Давай все, все рассказывай, не пропускай ни слова..."
Царский везирь настолько привык каждый вечер высушивать одну и ту же историю, что представлял теперь Мардохея не иначе, как жалким, униженным, со всклоченной бородой и с безумными от горя глазами...
И потому теперь, когда он увидел, как Мардохей - красивый, подтянутый, невозмутимый - стоит под деревом и с прищуром смотрит на лестницу, от неожиданности вихизирь чуть не задохнулся от ярости.
Неужто ещё несколько месяцев, день за днем, час за часом этот иудеянин будет дышать воздухом, и разглядывать облака над головой, высматривая на небе своего невидимого бога?
Аман Вугеянин, выпятив грудь, важно прошел мимо Мардохея, но тот лишь покосился и снова сделал вид, что не замечает царского везиря, а уставился теперь себе под ноги.
Аман и сам не помнил, как оказался у себя дома, - не иначе, как перелетел из сада по воздуху, и очнулся уже в своей комнате, топая ногами, громко крича::
- Почему, почему я должен ещё ждать столько времени, когда вместе со всеми вонючими иудеями сдохнет Мардохей Иудеянин, а также его гнусное отродье? Или ты ещё не слышала, Зерешь, какой новой милостью возвысил меня Артаксеркс над всеми в царстве?
Зерешь, не глядя на мужа, на которого ей давно уже было тошно глядеть, привычно, без всякого выражения, закивала головой:
- А ведь правду говоришь, правду говоришь...
И друзья дома были тут, хотя в мыслях они уже собрались возвратиться в дом брата Зерешь, в Бактрию, ссылаясь на то, что время их пербывания в Сузах подошло к концу. Теперь же Зерешь и сама постоянно думала о том, как ей сбежать от Амана вместе со своими гадателями, а потому старалась ни в чем ему лишний раз не перечить.
Для начала Аман ещё раз пересказал вслух о своем великом богатстве, о сыновьях, которые установили в Сузах свои порядки и хозяйничали на улицах почище царских стражников, о дорогих подарках, которые доставлялись в его дом из разных частей света.
- Вот и царица Эсфирь никого не позвала с царем на пир, кроме меня одного, - перешел, наконец, Аман к последней новости. - Но это тоже ещё не все - я и завтра вечером зван на пир с царем и царицей, потому что я для них - все равно что член царской семьи, и я снова буду между ними сидеть за столом...
- Правильно, говоришь, правильно, - равнодушно бормотала Зерешь, думая лишь о том, как не заснуть. Теперь ночами она была занята тайными сборами в дальний путь и потихоньку укладывала сундуки.
- Нет, не правильно! - вдруг громко закричал Аман и так скривился, словно хлебнул вина, перебродившего до уксуса. - Все это ничто, вся моя власть и почести не стоят ни таланта, пока я вижу Мардохея Иудеянина, спокойно стоящего у царских ворот! Я до сих пор никак не могу выполнить главного своего желания - повесть Мардохея за язык, выколоть ему глаза, чтобы он и впрямь ничего не видел, своими руками перебить его гордый хребет!
Правильно говоришь...
Гадатели молча переглянулись между собой, и Зерешь тоже удрученно покачала головой, глядя на своего взбесившегося мужа.
- Кто мне скажет, какая казнь считается для иудеев самой позорной? обратился к ним Аман. - Я хочу выбрать для Мардохея такую казнь, чтобы не только тело, но и вся его душа долго мучилась и сотрясалась. Сегодня царь сказал, что все, что я попрошу, сделает теперь для меня, и я не собираюсь дожидаться тринадцатого дня адара, который вы мне тут нагадали. Или вы нарочно надумали тянуть время, хотели меня обмануть? Смотрите, а то я сам поднесу просмоленный факел к вашим дверям, перед тем, как мои слуги запрут в доме все окна и двери, и тогда никто из вас не спасется от огня живым...
- Я слышал, что самой позорной казнью для иудеев считается, когда человека распинают на высоком древе, то есть на палке с поперечными перекладинами. И в таком виде оставляют его умирать на глазах у всех, ответил один из гадателей. - Иудеи - стыдливый народ, они не любят обнажать свое тело, но ещё больше не любят обнажать свою душу, и нет ничего тягостней для их гордости, если кто-то будет видеть их предсмертные муки.
- Да, это ты дело сейчас говоришь! - обрадовался Аман Вугеянин. Ничего лучше и придумать нельзя, потому что любая казнь я заметил, проходит слишком уж быстро, и сразу же стирается из памяти людей. А так можно хоть каждый день, по несколько раз в день подходить к древу, на котором будет распят Мардохей, и говорить: "Что же ты мне теперь не кланяешься, иудей? Спускайся на землю, хватит блуждать в облаках! Может, теперь тебе приятно было бы согнуть передо мной свою спину?"
И Аман засмеялся, захлопал от радости в ладони, и приказал:
- Пусть слуги за ночь приготовят древо, о котором ты говоришь, а утром я скажу царю свою просьбу и сразу же прикажу пригвоздить Мардохея Иудеянина. Я желаю вечером с веселым сердцем отправиться на пир с царем и царицей, пройти мимо его древа. Прикажите слугам, чтобы они выстроили на главной городской площади древо в двадцать... нет, лучше в сорок локтей вышиной, чтобы все могли видеть предсмертные корчи проклятого иудеянина.
- Сорок локтей? Но это же... как высокая башня! - прошептала Зерешь, которой в последнее время все чаще казалось, что у Амана стало плохо с головой.
- Не спорь со мной, женщина! Нет, не сорок - в пятьдесят локтей вышиной! - взвизгнул визирь. - Чтобы Мардохея и с другого конца города было видно! И ещё я попрошу своих музыкантов, чтобы все это время они играли на дудках и барабанах веселые мелодии и пели песни, потому что это будет самым сячастливым днем в моей жизни!
- Правду говоришь, правду говоришь, - на всякий случай пробормотала Зерешь, пряча глаза.
А про себя подумала: "Если бы молитвы учеников осуществлялись - ни одного учителя не осталось бы в живых.. Иногда кажется, что перец мал, но как попробуешь его разгрызть, сразу видно, какой он горький".
Но она знала, что теперь Аман не будет выслушивать её советов, и оттого у неё было очень...
3.
...тягостно на сердце.
Поздно вечером, когда Мардохея сменил охранник ночной стражи, он не пошел сразу же домой, а отправился в дом Уззииля, потому что ему давно нужно было с кем-то поговорить о том, что сильно тяготило его сердце.
Уззииль, как всегда был не один: за столом сидели несколько учеников, молодых юношей из иудеев, и по тому, как некоторые из них устало щурили на свечи глаза, можно было без труда определить, что они тут уже сидели не первый час.
Уззииль кивнул Мардохею, чтобы тот подождал, и, не прерывая тихой беседы, указал на свободную лавку, немного в стороне от стола.
Мардохей невольно обратил внимание, что Уззииль выглядел очень усталым, и даже голос у него сделался гораздо слабее, а руки дрожали заметнее, чем прежде.
"Все вы должны твердо помнить заповеди Моисеевы, которые тот сказал о городах-убежищах, - монотонно и буднично продолжал Уззииль. - Если кто ударит кого железным орудием, так что тот умрет, то он - убийца, а убийцу должно предавать смерти. А если кто ударит кого из руки камнем, от которого можно умереть, так что тот умрет - то и это убийца, которого тоже следует умертвить. Или если кто ударит кого деревянным орудием, от которого можно умереть, и ударит из руки так, что тот умрет - то он убийца, и за убийство этого человека на вас не будет никакого греха..."
Внимательно прислушавшись, Мардохей понял, что Уззииль сейчас при помощи древнего учения готовил юношей к войне, к битве, которая начнется рано утром тринадцатого числа адара.
Эти прилежные мальчики, которые сидели сейчас перед Уззиилем, в основном, юноши из безбедных иудейских семей, проживающих в Сузах, слишком слабо представляли себе, что такое война, потому что никогда прежде ни с кем не воевыали. Похоже, он даже не вполне верили, что тринадцатого числа на улицах города и впрямь начнется кровавое побоище, и им придется брать в руки оружие для защиты - это было видно по их спокойным, веселым лицам. Мало того, многие из них в душе считали бесчестием для себя проливать чью-либо кровь, и теперь Уззииль старательно внушал им, что великий пророк Моисей, которого называли самым тихтим и кротким из людей, когда-либо жившим во все времена, заповедовал своему народу не гнушаться защитой, и мстить кровью за кровь, ибо это - справедливо и праведно.
"...Или по вражде ударит его рукою, так что тот умрет, то ударившего следует предать смерти, - он убийца. Мститель за кровь может умертвить убийцу в любом месте, где только встретит его..."
Мардохею с углового места было хорошо сейчас видно лица юношей: освещенные домашним светом, сосредоточенные - они почему-то казались на редкость прекрасными и одухотворенными. Конечно, эти мальчики были гораздо старше детей Мардохея - Вениамина и Хашшува, но, тем не менее, все они в эту минуту были его детьми, родными его детьми! И внезапная мысль, что кто-нибудь из них тринадцатого числа наверняка погибнет от железного орудия, камня или злодейской руки, вдруг пронзила Мардохея с такой болезненной остротой, что у него вскипели внутри слезы, и он с трудом сдержался, чтобы не выдать своих чувств.
Мардохей поморгал глазами, сделав вид, как будто бы слишом засмотрелся на горящее пламя, и заслонил лицо рукой.
"Не оскверняйте земли, на которой вы будете жить, - вот что заповедовал нам с вами пророк Моисей, - устало проговорил под конец Уззииль. - Ибо кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой на ней крови, как кровью пролившего его".
Наконец, юноши встали из-за стола, попрощались с учителем и начали выходить за дверь, о чем-то тихо смеясь и в шутку перепихиваясь между собой.
"Как дети, - снова подумал Марохей. - В точности, как мои дети..."
Уззииль дождался, когда все ученики покинули комнату, откнулся на спинку скамьи, запрокинул голову и закрыл глаза. Для начала ему требовалось хотя бы несколько минут для отдыха.
Еще глубже обозначились при свете лампы морщины на немолодом лице Уззиился, сиреневые тени разлились под глазами учителя.
"А вдруг Уззииль тоже не уцелеет в тринадцатый день? - со страхом подумал Мардохей. - Кто знает, сколько негодяев набросится на его дом, мечтая о грабаже и легкой поживе? А сколько других иудейских домов сгорит в этот день со всем нажитым добром? И мы ничего не можем сделать, кроме как сделать заповеди своим щитом..."
- Ты хотел о чем-то поговорить со мной? - спросил Уззииль, не поднимая глаз. - Можно пока я так посижу, Мардохей, я ведь все равно тебя вижу... Знаешь, что-то теперь у меня к вечеру стали сильно болеть глаза.
- Видишь?.. - эхом отозвался Мардохей.
- Да, вижу, ты сильно похудел в последнее время, Мардохей. Прежде ты никогда не был таким. Что и говорить, всякий человек, рожденный женой, скуден днями, и лишь скорбями богат. Все мы сейчас живем в страхе и готовимся к неизбежной беде. Но ты, Мардохей, так извелся, что мне на тебя страшно смотреть.
- Это правда, - сказал Мардохей, и глаза его непроизвольно увлажнились.
Хорошо, что Уззииль сейчас на него не смотрел, и можно было спокойно, без смущения, вытереть глаза тыльной стороной ладони.
- Каждый день я думаю о том, что из-за меня одного может погибнуть столько невиновных людей. - со вздохом признался Мардохей. - Я никому не говорил, Уззииль, и ты тоже, наверное, не знаешь, что ведь это меня, лишь меня одного невзлюбил сначала Аман Вугеянин за то, что я не кланялся ему на воротах... И как я мог кланяться тому, кто злословил и хотел поставить себя выше нашего Бога? Но я не думал, что из-за меня одного, визирь задумает и всех других погубить! Пусть бы лучше меня одного повесили на дереве, но чтобы все осталось, как прежде, а вас бы всех оставили в покое!
- Царский указ нельзя отменить - все, кто привык грабить и убивать, все равно в этот день поднимут на нас свои мечи, раз на то есть царское позволение. А таких людей много, Мардохей, очень много, больше, чем праведников.
- И все праведники пострадают из-за меня! Но в чем я виноват? Скажи, Уззииль, в чем моя вина, может быть, я чего-то не понимаю?
Уззиль помолчал, молча пожевал губами - губы его сейчас тоже казались твердыми, омертвелыми.
- Помнишь ли ты историю Корея, из времен Моисеевых? Из тех времен, когда пророк сорок лет водил по пустыне свой народ? - спросил он, наконец, приоткрывая один глаз.
- Нет, - признался Мардохей.
- Корей, сын Ицгара, весьма согрешил, восстав на Моисея, и с ним ещё двести пятьдесят человек из начальников общества. Они рассердились, что Моисей и Аарон посчитали себя святыми и напрямую беседовали с Богом, позабыв, что Господь сам их избрал и доверил им свои заповеди. Но когда Господь в гневе захотел истребить Корея и других заговорщиков с лица земли, Моисей взмолился, вот точно также, как и ты сейчас: неужто один человек согрешил, а Ты накажешь все общество? И тогда Господь послушался Моисея, и приказал всем отступить от жилища Корея и других гордецов, чтобы виновных наказать, а остальных - пощадить... Вот и я, Мардохей, каждый день молюсь теперь за то, чтобы не гневался Господь на всех нас без разобра, а отделил праведных от тех, кто и впрямь должен пострадать.
- Я должен пострадать! - воскликнул Мардохей.
- Но разве ты это назначаешь? Ты лишь можешь попросить, но ведь не каждого Он ещё будет слушать...
Уззииль замолчал. Чувствовалось, что он сильно устал после такой длинной речи, и ему требовалась передышка. Мардохей тоже теперь молчал в недоумении - до него почему-то никак не доходил смысл только что услышанных слов. Главное, он и теперь никак не мог понять - осуждает его сейчас Уззииль, или все же прощает?
- Вот ты назвал Корея гордецом, - осторожно уточнил Мардохей. - Да, все так и есть. И в каждом из нас есть много гордости. Но клянусь, вовсе не по городости и не по тщеславию я не поклонялся тщеславному Аману - я бы каждый день охотно лобызал следы его ног для спасения Израиля! Но не мог я воздавать славу этому человеку выше славы Божией, как он от меня требовал, и только потому мне пришлось ему воспротивиться. Ты мне хоть веришь, Уззииль?
- Верю, - сказал Уззииль и теперь открыл оба глаза, внимательно поглядел на Мардохея. - Верю, что тогда ты вел себя не по гордости и не осуждаю тебя - я бы и сам, должно быть, точно также повел себя на твоем месте. Но вот теперь, Мардохей, в тебе разгорелось чересчур большое тщеславие. Уж не от него ли ты, сын Иаира, и таешь теперь, как восковая свеча?
- Но... что ты хочешь сказать?
- А как же иначе, если не тщеславием назвать твои мысли, будто бы из-за тебя одного устроил нам всем Господь такое тяжкое испытание? Не слишком много ли ты на себя берешь, Мардохей? - непривычно возвысил слабый голос Уззииль. - Разве не все мы за что-то провинились перед Господом, если Он хочет снова проверить нашу крепость? При чем здесь ты, Мардохей, и при чем тут Аман? Любой другой мог бы оказаться тем человеком, через кого Господь решил осуществить возмездие и выполнить все свои предсказания. Разве не Он сказал ещё много лет назад Моисею, что за нашу неправедность рассет нас между чужими народами, и обнажит свой меч, и будет замля наша пуста, а города наши - разрушены? И разве Он не пообещал послать тем, кто поселится в землях врагов, такую робость в сердца, чтобы и шум колеблющегося листа гнал нас прочь и вводил в дрожь, пока мы не признаемся, наконец-то, в своих беззакониях и в беззакониях своих отцов? Почему же ты думаешь, что все идет от тебя одного, гордец?
- Да, я все понял, - сказал Мардохей и поднялся со скамьи. - Спасибо тебе, Уззииль, мне пора домой, к моим детям.
- Нет, ты ещё не все понял, - устало покачал головой Уззииль, и глаза его теперь снова закрывались помимо его воли. - Разве по силам ли кому-нибудь из людей понять все, что Он задумал? Эх, ты, сын Иаира...
Когда Мардохей вышел на улицу, было уже совсем темно и крупные звезды, рассеянные по небесам, светились совсем близко над большим, уснувшим городом.
Сбросить гордость с себя труднее, чем грязную, износившуюся одежду но теперь Мардохей был чист! Каким-то образом он оставил все свои сомнения в маленькой комнатке Уззииля, а теперь вдруг разом успокоился и даже захотел спать - он ведь уже которую ночь...
4.
...проводил без сна и покоя.
Артаксеркс Великий долго ворочался на своем ложе, но так и не смог заснуть ночью после разговора с Фемистоклом.
Снова измена и предательство. Его лучший друг и почти что брат, Аман Вугеянин тоже оказался предателем, продавшим царя за лишний мешок серебра. Так было, есть и будет. И с самого первого дня царствования никогда не было иначе, и впредь ни от кого нельзя ожидать ничего хорошего.
Артксеркс был самым младшим среди трех братьев, законных наследников трона, детей Ксеркса и царицы Аместриды. Все остальные дети царя от наложниц считались незаконорожденными, и не имели прав на престол.
Главным наследником считался Дарий, Дарий-убийца...
В последние годы жизни Ксеркса, Дарий уже открыто называл своего отца игрушкой в руках евнухов и безумцем, которому недьзя доверять трон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41