Хотя чаще всего персидское войско и флот терпели сокрушительные поражения именно в столкновениях с греками. В этом признавался когда-то и Ксеркс, без труда подчинявший своей власти многочисленные народы, но всякий раз спотыкавшийся на "острых афинских камешках", или на "спартанском горохе", что для него было примерно одно и тоже. Всех греков Ксеркс называл одним словом - "островитяне", даже если они жили не на островах, а на материке, вкладывая в это примерно такое же презрительное отношение, как по отношению к чернокожим туземцам. Но если о туземцах отец во время пиров рассказывал со смехом, передразнивая их, наподобие обезьян, то когда начинал подобным образом описывать островитян, Артаксеркс всякий раз читал в его глазах затаенный страх, чуть ли не ужас.
И все потому, что не было никакой возможности распознать до конца этих греков, понять, что они на самом деле держат у себя на уме, а что изображают лишь для вида - и потому никак не получалось приспособиться к их правителям и военоначальникам, раз и навсегда задобрить щедрыми подарками, закрепить отношения. Они были переменчивы и непостижимы - как морской ветер, приносящий то затишье, то ураганы. И все оттого, что они словно были напрочь лишены той гордости, которую считали главным своим достоинством все персидские цари и вельможи.
"Они и впрямь - островитяне, потому что души каждого из них чем-то схожи с плавучими островами, а ещё точнее - с быстроходными, ловкими судами, даже боги у них многочисленны и своей изворотливостью чересчур похожи на людей", - вот как нередко думал царь Артаксеркс о народе, который никак не мог сделать своим.
Взять хотя бы Павсания, спартанского царя - того самого, который возглавлял войско, разбившее при Платеях персидскую армию под началом Мардония, великого персидского "бога и отца войны".
Захватив шатер главного из воинов-персов, Павсаний был поражен несметной роскошью, которой Мардоний по праву первейшего окружал себя во время военных походов: он повсюду возил с собой сосуды из чистого золота, позолоченные лежанки и столы, ковры и лакомства, чтобы его подданые ни на минуту не забывали о том, кому они служат. Увидев все эти богатства, Павсаний не придумал ничего лучшего, как велел отавшимся в живых слугам Мардония приготовить себе и начальникам своего войска точно такой же обед, какой они обычно готовили для своего господина, а своим слугам приказал приготовить привычный спартанский обед и тоже принести в шатер.
Когда слуги Мардония расстелили повсюду персидские ковры, поставили золотые лежанки и начали подавать спартанским воинам великолепные, ароматные кушания, Павсаний призвал следом и своих слуг, чтобы они принесли для сравнения обычный обед лакедомонян и обратил внимание собравшихся на поразительную разницу.
"Только безумец, живущий в подобной роскоши, мог прийти в Грецию, желая отнять у нас жалкие крохи", - вот что сказал Павсаний, разыграв за столом перед своими поддаными, настоящий спектакль, небольшое поучительное представление.
И все, кто был в шатре, принялись громко насмехаться над глупостью и изнеженностью персов, похваляясь друг перед другом собственной выдержкой и простотой спартанских нравов.
Но на самом деле все было вовсе не так, это была лишь половина правды. Потому что в тот момент, когда Павсаний воочую увидел обычаи персов, он был настолько очарован увиденным, что говорил своим воиноначальникам вовсе не то, что держал у себя на сердце. Иначе разве он стал бы потом посылать Ксерксу тайные письма, обещая помочь установить господство персов над островами и договариваться о тайном союзе? Или разве вернул бы тогда Павсаний персидскому царю всех его родственников, попавших в плен, обманув спартанцев клятвами, что те ночью сами сбежали из его шатра? Говорят, Павсаний собирался даже жениться на одной из дочерей Ксеркса от вавилонской наложницы, чтобы укрепить с ним союз также и по крови - вот до чего дошло его расположение к бывшим заклятым врагам.
Артаксеркс слышал от отца, что уже через год после знаменитого сражения при Платеях, где Павсаний насмехался над персидской изнеженностью, он и сам начал наряжаться в богатые персидские одежды, завел себе копьеносцев и слуг из персов и мидийцев, приказывал своим стряпчим готовить только персидские кушания и сильно пристрастился к восточным сладостям.
Но все же ни Ксеркс, ни кто-либо из князей Персидских и Мидийских, и никто другой из персидской знати не верили, что Павсаний и впрямь, от всей души желает слиться с их народом. Кто знает, что было на уме у этого "островитянина"?
А тем более к тому времени в Персии стало широко известно одно греческое слово, непривычно звучащее для слуха, и совершенно темное для понимания - театр.
"Тайные глаза и уши" Ксеркса, промышляющие на греческих землях, неоднократно докладывали царю о существовании загадочных огромных помещений под открытым небом, где греки собирались вовсе не для пиршеств или охоты. А лишь для того, чтобы выслушивать какие-то комедии и трагедии, и там все говорится не по-настоящему, но в тоже время словами, похожими на правду, причем, эти слова почему-то вызывают то хохот, то слезы у многотысячной толпы людей.
Артаксеркс неоднократно расспрашивал об этом очевидцев и пытался понять, что же это такое - театр? Ничего подобного не было у других, известных ему народов, но смутно Артаксеркс догадывался, что все эти трагедии и комедии были связано какими-то тайными нитями и с превращениеми Павсания, и со странным нравом многих других греков и особенно - знатных афинян с их чистосердечными, но тем не менее на проверку лживыми обещаниями и умением быстро превращать печальное в смешное, или наоборот. Даже клейменные афинские рабы по сравнению с другими вели себя как-то странно, никогда не впадая в беспросветное уныние, словно бы смотрели со стороны на свою собственную участь - со стархом и ужасом, но, тем не менее, с живым интересом.
После того, как персидские воины под предводительством Мардония до основания сожгли и разрушили Афины, многие привезли с собой домой странные маски, найденные на развалинах - с прорезями для глаз и рта, с приклеенными волосами и без волос, с морщинами на лбу и с улыбающимися ртами, грозные и веселые... У Артаксеркса тоже до сих пор хранились несколько таких масок, когда-то привезенных в подарок Мардонием, хотя он никакого представления не имел, что с ними делать. Просто держал их в окованном серебром особом сундуке, вместе с иноземными ножами, головными уборами, птичьми перьями, и прочими подарками, которые принято было привозить царским детям из далеких походов по завоеванийю новых земель.
Но сегодня, когда Эсфирь за обедом сказала, что с одной из своих прислужниц-гречанок они вместе перевели на понятный царю язык греческую пьесу про персов, Артаксеркс сразу же вспомнил и про Павсания, и про эти запыленные маски, и про давнее свое желание самому увидеть или хотя бы понять, что это такое - трагедии и комедии "островитян".
- Я желал бы её тоже послушать, особенно из твоих уст. О чем же она? сказал Артаксеркс, ласково глядя на Эсфирь.
После того, как был назначен день для свадебного пиршества, Артаксеркс в мыслях уже считал Эсфирь своей супругой и настолько полюбил быть в её обществе, что они нередко вместе обедали, беседовали и гуляли по саду с будущей царицей, к неудовольствию некоторых евнухов.
Эсфирь покраснела и поневоле замешкалась:
- Думаю, это сочинение совсем не понравится моему господину, - сказала она тихо.
- Отчего же? Оно нескладно написано?
- Наоборот - даже чересчур складно, но в нем греки хвалятся своей победой над армией Ксерксом, прославляют себя самих и ругают персов. . Мы сделали перевод только для того, чтобы поупражняться в языке, но теперь я прикажу уничтожить свиток, чтобы никто больше его не прочитал.
- Не нужно слишком торопиться - для начала я желал бы послушать, о чем они там пишут, - более властно повторил Артаксеркс и Эсфирь уловила знакомые металлические нотки в его голосе.
Везде - и на троне, и за обеденным столом, и на ложе - он был царем, её властелином.
Никогда бы прежде Эсфирь не поверила, что сможет когда-нибудь по-настоящему полюбить персидского царя, царя царей. Но это на самом деле было так - впервые в жизни она любила мужчину, царя всех мужчин в мире, и теперь ей смешно было вспоминать о своем детском очаровании Мардохеем, который на самом деле был для неё хорошим воспитателем и добрым братом. Она и теперь продолжала любить его - как брата, а может быть - немного как отца, которого совснм не помнила.
Но только с Артаксерксом, царь персидским, своим мужем, она поняла, какое это великое счастье - быть любимой и желанной женщиной. Царь баловал её, дарил наряды и украшения и редкая ночь проходила, чтобы он не призывал Эсфирь к себе на ложе. Но не только это - Артоксерк нередко раскрывал перед ней свою душу, повторяя, что считает Эсфирь своей божественной половиной и не желает для себя никакой другой супруги или даже наложницы. Но иногда Артаксеркс внезапно делался строг, даже грозен - и в эти минуты Эсфирь любила его, кажется, ещё сильнее, потому что сразу же вспоминала, что её муж - царь, властелин половины мира, и ему нужно быть властным и непоколебимым.
- Но...но я при всем желании не смогу прочесть это сочинение, потому что, как объяснила мне Фрина, оно написано для театра, - сказала Эсфирь. Сразу несколько людей одновременно должны выходить на подмостки и попеременно изображать то твоего отца, то гонца, то мать Ксеркса - Атоссу, и при этом каждый говорит своим голосом. Я не сумею так пересказать, у меня только один голос.
- Значит, там даже есть про бабку мою, Атоссу? Смотри-ка, всех собрали. Тем более мне нужно это услышать. А про меня там островитяне ничего не насочиняли, а, признавайся, Эсфирь? Или ты отказываешься читать, потому что скрываешь от меня что-то? Ты же знаешь - я желаю, чтобы ты во всем была откровенна со мной.
- Нет, мой господин, не скрываю, - покачала головой Эсфирь. - Они описывают события, когда правителем был Ксеркс и про тебя там не сказано ни слова. Но там есть...тень, да, тень умершего уже человека, одно привидение.
- Вот как? И кто же это?
- Тень Дария, прежнего персидского царя. В виде загробного выходца он дает своему сыну, Ксерксу, советы о том, как следует вести войну и многие другие наставления.
- Тогда я тем более должен это услышать! - воскликнул Артаксеркс. Пусть Дарий Великий и мне подскажет свои секреты. Сейчас же прикажи, моя царица, чтобы служанка принесла ваш перевод и сразу же после вина ты будешь читать мне, а я - тебя слушать. К тому же я желаю лишний раз насладиться твоим приятным голосом и редким для женщины разумом. Хотел бы я взглянуть на воспитателя, который привил тебе такую любознательность - наверняка, это кто-нибудь из небесных божеств!
Артаксеркс знал про Эсфирь лишь то, что она - сирота из какого-то знатного персидского рода, которую воспитывали простые люди, но потом благородное происхождение проявилось в ней настолько, что девушка была приведена во дворец. Эта история больше всего остального доказывала Артаксерксу, что перед ним - та, кто достойна быть царицей, девица, посланная ему судьбой.
Когда-то последний мидийский царь Астиаг решил погубить своего только что родившегося внука, названного Киром, потому что придворный жрец предсказал, что тот свергнет его с трона и станет вместо него царем. Астиаг велел передать младенца через своих верных слуг пастуху, чтобы пастух оставил его в горах на растерзание диким зверям, но тот отнес Кира в свою хижину, где его жена только что родила мертвого ребенка. Пастух нарядил мертового ребенка в царские одежды и оставил под деревом, а Кира вырастил вместо сына, но смог удержать в хижине только до тех пор, пока в мальчике не проявилась царская порода, благородная кровь.
И тогда вышло все имено так, как было предсказано жрецом - Кир стал персидским царем, подчинившим мидийцев вместе с Астиагом и сумевшим взять в плен даже лидийского царя Креза со всеми его несметными богатствами, на которые можно было купить сколько угодно сильных воинов, и оружия, и коней. Но Кир победил даже Креза, потому что на то была воля богов - оставить в живых беспомощного младенца, чтобы потом возвысить его до поднебесных высот.
Примерно также обстояло дело и с Эсфирь. Всякий раз, любуясь лицом своей избранницы, Артаксеркс невольно удивлялся какому-то особому, вдумчивому и светлому его выражению, которого он не встречал прежде ни у одной из женщин, даже, казалось бы, более привлекательных на первый, беглый взгляд. Легендарная красота Астинь была совсем другой - не такой теплой и потаенной. Глядя же на Эсфирь, так и казалось, что - весьма приятная лицом и станом - она все же скрывает от всех главную свою красоту, которую способны разглядеть только избранные, да и то не слишком быстро.
В Эсфирь была тайна, и оттого вся она была - таинственая красота. Наверное, потому так велика была жажда молодого царя её постичь и впервые после указа об Астинь наконец-то Артаксеркс чувствовал себя спокойным и почти что счастливым.
- Мы будем одни, нас никто не будет слышать, - сказал Артаксеркс с нежностью. - Сделай, как я прошу - я хочу узнать, что думают афиняне про моего отца и деда, и понять, что они будут думать про меня и про мое царство, про наше общее с тобой царство, Эсфирь. Еще немного - и оно станет для нас с тобой общим.
Эсфирь ничего не оставалось сделать, как согласиться - Артаксеркс слишком редко кого-то о чем-то просил, обычно он - указывал и повелевал, но с ней время от времени он становился ласковым или шаловливым, как ребенок.
После первых же строк от лица стражников-стариков, которые якобы стояли у ворот и с нетерпением ожидали известий об исходе битвы, Эсфирь быстро уловила нужный ритм и заметила, как Артаксеркс в такт стихов даже незаметно кивает головой.
"И в строю корабельном, и в конном строю, и в рядах пехотинцев, потоком сплошным, уходили бойцы на битву", - читала Эсфирь, возвышая голос и чувствуя собственное нарастающее сердцебиение, потому что она уже знала, что скоро начнутся такие безжалостные для персидской гордости строки, что Артаксеркс в гневе может позабыть о том, что сам только что заставил произносить их вслух.
"Это мне в наказание за то, что я похвалилась царю своими успехами в иноземных языках и хотела тем самым ещё больше понравится в его глазах и найти благоволение, - в смятении думала Эсфирь. - Я так хочу, чтобы мой царь больше всех, всегда, до конца жизни любил меня, только меня одну, и чтобы наше счастье никогда не кончалось... Хоть бы ему теперь стало скучно меня слушать и тогда не придется читать то место, где подробно описан разгром персидского войска на море и на суше, зачем я буду лишний раз расстраивать его"?
Но Артаксеркс слушал очень внимательно, не прерывая, и лишь только один раз переспросил:
- Повтори ещё раз, кто написал все эти звучные слова?
- Эсхил, родом из Элевсина, - ответила Эсфирь. - Говорят, он сам участвовал в этих сражениях, а потом описал увиденное. Он и теперь, должно быть, ещё жив.
- Как - жив? Ах, да, у них, у островитян, все может быть. Читай мне дальше, до самого конца.
Когда Эсфирь дошла до того места, где появляется вдовствующая царица Атосса, и постаралась говорить на разные голоса, чтобы передать диалог царицы с хором стражников, она увидела, что Артаксеркс смотрит на неё с особенной любовью и любуется игрой её голоса.
"Кто же вождь у них и пастырь, кто над войском господин?" - спрашивала Атосса.
"Никому они не служат, не подвластны никому."
"Как же сдерживают натиск иноземного врага?"
"Так, что Дариеву даже погубить сумели рать."
Эсфирь подняла на царя свои большие, лучистые глаза и заметила, что тот сразу же слегка переменился в лице и взгляд его сделался недоумевающим и надменным.
"Боже, что же тогда будет дальше? - подумала она в страхе. - Ведь это только самое начало и я ещё даже не дошла об известии о поражении, не говоря об описании, как бьются о скалы и качаются на волнах тела мертвых персов."
Но тут в трапезную, как всегда, запыхавшись, вбежал главный царский вестник, Авагф, кому доверено было сообщать царю важные новости.
- Во дворец только что прибыла вдовствующая царица Аместрида, мать нашего владыки, - с придыханием выговорил Авагф.
- Вот как? Значит, она все же приехала? - удивился Артаксеркс, поднялся со своего ложа, и лицо его сделалось испуганным, как у провинившегося мальчишки. - И она уже здесь? Распорядитесь устроить её и всех её слуг наилучшим образом в комнате для гостей и скажите, что я приму её в тронном зале.
Эсфирь с радостью отложила в сторону свиток и тоже встала.
- Не знаю, как начет загробной тени Дария, и тени царицы Атоссы, но, похоже, твое чтение вызвало дух моей матери, а это сделать на редкость трудно, - мрачно усмехнулся Артаксеркс, и Эсфирь увидела, как сильно царь взволнован новым известием, разом затмившем и поглотившем все остальное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41