Полностью в ее власти!.. Елизавете обрадоваться бы этой мысли, но она неприязненно воскликнула, глядя на рябого:
– Зачем этого черного дьявола сюда привели? Оставили бы там, куда его Данила запихнул, – да и весь сказ.
Рябой смотрел на нее непонимающе.
– Via, moglie ! – вдруг воскликнул он, и Елизавета едва не рухнула где стояла, услыхав знакомый голос.
– Араторн?! – прошептала она, не веря себе, но тот нахмурился, попятился:
– Non ho capito!
Данила, увидев выражение лиц Вайды и Елизаветы, сложился пополам от смеха:
– Да ни хрена он не понимает, вот ей-богу!
– Врет, врет! – встрепенулась Елизавета. – Я сама слышала, как он говорил по-русски, и замечательно говорил!
– Так это когда-а было! – пренебрежительно махнул рукой Данила. – С тех пор у него память отшибло.
– Данила прав. – Человек в черной сутане откинул капюшон, и у Елизаветы зарябило в глазах, когда она увидела еще одно сплошь рябое лицо. – Похоже, от удара по голове у Араторна и впрямь отшибло память. С великим трудом мы привели его в сознание, но он чуть не умер, увидав себя в Жальнике. Сейчас он уверен, что ему тринадцать лет, зовут его Петруччио Боско...
– Lei e italiano? – перебила Елизавета, недоверчиво глядя на Араторна. – Di quale citta e? Ты итальянец?
– Sono di Napoli, – буркнул тот, отстраняясь от нее. – Via, signora! Ecco peccato, gran peccato!
Несколько мгновений Елизавета неотрывно смотрела в его испуганные злые глаза, потом со вздохом повернулась к друзьям.
– Это правда. Это невероятная правда! Ему кажется, что он мальчик из Неаполя... и он боится и ненавидит женщин. Наверное, он еще не вступил в Орден, но очень хочет стать примерным монахом. Что же нам с ним делать? С собой тащить?
– В пяти верстах отсюда есть монастырь, – задумчиво сказал Данила. – Хорошо бы его туда отправить. Он нашего бога ненавидел, пусть же грехи замаливает!
– Кому он там нужен, басурман! – проворчал Вайда. – На этом тарабарском наречии там никто и слова не молвит.
Однако рябой неожиданно поддержал Данилу:
– Это была бы самая справедливая месть Ордену! А что до тарабарского наречия, то, я слышал, настоятель того монастыря человек образованный, латынь наверняка знает. Ничего, как-нибудь столкуются! – И он спросил по-итальянски, не желает ли Петруччио Боско сделаться монахом во Всесвятском монастыре.
Глаза Араторна вспыхнули детской радостью, и рябой с Елизаветою вдвоем подробнейшим образом пояснили непонятливому «мальчишке», как дойти до монастыря. После этого рябой увел его за кусты, обменялся одеждою и вернулся к товарищам, а высокая, мрачная, черная фигура скрылась среди деревьев, наконец-то исчезнув – как хотелось верить в это! – и из жизни Елизаветы.
Несколько раз истово перекрестившись, она повернулась к Даниле:
– А как же Кравчук? Того и гляди, в погоню кинется.
Почему-то она не могла спросить об этом у рябого. Эти седые волосы, эти холодноватые голубые глаза будоражили ей душу, наполняли смятением. Но лицо, побитое оспою!.. Нет, ей все мерещится, как всегда, мерещится.
– Не кинется, барыня! – радостно воскликнул Данила. – Господин, – почтительный кивок в сторону рябого, – явился к нему в Араторновом обличье и уверил, что получил секретный приказ немедля отправиться в Санкт-Петербург, прихватив вас с собою.
Елизавета восхищенно захлопала в ладоши.
– А тебя куда подевали? – спросила она, улыбаясь уже успокоенно.
– Как так? – озадачился Данила.
– Тебя Араторн тоже с собою взял? Или другую причину для Кравчука выдумали, чтоб тебе исчезнуть?
– Да какую причину? – не мог понять Данила. – Ушел, да и вся недолга!
– Так-таки ушел? То есть ты в бегах?! – ахнула Елизавета.
Лицо Данилы вытянулось. Он беспомощно водил взглядом по лицам сотоварищей, а не менее растерянные Вайда и рябой тупо глядели друг на друга.
– Ах ты, господи! – стукнул себя по лбу Вайда. – Забыли! Про Данилу-то забыли!
– Гляди, Вайда, не бей себя сильно, а то память тоже отшибет! – расхохоталась Елизавета, но мрачный голос рябого прервал ее смех:
– Мы-то забыли, а вот они, кажется, нет.
Все повернулись в ту сторону, куда он указывал, – и на миг каждому захотелось поверить, что видит страшный сон, не более: через рощицу пробирались вооруженные солдаты, а впереди, тяжело переваливаясь, с обнаженной саблею в руке, спешил Кравчук.
Рябой пришел в себя раньше других. Схватив за руку Елизавету, он ринулся прочь. Рядом бежал Данила, а Вайда что-то замешкался.
Елизавета испуганно позвала его, но цыган, спокойно улыбаясь, махнул рукой:
– Ничего, ничего. Ужо я их обведу вокруг пальца!
Елизавета приготовилась бежать, пока не засекутся ноги, однако, едва первые деревья скрыли их от преследователей, рябой остановился и заставил Елизавету обернуться.
– Погляди-ка, – шепнул он, – предивное будет зрелище!
– Ой, бежимте, барин! – нетерпеливо топтался рядом Данила. – Ой, бежимте, ради Христа, ради боженьки!
– Тш-ш, ты, – шикнул рябой. – Смотри лучше!
Елизавета и Данила, затаив дыхание, всматривались меж деревьев – и видели престранную картину! Вайда лежал подле поваленной полусгнившей березы и старательно драл с нее кору.
– Чудеса! – вскричал один из стражников, выбежавший на поляну. – Цыган сквозь бревно лезет! Бревно трещит, а он лезет!
Служивые стали столбом, глядя на что-то остававшееся невидимым Елизавете, рябому, Даниле – и, очевидно, Кравчуку, потому что его чуть удар не хватил от ярости.
– Черти-дьяволы! – вскричал он, расталкивая ошеломленных стражников. – Да он вас морочит! Цыган возле бревна ползет и кору дерет. Так и ломит ее, вон, глядите сами! Очнитесь же, хватайте его!
Но тщетно пытался он рассеять цыганское наваждение. Стражники так и не тронулись с места, а Вайда, не поднимаясь с земли, вызверился:
– Чего ты тут шумишь, олух! Гляди, сгоришь!
И Кравчук, оглядевшись, в панике ломанул сквозь рощу, бестолково размахивая руками и вопя:
– Пожар! Горим! Пожар!
Следом с криками бежали солдаты.
Ну а Вайда подхватился, стряхнул палую листву и неторопливо приблизился к восхищенным друзьям:
– Все, ребятушки. Пошли. Теперь нам бояться нечего, а путь-то неблизкий.
Елизавета кинулась ему на шею:
– Да как же, Вайда... Как же тебе удалось?!
Цыган ослепительно улыбнулся:
– Слыхала такое словцо: «глаза отводить»? Вот я им глаза и отвел, вокруг пальца обвел.
– Только ли им? – тихо промолвил рябой, и Вайда с раскаянием уставился на него.
– Хасиям, ромалэ! Прости, баро! Совсем из головы вон!
– Ничего, – усмехнулся рябой. – Ты же здесь – значит, дело поправимо.
– Думаешь, пора? – осторожно спросил Вайда, скользя взглядом от рябого к Елизавете.
– Думаю, пора, – с улыбкой, но твердо сказал его товарищ.
Елизавета с Данилою непонимающе переглянулись.
– Ну, коли так... – Вайда отчаянно встряхнул головой, словно наконец-то решился на что-то невыразимо трудное, и замер с закрытыми глазами, вытянув вперед напряженные руки с растопыренными пальцами.
Набежал теплый ветерок. Серебристо блеснула летучая паутинка бабьего лета, на которой сидел крошечный серый паучок, храбро отправившийся в неведомое путешествие.
Рябой провел рукой по лицу, словно и на него налипла паутинка, и спросил:
– Ну, все, что ли?
– Все, все, – сдавленно выговорил Вайда, и его единственный глаз влажно, восторженно блеснул. – Чего рот разинул, теля? Пошли, ну!
Последние слова относились к Даниле, который стоял и впрямь разинувши рот, не сводя с рябого вытаращенных глаз. И даже когда Вайда сдернул его с места, все оглядывался, все пялился ошарашенно, пока цыган не сунул к его носу увесистый смуглый кулачище и не увлек за собою.
Елизавета тоже хотела повернуться, поглядеть на рябого, но он взял ее за руку и пошел так быстро, что она принуждена была чуть ли не бежать за ним.
Березняк кончился. Стежка вела через обкошенный луг, по которому были беспорядочно раскиданы серые, исхлестанные дождями, обветренные скирды. Дальний лес обнимал этот лужок двумя разноцветными крыльями Птицы-Осени, перья которой были выложены золотом, изумрудами, яхонтами, гранатами, и мерцали они под теплым серым небом так, что больно было глазам и радостно сердцу.
Елизавета всегда была беззащитна перед лицом вод, неба, леса: существами вечными – и вечно юными. Они все те же, что в первый день творения. Все та же весна каждый год вливается в их жилы, все та же осень расцвечивает красками буйного, восторженного увядания. Что бы ни творилось вокруг, ничто не волнует их – и в то же время вне их нет ничего. При их лицезрении в чуткой душе человеческой поднимается столь глубокое волнение, что обнажается ее сокровенная суть. Она вновь становится простой и чистой, обращаясь к тем давним, смутным дням, когда сообщалась с богами, живущими в каждом дереве, каждом цветке, каждой капле дождя, в каждом явлении Природы; она чувствует, что все, терзавшее ее, не более чем пустой шум, и если бывают в ее жизни истинно блаженные минуты, то это те, когда, отрешившись от всего низменного, всего суетного, она трепещет вместе с бессмертной Вселенной...
Елизавета прерывисто вздохнула и подняла счастливые, повлажневшие глаза на рябого, который замедлил шаг и шел теперь рядом.
Взглянула – и тут же отвела, точно обжегшись, взор. Нет!.. Вскинула, защищаясь, руки, резко повернулась к нему – и задохнулась, не веря, что видит это лицо чистым, безо всяких рябинок и шрамов... и эти волосы, и голубые глаза, и дерзкую ямочку на подбородке, словно след поцелуя, и твердые губы, которые вдруг беззащитно дрогнули.
– Это ты?..
Сама себя не слыша, Елизавета отозвалась эхом:
– Это ты?!
Дыхание пресеклось. Чудилось: сердце колотится уже во всем теле, а не только в груди. Елизавета согнулась, тихонько вскрикнула: да ведь это Лешенька, это сын ее бился, стучал, словно просился на волю, услышав голос отца!
– Что с тобой? Что ты? – Алексей схватил ее в охапку, прижал к себе так, что она вскрикнула. – Милая, что?..
– Ох... погоди, – с трудом перевела дух Елизавета, чуть отстраняясь, и торопливо погрозила Вайде, который со всех ног бежал к ним по дороге.
Наконец-то стала понятна его игра, его намеки! Умел он отводить глаза, голову морочить – и не только врагам.
И вдруг до нее как-то сразу дошло, что случилось. Изумленными, расширенными глазами воззрилась на Алексея, но лицо его словно бы задрожало, расплываясь. Она испуганно провела ладонью по глазам: неужто опять морок, опять все исчезает?! Но это были всего лишь слезы, на сей раз – слезы счастья.
Коснулась дрожащими пальцами его груди, ловя трепет сердечный. Он мягко накрыл ее руку своей ладонью.
Разогнав тучи, яркое солнце выкатилось в голубую вышину, да так и замерло, словно бы не в силах на них наглядеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
– Зачем этого черного дьявола сюда привели? Оставили бы там, куда его Данила запихнул, – да и весь сказ.
Рябой смотрел на нее непонимающе.
– Via, moglie ! – вдруг воскликнул он, и Елизавета едва не рухнула где стояла, услыхав знакомый голос.
– Араторн?! – прошептала она, не веря себе, но тот нахмурился, попятился:
– Non ho capito!
Данила, увидев выражение лиц Вайды и Елизаветы, сложился пополам от смеха:
– Да ни хрена он не понимает, вот ей-богу!
– Врет, врет! – встрепенулась Елизавета. – Я сама слышала, как он говорил по-русски, и замечательно говорил!
– Так это когда-а было! – пренебрежительно махнул рукой Данила. – С тех пор у него память отшибло.
– Данила прав. – Человек в черной сутане откинул капюшон, и у Елизаветы зарябило в глазах, когда она увидела еще одно сплошь рябое лицо. – Похоже, от удара по голове у Араторна и впрямь отшибло память. С великим трудом мы привели его в сознание, но он чуть не умер, увидав себя в Жальнике. Сейчас он уверен, что ему тринадцать лет, зовут его Петруччио Боско...
– Lei e italiano? – перебила Елизавета, недоверчиво глядя на Араторна. – Di quale citta e? Ты итальянец?
– Sono di Napoli, – буркнул тот, отстраняясь от нее. – Via, signora! Ecco peccato, gran peccato!
Несколько мгновений Елизавета неотрывно смотрела в его испуганные злые глаза, потом со вздохом повернулась к друзьям.
– Это правда. Это невероятная правда! Ему кажется, что он мальчик из Неаполя... и он боится и ненавидит женщин. Наверное, он еще не вступил в Орден, но очень хочет стать примерным монахом. Что же нам с ним делать? С собой тащить?
– В пяти верстах отсюда есть монастырь, – задумчиво сказал Данила. – Хорошо бы его туда отправить. Он нашего бога ненавидел, пусть же грехи замаливает!
– Кому он там нужен, басурман! – проворчал Вайда. – На этом тарабарском наречии там никто и слова не молвит.
Однако рябой неожиданно поддержал Данилу:
– Это была бы самая справедливая месть Ордену! А что до тарабарского наречия, то, я слышал, настоятель того монастыря человек образованный, латынь наверняка знает. Ничего, как-нибудь столкуются! – И он спросил по-итальянски, не желает ли Петруччио Боско сделаться монахом во Всесвятском монастыре.
Глаза Араторна вспыхнули детской радостью, и рябой с Елизаветою вдвоем подробнейшим образом пояснили непонятливому «мальчишке», как дойти до монастыря. После этого рябой увел его за кусты, обменялся одеждою и вернулся к товарищам, а высокая, мрачная, черная фигура скрылась среди деревьев, наконец-то исчезнув – как хотелось верить в это! – и из жизни Елизаветы.
Несколько раз истово перекрестившись, она повернулась к Даниле:
– А как же Кравчук? Того и гляди, в погоню кинется.
Почему-то она не могла спросить об этом у рябого. Эти седые волосы, эти холодноватые голубые глаза будоражили ей душу, наполняли смятением. Но лицо, побитое оспою!.. Нет, ей все мерещится, как всегда, мерещится.
– Не кинется, барыня! – радостно воскликнул Данила. – Господин, – почтительный кивок в сторону рябого, – явился к нему в Араторновом обличье и уверил, что получил секретный приказ немедля отправиться в Санкт-Петербург, прихватив вас с собою.
Елизавета восхищенно захлопала в ладоши.
– А тебя куда подевали? – спросила она, улыбаясь уже успокоенно.
– Как так? – озадачился Данила.
– Тебя Араторн тоже с собою взял? Или другую причину для Кравчука выдумали, чтоб тебе исчезнуть?
– Да какую причину? – не мог понять Данила. – Ушел, да и вся недолга!
– Так-таки ушел? То есть ты в бегах?! – ахнула Елизавета.
Лицо Данилы вытянулось. Он беспомощно водил взглядом по лицам сотоварищей, а не менее растерянные Вайда и рябой тупо глядели друг на друга.
– Ах ты, господи! – стукнул себя по лбу Вайда. – Забыли! Про Данилу-то забыли!
– Гляди, Вайда, не бей себя сильно, а то память тоже отшибет! – расхохоталась Елизавета, но мрачный голос рябого прервал ее смех:
– Мы-то забыли, а вот они, кажется, нет.
Все повернулись в ту сторону, куда он указывал, – и на миг каждому захотелось поверить, что видит страшный сон, не более: через рощицу пробирались вооруженные солдаты, а впереди, тяжело переваливаясь, с обнаженной саблею в руке, спешил Кравчук.
Рябой пришел в себя раньше других. Схватив за руку Елизавету, он ринулся прочь. Рядом бежал Данила, а Вайда что-то замешкался.
Елизавета испуганно позвала его, но цыган, спокойно улыбаясь, махнул рукой:
– Ничего, ничего. Ужо я их обведу вокруг пальца!
Елизавета приготовилась бежать, пока не засекутся ноги, однако, едва первые деревья скрыли их от преследователей, рябой остановился и заставил Елизавету обернуться.
– Погляди-ка, – шепнул он, – предивное будет зрелище!
– Ой, бежимте, барин! – нетерпеливо топтался рядом Данила. – Ой, бежимте, ради Христа, ради боженьки!
– Тш-ш, ты, – шикнул рябой. – Смотри лучше!
Елизавета и Данила, затаив дыхание, всматривались меж деревьев – и видели престранную картину! Вайда лежал подле поваленной полусгнившей березы и старательно драл с нее кору.
– Чудеса! – вскричал один из стражников, выбежавший на поляну. – Цыган сквозь бревно лезет! Бревно трещит, а он лезет!
Служивые стали столбом, глядя на что-то остававшееся невидимым Елизавете, рябому, Даниле – и, очевидно, Кравчуку, потому что его чуть удар не хватил от ярости.
– Черти-дьяволы! – вскричал он, расталкивая ошеломленных стражников. – Да он вас морочит! Цыган возле бревна ползет и кору дерет. Так и ломит ее, вон, глядите сами! Очнитесь же, хватайте его!
Но тщетно пытался он рассеять цыганское наваждение. Стражники так и не тронулись с места, а Вайда, не поднимаясь с земли, вызверился:
– Чего ты тут шумишь, олух! Гляди, сгоришь!
И Кравчук, оглядевшись, в панике ломанул сквозь рощу, бестолково размахивая руками и вопя:
– Пожар! Горим! Пожар!
Следом с криками бежали солдаты.
Ну а Вайда подхватился, стряхнул палую листву и неторопливо приблизился к восхищенным друзьям:
– Все, ребятушки. Пошли. Теперь нам бояться нечего, а путь-то неблизкий.
Елизавета кинулась ему на шею:
– Да как же, Вайда... Как же тебе удалось?!
Цыган ослепительно улыбнулся:
– Слыхала такое словцо: «глаза отводить»? Вот я им глаза и отвел, вокруг пальца обвел.
– Только ли им? – тихо промолвил рябой, и Вайда с раскаянием уставился на него.
– Хасиям, ромалэ! Прости, баро! Совсем из головы вон!
– Ничего, – усмехнулся рябой. – Ты же здесь – значит, дело поправимо.
– Думаешь, пора? – осторожно спросил Вайда, скользя взглядом от рябого к Елизавете.
– Думаю, пора, – с улыбкой, но твердо сказал его товарищ.
Елизавета с Данилою непонимающе переглянулись.
– Ну, коли так... – Вайда отчаянно встряхнул головой, словно наконец-то решился на что-то невыразимо трудное, и замер с закрытыми глазами, вытянув вперед напряженные руки с растопыренными пальцами.
Набежал теплый ветерок. Серебристо блеснула летучая паутинка бабьего лета, на которой сидел крошечный серый паучок, храбро отправившийся в неведомое путешествие.
Рябой провел рукой по лицу, словно и на него налипла паутинка, и спросил:
– Ну, все, что ли?
– Все, все, – сдавленно выговорил Вайда, и его единственный глаз влажно, восторженно блеснул. – Чего рот разинул, теля? Пошли, ну!
Последние слова относились к Даниле, который стоял и впрямь разинувши рот, не сводя с рябого вытаращенных глаз. И даже когда Вайда сдернул его с места, все оглядывался, все пялился ошарашенно, пока цыган не сунул к его носу увесистый смуглый кулачище и не увлек за собою.
Елизавета тоже хотела повернуться, поглядеть на рябого, но он взял ее за руку и пошел так быстро, что она принуждена была чуть ли не бежать за ним.
Березняк кончился. Стежка вела через обкошенный луг, по которому были беспорядочно раскиданы серые, исхлестанные дождями, обветренные скирды. Дальний лес обнимал этот лужок двумя разноцветными крыльями Птицы-Осени, перья которой были выложены золотом, изумрудами, яхонтами, гранатами, и мерцали они под теплым серым небом так, что больно было глазам и радостно сердцу.
Елизавета всегда была беззащитна перед лицом вод, неба, леса: существами вечными – и вечно юными. Они все те же, что в первый день творения. Все та же весна каждый год вливается в их жилы, все та же осень расцвечивает красками буйного, восторженного увядания. Что бы ни творилось вокруг, ничто не волнует их – и в то же время вне их нет ничего. При их лицезрении в чуткой душе человеческой поднимается столь глубокое волнение, что обнажается ее сокровенная суть. Она вновь становится простой и чистой, обращаясь к тем давним, смутным дням, когда сообщалась с богами, живущими в каждом дереве, каждом цветке, каждой капле дождя, в каждом явлении Природы; она чувствует, что все, терзавшее ее, не более чем пустой шум, и если бывают в ее жизни истинно блаженные минуты, то это те, когда, отрешившись от всего низменного, всего суетного, она трепещет вместе с бессмертной Вселенной...
Елизавета прерывисто вздохнула и подняла счастливые, повлажневшие глаза на рябого, который замедлил шаг и шел теперь рядом.
Взглянула – и тут же отвела, точно обжегшись, взор. Нет!.. Вскинула, защищаясь, руки, резко повернулась к нему – и задохнулась, не веря, что видит это лицо чистым, безо всяких рябинок и шрамов... и эти волосы, и голубые глаза, и дерзкую ямочку на подбородке, словно след поцелуя, и твердые губы, которые вдруг беззащитно дрогнули.
– Это ты?..
Сама себя не слыша, Елизавета отозвалась эхом:
– Это ты?!
Дыхание пресеклось. Чудилось: сердце колотится уже во всем теле, а не только в груди. Елизавета согнулась, тихонько вскрикнула: да ведь это Лешенька, это сын ее бился, стучал, словно просился на волю, услышав голос отца!
– Что с тобой? Что ты? – Алексей схватил ее в охапку, прижал к себе так, что она вскрикнула. – Милая, что?..
– Ох... погоди, – с трудом перевела дух Елизавета, чуть отстраняясь, и торопливо погрозила Вайде, который со всех ног бежал к ним по дороге.
Наконец-то стала понятна его игра, его намеки! Умел он отводить глаза, голову морочить – и не только врагам.
И вдруг до нее как-то сразу дошло, что случилось. Изумленными, расширенными глазами воззрилась на Алексея, но лицо его словно бы задрожало, расплываясь. Она испуганно провела ладонью по глазам: неужто опять морок, опять все исчезает?! Но это были всего лишь слезы, на сей раз – слезы счастья.
Коснулась дрожащими пальцами его груди, ловя трепет сердечный. Он мягко накрыл ее руку своей ладонью.
Разогнав тучи, яркое солнце выкатилось в голубую вышину, да так и замерло, словно бы не в силах на них наглядеться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37