Отец Троцкого – состоятельный человек, однако он проклял сына в синагоге и отказался от него.
Деталь: сподвижник Троцкого по революции 1905 года, некий Хрусталев-Носарь, издал брошюру под названием «Как Лейба Троцкий-Бронштейн расторговывал Россию». Носарь, в частности, утверждает, что Троцкий был секретным сотрудником департамента полиции.
Деталь: Троцкий, бросив жену и двух дочерей, имеет родственные связи с Шиффами (Америка) и с Варбургами (Швеция). Кроме того, Троцкий издавна связан с Парвусом (Гельфандом), миллионером, имеющим солидную недвижимость в Германии.
Деталь: в день убийства Столыпина в Киеве Троцкий в одном из ресторанов встречался с Мордко Богровым. Установлены также связи Троцкого с полковником Кулябко, начальником охранного отделения в Киеве, и с генералом Курловым, начальником департамента полиции… Билет в театр, где совершилось убийство, Мордко Богров получил из рук полковника Кулябко.
Закончив чтение, Лавр Георгиевич откинулся, прикрыл усталые глаза. «Вот так капитан… Молодчинище!»
Его охватило радостное нетерпение: поскорей увидеться с этим умницей капитаном. Приятно удостовериться, что не оскудела русская армия способнейшими офицерами. Пока имеются такие молодые люди, как Хаджиев и Нежинцев, мы живы, черт возьми, мы сопротивляемся, мы способны на невиданное возрождение!
Час был поздний. Под окнами раздавался гортанный голос Хаджиева. Начальник конвоя производил смену караула.
Голоса замолкли, и установилась такая глубокая тишина, какая бывает лишь в степи перед рассветом. Уснули табуны и отары, уснуло и разнообразное зверье, и только великий звездный караван бесшумно и величаво склоняется к границе неба, туда, где скоро забрезжит свет наступающего дня. Внезапно тонкая и тихая мелодия коснулась слуха дремлющего генерала. Пел молодой текинец, тоскуя по родной пустыне. Он пел негромко и задумчиво. Лавр Георгиевич разбирал невнятные слова и улавливал в них старинные сказания великих степных пространств, по которым, подобно смерчу, победоносно проносились полчища воинов ислама. «Львы леса отваги и предводительства, крокодилы моря энергии и бесстрашия подоткнули полу мужества за пояс отваги и, уповая на милости творца, ступили на ужасное место и пролили свое превосходство на плеск волн боя и сражения… Поверхность поля брани сделалась алой от крови врагов… Многие воины войска, которые в мыслях имели ветер высокомерия, власти и желания управлять, упали на землю презрения… Было убито так много противников, что счетовод разума был бессилен их сосчитать…»
От негромкого унывного пения на сердце генерала легла тоска по дому. Последний раз Лавр Георгиевич побывал на родине после окончания Михайловского артиллерийского училища. Приехав в Каркаралинск, он прожил с родителями целую неделю. Мать повезла его в аул к родственникам и попросила надеть новенький офицерский мундир с золотыми погонами. Она гордилась сыном и хотела, чтобы степные родичи стали свидетелями ее торжества.
Соблюдая старинные законы гостеприимства, родственники устроили пышный той (праздничный обед). Лавр Георгиевич, ловко подвернув ноги в новеньких офицерских штиблетах, восседал на ковре в почетном углу. Проворные парни с засученными рукавами втащили в юрту упитанного барана. Этого требовал обычай – прежде чем освежевать барана, его следовало показать гостю. Отара овец паслась неподалеку в степи, и баран был отобран быстро и умело, жирный, нестарый, черной масти. Вскоре на костре кипел громадный казан с мясом, аромат баранины приятно щекотал ноздри. Гость и хозяева угощались свежим кумысом, неторопливо вытягивая пиалу за пиалой. Кисловатый, пенящийся напиток из молока пасущихся в степи кобылиц слегка ударял в голову и возбуждал аппетит.Чтобы доставить хозяевам удовольствие, он демонстрировал восхищение кумысом: выпивал не отрываясь и запрокидывал голову так, что край пиалы стукал его в лоб.
Мать тихо таяла от счастья. Любимый сын, уехав навсегда из дома, не позабыл степных законов.
Утром после тоя Лавр Георгиевич проснулся от вольного ржания табунного жеребца. За стенами гостевой юрты начинался ранний день. Послышался зычный окрик табунщика… Дробно простучали копытца овечьей отары… Затем заговорили женщины, отправляясь доить кобылиц…
Как вольно и глубоко дышала грудь! Каким высоким и бескрайним было степное небо!
Лавр Георгиевич положил тогда, что он будет приезжать к родителям почаще, и не ожидал, что та поездка получится последней. Больше ему бывать в родных местах не довелось. Начавшаяся служба заполнила все месяцы и годы.
Текинский воин под окном тихонько напевал – избывал свою тоску: «В этой местности, подобной раю, монарх земли предался веселью и наслаждению. Он удостоил падишахскими халатами известных сардаров и воинов, которые показали образцы отваги и храбрости, он соизволил наградить их быстроногими лошадьми противника, вереницами верблюдов, палатками и шатрами на повозках и оружием…»
Нет, не будет сегодня сна… не уснуть…
На память пришли недавние столичные события, связанные с празднованием нового революционного праздника Первое мая. В качестве столичного генерал-губернатора Лавр Георгиевич обнародовал приказ по гарнизону (сочинить помог Завойко). Воинские части с удовольствием промаршировали четкими колоннами. Реяли знамена – на улицах было красным-красно. Торжества чуть не закончились уличными беспорядками. Вдруг появились орды вихрастых подростков, принялись горланить и швырять булыжники в демонстрантов, разбивать витрины. К вечеру выяснилось, что этих мальчишек наняли какие-то организаторы, каждому платили по 15 рублей. Вместе с подростками задержали литератора Колышкина. Он бушевал. Дома у него при обыске вдруг обнаружили инструктивное письмо из Стокгольма – как раз насчет провоцирования уличных беспорядков. Испугавшись, Колышкин указал на неких девиц Фалькерзен, двух сестер. У них также нашли письмо-инструкцию, только отправленное из Берлина… Революционный Петроград становился благодатной ареной для всевозможных темных сил. Орудуют свободно и с размахом, никого не опасаясь.
В окне стало серо, наступало утро. Генерал подбил под голову подушку и снова раскрыл «Записку» разведывательного отдела.В заключительной части, в самой последней строке, Лавр Георгиевич уловил сдержанный намек. Капитан Нежинцев писал: «Спасение России мне видится в исключительной решительности. Медлить опасно. Уступать и далее преступно. Поскольку мне известно благожелательное отношение вашего превосходительства к созыву Учредительного собрания, то я полагал бы свои сомнения относительно этой идеи все же изложить приватно».
Вот она, обида: «все же…» дескать, выслушай же, не на чашку чая набиваюсь!
Ах, как много нам порой мешает ширина наших погон!
– Митрофан Осипович, кажется? Прошу, прошу… Нет-нет, сюда, пожалуйста, поближе. Не курите? Прекрасно. Сам никако го табака не выношу.
Нежинцев уселся настороженно, на самый краешек кресла, чтобы не утонуть, не расслабиться. Стеклышки пенсне поблескивали настороженно. Лавр Георгиевич спрятался за бровями.
Разговор он начал с «все же», с идеи Учредительного собрания, в которой, как он догадался, молодой офицер усматривал какой-то изъян. Сам он видел в этом учреждении собрание лучших людей России, самых лучших. Так уже было после Смутного времени. Прогнали поляков из Кремля, съехались со всех концов и выбрали. И вот жили целых триста лет!
– Позволю себе указать, ваше превосходительство…
– Прошу без чинов.
– Благодарю. – Однако позы, прямизны своей, не переменил. Земский собор 1613 года, продолжал Нежинцев, постепенно загораясь, избрал на русский трон младшего из Романовых. Но слава Богу, что вышло так! Могло совсем иначе получиться. В цари ломились и Голицыны, и Милославские. А как те, так и другие Тушинскому вору руку целовали. Их бы за предательство следовало за ребро повесить или изломать на колесе, но – лезли, домогались… Минина же не избрали! Или того же князя Пожарского… Сейчас, в наше время, может получиться гораздо хуже. Право голосовать сейчас получат все. Все без исключения! Но это значит, что решающее слово будет за мужиком, ведь население российское живет по деревням. А мужик уже закуплен, покорен: ему позволили разграбить помещичьи имения и поделить землю. Все, больше ему ничего не требуется! Кто же обеспечил ему это благо, это счастье? Эсеры, партия эсеров. Вот за нее-то он и отдаст все свои голоса. Ими и напичкает все Учредительное собрание по самую крышу. Следовательно, эсеры и примутся выбирать человека на русский трон. Чего же от них ожидать? Никаких Гучковых-Милюковых они даже близко не подпустят. Проголосуют за сугубо своего – скажем, за Чернова. А то и за какого-нибудь Нахамкеса. Хорош же будет самодержец, венценосец, так сказать!Ошеломленный капитанской логикой, Лавр Георгиевич даже головой потряс:
– Тогда… позвольте!.. Что же делать?
В Нежинцеве вдруг сломалась настороженность, он сел поглубже в кресло, с удрученным видом снял пенсне и долго протирал его платочком. Обезоруженное его лицо сразу стало выглядеть на удивление домашним. Помедлил, усмехнулся:
– Мы, вообще-то, прогоняли поляков без всякого царя! С пустым троном. А справились. И без бояр, заметьте. Эта саранча вся кинулась к Тушинскому вору. Пакостная публика. Недаром Иван Грозный им головы рубил.
Он легким жестом снова насадил пенсне и выпрямился. Лавр Георгиевич невнимательно заглянул в папку с «Запиской», пере-листнул и закрыл.
– Митрофан Осипович, у вас подобраны крайне любопытные факты. Я, признаться… Ну вот хоть с этим Лениным. В Петрог рад он еще при мне приехал. Один человек не поленился и съездил на Финляндский вокзал. Ленин его испугал. Фанатик, причем с талантом все упрощать, сводить до примитивизма быто вого. И тут ваша «Записка»… Это же страшно. Что у нас делается в тылу? Ведь мы же продолжаем воевать!
Нежинцев заволновался:
– Ваше превосходительство… Виноват, Лавр Георгиевич… этот Ленин меня в данное время интересует менее всего. Это фигура ясная. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не скрывал своих планов. Генерал Самсонов еще не двинулся со своей армией, а Ленин уже заявил, что будет счастлив, если Россия проиграет. Он только и делает, что молится за Германию. Так что это снаряд немецкий. Потому они ему и предоставили вагон. Мы бы на их месте поступили точно так же. И любой…
– Что же нам ожидать? К чему готовиться? Нежинцев усмехнулся:
– Вы же сами только что аттестовали его как фанатика! Он станет действовать так, как и положено.
– Полагаете… инструкции?
– Вполне естественно. В подобных случаях принято брать хотя бы подпись под определенным обязательством. Таков поря док.
– По-ра-женец… – раздельно проговорил Корнилов.
– Но вот следующий господин!
– Этот самый… как его… Троцкий-Бронштейн?
Именно. Он едет из Америки. И – не один. Зачем? С какою целью? Германия спасается от краха – и посылает Ленина. Тут ясно. А для чего старается Америка? Она же не союзница Герма нии! Следовательно, сугубо свои планы. Он, Троцкий, и приехал– то без ленинского шума, без оркестра, без знамен. Тишком-молч ком! Зачем шуметь до времени?Взяв снова папку, Лавр Георгиевич демонстративно взвесил ее на руке. Факты, доводы ценнейшие! Следовало бы, не теряя времени, немедленно отправить в Генеральный штаб. Командованию обыкновенной полевой армии с подобным документом делать нечего. Не для его ума, не по его возможностям. Генерал Лукомский был совершенно прав, назвав капитана Нежинцева птицей высокого полета. Скромный офицер разведки мыслил необычайно широко. Внезапно Нежинцев спросил, доводилось ли командующему заглядывать в список эмигрантов, буквально хлынувших в страну. Поименный перечень ленинских спутников (с псевдонимами-кличками) месяц назад опубликовал знаменитый Бурцев, давно прославившийся как неутомимый охотник за провокаторами. Подоплека капитанского вопроса была ясна: всякий, кто прочитывал этот зловещий список, невольно ежился. Как правило, псевдонимы были русские, но вот фамилии!..
Исподлобья Корнилов быстро глянул на сидевшего напротив офицера: четкий гвардейский пробор на голове, настороженные стеклышки пенсне. Ждет ответа… Вспомнился Завойко с его азартнейшими обвинениями еврейства. Подумалось: «И этот!»
– Вы еще спросите, капитан, читал ли я «Протоколы сион ских мудрецов», – сварливым голосом проговорил Корнилов.
– Читали? – живо сорвалось у Нежинцева.
Жуя губами, Лавр Георгиевич угрюмо уставился на лежавшие перед ним бумаги.
– Капитан, я так сужу. Документ конечно страшный. Но-о… сколько их, в конце концов? Горстка, кучка…
– Ложка дегтя, – коварно подсказал Нежинцев.
– Именно. А нас?
– Но если я не намерен даже на бочку меда терпеть эту самую ложку? Зачем, зачем, скажите мне? Что нас заставляет их тер петь? Демократия? Да плевать я хотел на такую демократию! Так нас и с вшами вынудят мириться. Образуют комитет по защите вшей и… и… плевать им на людей. Им лишь бы вшей не трогали!
Корнилов помолчал.
– Капитан, а вам не приходило в голову: как же они проворо нили эти свои «Протоколы»? Как они к нам попали? Это ж, по сути дела, самый настоящий мобилизационный план!
Недоумевая, Нежинцев пожал плечами:
– Простите, ваше превосходительство, ничего странного не вижу. Похищение… Подкуп… Мало ли… Обыкновенная утечка, только и всего.
– Прекрасно! Очень хорошо! Но кто… кто конкретно это сде лал? Кто эту операцию осуществил? Мы-то с вами профессионалы и отдаем отчет, что налицо похищение генерального плана. Разве не так? Но у каждого подвига имеется свой герой. Назовите же мне его. Кто он? Тогда у меня все станет на свои места.Нежинцев поднялся. Он выглядел обескураженным.
– Признаться, такая мысль мне даже не приходила в голову. Но… в самом деле?
Лавр Георгиевич вышел из-за стола. Ему не хотелось заканчивать разговор на казенной ноте. Капитан завоевал его симпатию.
– Вы спрашивали о списке. Я его читал, конечно. Но Ленин– то не еврей. Вы обратили внимание?
Молодой офицер не смог скрыть усмешки:
– К сожалению, еврей.
– Но дворянин же!
– И тем не менее. По матери. А у них это – главное. Пришла пора смешаться генералу.
– Считаете, что никаких им прав не обязательно? Не следует?
– Права! О правах обыкновенно толкуют квартиранты. Жиль цы внаем. Мы же хозяева нашего дома. И нам следует думать о своих обязанностях. А то можем и лишиться дома!
Постояли друг против друга, неловко помолчали.
– Капитан, а эта организация в Полтаве… там что, тоже?
– Там хороший камуфляж. Надежный, трехслойный. Вроде бы орудуют под маркой торгового дома «Унгер, Гольд штейн и компания». Чем занимаются? Едва копнули – обнаружилось, поставляют девушек в публичные дома Александрии и Порт-Саи да. Еще копнули – новая торговая контора «Яков Итциг с сы новьями». Тоже вербуют девушек в Константинополь. Незаконно все, конечно, но-о… не так уж страшно. Обычные еврейские гешефты. Главное же их занятие – совсем другое. Уже не девуш ки… Какие девушки! Прямая связь со Стокгольмом, с Варбургом. А уж кого-кого, а Варбурга мы знаем хорошо. Родственные связи и с Берлином, и с Америкой.
Капитан умело выдержал эффектную паузу.
– Хотел бы обратить внимание вашего превосходительства на последнее обстоятельство. Все эмигранты – это просто бросается в глаза – следуют в Россию исключительно через Стокгольм!
Внезапно Корнилов вспомнил, что именно в Стокгольме и как раз на крючок Варбургу попал в свое время такой деятель, как Протопопов. Достаточно оказалось одной встречи, одного тайного разговора. Вскоре после этого ловкий Распутин, действуя через царицу, сделал Протопопова министром внутренних дел России.
– Именно! – улыбнулся Нежинцев. Своим замечанием коман дующий доставил ему невыразимое удовлетворение.
Возвращаясь за свой громадный стол, Лавр Георгиевич сделал несколько замечаний насчет ближней фронтовой разведки. Это были дела насущные. Еще в Петрограде он узнал, что немцы вдруг спешно сняли с Западного фронта четыре своих самых боеспособных пехотных корпуса. Ожидать их следовало здесь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Во Временном правительстве менялись люди, но политика оставалась прежней. Заменив Гучкова и Милюкова, новая власть продолжала действовать с чужого голоса – в интересах союзников.
Из Лондона и Парижа настойчиво требовали наступать. Новый военный министр России адвокат Керенский заверял обоих послов в верности союзническому долгу.
Идея большого наступления на Восточном фронте носилась еще в декабре прошедшего года. Успех казался обеспеченным. Впервые за много месяцев подвезли огромное количество снарядов. На конференции союзников в Петрограде, тянувшейся чуть не месяц, заговаривали о планах послевоенного устройства разгромленной Германии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Деталь: сподвижник Троцкого по революции 1905 года, некий Хрусталев-Носарь, издал брошюру под названием «Как Лейба Троцкий-Бронштейн расторговывал Россию». Носарь, в частности, утверждает, что Троцкий был секретным сотрудником департамента полиции.
Деталь: Троцкий, бросив жену и двух дочерей, имеет родственные связи с Шиффами (Америка) и с Варбургами (Швеция). Кроме того, Троцкий издавна связан с Парвусом (Гельфандом), миллионером, имеющим солидную недвижимость в Германии.
Деталь: в день убийства Столыпина в Киеве Троцкий в одном из ресторанов встречался с Мордко Богровым. Установлены также связи Троцкого с полковником Кулябко, начальником охранного отделения в Киеве, и с генералом Курловым, начальником департамента полиции… Билет в театр, где совершилось убийство, Мордко Богров получил из рук полковника Кулябко.
Закончив чтение, Лавр Георгиевич откинулся, прикрыл усталые глаза. «Вот так капитан… Молодчинище!»
Его охватило радостное нетерпение: поскорей увидеться с этим умницей капитаном. Приятно удостовериться, что не оскудела русская армия способнейшими офицерами. Пока имеются такие молодые люди, как Хаджиев и Нежинцев, мы живы, черт возьми, мы сопротивляемся, мы способны на невиданное возрождение!
Час был поздний. Под окнами раздавался гортанный голос Хаджиева. Начальник конвоя производил смену караула.
Голоса замолкли, и установилась такая глубокая тишина, какая бывает лишь в степи перед рассветом. Уснули табуны и отары, уснуло и разнообразное зверье, и только великий звездный караван бесшумно и величаво склоняется к границе неба, туда, где скоро забрезжит свет наступающего дня. Внезапно тонкая и тихая мелодия коснулась слуха дремлющего генерала. Пел молодой текинец, тоскуя по родной пустыне. Он пел негромко и задумчиво. Лавр Георгиевич разбирал невнятные слова и улавливал в них старинные сказания великих степных пространств, по которым, подобно смерчу, победоносно проносились полчища воинов ислама. «Львы леса отваги и предводительства, крокодилы моря энергии и бесстрашия подоткнули полу мужества за пояс отваги и, уповая на милости творца, ступили на ужасное место и пролили свое превосходство на плеск волн боя и сражения… Поверхность поля брани сделалась алой от крови врагов… Многие воины войска, которые в мыслях имели ветер высокомерия, власти и желания управлять, упали на землю презрения… Было убито так много противников, что счетовод разума был бессилен их сосчитать…»
От негромкого унывного пения на сердце генерала легла тоска по дому. Последний раз Лавр Георгиевич побывал на родине после окончания Михайловского артиллерийского училища. Приехав в Каркаралинск, он прожил с родителями целую неделю. Мать повезла его в аул к родственникам и попросила надеть новенький офицерский мундир с золотыми погонами. Она гордилась сыном и хотела, чтобы степные родичи стали свидетелями ее торжества.
Соблюдая старинные законы гостеприимства, родственники устроили пышный той (праздничный обед). Лавр Георгиевич, ловко подвернув ноги в новеньких офицерских штиблетах, восседал на ковре в почетном углу. Проворные парни с засученными рукавами втащили в юрту упитанного барана. Этого требовал обычай – прежде чем освежевать барана, его следовало показать гостю. Отара овец паслась неподалеку в степи, и баран был отобран быстро и умело, жирный, нестарый, черной масти. Вскоре на костре кипел громадный казан с мясом, аромат баранины приятно щекотал ноздри. Гость и хозяева угощались свежим кумысом, неторопливо вытягивая пиалу за пиалой. Кисловатый, пенящийся напиток из молока пасущихся в степи кобылиц слегка ударял в голову и возбуждал аппетит.Чтобы доставить хозяевам удовольствие, он демонстрировал восхищение кумысом: выпивал не отрываясь и запрокидывал голову так, что край пиалы стукал его в лоб.
Мать тихо таяла от счастья. Любимый сын, уехав навсегда из дома, не позабыл степных законов.
Утром после тоя Лавр Георгиевич проснулся от вольного ржания табунного жеребца. За стенами гостевой юрты начинался ранний день. Послышался зычный окрик табунщика… Дробно простучали копытца овечьей отары… Затем заговорили женщины, отправляясь доить кобылиц…
Как вольно и глубоко дышала грудь! Каким высоким и бескрайним было степное небо!
Лавр Георгиевич положил тогда, что он будет приезжать к родителям почаще, и не ожидал, что та поездка получится последней. Больше ему бывать в родных местах не довелось. Начавшаяся служба заполнила все месяцы и годы.
Текинский воин под окном тихонько напевал – избывал свою тоску: «В этой местности, подобной раю, монарх земли предался веселью и наслаждению. Он удостоил падишахскими халатами известных сардаров и воинов, которые показали образцы отваги и храбрости, он соизволил наградить их быстроногими лошадьми противника, вереницами верблюдов, палатками и шатрами на повозках и оружием…»
Нет, не будет сегодня сна… не уснуть…
На память пришли недавние столичные события, связанные с празднованием нового революционного праздника Первое мая. В качестве столичного генерал-губернатора Лавр Георгиевич обнародовал приказ по гарнизону (сочинить помог Завойко). Воинские части с удовольствием промаршировали четкими колоннами. Реяли знамена – на улицах было красным-красно. Торжества чуть не закончились уличными беспорядками. Вдруг появились орды вихрастых подростков, принялись горланить и швырять булыжники в демонстрантов, разбивать витрины. К вечеру выяснилось, что этих мальчишек наняли какие-то организаторы, каждому платили по 15 рублей. Вместе с подростками задержали литератора Колышкина. Он бушевал. Дома у него при обыске вдруг обнаружили инструктивное письмо из Стокгольма – как раз насчет провоцирования уличных беспорядков. Испугавшись, Колышкин указал на неких девиц Фалькерзен, двух сестер. У них также нашли письмо-инструкцию, только отправленное из Берлина… Революционный Петроград становился благодатной ареной для всевозможных темных сил. Орудуют свободно и с размахом, никого не опасаясь.
В окне стало серо, наступало утро. Генерал подбил под голову подушку и снова раскрыл «Записку» разведывательного отдела.В заключительной части, в самой последней строке, Лавр Георгиевич уловил сдержанный намек. Капитан Нежинцев писал: «Спасение России мне видится в исключительной решительности. Медлить опасно. Уступать и далее преступно. Поскольку мне известно благожелательное отношение вашего превосходительства к созыву Учредительного собрания, то я полагал бы свои сомнения относительно этой идеи все же изложить приватно».
Вот она, обида: «все же…» дескать, выслушай же, не на чашку чая набиваюсь!
Ах, как много нам порой мешает ширина наших погон!
– Митрофан Осипович, кажется? Прошу, прошу… Нет-нет, сюда, пожалуйста, поближе. Не курите? Прекрасно. Сам никако го табака не выношу.
Нежинцев уселся настороженно, на самый краешек кресла, чтобы не утонуть, не расслабиться. Стеклышки пенсне поблескивали настороженно. Лавр Георгиевич спрятался за бровями.
Разговор он начал с «все же», с идеи Учредительного собрания, в которой, как он догадался, молодой офицер усматривал какой-то изъян. Сам он видел в этом учреждении собрание лучших людей России, самых лучших. Так уже было после Смутного времени. Прогнали поляков из Кремля, съехались со всех концов и выбрали. И вот жили целых триста лет!
– Позволю себе указать, ваше превосходительство…
– Прошу без чинов.
– Благодарю. – Однако позы, прямизны своей, не переменил. Земский собор 1613 года, продолжал Нежинцев, постепенно загораясь, избрал на русский трон младшего из Романовых. Но слава Богу, что вышло так! Могло совсем иначе получиться. В цари ломились и Голицыны, и Милославские. А как те, так и другие Тушинскому вору руку целовали. Их бы за предательство следовало за ребро повесить или изломать на колесе, но – лезли, домогались… Минина же не избрали! Или того же князя Пожарского… Сейчас, в наше время, может получиться гораздо хуже. Право голосовать сейчас получат все. Все без исключения! Но это значит, что решающее слово будет за мужиком, ведь население российское живет по деревням. А мужик уже закуплен, покорен: ему позволили разграбить помещичьи имения и поделить землю. Все, больше ему ничего не требуется! Кто же обеспечил ему это благо, это счастье? Эсеры, партия эсеров. Вот за нее-то он и отдаст все свои голоса. Ими и напичкает все Учредительное собрание по самую крышу. Следовательно, эсеры и примутся выбирать человека на русский трон. Чего же от них ожидать? Никаких Гучковых-Милюковых они даже близко не подпустят. Проголосуют за сугубо своего – скажем, за Чернова. А то и за какого-нибудь Нахамкеса. Хорош же будет самодержец, венценосец, так сказать!Ошеломленный капитанской логикой, Лавр Георгиевич даже головой потряс:
– Тогда… позвольте!.. Что же делать?
В Нежинцеве вдруг сломалась настороженность, он сел поглубже в кресло, с удрученным видом снял пенсне и долго протирал его платочком. Обезоруженное его лицо сразу стало выглядеть на удивление домашним. Помедлил, усмехнулся:
– Мы, вообще-то, прогоняли поляков без всякого царя! С пустым троном. А справились. И без бояр, заметьте. Эта саранча вся кинулась к Тушинскому вору. Пакостная публика. Недаром Иван Грозный им головы рубил.
Он легким жестом снова насадил пенсне и выпрямился. Лавр Георгиевич невнимательно заглянул в папку с «Запиской», пере-листнул и закрыл.
– Митрофан Осипович, у вас подобраны крайне любопытные факты. Я, признаться… Ну вот хоть с этим Лениным. В Петрог рад он еще при мне приехал. Один человек не поленился и съездил на Финляндский вокзал. Ленин его испугал. Фанатик, причем с талантом все упрощать, сводить до примитивизма быто вого. И тут ваша «Записка»… Это же страшно. Что у нас делается в тылу? Ведь мы же продолжаем воевать!
Нежинцев заволновался:
– Ваше превосходительство… Виноват, Лавр Георгиевич… этот Ленин меня в данное время интересует менее всего. Это фигура ясная. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не скрывал своих планов. Генерал Самсонов еще не двинулся со своей армией, а Ленин уже заявил, что будет счастлив, если Россия проиграет. Он только и делает, что молится за Германию. Так что это снаряд немецкий. Потому они ему и предоставили вагон. Мы бы на их месте поступили точно так же. И любой…
– Что же нам ожидать? К чему готовиться? Нежинцев усмехнулся:
– Вы же сами только что аттестовали его как фанатика! Он станет действовать так, как и положено.
– Полагаете… инструкции?
– Вполне естественно. В подобных случаях принято брать хотя бы подпись под определенным обязательством. Таков поря док.
– По-ра-женец… – раздельно проговорил Корнилов.
– Но вот следующий господин!
– Этот самый… как его… Троцкий-Бронштейн?
Именно. Он едет из Америки. И – не один. Зачем? С какою целью? Германия спасается от краха – и посылает Ленина. Тут ясно. А для чего старается Америка? Она же не союзница Герма нии! Следовательно, сугубо свои планы. Он, Троцкий, и приехал– то без ленинского шума, без оркестра, без знамен. Тишком-молч ком! Зачем шуметь до времени?Взяв снова папку, Лавр Георгиевич демонстративно взвесил ее на руке. Факты, доводы ценнейшие! Следовало бы, не теряя времени, немедленно отправить в Генеральный штаб. Командованию обыкновенной полевой армии с подобным документом делать нечего. Не для его ума, не по его возможностям. Генерал Лукомский был совершенно прав, назвав капитана Нежинцева птицей высокого полета. Скромный офицер разведки мыслил необычайно широко. Внезапно Нежинцев спросил, доводилось ли командующему заглядывать в список эмигрантов, буквально хлынувших в страну. Поименный перечень ленинских спутников (с псевдонимами-кличками) месяц назад опубликовал знаменитый Бурцев, давно прославившийся как неутомимый охотник за провокаторами. Подоплека капитанского вопроса была ясна: всякий, кто прочитывал этот зловещий список, невольно ежился. Как правило, псевдонимы были русские, но вот фамилии!..
Исподлобья Корнилов быстро глянул на сидевшего напротив офицера: четкий гвардейский пробор на голове, настороженные стеклышки пенсне. Ждет ответа… Вспомнился Завойко с его азартнейшими обвинениями еврейства. Подумалось: «И этот!»
– Вы еще спросите, капитан, читал ли я «Протоколы сион ских мудрецов», – сварливым голосом проговорил Корнилов.
– Читали? – живо сорвалось у Нежинцева.
Жуя губами, Лавр Георгиевич угрюмо уставился на лежавшие перед ним бумаги.
– Капитан, я так сужу. Документ конечно страшный. Но-о… сколько их, в конце концов? Горстка, кучка…
– Ложка дегтя, – коварно подсказал Нежинцев.
– Именно. А нас?
– Но если я не намерен даже на бочку меда терпеть эту самую ложку? Зачем, зачем, скажите мне? Что нас заставляет их тер петь? Демократия? Да плевать я хотел на такую демократию! Так нас и с вшами вынудят мириться. Образуют комитет по защите вшей и… и… плевать им на людей. Им лишь бы вшей не трогали!
Корнилов помолчал.
– Капитан, а вам не приходило в голову: как же они проворо нили эти свои «Протоколы»? Как они к нам попали? Это ж, по сути дела, самый настоящий мобилизационный план!
Недоумевая, Нежинцев пожал плечами:
– Простите, ваше превосходительство, ничего странного не вижу. Похищение… Подкуп… Мало ли… Обыкновенная утечка, только и всего.
– Прекрасно! Очень хорошо! Но кто… кто конкретно это сде лал? Кто эту операцию осуществил? Мы-то с вами профессионалы и отдаем отчет, что налицо похищение генерального плана. Разве не так? Но у каждого подвига имеется свой герой. Назовите же мне его. Кто он? Тогда у меня все станет на свои места.Нежинцев поднялся. Он выглядел обескураженным.
– Признаться, такая мысль мне даже не приходила в голову. Но… в самом деле?
Лавр Георгиевич вышел из-за стола. Ему не хотелось заканчивать разговор на казенной ноте. Капитан завоевал его симпатию.
– Вы спрашивали о списке. Я его читал, конечно. Но Ленин– то не еврей. Вы обратили внимание?
Молодой офицер не смог скрыть усмешки:
– К сожалению, еврей.
– Но дворянин же!
– И тем не менее. По матери. А у них это – главное. Пришла пора смешаться генералу.
– Считаете, что никаких им прав не обязательно? Не следует?
– Права! О правах обыкновенно толкуют квартиранты. Жиль цы внаем. Мы же хозяева нашего дома. И нам следует думать о своих обязанностях. А то можем и лишиться дома!
Постояли друг против друга, неловко помолчали.
– Капитан, а эта организация в Полтаве… там что, тоже?
– Там хороший камуфляж. Надежный, трехслойный. Вроде бы орудуют под маркой торгового дома «Унгер, Гольд штейн и компания». Чем занимаются? Едва копнули – обнаружилось, поставляют девушек в публичные дома Александрии и Порт-Саи да. Еще копнули – новая торговая контора «Яков Итциг с сы новьями». Тоже вербуют девушек в Константинополь. Незаконно все, конечно, но-о… не так уж страшно. Обычные еврейские гешефты. Главное же их занятие – совсем другое. Уже не девуш ки… Какие девушки! Прямая связь со Стокгольмом, с Варбургом. А уж кого-кого, а Варбурга мы знаем хорошо. Родственные связи и с Берлином, и с Америкой.
Капитан умело выдержал эффектную паузу.
– Хотел бы обратить внимание вашего превосходительства на последнее обстоятельство. Все эмигранты – это просто бросается в глаза – следуют в Россию исключительно через Стокгольм!
Внезапно Корнилов вспомнил, что именно в Стокгольме и как раз на крючок Варбургу попал в свое время такой деятель, как Протопопов. Достаточно оказалось одной встречи, одного тайного разговора. Вскоре после этого ловкий Распутин, действуя через царицу, сделал Протопопова министром внутренних дел России.
– Именно! – улыбнулся Нежинцев. Своим замечанием коман дующий доставил ему невыразимое удовлетворение.
Возвращаясь за свой громадный стол, Лавр Георгиевич сделал несколько замечаний насчет ближней фронтовой разведки. Это были дела насущные. Еще в Петрограде он узнал, что немцы вдруг спешно сняли с Западного фронта четыре своих самых боеспособных пехотных корпуса. Ожидать их следовало здесь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Во Временном правительстве менялись люди, но политика оставалась прежней. Заменив Гучкова и Милюкова, новая власть продолжала действовать с чужого голоса – в интересах союзников.
Из Лондона и Парижа настойчиво требовали наступать. Новый военный министр России адвокат Керенский заверял обоих послов в верности союзническому долгу.
Идея большого наступления на Восточном фронте носилась еще в декабре прошедшего года. Успех казался обеспеченным. Впервые за много месяцев подвезли огромное количество снарядов. На конференции союзников в Петрограде, тянувшейся чуть не месяц, заговаривали о планах послевоенного устройства разгромленной Германии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75