Открытое торжество, иначе не скажешь! Если прежде они вешали прозревших (как Гапона), то нынче им уже ничто не угрожало, и они открыто наслаждались долгожданною победой.
– Так что же с Рубинштейном-то? – напомнил Рутенберг, продолжая ковыряться в зубах и неприятно цыкая зубом. Он казался отяжелевшим как от еды, так и от долгого разговора.
Савинков задумался. Спасти Рубинштейна, этого марвихера, от суда уже пытались. Богатая еврейская община Петрограданашла было подходы к самой царице… Не успели! Сейчас положение арестованных (и Рубенштейна, и киевской компании) усложнялось тем, что их судьба зависела еще и от военных властей. Шла война, и действовали военные законы. Помнится, жена Рубинштейна съездила в Бердичев и сунулась было к генералу Брусилову, который тогда командовал войсками Юго-Западного фронта. Бесполезно… Сейчас какие-то возможности появились здесь, в Петрограде, в отделе контрразведки. Возглавлял отдел невзрачный полковничек по фамилии Миронов. После крушения самодержавия ловкие людишки кинулись в разнообразные гешефты. Этот приспособил контрразведку. Волею времени полковник оказался «властителем душ и тел» самых разнообразных узников. Сейчас у него в камерах содержались царский министр Сухомлинов, авантюрист Манасевич-Мануйлов, любимица императрицы Анна Вырубова, финансовый спекулянт Митька Рубинштейн. А тут еще начала работать комиссия по провокаторам – победившая революция принялась разоблачать своих врагов. В этом свете особенный интерес представляли такие деятели царской охранки, как генералы Белецкий и Джунковский. Надо ли говорить, с какою выгодой продувной контрразведчик использует таких «наваристых» арестантов? Человек вроде бы совершенно небрезгливый. Путь к нему? Поговаривают, что всего лучше через ловкого французика Сико, торговца автомобилями.
Они вышли из ресторана вместе, и, натягивая перчатку, Ру-тенберг внезапно поинтересовался, какие заботы заставили Бориса Викторовича обращаться в штаб столичного округа к самому командующему. Савинков не вздрогнул, но мгновенно подобрался. Скорей всего, ради этого ему и была назначена сегодняшняя встреча. Черт возьми, можно подумать, что царская охранка передоверила этой публике и все свои сыскные обязанности! Им известен буквально каждый его шаг! Что стоит за этим? Элементарный интерес к Корнилову как военному губернатору столицы? Но они должны знать, что оба визита к этому генералу ни к чему определенному не привели. Так, разговор, знакомство, взаимное прицеливание. Скорей всего, расчет на развитие знакомства.
Ах, как сумел бы он поставить этого бесцеремонного инженеришку на место, если бы за его спиной не маячила фигура всесильного Варбурга! Времена переменились…
Савинков с наигранной ленцой ответил, что его интерес к Корнилову продиктован чисто литературными соображениями. Этот генерал лучшие годы своей жизни убил на выполнение секретнейших заданий на южных рубежах империи. Бездна самых невероятных приключений! А в довершение целых четыре года находился на посту русского военного агента в Пекине. На такой важный пост кого попало не пошлют. Европа, прибавил Савинков, превращается в настоящую клоаку, мир поворачивает-ся лицом к Востоку, древнему, загадочному, многообещающему. Не случаен же интерес к Востоку таких политиков, как, скажем, Уинстон Черчилль.
Удовлетворился ли его ответом Рутенберг? Едва ли… Но слушал терпеливо.
– Можете считать, что первого читателя вы уже заимели, – объявил Рутенберг. – Я и прежде не пропускал ни одного из ваших произведений. Но – мой Бог! – зачем вам этот Восток? Вы же европеец… до кончика ногтей. Умоляю вас, держитесь европейских тем. Сюжеты здесь почище азиатских. Да вы это знаете получше всех нас, вместе взятых!
Что-то уж слишком переслащивает! К чему бы? Подыгрывая собеседнику, Савинков попросил подкинуть по старой дружбе парочку сюжетов.
– Парочку? Зачем вам столько много? Вам хватит одного. Что я имею в виду? Да хотя бы вашего крестника! А?
Удивление на лице Савинкова было настолько велико, что инженер охотно пояснил. Крестником он называл небезызвестного Лейбу Бронштейна, знакомца Савинкова по Парижу, по годам эмиграции. Жизнь эмигрантская известна – беспросветная нужда. Но ведь проходит молодость, молодые годы! И жизнь берет свое… Помнится, большая колония русских эмигрантов была шокирована скандальным ресторанным происшествием: знаменитый террорист и писатель Савинков прилюдно залепил пощечину Бронштейну. Причина рукоприкладства была чисто парижской: соперники не поделили женщину. В те годы звезда Савинкова стояла необычайно высоко. И дернула же нелегкая попасться на его пути невзрачному Бронштейну! Сознание своего неоспоримого превосходства и продиктовало молодецкий размах плеча. Савинков до сих пор ощущал ладонью плотное прикосновение к волосатой щеке. Скрывать нечего: его вдохновляло и немое обожание в глазах прелестной женщины, и жадное глазение толпы, и суета испуганных лакеев, побежавших за полицией. Главным же, конечно, было невыразимое презрение к сопернику. Забыл он, что ли, с кем имеет дело?
Воспоминание было приятно победительному сердцу Савинкова. И все же, с какой стати Рутенберг вдруг завел об этом речь? Все-таки он стал весьма коварным змеем-искусителем!
Времена разительно переменились, и Савинков был в общем-то доволен внезапной встречей с Рутенбергом. Собственно, бывший инженер возник на его пути совершенно так же, как и солдатишка Зильберберг на карауле возле камеры в севастопольской тюрьме. Тогда он ему обрадовался, словно родному. В настоящей ситуации Савинкову никакая петля не угрожала. Но неподдельный интерес к его личности со стороны лукавца инженера, обремененного какими-то загадочными полномочиями Запада, возвра-щал возможность снова стать деятельным и полезным. Безделье и сознание своей ненужности угнетали Савинкова хуже тюрьмы.
Вспомнился знаменитый принцип Наполеона: сначала ввяжемся в войну, а там будет видно.
Несомненно, Рутенберг заинтересован в налаживании отношений с командующим столичным округом. Удивляться не приходилось. Диктовалось это присутствием войск в Петрограде, рядом с учреждениями, погрязшими в ожесточенной борьбе за власть.
Что ж, тут открывались широкие возможности…
Если бы вдруг не «нота Милюкова»!
Первый правительственный кризис смел со своих постов не только двух самых влиятельных министров, но – самое досадное! – убрал из Петрограда командующего войсками округа.
Савинков моментально ощутил, что интерес инженера к нему угас.
Даже человек поверхностный, не с подпольным опытом Савинкова, обратил бы внимание в те дни на необыкновенную активность британского посольства в Петрограде. Трехэтажный особняк на Дворцовой набережной стряхнул обычную надменность и сонливость. Ночи напролет ярко горели все его окна. Джордж Бьюкеннен позабыл о возрасте и недомоганиях. Он не жалел себя, забыл о жалости и к подчиненным. Он знал, такая же деловая лихорадочность кипит и в Лондоне. Шифровальщики трудились, не зная передышки. Настал час, когда осуществлялись вековые замыслы. Упустить счастливую возможность значило бы совершить государственное преступление.
Петроградские события 1917 года явились лебединой песней в напряженной деятельности старого английского разведчика и дипломата, столько лет занимавшего пост полномочного посла Великобритании в России.
Своим наметанным глазом Савинков без всякого труда засек на петроградском небосклоне такие свежие фигуры, как Локкарт и Рейли. Они возникли совсем недавно и сильно укрепили положение официального английского агента – капитана Кроми. Но если бы только они! Еще с царских времен в русской столице прочно обосновался корреспондент лондонской «Тайме» Роберт Вильсон. Его корни в новой почве были настолько глубоки, что сын Вильсона, Джон, в 1914 году стал офицером Преображенского полка… Серьезным соперником Вильсону, как превосходно информированному газетчику, был Гарольд Вильяме, представлявший в Петрограде сразу целый букет крупных английских газет: «Манчестер гардиан», «Дейли кроникл» и «Дейли ньюс». Среди бесцеремонной и циничной журналистской братии Вильяме пользовался всеобщим уважением: он знал 40 языков (читал, писал, переводил). Природный англичанин, он был женат на Ариадне Тырковой, члене Центрального Комитета кадетской партии. Их огромная квартира на Старорусской улице являлась своеобразным клубом столичной интеллигенции. Прекрасную осведомленность Вильямса, его уникальные мыслительные способности ценил сам Джордж Бьюкеннен. Посол не только появлялся в салоне мадам Тырковой, но без ежедневного разговора с Вильямсом не ложился спать.
В последние дни Савинков разузнал, что о предполагаемом убийстве Распутина английское посольство знало еще в начале декабря, то есть за две недели. (Вроде бы проговорился экспансивный Пуришкевич.) Савинков язвительно усмехался. Не сами ли англичане устроили это убийство? Кому-кому, а англичанам сибирский мужик вкупе с «немецкой партией» доставили немало огорчений!
По сравнению с деятельными англичанами совершенно бледно выглядели их союзники-соперники французы и американцы. Генерал Лагиш, французский атташе, гонял по бесконечным митингам своего послушного Садуля, капитан же Робинсон вообще беспомощно помаргивал своими белесыми глазенками на кругленькой, как у опоссума, мордочке. В эти бурные дни американцы еще только приглядывались и робко предпринимали первые шаги на русской почве.
Белобрысого Локкарта и чернявого Рейли Борис Викторович мысленно окрестил «жеребчиками». Оба парня, молодые, крепкие, бесцеремонные, били, что называется, копытами и изнывали от избытка сил. Обоим, на взгляд Савинкова, не исполнилось еще и тридцати лет. Что и толковать, многообещающие молодые люди! Локкарт гораздо чаще попадался Савинкову на глаза. Оттопыренные уши, быстрый острый взгляд, тяжелый, почти мясистый подбородок – он походил на профессионального боксера. Борис Викторович дал задание своему подручному Филоненко разузнать побольше о прошлой деятельности Локкарта. Тот выяснил, что свою карьеру англичанин начал на Малайских островах. Что-то там у него сразу же не заладилось – ему пришлось улепетывать вплавь по бурной реке, ухватившись за бревно. Удрал, уплыл – и вот теперь снова… Савинков, сам способный на отчаянные поступки, симпатизировал Локкарту. Прежде всего он выделял его мужское молодечество. Англичанин пользовался бешеным успехом. Однако это был не примитивный сладострастник (как, например, Азеф), нет, во всех эскападах Локкарта так и сквозила профессиональная необходимость. В этом отношении Савинков приглядывался к бурной связи молодого англичанина с баронессой Будберг, с некоторых пор поселившейся в доме Максима Горького в качестве секретаря, но занявшей там комнату рядом со спальней великого пролетарского писателя. Тонким нюхом Савинков чувствовал здесь колоссальные возможности для самых утонченных комбинаций.
Недавно Филоненко разузнал, что Локкарт дружески связан с неким Михаилом Ликиардопулосом (непонятно, грек ли, еврей или армянин), состоящим секретарем Московского Художественного театра. Помимо искусства этот «туманный грек» занимался и еще кое-чем: полтора года назад он вдруг отправился в Германию по хорошо подделанному документу табачного фабриканта. В Германии Ликиардопулос пробыл довольно долго, виделся с небезызвестным Парвусом и благополучно вернулся в Москву, в театр. Упоминание о Парвусе заставило Бориса Викторовича привычно затянуть свое: «Те-те-те…» В самом деле, Художественный театр – Горький – Будберг – Локкарт… Голову можно сломать!
Поразительная активность Локкарта невольно затмевала деятельность Розенблюма-Рейли. Однако Борис Викторович не сомневался, что время этого смазливого еврейчика еще впереди. Недаром же Рейли незримо связан с нагрянувшим в Россию Троцким, а теперь уже не было никакого секрета в том, что из-за спины наивного сербского студента Гаврилы Принципа выглядывала мефистофельская физиономия в пенсне. Троцкий – как некий современный Фигаро: «Фигаро здесь, Фигаро там!» Савинков успел восстановить оборванные связи с некоторыми эмигрантами, приехавшими с Лениным. Ему спокойно рассказали, что одно место в вагоне было предназначено бывшему сербскому полковнику Гачиновичу, руководителю недолговечной «Черной руки». С Гачиновичем был связан некий Натансон, он-то и предложил руководителю сербских боевиков место в «ленинском» вагоне. Гачинович ехать в Россию отказался.
Тоже ведь крайне любопытная выстраивается цепочка: Натансон – Гачинович – Ленин… Господи, как тут не свихнуть мозги!
Дальнейшие открытия были еще страшней. Вспоминались До-ра Бриллиант, Геся Гельфман, Маня Школьник, Арон Шпайзман, Натан Лурье, Илюша Зильберберг. Сколько было пылких слов о жертвенности и героизме! Однако почему-то непосредственно исполнять терракты – стрелять и метать бомбы – отправлялись Ванюша Каляев и Егорушка Сазонов.
В памяти выстраивался целый ряд событий, так или иначе толкавших все к тому же запоздалому открытию.Париж, заграничный съезд эсеров. В президиуме съезда в качестве гостя на виду у всех сидит сам белоголовый Милюков и рядом с ним Азеф. Шепчутся, сближают головы, белую и рыжую, мокрые губы возле самого милюковского уха…
Поздней осенью 1905 года вдруг арестовывают Рутенберга. Сейчас уже плохо помнится: случилось это до Гапона или уже после? Кажется, после… Но не пропал, не сгинул Рутенберг – не то легко бежал, не то просто подержали да и выпустили…
Затем арест его самого, Савинкова, в Крыму. Суд, устрашение петлей, потом этот счастливый неожиданный побег, похожий на амнистию, на дарование возможности свободно жить, передвигаться и продолжать геройствовать, морочить наивную, восторженную молодежь…
Сколько все же грязи, как подумаешь да хорошенько разберешься!
Командовали, направляли исполнителей всегда одни и те же, сугубо свои. Остальным же, не своим, отводилась грубая и грязная роль исполнителей-палачей.
Он, Савинков, сноб, эстет, джентльмен в безукоризненном костюме, был, в сущности, тем же палачом. Самовлюбленный, близорукий, если только не слепой, всю жизнь позволявший пользоваться собой, как… как… да нет, лучше не надо, тут вполне употребительны самые непристойные сравнения.
Савинков всегда гордился тем, что, занимаясь кровавым делом, постоянно «держал себя на высоте»: одет безукоризненно, даже изысканно, никакой вульгарности, по-джентльменски вежлив и предупредителен, а если иногда и допускал циничные суждения, то принимался говорить сквозь зубь1, цедить, как нечто неприятное, но необходимое, презрительно приспуская при этом свои припухлые веки, известные во всех охранных сводках, как самая неистребимая его примета. Основное же, что составляло его особенную гордость, что, в сущности, толкнуло его к писательству, к сочинению романов, была потребность мыслить: философствовать, выстраивать сложные умственные конструкции, так полно проявившиеся в его прославленных романах.
В отличие от соратников по организации Савинков был прилично образован по истории, поэтому все, что сейчас видели его зоркие циничные глаза, все, с чем ему приходилось повседневно сталкиваться в Петрограде, вызывало в нем возрастающее раздражение и глухой протест.
Никогда – он это особенно фиксировал, – никогда в России русский человек не видел еврея у власти, у кормила пусть небольшого, но управления. Это было золотым российским правилом, з а к о н о м: не допускать еврея не только, скажем, до кресла губернатора, но даже самого ничтожного чиновника почтового ведомства. На всех, буквально на всех без исключения, этажах государственной власти Россия себя оберегала от еврея. Тем поразительней было наблюдать совершенно переменившуюся картину после царского отречения. Повсюду, куда ни глянь, мелькала смуглая ликующая рожица. Русский человек, свалив романовский трон, вдруг с изумлением узрел это ничтожное племя у себя в державе в роли, как желчно заключал Савинков своим писательским умом, и всемогущего судьи, и скорого безжалостного палача.
Само собой, он знал, читал и в свое время достаточно иронизировал по поводу появившихся в начале века «Протоколов сионских мудрецов». Теперь же волей-неволей приходилось запоздало хлопать себя по лбу: что за черт, с какой же, однако, вещей прозорливостью неведомый сочинитель изготовил эту, с позволения сказать, фальшивку? Ведь хочешь не хочешь, а что ни строчка «Протоколов», то исполненное пророчество!
И как горьки, как желчны были предельно откровенные рассуждения террориста и сочинителя! А чем ему оставалось заниматься, если установившийся режим столь пренебрежительно обрекал его на полную бездеятельность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75