И никакой толкучки посетителей – он всегда умел ценить каждую минуту времени.
Суровость, даже патриархальность корниловской приемной сказалась на поведении такой забубённой головушки, как генерал Крымов. Он появился в штабе округа и был приятно поражен тем, что увидел после вакханалии, творившейся на улицах столицы.
Корнилов с генералом Крымовым были одногодки. Молоденькими офицерами они служили в Туркестане. Впоследствии Корнилова увлек Восток, Крымова – армейский строй. Он стал бур-бонистым служакой, ел из одного котла с солдатами, мог спать на земле, завернувшись в бурку. На язык был крут, при «распёках» слов не выбирал. Эту грубость подчиненные прощали за умелую распорядительность и личную отвагу в боях. В самом начале войны служил в штабе генерала Самсонова и был последним, кто видел командующего разгромленной армией перед самоубийством. В последнее время Крымов находился на Румынском фронте, командовал Уссурийской дивизией.
Громадного роста, тучный, но поворотливый, громогласный и бесцеремонный, генерал Крымов оказался очень заметен в Петрограде. На столичных паркетах он вел себя точно так же, как и у себя в кишиневском штабе: походка враскачку на кривых кавалерийских ногах, поношенный френч вечно расстегнут, мятая фуражка на затылке. Его распирала жажда деятельности.
– Вызван министром, – объяснил он Корнилову. – Дивизию сдал Врангелю. Антон Иваныч тоже здесь. Виделись… Тоже вы зван.
Лавр Георгиевич задумался. Гучков вел какую-то загадочную линию. Что значил этот тайный вызов с фронта генералов Крымова и Деникина? Новые назначения? Не похоже что-то… Расспрашивать он не стал – сам расскажет. Он видел: новости так и кипели у Крымова на языке. Ему не сиделось. Честная солдатская душа, этот великан имел отчаянно горячую, сумасбродную голову. Но был из тех, для кого присяга и любовь к Отечеству стали настоящей религией.
– Лавр Егорыч, представляешь, иду сейчас к тебе, смотрю: какой-то дрянь солдатишка залез на крышу магазина и бьетприкладом вывеску. Даже не вывеску саму, а орлов с нее. Внизу всякая шваль собралась, дворники стоят, подлецы. Солдатишка отодрал крыло у орла, кинул вниз, орет: «Вот вам крылышко на обед!» И знаешь – хохочут. Ну я их, чертово семя, взял в оборот! У меня, знаешь, не шибко-то… И что ты думаешь? Руки по швам, глаза выпучили. «Слушаюсь!», «Никак нет!» – вот так бы и давно. А то пораспускали, срам глядеть. Глядя на него, Корнилов усмехался:
– Александр Михайлович, не солдаты виноваты. Что с них спрашивать, если наверху порядка нет?
– О! О! О! – вскричал Крымов. – В самую точку. Царишка наш, штафирка. Сбежал, отрекся, предал. Войнищу заварил, а мы теперь расхлебывай. У-у, ненавижу! Ты помнишь, что сказал император Павел, когда к нему явились в спальню? «Вы меня можете убить, мерзавцы, но я умру вашим императором!» Вот это государь! Вот это я понимаю! Но этот… – Он с омерзением мах нул рукой. – Кстати, я здесь уже узнал. Союзнички наши… трах-тарарах… Маркиз Палеолог, посол, является к штафирке нашему и ну его мордовать, ну ему в уши дуть. – Генерал скроил рожу и засюсюкал, изображая ненавистного посла: – «Ваше ве личество, разве можно сравнивать вашего солдата и французско го? Наши все, как на подбор, грамотные и талантливые по искус ству, по науке, а что ваше мужичье? Дегенераты, даже расписаться не умеют». Словом, на пушечное мясо только и го дятся… Прямо так, подлец, и брякнул. Готтентоты, дескать, па пуасы. Это о наших-то солдатиках, а? И ты думаешь, наш его смазал хорошенько? Да ничуть. Наоборот, залепетал, наобещал. Да я бы… Да он бы у меня с лестницы кверху тормашками закувыркался!
Лавр Георгиевич стал расспрашивать о положении на фронте. Расставив толстые колени, Крымов уперся взглядом в пол:
– У нас там что! Кипим, бурлим, и больше ничего. Все глав ное – у вас. Тут все решается. Тут и решится все в конце концов! Нас даже и не спросят… – Помедлил, поиграл пальцами на колене. – Давно я не был в Петрограде. Приехал – не узнал. Ну что это такое, в самом деле? Какие-то жидки кругом, какие-то кавказцы. Где они прятались, откуда вылезли? Это же прямо страх берет. Иду, смотрю… здравствуйте-пожалуйте, особняк Кшесинской захватили. И хоть бы тишком-молчком. Так нет же, нагло, напоказ. Дескать, вот мы какие! Куда правительство-то смотрит? Чего оно цацкается с ними?
Кажется, он подошел к тому, ради чего был вызван с фронта и с чем пришел сегодня к старому товарищу.
– Лавр Егорыч, это уже всем понятно, что с царским отрече нием чего-то там наколбасили. Однако поправить дело можно. Они нас обманули, пусть. Но пусть потом не жалуются, подлецы.
С армией, знаешь, шутки плохи. И слезы им потом никто не будет утирать… В общем, мы тут повидались кое с кем, перекинулись словечком. Народ вроде подходящий. Что-то вроде «Союза офицеров». Как ты на это смотришь?
– Меня ж не пригласили, не спросили…
– Пригласят. И спросят. Больше того, попросят. Тут к тебе один человечек должен припожаловать. Знай – наш.
– Антон Иваныч не зайдет? Вы виделись?
– Нету его уже. Уехал. Но он считает, как и я… как все. Нужна военная рука. Ну и, разумеется, идея. Не какая-то там… такая и сякая, а наша, русская, великая. Белая идея! А? Это нас сплотит, сожмет в кулак… А иначе – гроб.
Лавр Георгиевич осторожно запустил вопрос: что связывает Крымова с Гучковым? Ему хотелось вовремя предостеречь товарища от фальшивого глаза с присоском.
– А! – яростно махнул рукой тот и выругался. – Не с ними нам кашу варить. Я ведь, знаешь, никакой не дипломат. И я им прямо так и предложил: дайте мне два дня, только под руку не лезьте. Порядок гарантирую. Ну, ясно дело, не без крови. Без этого теперь не обойтись. Так ты бы поглядел, как они на меня окрысились! – Опять перекосил физиономию и засюсюкал: – «Ах, что вы, генерал! Как можно? Что станут говорить про нас в Европе?» В общем, чистюли, гниды. Им бы набрюшники вязать!
Провожая его, Лавр Георгиевич поинтересовался человечком, который собирался припожаловать.
– А, забрало? Сам увидишь, подходящий человек. Я у него уже два раза был. Голова – ума палата! Станет говорить – рот разинешь…
В приемной находились двое: дежурный адъютант и незнакомый господин, невольно обращавший на себя внимание жгучим загаром на лице. Такой, загар человек мог приобрести только в одном месте – в Азии. Лавр Георгиевич сразу проникся интересом: земляк?
Адъютант, молоденький поручик Долинский, представил посетителя: инженер Завойко. Это был тот самый человечек, о котором предупредил генерал Крымов. «Рот разинешь…»
– Прошу! – проговорил Корнилов и первым прошел в кабинет.
Он сократил время знакомства, осведомившись, не приходится ли посетителю родственником генерал Завойко, руководивший в середине прошлого века героической обороной Петропавловска-на-Камчатке от нахальных англичан.
Инженер с польщенным видом поклонился:
– Дедушка. Я назван в его честь: Владимир Семенович. У нас в роду это традиция.
Корнилов сразу сбросил всю свою начальственную сухость:
– Горяченькое было дело. Наши нынешние союзнички двину ли тогда на нас целую флотилию, шесть кораблей. А ваш дедуш ка… Он же у вас, если не ошибаюсь, артиллерист! Так он настоль ко умно перекрыл огнем всю бухту, что те посовались-посовались и убрались. А было у него – смешно сказать – всего 67 орудий. Так что вояки из наших союзничков никудышные. Доказали еще в те времена.
– Совершенно с вами согласен, генерал, – с удовольствием проговорил Завойко, усаживаясь поудобнее и настраиваясь на доверительный разговор. Начало знакомству было положено удачно.
Налет на Камчатку англичане и французы предприняли в те дни, когда Россия воевала в Крыму, под Севастополем. Все ее внимание было обращено на Черное море. Захватчики решили воспользоваться тяжелой ситуацией и покусать Россию на Дальнем Востоке – для начала отхватить у нее Камчатку. А закрепившись на самом краешке материка, двинуться дальше. Генерал-майор Завойко сначала умело организованным огнем, а затем и штыковой атакой сбросил вражеский десант в ледяные воды Авачинской бухты. Захватчикам пришлось убираться несолоно хлебавши.
Лавр Георгиевич с удовольствием рассуждал об искусстве артиллерийского генерала, защитника далекой Камчатки. Артиллеристы испокон веков считались лучшей частью любой армии. Помимо рутинной муштры они по необходимости принуждены осваивать и точные науки. Сам великий Наполеон был артиллерийским офицером!
С людьми Корнилов, по обыкновению, сходился трудно. Несловоохотливость – специфическая черта разведчиков. Давным-давно, в молодые годы, когда он подбирал в Ахале спутника для проникновения в Кашгар, один старик текинец глубокомысленно заметил: «У этого русского глаза умного верблюда. Он много знает, но ничего не говорит». Лавр Георгиевич с первых шагов на своем строгом и опасном поприще усвоил золотое правило: знать больше, нежели высказывать. Недаром же Всевышний наделил человека двумя ушами, двумя глазами, но одним языком… С внуком камчатского героя вышло исключение. С первых слов у генерала с инженером возникли отношения настолько доверительные, что они проговорили почти половину дня. Адъютанты их не беспокоили.
Они слегка заспорили об отношении к отрекшемуся Николаю П. Инженер считал, что царь попросту сбежал со своего поста. Он не соглашался принимать в расчет даже принудитель-ные обстоятельства – в частности, предательское поведение высших генералов во главе с Алексеевым.
– Лавр Георгиевич, да побойтесь Бога! Вы только представьте на его месте Петра Великого. Ну? Да у него от этих генералов полетели бы пух и перья!
Он оказался горячим поклонником великого реформатора России, царя-плотника, царя-инженера (пусть и без институтского диплома). Завойко оправдывал даже ужасные кровопролития Петра:
– Да, был жесток. Никто не спорит. Да, ломал через колено. Но кому это на пользу-то пошло? Разве не нам, его наследникам? Ну так что же тогда толковать? Не будь его, мы бы до скх нор с фузеями сидели, заряжали с дула. А так… Полтава, Гангут, Нарва, Рига…
– Прутский поход, – усмехнулся Корнилов.
– Но зато Урал! – вскричал Завойко. – Металлургия, ядра, пушки… Да за одного Акинфия Демидова я ему прощу весь этот Прутский ужас. Что мы были бы без Петра? Заплыли бы от сонной дури. Что говорить – он искупал Россию в крови. Но… такая уж у нас судьба. В крови крестимся, через кровь и воскре саем.
Он объявлял себя сторонником самодержавия и даже, как военные, готов был принести присягу, но только при одном условии: на троне должен находиться умный, деятельный человек.
– Вспомните-ка Анну Иоанновну. Толстенная и пустомясая бабища. Немедленно нашелся могучий конюх с жеребячьей си лой. И… что вышло? Позорище на всю Европу. Немцы изнасило вали всю Россию.
Он помолчал, быстро и остро глянул на Корнилова и произнес:
– Как, впрочем, и сейчас.
Похоже, он подбирался к какому-то щекотливому вопросу, но до поры до времени осторожничал.
В отличие от Корнилова, человека военного, Завойко о делах российских рассуждал, как инженер. Он называл «восьмым чудом света» сооружение Транссибирской железнодорожной магистрали. Ведь чем построили? Тачкой и лопатой. А уложились в девять лет. Разве не чудо?!
Он славил природные таланты русского народа и уверял, что России сильно не везло с царями.
– Вы представляете, живи бы до сих пор Петр Великий… Хо-хо! Да весь мир копошился бы у нашего подножия. Надеюсь, вы читали Менделеева? К сожалению, Петры Великие рождаются даже не каждый век.
И вклеил, что в жилах сбежавшего Николая II текла едва ли не сотая доля природной русской крови.«Националист?» – стал понемногу догадываться Корнилов, повнимательней приглядываясь к собеседнику.
Ему вспомнился генерал Мартынов, товарищ по горьким дням германского плена. Ожесточенно споря о коварстве еврейского племени, они под конец рассорились. Лавр Георгиевич считал, что, восторгаясь искусной подлостью евреев, Мартынов тем самым смертельно оскорбляет русских. А такого примитива Корнилов решительно не принимал. Россия, считал он, слишком велика, она не по зубам этому злокозненному, но немногочисленному племени. На еврейскую убогость он насмотрелся по бесчисленным местечкам во время службы в Варшавском военном округе.
Завойко продолжал ругать сбежавшего царя. Безвольный, бесхарактерный, он сильно попустительствовал тому, что в изобильном российском огороде стали хозяйничать наглые и хищные козлы, совсем не русские, чужие. В отличие от Петра Великого этот последний царь с недоверием относился к своим предпринимателям, к своей промышленности. Ему казалось, что за границей все делается гораздо лучше. И вот итог – казенные заводы, поставленные Петром, мало-помалу умирают, а промышленность и небывало богатые недра уплывают в руки иноземцев.
Как инженер, Завойко знал состояние отечественной промышленности лучше военных. Он оглушил Корнилова потоком чужих имен, названиями иностранных фирм и компаний. Он умолк, но его глаза насмешливо светились, как бы вопрошая: «Ну, довольно?.. Или же еще?» Внезапно он спросил:
– А вообще, на кой черт мы ввязались в эту войну? Зачем? Какие национальные задачи мы решаем? Ради чего несем такие жертвы? Неужели вы всерьез верите, что наши, как вы их назва ли, союзнички возьмут да и отвалят нам Босфор и Дарданеллы? Смешно. Держите карман шире! Наоборот, они спят и во сне видят, как бы отобрать у нас последнее.
О причинах великой войны, о том, как умело втянули Россию в мировую бойню, у Корнилова нашлось достаточно времени подумать во время германского плена. Его постоянный собеседник генерал Мартынов в этом вопросе (как и во всех других) усматривал изощреннейшие козни самых ярых ненавистников России.
– Кстати, – спросил Завойко, – к вам еще не обращался месье Сико? Да, француз. Прохвост отменный. Советую гнать его в шею… А послы наших союзничков, господа Бьюкеннен и Пале– олог? Могут, могут заявиться. Тоже, как и Сико, не брезгуют ничем. Им сейчас дозарезу нужны наши солдатики. Да, пушечное мясо. Не могут же они посылать на смерть своих! Зачем это делать, если русские под боком?
Корнилов дал понять, что знает о возмутительном визите французского посла Палеолога к императору Николаю И. Аудиенция состоялась незадолго до февральской конференции союзни-ков… Далее Корнилов заметил, что несколько русских бригад все же отправились во Францию. Настырнейший Палеолог дожал безвольного царя.
Не переставая возмущаться бесстыжестью союзников, Завойко схватил карандаш и стал испещрять лист бумаги цифрами. Россия обладает мощными оружейными заводами: Сестрорецкий, Тульский, Ижевский. На них изготавливаются винтовки, прекрасные русские трехлинейки, не имеющие себе равных во всем мире. Кроме того, в России имеются артиллерийские заводы, патронные, снарядные. Одна беда: все эти заводы – казенные, то есть русские. Следовательно, все расходы на войну, на вооружение вернутся в государственную русскую казну. Этого союзники не могли допустить. Россия обязана была платить, нести расходы – союзники только получать и богатеть. Немедленно ввязались банки, биржи. Огромные средства ушли на взятки. Казенные заводы перестали получать заказы, зато иностранные – огребли чудовищные авансы.
– Вот вы артиллерист. Известна вам стоимость одной шрапне ли? Тогда позвольте сообщить. На наших казенных заводах шрапнель обходится в 15 рублей, на частных – в 35. Снаряд к 76-миллиметровому орудию: на казенных – червонец, на част ных – в полтора раза дороже. Фугасы: соответственно 42 и 70 рублей. Чувствуете разницу? Мы переплачиваем миллиарды. Это – не считая нашей крови. Вот что такое ангел на троне, Лавр Георгиевич!
– Но винтовок не хватало и не хватает! – возмутился Корни лов.
– Все правильно. А откуда же им взяться? Мы авансом отва лили американцам два миллиарда золотом. А что они поставили? Да десятой части не поставили! А в это время у нас простаивает Тульский завод. Вам известна его мощность? 250 тысяч винтовок. А знаете, сколько он выпустил? Только не упадите со стула – всего 16 штук!
– Он полюбовался произведенным эффектом.Мне как-то с одним французом довелось разговориться. Веселый человек, смеется. «Да у вас, говорит, заводы одного Петрограда превосходят весь Парижский промышленный район!» И все-таки мы лезем к ним, а не они к нам. Кредиты, займы… Наш должок только французам, да будет вам известно, составляет 27 миллиардов франков. Отдавать-то кто будет? Ни вы, ни я уже не отдадим. Просто не успеем. Значит, отдавать придется нашим деткам. А к тому времени еще проценты набегут. Хорошенькое же наследство мы им оставляем! Представляете, как они нас с вами будут поминать? И поделом…
– Вы сказали о двух миллиардах золотом. Аванс американ цам… Разве нельзя вернуть?
7 Заказ 306
– Вернуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Суровость, даже патриархальность корниловской приемной сказалась на поведении такой забубённой головушки, как генерал Крымов. Он появился в штабе округа и был приятно поражен тем, что увидел после вакханалии, творившейся на улицах столицы.
Корнилов с генералом Крымовым были одногодки. Молоденькими офицерами они служили в Туркестане. Впоследствии Корнилова увлек Восток, Крымова – армейский строй. Он стал бур-бонистым служакой, ел из одного котла с солдатами, мог спать на земле, завернувшись в бурку. На язык был крут, при «распёках» слов не выбирал. Эту грубость подчиненные прощали за умелую распорядительность и личную отвагу в боях. В самом начале войны служил в штабе генерала Самсонова и был последним, кто видел командующего разгромленной армией перед самоубийством. В последнее время Крымов находился на Румынском фронте, командовал Уссурийской дивизией.
Громадного роста, тучный, но поворотливый, громогласный и бесцеремонный, генерал Крымов оказался очень заметен в Петрограде. На столичных паркетах он вел себя точно так же, как и у себя в кишиневском штабе: походка враскачку на кривых кавалерийских ногах, поношенный френч вечно расстегнут, мятая фуражка на затылке. Его распирала жажда деятельности.
– Вызван министром, – объяснил он Корнилову. – Дивизию сдал Врангелю. Антон Иваныч тоже здесь. Виделись… Тоже вы зван.
Лавр Георгиевич задумался. Гучков вел какую-то загадочную линию. Что значил этот тайный вызов с фронта генералов Крымова и Деникина? Новые назначения? Не похоже что-то… Расспрашивать он не стал – сам расскажет. Он видел: новости так и кипели у Крымова на языке. Ему не сиделось. Честная солдатская душа, этот великан имел отчаянно горячую, сумасбродную голову. Но был из тех, для кого присяга и любовь к Отечеству стали настоящей религией.
– Лавр Егорыч, представляешь, иду сейчас к тебе, смотрю: какой-то дрянь солдатишка залез на крышу магазина и бьетприкладом вывеску. Даже не вывеску саму, а орлов с нее. Внизу всякая шваль собралась, дворники стоят, подлецы. Солдатишка отодрал крыло у орла, кинул вниз, орет: «Вот вам крылышко на обед!» И знаешь – хохочут. Ну я их, чертово семя, взял в оборот! У меня, знаешь, не шибко-то… И что ты думаешь? Руки по швам, глаза выпучили. «Слушаюсь!», «Никак нет!» – вот так бы и давно. А то пораспускали, срам глядеть. Глядя на него, Корнилов усмехался:
– Александр Михайлович, не солдаты виноваты. Что с них спрашивать, если наверху порядка нет?
– О! О! О! – вскричал Крымов. – В самую точку. Царишка наш, штафирка. Сбежал, отрекся, предал. Войнищу заварил, а мы теперь расхлебывай. У-у, ненавижу! Ты помнишь, что сказал император Павел, когда к нему явились в спальню? «Вы меня можете убить, мерзавцы, но я умру вашим императором!» Вот это государь! Вот это я понимаю! Но этот… – Он с омерзением мах нул рукой. – Кстати, я здесь уже узнал. Союзнички наши… трах-тарарах… Маркиз Палеолог, посол, является к штафирке нашему и ну его мордовать, ну ему в уши дуть. – Генерал скроил рожу и засюсюкал, изображая ненавистного посла: – «Ваше ве личество, разве можно сравнивать вашего солдата и французско го? Наши все, как на подбор, грамотные и талантливые по искус ству, по науке, а что ваше мужичье? Дегенераты, даже расписаться не умеют». Словом, на пушечное мясо только и го дятся… Прямо так, подлец, и брякнул. Готтентоты, дескать, па пуасы. Это о наших-то солдатиках, а? И ты думаешь, наш его смазал хорошенько? Да ничуть. Наоборот, залепетал, наобещал. Да я бы… Да он бы у меня с лестницы кверху тормашками закувыркался!
Лавр Георгиевич стал расспрашивать о положении на фронте. Расставив толстые колени, Крымов уперся взглядом в пол:
– У нас там что! Кипим, бурлим, и больше ничего. Все глав ное – у вас. Тут все решается. Тут и решится все в конце концов! Нас даже и не спросят… – Помедлил, поиграл пальцами на колене. – Давно я не был в Петрограде. Приехал – не узнал. Ну что это такое, в самом деле? Какие-то жидки кругом, какие-то кавказцы. Где они прятались, откуда вылезли? Это же прямо страх берет. Иду, смотрю… здравствуйте-пожалуйте, особняк Кшесинской захватили. И хоть бы тишком-молчком. Так нет же, нагло, напоказ. Дескать, вот мы какие! Куда правительство-то смотрит? Чего оно цацкается с ними?
Кажется, он подошел к тому, ради чего был вызван с фронта и с чем пришел сегодня к старому товарищу.
– Лавр Егорыч, это уже всем понятно, что с царским отрече нием чего-то там наколбасили. Однако поправить дело можно. Они нас обманули, пусть. Но пусть потом не жалуются, подлецы.
С армией, знаешь, шутки плохи. И слезы им потом никто не будет утирать… В общем, мы тут повидались кое с кем, перекинулись словечком. Народ вроде подходящий. Что-то вроде «Союза офицеров». Как ты на это смотришь?
– Меня ж не пригласили, не спросили…
– Пригласят. И спросят. Больше того, попросят. Тут к тебе один человечек должен припожаловать. Знай – наш.
– Антон Иваныч не зайдет? Вы виделись?
– Нету его уже. Уехал. Но он считает, как и я… как все. Нужна военная рука. Ну и, разумеется, идея. Не какая-то там… такая и сякая, а наша, русская, великая. Белая идея! А? Это нас сплотит, сожмет в кулак… А иначе – гроб.
Лавр Георгиевич осторожно запустил вопрос: что связывает Крымова с Гучковым? Ему хотелось вовремя предостеречь товарища от фальшивого глаза с присоском.
– А! – яростно махнул рукой тот и выругался. – Не с ними нам кашу варить. Я ведь, знаешь, никакой не дипломат. И я им прямо так и предложил: дайте мне два дня, только под руку не лезьте. Порядок гарантирую. Ну, ясно дело, не без крови. Без этого теперь не обойтись. Так ты бы поглядел, как они на меня окрысились! – Опять перекосил физиономию и засюсюкал: – «Ах, что вы, генерал! Как можно? Что станут говорить про нас в Европе?» В общем, чистюли, гниды. Им бы набрюшники вязать!
Провожая его, Лавр Георгиевич поинтересовался человечком, который собирался припожаловать.
– А, забрало? Сам увидишь, подходящий человек. Я у него уже два раза был. Голова – ума палата! Станет говорить – рот разинешь…
В приемной находились двое: дежурный адъютант и незнакомый господин, невольно обращавший на себя внимание жгучим загаром на лице. Такой, загар человек мог приобрести только в одном месте – в Азии. Лавр Георгиевич сразу проникся интересом: земляк?
Адъютант, молоденький поручик Долинский, представил посетителя: инженер Завойко. Это был тот самый человечек, о котором предупредил генерал Крымов. «Рот разинешь…»
– Прошу! – проговорил Корнилов и первым прошел в кабинет.
Он сократил время знакомства, осведомившись, не приходится ли посетителю родственником генерал Завойко, руководивший в середине прошлого века героической обороной Петропавловска-на-Камчатке от нахальных англичан.
Инженер с польщенным видом поклонился:
– Дедушка. Я назван в его честь: Владимир Семенович. У нас в роду это традиция.
Корнилов сразу сбросил всю свою начальственную сухость:
– Горяченькое было дело. Наши нынешние союзнички двину ли тогда на нас целую флотилию, шесть кораблей. А ваш дедуш ка… Он же у вас, если не ошибаюсь, артиллерист! Так он настоль ко умно перекрыл огнем всю бухту, что те посовались-посовались и убрались. А было у него – смешно сказать – всего 67 орудий. Так что вояки из наших союзничков никудышные. Доказали еще в те времена.
– Совершенно с вами согласен, генерал, – с удовольствием проговорил Завойко, усаживаясь поудобнее и настраиваясь на доверительный разговор. Начало знакомству было положено удачно.
Налет на Камчатку англичане и французы предприняли в те дни, когда Россия воевала в Крыму, под Севастополем. Все ее внимание было обращено на Черное море. Захватчики решили воспользоваться тяжелой ситуацией и покусать Россию на Дальнем Востоке – для начала отхватить у нее Камчатку. А закрепившись на самом краешке материка, двинуться дальше. Генерал-майор Завойко сначала умело организованным огнем, а затем и штыковой атакой сбросил вражеский десант в ледяные воды Авачинской бухты. Захватчикам пришлось убираться несолоно хлебавши.
Лавр Георгиевич с удовольствием рассуждал об искусстве артиллерийского генерала, защитника далекой Камчатки. Артиллеристы испокон веков считались лучшей частью любой армии. Помимо рутинной муштры они по необходимости принуждены осваивать и точные науки. Сам великий Наполеон был артиллерийским офицером!
С людьми Корнилов, по обыкновению, сходился трудно. Несловоохотливость – специфическая черта разведчиков. Давным-давно, в молодые годы, когда он подбирал в Ахале спутника для проникновения в Кашгар, один старик текинец глубокомысленно заметил: «У этого русского глаза умного верблюда. Он много знает, но ничего не говорит». Лавр Георгиевич с первых шагов на своем строгом и опасном поприще усвоил золотое правило: знать больше, нежели высказывать. Недаром же Всевышний наделил человека двумя ушами, двумя глазами, но одним языком… С внуком камчатского героя вышло исключение. С первых слов у генерала с инженером возникли отношения настолько доверительные, что они проговорили почти половину дня. Адъютанты их не беспокоили.
Они слегка заспорили об отношении к отрекшемуся Николаю П. Инженер считал, что царь попросту сбежал со своего поста. Он не соглашался принимать в расчет даже принудитель-ные обстоятельства – в частности, предательское поведение высших генералов во главе с Алексеевым.
– Лавр Георгиевич, да побойтесь Бога! Вы только представьте на его месте Петра Великого. Ну? Да у него от этих генералов полетели бы пух и перья!
Он оказался горячим поклонником великого реформатора России, царя-плотника, царя-инженера (пусть и без институтского диплома). Завойко оправдывал даже ужасные кровопролития Петра:
– Да, был жесток. Никто не спорит. Да, ломал через колено. Но кому это на пользу-то пошло? Разве не нам, его наследникам? Ну так что же тогда толковать? Не будь его, мы бы до скх нор с фузеями сидели, заряжали с дула. А так… Полтава, Гангут, Нарва, Рига…
– Прутский поход, – усмехнулся Корнилов.
– Но зато Урал! – вскричал Завойко. – Металлургия, ядра, пушки… Да за одного Акинфия Демидова я ему прощу весь этот Прутский ужас. Что мы были бы без Петра? Заплыли бы от сонной дури. Что говорить – он искупал Россию в крови. Но… такая уж у нас судьба. В крови крестимся, через кровь и воскре саем.
Он объявлял себя сторонником самодержавия и даже, как военные, готов был принести присягу, но только при одном условии: на троне должен находиться умный, деятельный человек.
– Вспомните-ка Анну Иоанновну. Толстенная и пустомясая бабища. Немедленно нашелся могучий конюх с жеребячьей си лой. И… что вышло? Позорище на всю Европу. Немцы изнасило вали всю Россию.
Он помолчал, быстро и остро глянул на Корнилова и произнес:
– Как, впрочем, и сейчас.
Похоже, он подбирался к какому-то щекотливому вопросу, но до поры до времени осторожничал.
В отличие от Корнилова, человека военного, Завойко о делах российских рассуждал, как инженер. Он называл «восьмым чудом света» сооружение Транссибирской железнодорожной магистрали. Ведь чем построили? Тачкой и лопатой. А уложились в девять лет. Разве не чудо?!
Он славил природные таланты русского народа и уверял, что России сильно не везло с царями.
– Вы представляете, живи бы до сих пор Петр Великий… Хо-хо! Да весь мир копошился бы у нашего подножия. Надеюсь, вы читали Менделеева? К сожалению, Петры Великие рождаются даже не каждый век.
И вклеил, что в жилах сбежавшего Николая II текла едва ли не сотая доля природной русской крови.«Националист?» – стал понемногу догадываться Корнилов, повнимательней приглядываясь к собеседнику.
Ему вспомнился генерал Мартынов, товарищ по горьким дням германского плена. Ожесточенно споря о коварстве еврейского племени, они под конец рассорились. Лавр Георгиевич считал, что, восторгаясь искусной подлостью евреев, Мартынов тем самым смертельно оскорбляет русских. А такого примитива Корнилов решительно не принимал. Россия, считал он, слишком велика, она не по зубам этому злокозненному, но немногочисленному племени. На еврейскую убогость он насмотрелся по бесчисленным местечкам во время службы в Варшавском военном округе.
Завойко продолжал ругать сбежавшего царя. Безвольный, бесхарактерный, он сильно попустительствовал тому, что в изобильном российском огороде стали хозяйничать наглые и хищные козлы, совсем не русские, чужие. В отличие от Петра Великого этот последний царь с недоверием относился к своим предпринимателям, к своей промышленности. Ему казалось, что за границей все делается гораздо лучше. И вот итог – казенные заводы, поставленные Петром, мало-помалу умирают, а промышленность и небывало богатые недра уплывают в руки иноземцев.
Как инженер, Завойко знал состояние отечественной промышленности лучше военных. Он оглушил Корнилова потоком чужих имен, названиями иностранных фирм и компаний. Он умолк, но его глаза насмешливо светились, как бы вопрошая: «Ну, довольно?.. Или же еще?» Внезапно он спросил:
– А вообще, на кой черт мы ввязались в эту войну? Зачем? Какие национальные задачи мы решаем? Ради чего несем такие жертвы? Неужели вы всерьез верите, что наши, как вы их назва ли, союзнички возьмут да и отвалят нам Босфор и Дарданеллы? Смешно. Держите карман шире! Наоборот, они спят и во сне видят, как бы отобрать у нас последнее.
О причинах великой войны, о том, как умело втянули Россию в мировую бойню, у Корнилова нашлось достаточно времени подумать во время германского плена. Его постоянный собеседник генерал Мартынов в этом вопросе (как и во всех других) усматривал изощреннейшие козни самых ярых ненавистников России.
– Кстати, – спросил Завойко, – к вам еще не обращался месье Сико? Да, француз. Прохвост отменный. Советую гнать его в шею… А послы наших союзничков, господа Бьюкеннен и Пале– олог? Могут, могут заявиться. Тоже, как и Сико, не брезгуют ничем. Им сейчас дозарезу нужны наши солдатики. Да, пушечное мясо. Не могут же они посылать на смерть своих! Зачем это делать, если русские под боком?
Корнилов дал понять, что знает о возмутительном визите французского посла Палеолога к императору Николаю И. Аудиенция состоялась незадолго до февральской конференции союзни-ков… Далее Корнилов заметил, что несколько русских бригад все же отправились во Францию. Настырнейший Палеолог дожал безвольного царя.
Не переставая возмущаться бесстыжестью союзников, Завойко схватил карандаш и стал испещрять лист бумаги цифрами. Россия обладает мощными оружейными заводами: Сестрорецкий, Тульский, Ижевский. На них изготавливаются винтовки, прекрасные русские трехлинейки, не имеющие себе равных во всем мире. Кроме того, в России имеются артиллерийские заводы, патронные, снарядные. Одна беда: все эти заводы – казенные, то есть русские. Следовательно, все расходы на войну, на вооружение вернутся в государственную русскую казну. Этого союзники не могли допустить. Россия обязана была платить, нести расходы – союзники только получать и богатеть. Немедленно ввязались банки, биржи. Огромные средства ушли на взятки. Казенные заводы перестали получать заказы, зато иностранные – огребли чудовищные авансы.
– Вот вы артиллерист. Известна вам стоимость одной шрапне ли? Тогда позвольте сообщить. На наших казенных заводах шрапнель обходится в 15 рублей, на частных – в 35. Снаряд к 76-миллиметровому орудию: на казенных – червонец, на част ных – в полтора раза дороже. Фугасы: соответственно 42 и 70 рублей. Чувствуете разницу? Мы переплачиваем миллиарды. Это – не считая нашей крови. Вот что такое ангел на троне, Лавр Георгиевич!
– Но винтовок не хватало и не хватает! – возмутился Корни лов.
– Все правильно. А откуда же им взяться? Мы авансом отва лили американцам два миллиарда золотом. А что они поставили? Да десятой части не поставили! А в это время у нас простаивает Тульский завод. Вам известна его мощность? 250 тысяч винтовок. А знаете, сколько он выпустил? Только не упадите со стула – всего 16 штук!
– Он полюбовался произведенным эффектом.Мне как-то с одним французом довелось разговориться. Веселый человек, смеется. «Да у вас, говорит, заводы одного Петрограда превосходят весь Парижский промышленный район!» И все-таки мы лезем к ним, а не они к нам. Кредиты, займы… Наш должок только французам, да будет вам известно, составляет 27 миллиардов франков. Отдавать-то кто будет? Ни вы, ни я уже не отдадим. Просто не успеем. Значит, отдавать придется нашим деткам. А к тому времени еще проценты набегут. Хорошенькое же наследство мы им оставляем! Представляете, как они нас с вами будут поминать? И поделом…
– Вы сказали о двух миллиардах золотом. Аванс американ цам… Разве нельзя вернуть?
7 Заказ 306
– Вернуть?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75