Подвига для счастья РОДИНЫ!
Затрещали аплодисменты, но Деникин вскинул руку и добился прежней тишины.
– Русский офицер верно и бессменно стоит на страже русской государственности, и сменить его может только СМЕРТЬ! – заключил он и под восторженные крики пошел в зал.
Закрывая съезд, генерал Алексеев постарался сгладить антиправительственное впечатление от взволнованной речи Деникина. Он не произнес ни слова упрека в адрес Временного правительства. Как Верховный главнокомандующий, он призвал объединяться и спасать Отечество, спасать многовековую государственность Русской державы. Он просил напрячь все силы и потрудиться для победы.
Перед глазами Алексеева все эти дни стоял ясный романовский взгляд русского императора. Как Верховный главнокомандующий, Николай II всецело полагался на своих генералов – и эти генералы его подло предали. И первым, выходит, предал он, Алексеев, начальник штаба Ставки, самый доверенный человек государя. Генерал Алексеев считал, что поправлять ошибку следовало келейно, без участия больших народных масс. Боже избавь от этого – тогда на земле России заполыхает ужасная, взаимоистребительная гражданская война.
Он все еще надеялся искупить свою невольную вину бескровно, одним авторитетом армии.
Затаенное помалкивание комитетчиков Алексеева нисколько не тревожило. Солдатский сын, он был уверен, что знает русского солдата. Разве не доказал он этого, когда в самом начале офицерского съезда отправился в казармы и добился, что его не только выслушали, но и восторженно подняли на плечи и пронесли до самых ворот военного городка?
С русским солдатом надо уметь разговаривать, господа!
Он посоветовал похерить предложение Руттера насчет общевоинского союза. Объединение осталось чисто офицерским. В главный комитет союза избрали 26 человек. В председатели прошел аристократ Леонид Новосильцов.
Поздней ночью генерала Алексеева разбудили. Спросонья он долго не мог прийти в себя. Дежурный по Ставке генерал Юзефо-вич совал ему в руки правительственную телеграмму. Вид у Юзе-фовича был смущенный. Генерал Алексеев сел в постели, нашарил футляр с очками. Временное правительство распорядилось сместить Алексеева с поста Верховного главнокомандующего и заменить его генералом Брусиловым.
Плечи Алексеева опустились, телеграмма упала на коврик под ногами. Юзефович увидел, как затряслась седая, с коротким ежи-ком голова главнокомандующего. Алексеев не вынес унижения и заплакал. Рукавом рубахи он провел по носу и горько произнес:
– Канальи, пошляки… Рассчитали, как прислугу…
Как видно, доброхоты доносили в Петроград исправно. Впрочем, зачем в самый Петроград? Военный министр Керенский находился поблизости, мотался по передовой. К тому же в Могилеве постоянно находился Савинков, человек, которому военный министр всецело доверял.
Корниловскую неприязнь к новому главковерху генералу Брусилову полностью разделял председатель главного комитета «Союза офицеров армии и флота» Л.Н. Новосильцов.
Из Могилева, со съезда, Новосильцов приехал в Каменец-Подольск, в штаб 8-й армии. Лавр Георгиевич встретил его дружески: оба они были выпускниками Михайловского артиллерийского училища.
В отличие от Корнилова, сына простого линейного казака, Новосильцов был представителем старинной родовитой русской знати.
Столбовые дворяне, Новосильцовы были вписаны в первый государственный боярский список. При Иване Грозном один из них был держателем государевой печати. Другой, уже при Федоре Иоанновиче, возглавлял Великое московское посольство в Праге. Родной дед корниловского посетителя являлся автором проекта первой Российской Конституции, которую Александр II не успел подписать (ехал подписывать, но был разорван бомбой террориста). Отец Леонида Николаевича, офицер-артиллерист, отважно сражался за Севастополь, был награжден орденом св. Георгия. Одно время был дружен с артиллерийским поручиком Львом Толстым… По материнской линии Новосильцов приходился родственником Пушкину, – его родительница была из Гончаровых… Перед войной с Германией Леонид Николаевич был активным деятелем Государственной думы. Он ушел на фронт без колебаний добровольцем, командовал батареей трехдюймовых орудий. Природный русский аристократ, он не выносил гвардейских офицеров и считал, что Волынский полк, перешедший на сторону революции, первым нарушил воинскую присягу и покрыл позором не только себя, но и всю царскую гвардию, опору режима и самодержавия.
В лице этого аристократа Лавр Георгиевич нашел глубокого единомышленника. В отличие от таких людей, как генерал Мартынов, инженер Завойко или капитан Нежинцев, усматривавших во всех русских несчастьях козни тайных неприятелей, Новосильцов считал, что в бедствиях России виноваты прежде всего сами русские. Посмеиваясь, он рассказал Корнилову деревенскую притчу о двух мужиках. Едучи на санях, они встретились на дороге, и один другому въехал оглоблей в рот. Кто в этом виноват? Тот ли, который плохо правил, или же тот, которому оглобля угодила в разинутый рот?
– Неприятели? Они на то и существуют, чтобы строить козни. Однако вспомним Чудское озеро, Куликово поле, Бородино… Со здоровой нацией никакой беды не приключится!
Новосильцов презирал Николая II за вялость и безволие. Он считал государя виновником всех выпавших несчастий. Прежде всего ему не следовало ввязываться в эту гигантскую войнищу. Дружеские отношения с Францией и Великобританией он считал «союзом лошади и всадника». Николай II по своему безмыслию покорился чисто лошадиной участи – на Россию сели и поехали. Да еще подхлестывают, шпорят!
– О трагедии несчастного Самсонова я уже не говорю. Но вспомните, вспомните: в прошлом году турки зажали англичан под Кут-эль-Амаром. И что же наши доблестные англичане? Сра зу же с мольбою в Петроград: спасайте, выручайте! И мы их выручили моментально. Вспомните: наша Кавказская армия вы шла аж к Багдаду. Кажется, радуйся, ликуй. Так нет же: эти англичане, подлецы, испугались. Как же, русские в Багдаде! Представить страшно. И – что делают? Сдаются туркам в плен. Русские для них страшнее турок!
– Нужен нам этот Багдад! Не до Багдада…
– Я это к тому, Лавр Георгиевич, что за три года войны наши доблестные союзнички ни разу – слышите: н и р а з у! – не прорвали германского фронта. Знай себе одно: погоняют нас, русских. Нашей крови им не жалко!
Он вздохнул и удрученно замолчал.
– Простите, Лавр Георгиевич, но разве мы не видим, что наша армия больна, больна хронически? Болезнь эта – не сейчас при обретенная. Она – застарелая, давняя, можно сказать, наследст венная.
– Крымская война… да? – живо спросил Корнилов.
– Нет, раньше, – отвечал Новосильцов. – Вспомните Напо леона на Березине. Как мы его упустили? Это позор! Ему же не было спасения… Сплошные поражения! Как это ни больно гово рить, но война, особенно жестокая война, как правило, взбадри вает нацию, пробуждает ее от мирной спячки и заставляет напря гать спрятанные силы. В любой борьбе нация как бы обновляется, наращивает молодые мускулы. Россия же после 1878 года не воевала целых четверть века и умиротворенно рассиропилась, одрябла. К ней стала подкрадываться старость.
После того как великий Наполеон нашел свою погибель на просторах России, русским больше нечем похвалиться. Пленение Шамиля? А что еще?Недавняя война с Японией лишь подчеркнула нашу рыхлость и привела к потере половины Сахалина. Если так пойдет и дальше, то в скором времени от великости российской останется одно воспоминание!
Невысокого мнения Новосильцов был и о верховном командовании. Это неудивительно: ведь в высшие эшелоны пробивались, как правило, не самые талантливые, а самые угодливые. Отличались не на поле боя, а на паркете.
В частности, Брусилова он знал еще по довоенным временам – часто встречались на балах в столице. Воспитанник Пажеского корпуса, молодой Брусилов уже в те годы считался большим мастером «попасть в случай».
– А в Брусиловском прорыве я имел несчастие участвовать. Гигантское наступление в мае прошлого года русская армия предприняла по просьбе союзников. Терпели поражение итальянцы, изнемогали под Верденом французы. Итальянский король Виктор-Эммануил обратился с письмом к Николаю И. Не вылезали из Царского Села послы Бьюкеннен и Палеолог… Царский любимец Брусилов с готовностью откликнулся на приказ монарха. Его нисколько не смущало, что в резерве у него имелась всего одна кавалерийская бригада. Его не остановило и совсем недавнее, в марте, поражение русской армии под Двинском.
– Генерал «Чего изволите?» – язвил Новосильцов. Прорыв германского фронта удался ценой чудовищных потерь.
Только убитыми Россия потеряла 500 тысяч солдат. Зато спасли Италию и сняли напор немцев на Верден!
На профессиональный взгляд, Брусиловский прорыв мог повторить Самсоновский. Будь немецкие военачальники поразво-ротливей, они двумя концентрическими ударами могли легко «подрубить» основание устремившихся в прорыв русских дивизий и замкнуть кольцо окружения. Пока они сообразили, гибельную западню узрел и сам Брусилов. Страшась участи Самсонова, он стал спасаться от клещей.
Знаменитый Брусиловский прорыв произвел оглушительное впечатление на обывателя – постарались голосистые газеты. Однако ни один из журналистов не написал о том, что происходило после первоначального успеха. Военные же с напряжением следили, как увлекшийся Брусилов натужно спасал свои обескровленные корпуса от гигантского котла.
Справедливость требовала воздать Брусилову не за прорыв, а за спасение своей армии от окружения.
– Представляете скандалище? – спросил Новосильцов. – Мало нам было позора!
Он считал, что генералы-лизоблюды и такой незадачливый полководец, как Николай II, загубили лучшую в мире армию – русскую.И все же в отличие от корниловского окружения Новосильцов носил в себе спокойную уверенность в победе. В этом природном русском аристократе покоряла сила «породы», покоившаяся на глубоком знании истории народа и страны. Перед Корниловым был человек, чьи предки сами делали историю России. Бывало трудно, выпадало невыносимо тяжело, однако всякий раз пробуждались силы тайные, глубинные, природные.
Так половодье взламывает самый мощный ледяной покров. Просто наступает некий срок, скапливаются силы и разбитые остатки льда уносятся в небытие.
– Сейчас мы снова угодили в сложный переплет. Пожалуй, такого еще не бывало. Но – справимся, даст Бог. А иначе что же – гибель? «Аки обры…» Нет, не верю! Не укладывается в голове. Россия не может закатиться. Что-то обязательно произой дет. Вот увидите, увидите…
Новосильцов надеялся на офицерство, на казачество. В самой толще народа живы и бьют родники патриотизма. Он считал, что это природное сопротивление разрухе нуждается в умелом и спокойном руководстве.
– Петроград – это никакая не Россия. Пропащая головуш ка – вот что такое Петроград. Гнилая, бедная, безумная… Пена бешенства, и больше ничего. Подумаешь, евреи! Ну и что? Но разве мы не видели поляков? В самом Кремле сидели, едва своего Владислава царем не посадили!.. А немцы? А татары? Французы, наконец? Куда они все делись, что с ними сталось? Достукаются и евреи. Просто кому-то очень хочется, чтобы мы их испугались. Испугались, задрожали и согнули спину без всякого сопротивле ния. А мы не задрожим! А мы – наоборот! – расправим плечи и сожмем кулаки. Ну… разве не так? По крайней мере, у нас в «Союзе офицеров» именно такое настроение.
Бальзам на душу были для Корнилова такие разговоры. Взгляд государственного деятеля, а не испуганного обывателя. В уверенном спокойствии этого поместного аристократа сквозило упорство черносошного мужика после пожара или очередного неурожая. Руки целы, – значит, поправимся. Глаза боятся, а руки делают!
Леонид Николаевич чистосердечно признался, что не верит в успех предстоящего наступления. Имея в запасе сил всего на одну пощечину, в драку не ввязываются. И все же наступать придется. Отказ от боевых действий скажется в пользу Совета, в пользу большевиков. В настоящее время Керенский представлялся ему более приемлемым. Однако, если судить по «гамбургскому счету», Керенский – явная пустышка, калиф на час, безудержный болтун. Новосильцов догадывался, что за спиной военного министра с серебряными шпорами скрываются какие-то темные людишки. Они и руководят этим паяцем, словно тряпичной куклой на безоб-разной русской сцене. Следует воспользоваться возможностью хорошенько стукнуть Керенским по большевикам. («Зимним дворцом по особняку Кшесинской».) А уж разобраться с самим Керенским будет намного легче, проще.
Леонид Николаевич заверил, что здоровые силы России по-прежнему делают ставку на Корнилова. Сейчас просчитывается, что может выйти, если наступление все-таки окончится неудачей. Он недавно разговаривал с генералом Калединым. Тот уверяет, что «тихий Дон-батюшка» не откажется стать боевым плацдармом будущего русского сопротивления. Кстати, добавил он, после неожиданной отставки генерала Алексеева главный комитет «Союза офицеров» успел провести утреннее заседание и кооптировал опального генерала в почетные члены. На время генерал Алексеев как бы отступит в тень, скроется из глаз. Однако он полон стремления не прекращать борьбы, искупить свою великую вину. В самые ближайшие дни он незаметно посетит Ростов и Новочеркасск. Побывает генерал и в Екатеринодаре. О настроении кубанского казачества «Союз офицеров» достоверными сведениями не располагает…
Знал ли Новосильцов о неприязненных отношениях Корнилова и Алексеева? Конечно, знал. Но, рассказывая, он давал понять, что в настоящее время о недавних распрях следует забыть. Этого требуют интересы общего дела… Одновременно он предостерег Корнилова о том, что новый главковерх Брусилов «на дух не выносит «Союз офицеров». Скорей всего о чем-то догадывается. Так что командующему 8-й армией об этом следует помнить постоянно. В ходе наступления им доведется разговаривать довольно часто…
Вся первая половина июня ушла на подготовку армии к боям.
– Боюсь, – сказал Корнилов генералу Романовскому, – не вышло бы у нас по-брусиловски.
Восстанавливая боеспособность армии, Лавр Георгиевич представлял, как русская пехота поднимется проламывать германскую оборону. За время окопного сидения немцы загородились шестнадцатью рядами колючей проволоки. Артиллеристы и пулеметчики скрывались в бетонных капонирах. Для успеха понадобятся снаряды, изобилие снарядов. Солдаты поднимутся из окопов, если только увидят, что вражеская оборона перепахана мощным артиллерийским огнем.
Основательней других был подготовлен 12-й стрелковый корпус генерала Черемисина, начальника жестокого, даже безжалостного, сумевшего сохранить в своих подразделениях необходимую дисциплину. Генерал Черемисин всеми силами стремился отличиться. Он жгуче завидовал Брусилову, достигшему за несколько майских дней прошлого года степени национального героя.Многое в успехе наступления будет зависеть и от боеспособности соседей – войск 6-й и 11-й армий.
Всякому военному знакомо чувство унижения, когда, пробираясь по ходу сообщений на виду у противника, приходится невольно пригибаться. Страх за собственную жизнь заставляет демонстрировать подобную зависимость от происков врага.
Многие часы перед 18 июня – намеченном дне наступления – Лавр Георгиевич только тем и занимался, что пригибался. Таиться и скрывать приходилось постоянно. Двуличие одолевало. Если прежде, при царе, военные действия были единственной обязанностью командиров, то ныне, при позорном двоевластии в столице, надлежало помнить о политике, то есть говорить одно, поступать же совершенно по-иному, часто даже противоположно тому, о чем совсем недавно сам же толковал.
Генерал Мартынов, корниловский товарищ по германскому плену, об истреблении русской армии написал целую книгу-исследование. Поражение в русско-японской войне, доказывал он, было подготовлено тем, что военный организм державы разлагался специально. То же самое совершалось и перед нынешней войной. Поражениям на фронте радовались. Революцию ждали, как весеннего солнышка после долгой и лютой зимы. Тем, кто сваливал российский трон, страшна была Россия победившая, она им требовалась побежденная, разорванная, поверженная в прах.
«Чем хуже, тем лучше!» – девиз всех предателей.
Военные так рассуждать не смеют. Долг и присяга обязывают их сражаться за Отечество.
Но как вдохнуть решимость в солдатские ряды? Солдату война осточертела. А тут еще проклятые большевики, не обремененные никакими обязательствами, не устают горланить о сепаратном мире и дележе земли!
За шесть недель в Петрограде Корнилов навсегда запомнил, как устрашающе носились по проспектам битком набитые грузовики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Затрещали аплодисменты, но Деникин вскинул руку и добился прежней тишины.
– Русский офицер верно и бессменно стоит на страже русской государственности, и сменить его может только СМЕРТЬ! – заключил он и под восторженные крики пошел в зал.
Закрывая съезд, генерал Алексеев постарался сгладить антиправительственное впечатление от взволнованной речи Деникина. Он не произнес ни слова упрека в адрес Временного правительства. Как Верховный главнокомандующий, он призвал объединяться и спасать Отечество, спасать многовековую государственность Русской державы. Он просил напрячь все силы и потрудиться для победы.
Перед глазами Алексеева все эти дни стоял ясный романовский взгляд русского императора. Как Верховный главнокомандующий, Николай II всецело полагался на своих генералов – и эти генералы его подло предали. И первым, выходит, предал он, Алексеев, начальник штаба Ставки, самый доверенный человек государя. Генерал Алексеев считал, что поправлять ошибку следовало келейно, без участия больших народных масс. Боже избавь от этого – тогда на земле России заполыхает ужасная, взаимоистребительная гражданская война.
Он все еще надеялся искупить свою невольную вину бескровно, одним авторитетом армии.
Затаенное помалкивание комитетчиков Алексеева нисколько не тревожило. Солдатский сын, он был уверен, что знает русского солдата. Разве не доказал он этого, когда в самом начале офицерского съезда отправился в казармы и добился, что его не только выслушали, но и восторженно подняли на плечи и пронесли до самых ворот военного городка?
С русским солдатом надо уметь разговаривать, господа!
Он посоветовал похерить предложение Руттера насчет общевоинского союза. Объединение осталось чисто офицерским. В главный комитет союза избрали 26 человек. В председатели прошел аристократ Леонид Новосильцов.
Поздней ночью генерала Алексеева разбудили. Спросонья он долго не мог прийти в себя. Дежурный по Ставке генерал Юзефо-вич совал ему в руки правительственную телеграмму. Вид у Юзе-фовича был смущенный. Генерал Алексеев сел в постели, нашарил футляр с очками. Временное правительство распорядилось сместить Алексеева с поста Верховного главнокомандующего и заменить его генералом Брусиловым.
Плечи Алексеева опустились, телеграмма упала на коврик под ногами. Юзефович увидел, как затряслась седая, с коротким ежи-ком голова главнокомандующего. Алексеев не вынес унижения и заплакал. Рукавом рубахи он провел по носу и горько произнес:
– Канальи, пошляки… Рассчитали, как прислугу…
Как видно, доброхоты доносили в Петроград исправно. Впрочем, зачем в самый Петроград? Военный министр Керенский находился поблизости, мотался по передовой. К тому же в Могилеве постоянно находился Савинков, человек, которому военный министр всецело доверял.
Корниловскую неприязнь к новому главковерху генералу Брусилову полностью разделял председатель главного комитета «Союза офицеров армии и флота» Л.Н. Новосильцов.
Из Могилева, со съезда, Новосильцов приехал в Каменец-Подольск, в штаб 8-й армии. Лавр Георгиевич встретил его дружески: оба они были выпускниками Михайловского артиллерийского училища.
В отличие от Корнилова, сына простого линейного казака, Новосильцов был представителем старинной родовитой русской знати.
Столбовые дворяне, Новосильцовы были вписаны в первый государственный боярский список. При Иване Грозном один из них был держателем государевой печати. Другой, уже при Федоре Иоанновиче, возглавлял Великое московское посольство в Праге. Родной дед корниловского посетителя являлся автором проекта первой Российской Конституции, которую Александр II не успел подписать (ехал подписывать, но был разорван бомбой террориста). Отец Леонида Николаевича, офицер-артиллерист, отважно сражался за Севастополь, был награжден орденом св. Георгия. Одно время был дружен с артиллерийским поручиком Львом Толстым… По материнской линии Новосильцов приходился родственником Пушкину, – его родительница была из Гончаровых… Перед войной с Германией Леонид Николаевич был активным деятелем Государственной думы. Он ушел на фронт без колебаний добровольцем, командовал батареей трехдюймовых орудий. Природный русский аристократ, он не выносил гвардейских офицеров и считал, что Волынский полк, перешедший на сторону революции, первым нарушил воинскую присягу и покрыл позором не только себя, но и всю царскую гвардию, опору режима и самодержавия.
В лице этого аристократа Лавр Георгиевич нашел глубокого единомышленника. В отличие от таких людей, как генерал Мартынов, инженер Завойко или капитан Нежинцев, усматривавших во всех русских несчастьях козни тайных неприятелей, Новосильцов считал, что в бедствиях России виноваты прежде всего сами русские. Посмеиваясь, он рассказал Корнилову деревенскую притчу о двух мужиках. Едучи на санях, они встретились на дороге, и один другому въехал оглоблей в рот. Кто в этом виноват? Тот ли, который плохо правил, или же тот, которому оглобля угодила в разинутый рот?
– Неприятели? Они на то и существуют, чтобы строить козни. Однако вспомним Чудское озеро, Куликово поле, Бородино… Со здоровой нацией никакой беды не приключится!
Новосильцов презирал Николая II за вялость и безволие. Он считал государя виновником всех выпавших несчастий. Прежде всего ему не следовало ввязываться в эту гигантскую войнищу. Дружеские отношения с Францией и Великобританией он считал «союзом лошади и всадника». Николай II по своему безмыслию покорился чисто лошадиной участи – на Россию сели и поехали. Да еще подхлестывают, шпорят!
– О трагедии несчастного Самсонова я уже не говорю. Но вспомните, вспомните: в прошлом году турки зажали англичан под Кут-эль-Амаром. И что же наши доблестные англичане? Сра зу же с мольбою в Петроград: спасайте, выручайте! И мы их выручили моментально. Вспомните: наша Кавказская армия вы шла аж к Багдаду. Кажется, радуйся, ликуй. Так нет же: эти англичане, подлецы, испугались. Как же, русские в Багдаде! Представить страшно. И – что делают? Сдаются туркам в плен. Русские для них страшнее турок!
– Нужен нам этот Багдад! Не до Багдада…
– Я это к тому, Лавр Георгиевич, что за три года войны наши доблестные союзнички ни разу – слышите: н и р а з у! – не прорвали германского фронта. Знай себе одно: погоняют нас, русских. Нашей крови им не жалко!
Он вздохнул и удрученно замолчал.
– Простите, Лавр Георгиевич, но разве мы не видим, что наша армия больна, больна хронически? Болезнь эта – не сейчас при обретенная. Она – застарелая, давняя, можно сказать, наследст венная.
– Крымская война… да? – живо спросил Корнилов.
– Нет, раньше, – отвечал Новосильцов. – Вспомните Напо леона на Березине. Как мы его упустили? Это позор! Ему же не было спасения… Сплошные поражения! Как это ни больно гово рить, но война, особенно жестокая война, как правило, взбадри вает нацию, пробуждает ее от мирной спячки и заставляет напря гать спрятанные силы. В любой борьбе нация как бы обновляется, наращивает молодые мускулы. Россия же после 1878 года не воевала целых четверть века и умиротворенно рассиропилась, одрябла. К ней стала подкрадываться старость.
После того как великий Наполеон нашел свою погибель на просторах России, русским больше нечем похвалиться. Пленение Шамиля? А что еще?Недавняя война с Японией лишь подчеркнула нашу рыхлость и привела к потере половины Сахалина. Если так пойдет и дальше, то в скором времени от великости российской останется одно воспоминание!
Невысокого мнения Новосильцов был и о верховном командовании. Это неудивительно: ведь в высшие эшелоны пробивались, как правило, не самые талантливые, а самые угодливые. Отличались не на поле боя, а на паркете.
В частности, Брусилова он знал еще по довоенным временам – часто встречались на балах в столице. Воспитанник Пажеского корпуса, молодой Брусилов уже в те годы считался большим мастером «попасть в случай».
– А в Брусиловском прорыве я имел несчастие участвовать. Гигантское наступление в мае прошлого года русская армия предприняла по просьбе союзников. Терпели поражение итальянцы, изнемогали под Верденом французы. Итальянский король Виктор-Эммануил обратился с письмом к Николаю И. Не вылезали из Царского Села послы Бьюкеннен и Палеолог… Царский любимец Брусилов с готовностью откликнулся на приказ монарха. Его нисколько не смущало, что в резерве у него имелась всего одна кавалерийская бригада. Его не остановило и совсем недавнее, в марте, поражение русской армии под Двинском.
– Генерал «Чего изволите?» – язвил Новосильцов. Прорыв германского фронта удался ценой чудовищных потерь.
Только убитыми Россия потеряла 500 тысяч солдат. Зато спасли Италию и сняли напор немцев на Верден!
На профессиональный взгляд, Брусиловский прорыв мог повторить Самсоновский. Будь немецкие военачальники поразво-ротливей, они двумя концентрическими ударами могли легко «подрубить» основание устремившихся в прорыв русских дивизий и замкнуть кольцо окружения. Пока они сообразили, гибельную западню узрел и сам Брусилов. Страшась участи Самсонова, он стал спасаться от клещей.
Знаменитый Брусиловский прорыв произвел оглушительное впечатление на обывателя – постарались голосистые газеты. Однако ни один из журналистов не написал о том, что происходило после первоначального успеха. Военные же с напряжением следили, как увлекшийся Брусилов натужно спасал свои обескровленные корпуса от гигантского котла.
Справедливость требовала воздать Брусилову не за прорыв, а за спасение своей армии от окружения.
– Представляете скандалище? – спросил Новосильцов. – Мало нам было позора!
Он считал, что генералы-лизоблюды и такой незадачливый полководец, как Николай II, загубили лучшую в мире армию – русскую.И все же в отличие от корниловского окружения Новосильцов носил в себе спокойную уверенность в победе. В этом природном русском аристократе покоряла сила «породы», покоившаяся на глубоком знании истории народа и страны. Перед Корниловым был человек, чьи предки сами делали историю России. Бывало трудно, выпадало невыносимо тяжело, однако всякий раз пробуждались силы тайные, глубинные, природные.
Так половодье взламывает самый мощный ледяной покров. Просто наступает некий срок, скапливаются силы и разбитые остатки льда уносятся в небытие.
– Сейчас мы снова угодили в сложный переплет. Пожалуй, такого еще не бывало. Но – справимся, даст Бог. А иначе что же – гибель? «Аки обры…» Нет, не верю! Не укладывается в голове. Россия не может закатиться. Что-то обязательно произой дет. Вот увидите, увидите…
Новосильцов надеялся на офицерство, на казачество. В самой толще народа живы и бьют родники патриотизма. Он считал, что это природное сопротивление разрухе нуждается в умелом и спокойном руководстве.
– Петроград – это никакая не Россия. Пропащая головуш ка – вот что такое Петроград. Гнилая, бедная, безумная… Пена бешенства, и больше ничего. Подумаешь, евреи! Ну и что? Но разве мы не видели поляков? В самом Кремле сидели, едва своего Владислава царем не посадили!.. А немцы? А татары? Французы, наконец? Куда они все делись, что с ними сталось? Достукаются и евреи. Просто кому-то очень хочется, чтобы мы их испугались. Испугались, задрожали и согнули спину без всякого сопротивле ния. А мы не задрожим! А мы – наоборот! – расправим плечи и сожмем кулаки. Ну… разве не так? По крайней мере, у нас в «Союзе офицеров» именно такое настроение.
Бальзам на душу были для Корнилова такие разговоры. Взгляд государственного деятеля, а не испуганного обывателя. В уверенном спокойствии этого поместного аристократа сквозило упорство черносошного мужика после пожара или очередного неурожая. Руки целы, – значит, поправимся. Глаза боятся, а руки делают!
Леонид Николаевич чистосердечно признался, что не верит в успех предстоящего наступления. Имея в запасе сил всего на одну пощечину, в драку не ввязываются. И все же наступать придется. Отказ от боевых действий скажется в пользу Совета, в пользу большевиков. В настоящее время Керенский представлялся ему более приемлемым. Однако, если судить по «гамбургскому счету», Керенский – явная пустышка, калиф на час, безудержный болтун. Новосильцов догадывался, что за спиной военного министра с серебряными шпорами скрываются какие-то темные людишки. Они и руководят этим паяцем, словно тряпичной куклой на безоб-разной русской сцене. Следует воспользоваться возможностью хорошенько стукнуть Керенским по большевикам. («Зимним дворцом по особняку Кшесинской».) А уж разобраться с самим Керенским будет намного легче, проще.
Леонид Николаевич заверил, что здоровые силы России по-прежнему делают ставку на Корнилова. Сейчас просчитывается, что может выйти, если наступление все-таки окончится неудачей. Он недавно разговаривал с генералом Калединым. Тот уверяет, что «тихий Дон-батюшка» не откажется стать боевым плацдармом будущего русского сопротивления. Кстати, добавил он, после неожиданной отставки генерала Алексеева главный комитет «Союза офицеров» успел провести утреннее заседание и кооптировал опального генерала в почетные члены. На время генерал Алексеев как бы отступит в тень, скроется из глаз. Однако он полон стремления не прекращать борьбы, искупить свою великую вину. В самые ближайшие дни он незаметно посетит Ростов и Новочеркасск. Побывает генерал и в Екатеринодаре. О настроении кубанского казачества «Союз офицеров» достоверными сведениями не располагает…
Знал ли Новосильцов о неприязненных отношениях Корнилова и Алексеева? Конечно, знал. Но, рассказывая, он давал понять, что в настоящее время о недавних распрях следует забыть. Этого требуют интересы общего дела… Одновременно он предостерег Корнилова о том, что новый главковерх Брусилов «на дух не выносит «Союз офицеров». Скорей всего о чем-то догадывается. Так что командующему 8-й армией об этом следует помнить постоянно. В ходе наступления им доведется разговаривать довольно часто…
Вся первая половина июня ушла на подготовку армии к боям.
– Боюсь, – сказал Корнилов генералу Романовскому, – не вышло бы у нас по-брусиловски.
Восстанавливая боеспособность армии, Лавр Георгиевич представлял, как русская пехота поднимется проламывать германскую оборону. За время окопного сидения немцы загородились шестнадцатью рядами колючей проволоки. Артиллеристы и пулеметчики скрывались в бетонных капонирах. Для успеха понадобятся снаряды, изобилие снарядов. Солдаты поднимутся из окопов, если только увидят, что вражеская оборона перепахана мощным артиллерийским огнем.
Основательней других был подготовлен 12-й стрелковый корпус генерала Черемисина, начальника жестокого, даже безжалостного, сумевшего сохранить в своих подразделениях необходимую дисциплину. Генерал Черемисин всеми силами стремился отличиться. Он жгуче завидовал Брусилову, достигшему за несколько майских дней прошлого года степени национального героя.Многое в успехе наступления будет зависеть и от боеспособности соседей – войск 6-й и 11-й армий.
Всякому военному знакомо чувство унижения, когда, пробираясь по ходу сообщений на виду у противника, приходится невольно пригибаться. Страх за собственную жизнь заставляет демонстрировать подобную зависимость от происков врага.
Многие часы перед 18 июня – намеченном дне наступления – Лавр Георгиевич только тем и занимался, что пригибался. Таиться и скрывать приходилось постоянно. Двуличие одолевало. Если прежде, при царе, военные действия были единственной обязанностью командиров, то ныне, при позорном двоевластии в столице, надлежало помнить о политике, то есть говорить одно, поступать же совершенно по-иному, часто даже противоположно тому, о чем совсем недавно сам же толковал.
Генерал Мартынов, корниловский товарищ по германскому плену, об истреблении русской армии написал целую книгу-исследование. Поражение в русско-японской войне, доказывал он, было подготовлено тем, что военный организм державы разлагался специально. То же самое совершалось и перед нынешней войной. Поражениям на фронте радовались. Революцию ждали, как весеннего солнышка после долгой и лютой зимы. Тем, кто сваливал российский трон, страшна была Россия победившая, она им требовалась побежденная, разорванная, поверженная в прах.
«Чем хуже, тем лучше!» – девиз всех предателей.
Военные так рассуждать не смеют. Долг и присяга обязывают их сражаться за Отечество.
Но как вдохнуть решимость в солдатские ряды? Солдату война осточертела. А тут еще проклятые большевики, не обремененные никакими обязательствами, не устают горланить о сепаратном мире и дележе земли!
За шесть недель в Петрограде Корнилов навсегда запомнил, как устрашающе носились по проспектам битком набитые грузовики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75