сам решил явиться в Сузы вслед за своими многочисленными слезными письмами. И не смог дойти до нужного дома всего неколько шагов.
Чем пристальнее Мардохей смотрел на старика, тем больше обнаруживал в нем сходство с Уззиилем и вспоминал подродные и грустные описания развалин Иерусалима из последнего письма его брата.
"В городе разрушены все стены от башни Меа до башни Хананэла, и сожжены огнем Овечьи ворота, а также Рыбные ворота, и Старые ворота, писал старший брат Уззииля о том, что каждый день видели теперь его скорбные глаза. - В сильном огне сгорела также Печная башня, и ворота Долины, и Навозные ворота, и ворота Источника, а от той стены, которая ведет к гробницам Давидовым, до выкопанного пруда и до дома храбрых, тоже не осталось даже камней. Водяные ворота, Конские ворота и ворота Гаммифкад тоже порушены настолько, что любой из неприятелей через них может без препятствий войти в Иерусалим, где потому из страха, и не живет почти что никто, и мы тоже пока стараемся держаться своего маленького домика с загоном для овец в рощах за городом и здесь находить себе убежище и пропитание..."
Вместе с посланием брат Уззииля передал в Сузы несколько каменей от знаменитого храма Соломона, и были они на вид самыми обыкновенными, серыми каменьями, но все иудеи, кто обычно приходили в дом Уззииля, целовали их и чтили теперь, как великую святыню.
Мардохей не стал больше ни о чем раздумывать, а просто взвалил старика на плечи - он оказался легким, как годовалый агнец! - и поскорее понес его в тень. Самое близкое тенистое место оказалось под стеной царского дворца, и Мардохей прислонил тело старика к стене, и полил ему на голое темячно воды из сосуда, который он всегда в жаркие дни носил у себя на поясе, поставался влить хотя бы немного воды и в безжизненный рот странника.
Наконец, старик очнулся и вдруг быстро-быстро о чем-то заговорил на незнакомом, гортанном наречии, принялся целовать Мардохею руки и что-то объяснять, то и дело тыкая себя грязным пальцем то в грудь, то в висок.
И по речи, и по ожившим чертам лица Мардохею стало ясно, что пострадавший вовсе не был иудеем, а пришел в Сузы откуда-то с восточных гор. Кисти на его исподней рубахе голубого цвета оказались просто небрежно торчащими наружу махрами, потому что вся одежда бродяги была сильно потрепанной и старой.
Нищий чужеземец вскоре и вовсе оживился, извлек откуда-то из своего рванья мелкую монетку и с громкими восклицаниями принялся совать её с причитаниями своему спасителю. Но Мардохей решительным жестом отказался, поднялся на ноги - больше ему здесь нечего было делать...
И в этот момент встретился глазами с начальником дворцовой стражи, Каркасом, который уже давно наблюдал в отдалении за этой сценой.
Каркас стоял в окружении нескольких стражников, в горящих на солнце доспехах, в шапке со знаками царского отличия, и при виде его Мардохей сразу же упал на колени, а старик закрыл глаза и притворился мертвым, подумав, что теперь ему точно несдобровать за то, что они осмелились так близко подойти к стенам царского дворца и тем более касаться их своими телами, не подозревая о том, что как раз в этот час начальник стражи с дозором обходит царские владения.
- Встань! - приказал Мардохею начальник дворцовой стражи на персидском языке, в котором угадывалось также и вавилонское наречие.
Мардохей сразу же понял приказ и поднялся на ноги, а старик открыл глаза и начал снова говорить что-то непонятное, с гневом показывая на Мардохея - вероятно, пытаясь объяснить, что он вовсе не по своей воле оказался возле стены и потому ни в чем не виноват.
Но Каркас и сам видел, как высокий, хорошо одетый молодой человек с легкостью донес до стены этого грязного старика, и особенно хорошо заметил, как он затем отказался от денег за свою услугу. Подумать только - наотрез отказался от денег!
Кка раз в эим минуты Каркас размышлял о том, где ему найти ещё одного подходящего стражника на дальние ворота взамен бедняги, которого сразила смертельная лихорадка, и дело это было вовсе не таким простым, как могло показаться на первый взгляд.
Несмотря на то, что должность царского слуги и стражника считалась почетной и оплачивалась чистым серебром, даже самые проверенные мужи, выходцы из хороших семей, не всегда справлялись со своей службой. И вовсе не потому, что не могли подолгу стоять в тяжелом облачении с оружием в руках на солнцепеке или вовремя грозно преградить кому следует дорогу вовсе нет! Постепенно выснилось, что большинство стражников имеют общую слабину на деньги и подарки, и позволяют с легкостью подкупать себя на разные непотребные дела. Каркас хорошо знал, что, тайком договорившись между собой, люди из дворцовой стражи, разрешали за золото заходить в сад всяким заезжим проходимцам и вблизи рассматривать царский дом, и никакими наказаниями не возможно было их отучить от столь легкого способа обогащения. А ведь как раз из таких обожателей денег и заморских подарков как раз и выходили потом заговорщики и пособники мятежников против трона!
Даже самый незначительный дворцовый заговор мог стоить головы начальнику охраны, и Каркасу поневоле приходилось быть осторожным и при подоборе людей доверять собственному чутью. Потому на Каркаса и произвел теперь такое впечатление резкий, непримиримый жест, с которым Мардохей отказался взять у старика деньги, притом заработанные, можно сказать, своим горбом.
Каркас ещё раз внимательно, опытным взглядом оглядел стоящего перед ним молодого человека. Придраться было решительно не к чему - высокий рост, широкие плечи, загорелое спокойное лицо, на котором сейчас не прочитывалось ни излишней дерзости, ни рабского испуга.
- Как твое имя? - спросил Каркас грозно.
- Мардохей, - ответил статный молодой человек, и в том, как он назвал себя, тоже почувствовалось сдержанное достоинство.
Судя по имени и лицу, он был вавилонянин, и это Караску тоже понравилось. Персидского полководца Мардония родители тоже когда-то назвали похожим именем, в честь главного вавилонского бога Мардука, и это принесло ему великую славу и удачу во многих сражениях.
- Твои родители родом из Вавилона? - поинтересовался Каркас.
- Да, - ответил Мардохей с удивлением. - Дед мой жил в Вавилоне, а потом переехал с сыновьями в Сузы.
Каркас кивнул головой и приказал отрывисто:
- Приходи завтра в полдень к главным воротам. Я беру тебя на службу во дворец.
И отряд двинулся дальше. Мардохей не успел вымолвить ни слова, лишь понял, что судьба его отныне решена и работе в отцовской лавке пришел конец.
Старик снова что-то начал говорить - теперь уже что-то угодливое, хватая его за руки, но Мардохей его больше не слушал...
Поступить на службу при царском дворце было такой великой честью, о которой Мардохей даже никогда и не мечтал. А для иудея это был и вовсе невозможным, немыслимым делом. Но ведь Мардохей не обманул начальника стражи, когда сказал, что его предки жили в Вавилоне. Мардохей напрямую бы сказал и о том, что он - из иудеев, если бы его кто-нибудь об этом спросил.
"Значит, так нужно, чтобы я попал на службу во дворец, - подумал Мардохей, спеша со своей необычайной новостью к отцу. - Ведь если бы мне пришлось бы сказать, что я - из иудеев, меня ни за что не взяли бы на службу. Значит, так нужно, и так и будет..."
Он заранее знал, что Иаир хоть и будет ворчать, но обрадуется в душе такому повороту событий. В лавке хорошо справлялся с делами его старший сын, но зато Мардохей на дворцовой службе сможет без излишего труда нажить достаток, который в старости станет его защитой.
Совсем недавно Иаир с нескрываемым удовольствием подробно описывал за вечерней трапезой на редкость точные весы, на которых во дворце для всех служителей отмерялось серебро из царской казны.
Приблизительно догадывался Мардохей и что скажет жена его, Мара.
"Делай, как тебе лучше, - робко улыбнется Мара. - А я буду делать, что ты скажешь, лишь бы тебе и нашим детям было лучше. Наверное, тебе будет к лицу шапка стражника с острым наконечником, ведь тебе тоже дадут такую шапку, Мардохей?"
Но отец Мардохея, старости лет сделавшийся ещё более речистым, не ограничился столь коротким напутственным словом.
"Вот что запомни, сынок - служи заметно, но при этом не высовывайся, сказал старый Иаир. - Оглядывайся на края, а сам всегда держись середины. Не гонись за горами жемчуга, но никогда не отказывайся от заработанной пшеницы. Даров ни от кого не принимай, потому что дары зрячих делают слепыми и быстро портят любое хорошее дело. Никогда не бегай глазами при виде царских начальников, но и не пялься ни на кого во все глаза, а то ведь ты и в лавке иногда уставишься иногда на таракана на стене, да и стоишь, открыв рот, как дурковатый. Хорошо, что теперь тебе за то, что ты будешь столбом стоять, будут ещё и деньги платить, ничего не скажешь - повезло тебе, сынок. Но все же ты просись на службу в самый укромный уголок, чтобы тебя с улицы никто не видел, и никто из иудеев не доложил бы на тебя от зависти, а то ведь все люди разные, ни один на другого не похож. И не сказывай никому, что ты - иудей, потому что все нас не любят и боятся нашего Бога, единого и невидимого, который умеет такие чудеса, какие не по силам сделать их раскрашенным поленьям и золоченым истуканам. Но при этом все, кто ни попадя, нарочно от зависти над нами смеются, и говорит, что мы произошли от египетских прокаженных... А ведь не напрасно я тебе, сын, дал имя вавилонское, приятное для слуха и царского начальника, и простого иудеянина - как знал, что придет день, и моя хирость для чего-нибудь, да сгодится! Я и тебе, сынок, говорю: всегда далеко наперед...
2.
...думать, много думать надо."
Но теперь, когда Мардохей часами стоял неподалеку маленьких ворот, повернувшись лицом к лестнице, он успевал о многом передумать и понять на новый лад. Работа стража оказалась не сложной и даже по-своему приятной: заметить и остновить чужака, поприветствовать поклоном проходящего мимо вельможу, а в основном - часами неприметно стоять возле большого дуба, сливаясь с тенью от его ветвей и предаваться неспешному течению мыслей и воспоминаний.
Удивительно, что мысли человеческие не имели ни начала, ни конца, и по велению Господа всегда являлись неожиданно - то в виде ярких картинок, то, как незаконченный разговор или чье-то лицо, и даже целая череда лиц, и никогда не известно, куда и зачем тебя они уходили, где исчезали или на время снова прятались.
Например, вспоминая про жену, Мрдохей всегда видел её почему-то совсем молодой, с ярко-рыжими волосами, распущенными по голым плечам, какой она предстала ему впервые ночью после свадебного пира, хотя с тех пор Мара стала уже совсем другой и даже волосы её заметно потемнели и обычно были скрыты под плотной накидкой. И все же ни у кого не было таких волос, как у Мары и такой косы, сплетенной, словно из бронзовых нитей, не говоря уже о добром сердце.
Зато приемная дочь, Гадасса упрямо возникала в воображении Мардохея в виде миртового дерева, и первым делом он видел мысленным взором её тонкий, гибкий стан, трепетные руки, а только потом - глаза, глядщие на мир из неведомой глубины и хранящую в себе тайну, много нераскрытых тайн.
Старший сын Мардохея, Вениамин, в его вображении почему-то всегда был охотником и бежал по жизни с невидимым колчаном стрел за плечами, а младший, Хашшув - представлялся тихим пастухом, и почему-то за него гораздо сильнее томилась душа, хотя оба ребенка жили в большом городе, в каменном доме, вдалеке от непроходимых лесов и пастбищ, и никакого отношения к действительности все эти фантазии, конечно же, не имели.
А как объяснить, что Уззииль, в дом которого Мардохей нередко приходил по субботам, неизменно представлялся ему в образе тихо жужжащей, медоносной пчелом, и не было никакой возможности заменить эту пчелу чем-либо другим. Вспоминая что-либо из рассказов Уззииля, он так и видел: сначала мохнатую, деловитую пчелу на цветке, а потом уже - его настоящее, обрамленное бородой, светло-карие, почти что желтые, внимательные глаза.
Подобные странные мысли Мардохей приписывал тому, что у него есть слишком много лишнего времени, позволяющего никуда не торопиться и начинать думать с самого начала, издалека, с пчелы и дерева и колчана со стрелами.
В конце-концов, все люди так устроены, что в памяти у каждого протекает своя, невидимая река мыслей и чувств, которая пересыхает только лишь после смерти человека, а, может быть, никогда не пересыхает вовсе.
Три раза в день Мардохей садился на землю и молился Господу, радуясь тому, что никто не обращает на него внимания, зато он при этом видит всех и глазами, что пока ещё ясно, во всех красках видели окружающее, и мысленным взором, который достигал и до его дома на окраине города, и до Вавилона, где когда-то на берегу канала стоял дом его деда, а иногда - даже до Иерумаслима, где, как он слышал, иудеи уже почти что восстановили из руин свой храм и постепенно обустраивали город.
Но нередко приходили и беспокойные, бурливые мысли, и от них трудно было отделаться, прежде чем они не поднимут в душе тяжелую смуту, и в последнее время приемная дочь, Гадасса, чаще всего утраивала в душе Мардохея такое беспокойство.
Начать с того, что с какого то времени девочка начала хорошеть буквально с каждым днем и уже считалась первой красавицей в округе - никто не узнавал в ней теперь маленькую худышку-заику. Но, главное, и что характер у Гадассы сделался слишком уж неровным: то она становилась излишне горделивой и даже надменной, а иной день из-за любого пустяка начинала захлебываться от рыданий.
Недавно Мардохей сказал приемной дочери, что о ней с большим пристрастием расспрашивал Салмей - во всех отношениях достойный и красивый юноша, к тому же взятый во дворец заниматься переводов писем и указов на язык иудеев, но Гадасса вдруг заплакала.
"Ну и пусть Салмей служит во дворце, - сказала она с обидой в голосе. - Если ты так гордишься им, я тоже стану жить во дворце, и скоро стану царицей. Или ты думаешь, я не смогу стать женой царя? И никогда больше не называй Салмея моим женихом - я выйду замуж только за...царя, или вообще никогда ни за кого в жизни."
"Но я вовсе и не называл Салмея твоим женихом, - озадаченно пробормотал Мардохей, не понимая, чем он сумел так расстроить Гадассу и отчего она опечалилась словам, которые любая другая девушка выслушала бы с радостью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41