Что же выходило?
В мае состоялся съезд сионистов. В августе – большевиков… Там и там – поразительное совпадение программ!
Нет, что ни говори, а большевистский съезд осуществляется во исполнение какого-то давным-давно составленного и хорошо продуманного плана. Именно отсюда его полнейшая открытость и абсолютная безопасность.
Черт побери, кто бы мог такое представить всего год назад!
Савинков не сомневался, что Керенский ему не доверяет. Следовательно, хитрит и притворяется изо всех своих актерских жалких сил. Ну а разве сам он с Керенским не хитрит? Тоже ведь не верит ни на грош! Хитрость на хитрость…
И в эту долгую дорожную ночь ему внезапно стукнуло: а не присутствует ли и за спиной присяжного с серебряными шпорами какая-нибудь смутная и оттого зловещая фигура наподобие Азе-фа? Открытие это словно прострелило Савинкова. Он подскочил и сел в разворошенной постели. Вагон мотало. Углы купе тонули в зыбком синем мраке ночника под самым потолком. Власть нового Азефа настолько велика, что у премьер-министра Временного правительства нет ни сил, ни прав его ослушаться. Керенский назначен, он поставлен на свой пост и, как часовой, уйдет лишь по команде разводящего. До тех пор он будет лишь послушный исполнитель, порою сам не понимая до конца своих решений и поступков.
Как видно, ему уж на роду написано всю жизнь вожжаться со всевозможными Азефами!
Савинкову было не до сна. Требовалось срочно выбирать: Керенский или Корнилов? С кем ему в конце концов остаться, чью взять сторону, кого предать? Керенский… Точного представления о тех, кто за его спиной, покамест не было. Но вырисовывались определенно Бьюкеннен, Локкарт… пожалуй, даже Рутенберг со своим майским сионистским съездом. А Корнилов? Генералы с остатками разбитой армии?.. Соединение российских сил? Каких? Ведь даже на Московском совещании примерно половина зала шикала и негодовала.
Да и вот еще вопрос: а примет ли его Корнилов?
В Могилеве, в Ставке, первым, кто попался Савинкову на глаза, был верный Филоненко. Он встретил «хозяина» на вокзале.
Филоненко сразу же стал жаловаться на Корнилова. После Московского совещания генерала не узнать. И его азиаты стали просто бешеные. Вчера вечером он попытался попасть в штаб, к самому Корнилову. Для передачи с глазу на глаз у него имелось секретнейшее сообщение. Так не пропустили же! Им говоришь, доказываешь, возмущаешься, а они – одно:
– Ны разгабарибат… стрылат будэм!
– Но ты же комиссар, – заметил Савинков. Филоненко понизил голос:
– Борис Викторович, в том-то все и дело. На комиссара смот рят уж так косо!
«Само собой», – подумалось Савинкову. По мнению Корнилова, и комиссаров, и комитеты вообще следовало прижать к ногтю.
– А что там у тебя за сведения, да еще секретные? – полюбо пытствовал он.
Филоненко оглянулся, как заговорщик: никого… На днях ему совершенно нечаянно удалось установить, что 7-й Сибирский казачий полк вдруг снялся с позиций, погрузился в эшелоны и тронулся – куда бы вы думали, Борис Викторович? – прямо на Москву. Зачем? Кто распорядился? Какая-то, знаете, ужасная белиберда с приказами… Мало того, двигаясь к Москве, казакивдруг снова ни с того ни с сего выгрузились из вагонов в Можайске.
– Борис Викторович, я еле вас дождался. Происходит что-то непонятное. Войска снимаются, войска перевозятся, войска наце ливаются… Кто заправляет всем? Сам Корнилов? Я лично убеж ден – да!
Он смотрел честными, преданными глазами.
«Дур-рак!» – едва не соскочило с языка Савинкова. Задержать казачий полк в Можайске приказал он сам. Этим можно козырнуть и так и эдак: и перед Керенским, и перед тем… ну, тем, с кем еще придется иметь дело. Дескать, и мы не сидели сложа руки, тоже что-то соображали и принимали кое-какие меры по силе, так сказать, возможности… Филоненко с его идиотской старательностью и преданностью едва не испортил задуманной игры.
Возле бывшего губернаторского дома, где с осени 1915 года стала помещаться Ставка, Савинкова покорил дорогой его сердцу воинский порядок: часовые на постах стояли в струнку, а не вразвалку и четко отдавали честь. «Ну вот… можно же!» – подумалось ему. Страшных текинцев он увидел, когда миновал ворота, – пестро одетые джигиты несли внутреннюю охрану. На главном посту столичного гостя встретил Хаджиев и повел с собой. Савинков шагал развалисто и независимо, Филоненко невольно ежился и затравленно поглядывал на свечками застывших часовых в огромных косматых папахах. Текинцы отвечали ему ледяными, презрительными взглядами из-под кудрявых волос.
Хаджиев, тонко, словно институтка, перехваченный в талии, двигался летучим, мягким шагом. Писательским глазом Савинков отметил в его походке что-то звериное – сильное и молодое.
Филоненко продолжал нашептывать, заставляя Савинкова склоняться ухом вбок:
– Они тут очень нас боятся. Я имею в виду террор… возмож ность покушения. Видите, как они нас пасут? И будут пасти, уверяю вас! Да вы и сами убедитесь…
В сопровождении Хаджиева они вошли в огромный кабинет Верховного. Лавр Георгиевич, маленький, измученный, поднялся за столом. Он приветствовал Савинкова и совсем не замечал Филоненко. Хаджиев, по обыкновению, застыл у двери. «Максимилиан прав», – отметил Савинков, располагаясь на жестком стуле возле самого стола. В кабинете появился генерал Лукомский. С папкой бумаг он остановился в нерешительности: он не ожидал увидеть посторонних.
– Лавр Георгиевич, – громко объявил Савинков, – я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.
Немедленно повернулся и направился к двери Лукомский. За ним вяло поплелся Филоненко. Хаджиев пропустил всех и вышел сам. Корнилов и Савинков остались одни.
Бремя верховной военной власти, на взгляд Савинкова, сильно согнуло маленького генерала. В облике Корнилова появилось что-то беззащитное… После бессонных дорожных размышлений Савинков приглядывался ко всему вокруг оценочным взглядом придирчивого покупателя… Впрочем, на плечи генерала наваливались тяжести не только армейские, но и политические. Недаром Керенский опасался его одного, и больше никого. Ну разве еще Крымова…
Корнилов удивился, что Керенский не приехал сам, а прислал замену. Савинкову показалось, что генерал расстроился. Он принялся его успокаивать.
– Александр Федорович с нами, – заявил он. – Делегируя меня сюда, он специально подчеркнул, что питает надежду на ваш характер, на ваши силы. Вам надлежит как можно поскорее навести порядок в нашем кабаке. Повторяю вам: Александр Фе дорович за порядок!
Затем с оттенком барственного превосходства он упрекнул Корнилова за резкий тон «Записки».
– Она прочитана? – сухо спросил Корнилов, не отрывая сумрачного взгляда от сомкнутых рук, положенных перед собой на стол.
– Прочитана, прочитана… И еще как прочитана! Но… по звольте уж мне быть совершенно откровенным, генерал. Я знаю: вы не симпатизируете Керенскому. Да и не вы одни. Но вот вы его снимете… так? А кого вместо него? Ну, кого, кого? О-о, вот в том-то и дело! Некого. Совершенно некого. Альтернативы Керен скому нет. И это надо признать. И с этим надо смириться. По том… может быть. Но сейчас, в настоящую минуту… нету, просто нету никого!
К слову он ввернул, что буквально накануне пригрозил Керенскому собственной отставкой.
– Мы с вами союзники, генерал. Больше скажу: нам с вами надлежало бы дать аннибалову клятву. Ведь Отечество-то наше в опасности!
Колючим голосом Корнилов осведомился, каким это образом его «Записка» буквально на следующий день из правительственной канцелярии вдруг оказалась в редакциях газет? Савинков будто того и ждал. Он лучезарно улыбнулся, приложил к груди руки:
– Так а я-то о чем? Именно, именно! Не исключаю и вульгар ный шпионаж… да. Потому я и протягиваю руку, потому-то я и здесь: наше с вами Отечество в опасности, генерал!
О положении в столице он сообщил следующее. Сейчас, когда они сидят и разговаривают, в Петрограде открывается VI съезд партии большевиков, партии Ленина. «Товарищи» на этот раз настроены решительно: брать в руки оружие и захватывать власть силой. Июльские ошибки ими учтены, теперь они уверены в успехе. Поэтому Керенский, как глава правительства, обращается к Корнилову с призывом поторопиться с переброской к Петрограду надежных воинских частей. 3-й Конный корпус? Превосходно! Но нельзя ли все же поскорее? Сейчас дорог буквально каждый час!
Руки Корнилова разнялись и вновь соединились. Он заметил, что выступление большевиков, как видно, снова, как и в июле, связано с немецким наступлением. Рига оставлена нашими войсками, ожидается десант на Балтийское побережье. Если это произойдет, судьба Ревеля будет решена…
Савинков сказал:
– Большевики ждут немцев в Петрограде. В этом нет никаких сомнений. Ленин усердно исполняет свою роль. Александр Федо рович согласен объявить Петроград на осадном положении. Наша столица становится городом прифронтовым.
Дыхание Корнилова сделалось прерывистым. Он стиснул пальцы так, что остро обозначились худенькие коричневые костяшки.
– Я вижу дорогого мне человека в смертельной горячке. Я вижу, как его тело облепили мириады вшей. Здесь отнюдь не случай с Гулливером, здесь – страшней. Я не могу больше смот реть, я не могу больше мириться. Мою Россию растоптали, зара зили… волокут в могилу. Погодите, дайте мне сказать. Недавно у меня был разговор с двумя министрами. Сидят в моей приемной и сплетничают: «Нельзя-а… у него же нет никакой политической физиономии». Это они обо мне: «Нельзя-а… поймите же!» Болту ны проклятые! А я хочу лишь одного – смахнуть всех вшей и пусть страна поднимется и оглядится после своей горячки. Вот и вся моя политика!
– Прекрасно! – восторженно воскликнул Савинков. – Пре красно, генерал! Но успокойте же меня… всех нас, сказав вот так же честно, прямо, по-военному: вы хоть представляете, что в случае конфликта окажется у вас в руках? Ну что вы на меня так смотрите? У вас же окажется руль власти. Руль государственного управления Россией!
– Ну так что же? Не пойму, – нахмурился Корнилов. Савинков придвинулся:
– А вы уверены, что у вас хватит духу выпустить этот руль, отдать его в другие руки?
«Ах, вот они о чем! Вот что их тревожит…»– Простите великодушно, Борис Викторович, но я отвечу по-станичному. У нас в станице в таких случаях говорят: «Свек ровка-блядь снохе не верит!»
Всплеснув руками, Савинков вдруг раскатился счастливым громким смехом. Он покатывался и восклицал:
– Ах, ах… как замечательно!
Не удержавшись, улыбнулся и Корнилов:
– Вы никак не хотите поверить, что мне не нужна никакая ваша власть. Я – военный. Я принимал присягу. И я подчинюсь любому решению Учредительного собрания. Народ наш скажет свое слово – и я уйду.
Савинков вдруг засуетился:
– Прекрасно сказано, генерал. Это меняет все дело. Это же совершенно все меняет, генерал!
– Вспомните Минина, вспомните князя Пожарского. Ну? Каждый должен заниматься своим делом.
– Лавр Георгиевич… – голос Савинкова сделался укромным, вкрадчивым, – вы уполномочиваете меня передать все это Алек сандру Федоровичу? Не скрою, это его воодушевит.
– А для чего же мы с вами тут сидим? Передайте и добавьте: за решительным человеком я пойду как солдат. И никогда не отступлю! Решительного Керенского я поддержу всеми силами.
– Вашу руку, генерал! – вскричал Савинков. – Я немедлен но отправляюсь в Петроград. Я тороплюсь. Я думаю – теперь мы спасены!
«Насколько все же проще, легче разговаривать с военными, – думал Савинков, размышляя о своем успехе в Ставке и готовясь к встрече с Керенским. – Корнилов – кремень, Керенский – студень. А с кремнем, как ни странно, все же легче, чем со студнем!»
Генерал Крымов снова появился в Могилеве. Этому кипучему человеку не сиделось на месте. Он сгорал от нетерпения.
Корнилова он в Ставке не застал: главковерх был в поездке. Возвращения его ожидали через два дня.
С генералом Лукомским, занятым сверх головы, Крымов увлеченно рассуждал о том, что глаза русского народа кажется начинают с надеждой устремляться на свою армию. А какая еще сила способна остановить развал в державе? И в этом отношении имя Корнилова обрело ореол спасителя Отечества.
Накануне вечером в переполненном ресторане генерал Крымов стал свидетелем, когда молоденький поручик, целуя руки своей даме, восторженно повторял: «Слава Богу, теперь мы спасены, спасены… О Корнилов! Мы здесь все корниловцы, моя дорогая!» В ресторане гуляла военная молодежь и за всеми столиками произносилось имя Верховного главнокомандующего. Генерал Крымов в мрачном одиночестве допивал бутылку шампанского иразмышлял о том, что надо дождаться возвращения Корнилова и чистосердечно признаться ему во всех своих прегрешениях («Вольных и невольных», – мысленно добавил он.). Дело в том, что Крымов, не доверяя «Союзу офицеров», создал в 3-м Конном корпусе свою офицерскую организацию. В отличие от многих генералов, «путающихся в сношениях с правительством», он давно пришел к неутешительному выводу, что «дело швах». (Вчера он так и заявил Лукомскому, своему старому товарищу.) По мнению Крымова, следовало основательно готовиться к длительной борьбе с подлыми разрушителями государства. Он даже допускал, что, пожалуй, придется, как в войне с Наполеоном, прибегнуть к партизанским методам. Центром русского сопротивления он предлагал сделать Киев, «матерь городов русских». И уж из Киева, с берегов Днепра, «кинуть клич» на всю Россию. Он повторял, что 300 лет назад спасение России пришло со стороны, из глубокой провинции…Пусть на этот раз спасители явятся не с берегов Волги, а с берегов Днепра!
Вчера он признался Лукомскому, что его конспиративные расчеты и надежды потерпели крах.
Последние полгода он сам вникал во все тонкости своего заговора. Тщательно отбирая офицеров, он снабжал их деньгами, паролями и явками и командировал в Петроград. Люди уезжали, обещая генералу встретить славный 3-й Конный корпус на улицах и площадях Петрограда. Они ударят изнутри. Генерал Крымов, следя из Ставки за передвижениями эшелонов корпуса, сладостно предвкушал, как он возьмет в смертельные клещи – с фронта и одновременно с тыла – всю расплодившуюся столичную сволочь. А после этого скромно отойдет в сторонку. «Пожалуйста, господа, продолжайте ваше дело. Я – свое сделал. Хорошо ли, плохо ли, но осуществил. Разумеется, как умел. Уж не обессудьте!»
Ничего этого не будет, не получится. Вчера он признался, что командированные офицеры-заговорщики, едва успев добраться до Петрограда, кидались с головою в безудержную пьянку, в разврат. Таким образом немалые средства, вытянутые у недоверчивых промышленников, «сгорели» в кабинетах «Виллы Родэ» и «Аквариума»… Рассказывая, Крымов безудержно сквернословил: «Развратничали под высокими лозунгами, подлецы! Нашли свое поле чести на животах проституток!»
Игра в отдельный заговор, закончившаяся столь позорно, доставляла Крымову страдания. Отныне он решил предоставить себя («всего – с ног до головы») в распоряжение Корнилова. Он вынашивал мстительную мысль ворваться в Петроград и с особенной жестокостью расправиться с предателями, разложившимися в грязных кабаках. Уж эти от него не дождутся никакого снисхождения!По секрету генерал Лукомский сообщил, что ему в скором времени придется расстаться с Корниловым: предполагалось назначить его командующим полевой армией. На его место скорей всего заступит генерал Романовский, занимающий пост генерал-квартирмейстера штаба Ставки. Крымов, дожидаясь возвращения Корнилова, стал почаще захаживать к Романовскому. Отношения завязывались трудно. Сухой и педантичный человек, Романовский жил только службой. В генеральской среде его сильно недолюбливали. Он об этом знал и держался с подчеркнутой надменностью.
Генерал Крымов ценил генерал-квартирмейстера за прямоту характера. Романовский обыкновенно предпочитал молчать, но если его спрашивали, он не вилял, не дипломатничал, а высказывался напрямик, словно стрелял в упор. Нынешним летом в штабе Юго-Западного фронта при обсуждении планов предстоящего гибельного наступления он не постеснялся сухо и невозмутимо заявить самому Керенскому, военному министру:
– Я плохо помню начало вашей длинной речи, господин ми нистр. Потому не могу понять и середины. Что же касается конца, то я с ним совершенно не согласен. Начинать наступление фронт не может и не должен.
Болтливый Керенский побагровел, его длинное, лошадиное лицо задрожало от возмущения. Но Могилев – не Питер, и он стерпел. С генералами истерики не закатишь.
Крымов постоянно помнил, что Романовского и Корнилова связывало глубочайшее взаимное уважение. Оба считались людьми одного сорта.
В кабинете генерал-квартирмейстера царил идеальный порядок. Сам Романовский, неизменно застегнутый на все пуговицы, являл разительный контраст с лихим кавалерийским генералом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75